§2. Программа исследования статусного публичного права: основные подходы и принципы

Для изучения всего комплекса проблем, поставленных в диссертации, и для решения задач исследования необходимо сформировать его методологическую программу. Термин «методологическая» - производный от «методология» - используется при этом в точном значении слова, т.е.

Сегодня стало общим местом соотносить программу научного исследования по разработке того или иного вопроса с парадигмальными основаниями (парадигмой). По мнению ряда авторитетных и зарубежных^[128], и отечественных

ученых^[129], развивающих своим научным творчеством концепцию Томаса Куна, является распространенным, прежде всего, в естественных науках. Однако и гуманитарная исследовательская культура, органическим компонентом которой являются теоретическая юриспруденция, не осталась в стороне от «признания» парадигмы и ее эвристических ресурсов.

В теоретической юриспруденции, так же как и в других науках гуманитарного и социального профиля некоторые авторы^[130] аттестуют парадигму как исследовательскую программу или стратегию, определяющую средства установления нового истинного теоретико-правового знания. Соглашаясь с таким определением, все же добавим некоторые уточнения.

В контексте современных достижений эпистимологии и философии науки представляется, что парадигма как исследовательская стратегия включает в цель - получение нового истинного знания об объекте теоретико-правового анализа - научно-исследовательский инструментарий (методы и средства исследования), а также идейно-философские основания и принципы исследования.

Анализ содержания понятия «парадигма» в теоретико-правовом дискурсе вынуждает говорить о том, что различные исследовательские позиции, которые во многом расходятся, все же совпадают в одном. А именно в том, что непременным элементом парадигмы является тип понимания права и связанного с ним государства.

По вопросу о понимании сущности права в специальной литературе фиксируется непреодолимый в условиях современной науки плюрализм мнений. Многообразие исследовательских подходов и точек зрения по вопросу о сущности права объяснятся как объективными причинами, так и субъективными условиями, связанным с ними методологическим плюрализмом. Л.И. Глухарева замечает, что

поскольку право имеет разные виды и формы выражения и поскольку сложились разные типы правопонимания, то в этих «ограничительных рамках, естественно, сложились свои (константы, догмы) называния и интерпретации содержания и „ 134

сущности соответствующих явлений» .

Анализ разработок представителей как отечественного^[131][132], так и зарубежного сообщества теоретиков права и государства^[133] показал и вынуждает признать, что основной проблемой для юридической теории современности становится разработка именно научной методологии^[134] и правопонимания. Его состояние, как хорошо известно, на протяжении длительного времени (известна оценка Б.А. Кистяковского^[135][136]) аттестуется аналогично состоянию методологии, т.е., как кризисное.

Специфика нынешнего момента, своеобразие развернувшейся на страницах

„ 139

специальных изданий дискуссии о понимании права , его природы заключается в

том, что официальная правовая доктрина, закрепленная в Конституции РФ, оказалась гуманистичнее того типа правопонимания, который все еще доминирует

140

и в отечественной юридической науке .

Согласимся с тем, что «юридическая мысль, судя по всему, обречена на бесконечный поиск определения права, побуждаемая к этому практической необходимостью построить правопорядок на фундаменте как можно более надежных, четких и полных знаний о его сущности, предмете правового регулирования. С одной стороны, постоянная неудовлетворенность достигнутым уровнем юридических знаний, вечно актуальные ощущения неполноты права, желание его усовершенствовать, а с другой - возрастающее вместе с опытом понимание относительности результатов, добываемых юридической мыслью, ограниченного и переходящего характера выводов, в «истинность» которых люди

141

уже успели поверить» .

Исходя из того, что в основание программы теоретико-правового исследования статусного публичного права должны быть положены тип понимания сущности права и связанного с ним государства, который обуславливает соответствующий инструментарий для полного и всестороннего исследования объекта, остановимся подробнее на том типе научного мировоззрения, который представляется эвристически перспективный для анализа статусного публичного права.

В процессе теоретико-правового анализа статусного публичного права в доктринальном плане значительным познавательным ресурсом обладает социологическая концепция понимания права. В отечественной научной традиции это направление связано с именем С.А. Муромцевым и его творческим переосмыслением доктрины естественного права, исторической школы Иеринга, а также интеллектуального наследия англо-французского позитивизма^[139].

Опередивший на несколько десятилетий не только русских, но и немецких юристов, выдвинутый и обоснованный С.А. Муромцевым социологический подход к праву актуализирует его понимание как совокупности юридических отношений (правовой порядок), в противоположность позитивистской концепции, отождествляющей право и закон, рассматривающей право как результат сугубо волевой деятельности законодателя.

В связи с изложенным выше сохраняет актуальность высказывание выдающегося австро-германского ученого О. Эрлиха, который заслуженно считается основоположником зарубежной социологии права: «..центр тяжести развития права в наше время, как и во все времена, не в законодательстве, не в

юриспруденции, и не в правоприменении, а в самом обществе. Возможно, в данной формуле заключается смысл любого основоположения социологии права»^[140].

Социологический тип научного мировоззрения, нацеленный на поиски истоков права в самом обществе, «предлагает» в качестве центральной рассматривать категорию «правовые отношения», участниками которых выступают люди, вступающие в социально-правовые связи индивидуально или коллективно.

Значение социологической школы права для науки периода постмодерна едва ли уменьшилось. Напротив, количество общетеоретических разработок, которые актуализируют генетические связи права с социальными практиками, детерминируемыми обществом, за последнее время значительно возросло^[141].

Наиболее перспективной в эвристическом плане для исследования статусного публичного права является модель понимания права, предложенная академиком Г.В. Мальцевым. Эвристическая перспективность его исследовательской позиции в процессе разработки программы научного исследования статусного публичного права видится в ряде положений.

I. Данный подход относится к непозитивистским разработкам сущностной основы права, выходит за рамки и не ограничивается объяснениями сущности права позитивизмом (в смысле либо этатизма Дж. Остина, либо нормативизма Г. Кельзена).

Его использование, представляется вполне оправданным в современных условиях ограниченных возможностей позитивизма. В современной юриспруденции отмечается, что ограниченность позитивизма все в большей степени проявляется в неспособности данного типа мировоззрения адекватно и всесторонне объяснить многообразие государственно-правовых явлений, процессов и состояний. Ограниченность нормативистской (шире- позитивистской) юриспруденции состоит в методологическом замыкании права в «циркулярную самореферентную схему, с превращением науки о праве в юриспруденцию понятий». Это исключает применимость позитивизма для обсуждения многих вопросов социальной философии и философии права, которые позволяют вскрыть

145 «суть права и его действия с точки зрения человека и условий его жизни» : эффективность права, связанность с другими социальными регуляторами, ценность права и др.

II. Понимание сущности права Г.В. Мальцевым, выступает необходимой научно-мировоззренческой основой для теоретико-правовых разрядок в рамках интегративного подхода к праву - одного из наиболее динамично развивающихся подходов в современно теории и философии права.

В современных условиях развития научной рациональности (постмодерна) Теория государства и права как самостоятельная наука в системе гуманитарных и социальных наук^[142][143], по мнению ряда исследователей^[144], получает перспективы в

плане приращения нового знания благодаря ряду факторов. Наряду сиными (разработка все более специализированных проблем, привлечение отраслевого материала, нуждающегося в теоретических обобщениях и др.) значительный эвристический ресурс связывается с комплексным, многоплановым исследованием юридических проблем на основе применения разнообразной методологии^{147 [145][146].}

Как полагают наиболее последовательные сторонники творческого наследия Г.В. Мальцева, его позиция именуется не иначе, как «интегральный» подход.

Так С.И. Носов утверждает, что «на основе анализа 3-х подходов (нормотивистского, социологического и ценностного) Геннадий Васильевич обосновал свой интегративный подход к определению права. Правовая норма, правовое отношение, правовая идея - вот «три кита», на которых выстраивается

149

нормативно-регулятивная система, называемая правом» .

Солидарен с оценкой С.И. Носова предложенного Геннадием Васильевичем учения о сущности права и профессор С.А. Комаров.^[147] С.А. Комаров, разделяя тезис о «трех китах», на которых выстраивается нормативно-регулятивная система под названием «право» по Г.В. Мальцеву. По его мнению, эти фундаментальные правовые уровни «звенья» легли в основу различных типов понимания права.

Однако, как справедливо обращает внимание С.А. Комаров, « в самой нормативно - регулятивной системе данные уровни неразрывно связаны, образуют динамическое единство»^[148].

Заметим, что интегративное понимание сущности права Г.В. Мальцева и его последователей коррелирует и другим отечественным разработкам в области философии права, которые на сегодняшний день все громче заявляют о себе. Эвристически перспективной представляется позиция Л.С. Мамута. Авторитетный в области теоретико-правового анализа и философии права эксперт справедливо заметил, что право «как непременная часть определенной социальной реальности полимодально, полиморфно, т.е. складывается из ряда взаимозависимых величин, среди которой нет доминантной. Он (этот ряд независимых величин) образуется совокупностью состояний, из которых и возникает (а возникнув, бытийствует)

153 часть определенной социальной реальности, именуемой правом»^[150].

III. Социократический (системный) или интегративный подход к пониманию сущности права определенным образом компенсирует социально-гуманитарную, ценностную ограниченность позитивизма. Г.В. Мальцев анализирует право, прежде всего, в контексте социокультурной регулятивной системы общества. Именно она задает праву родовые свойства и характеристики социально­культурного комплекса. Поэтому право по Мальцеву - это «единство норм, отношений, идей, определяющих характер и направление человеческой деятельности через формирование поведенческих стереотипов»^[151].

Безусловную ценность для диссертационного исследования представляют предлагаемые Г.В. Мальцевым онтологические характеристики бытия права как

необходимого продукта общества, органично вплетенного в ткань общественных связей и взаимозависимостей, придающих праву общие, родовые признаки. Наряду с ними право как часть регулятивной системы общества обладает рядом видовых, характерных только для него признаков. Их суть выражается в том, что право предстает как официальный, поддерживаемый властью регулятор.

В продолжение заметим, что привлекательность интегративного подхода к пониманию сущности права в интерпретации Г.В. Мальцева и его последователей, состоит и в том, что проблема сущностных оснований права решается в непосредственной связи с Человеком, на которого оно должно быть настроено, которому должно быть конгруэнтным. В рамках интегративного подхода к пониманию сущности права глубоко и всестороннее разрабатывается вопрос о собственно человеческом бытийствовании в правопорядке, предполагающем активацию ресурсов правосознания человека как основного субъекта правопорядка в обществе^[152].

Для разработки теории статусного публичного права принципиальное значение имеет, в частности, то, что государственно-правовая реальность всегда такая, какие люди, усилиями которых она и создается, и поддерживается. Ибо действуют не государство и право - для этого у них нет необходимой витальной (жизненной) энергии. Действуют люди и никто, кроме них^[153].

В ситуации, при которой «человек как был, так и остался тайной и для самого себя, и для науки»^[154], представляется, что значительные объяснительные и эвристические возможности предлагаются социальной антропологией права (социально-культурной антропологией).

Социологическая антропология права развивается на базе представлений о сущности права, сформированных социологической юриспруденцией, утвердившей представление о праве как органичном элементе социальной

системы^[155], который находится в «плену» взаимообратных связей с обществом^[156]. Наиболее важной и сложной проблемой в описании и познании сущности права становится вопрос правового бытия личности (гражданина).

Едва ли можно подвергнуть сомнению тот очевидный факт, что общество, которое задает и родовые, и видовые свойства праву, состоит из людей - наиболее очевидный и верифицируемый эмпирически факт. Сами же люди и каждый человек в отдельности как первичная, не поддающая дальнейшему элиминированию субстанциональная основа сложно организованного общества и одновременно часть «великого коллективного целого» предстает социокультурной переменной величиной.

Поскольку вне человека государственно-правовая реальность существовать не может, постольку сохраняется потребность в скорейшем разрешении наукой проблемы новой интерпретации субъекта права.

В этой связи суть социологической антропологии права «состоит в выявлении активной роли человека по конструированию (ментальному и физическому) социального мира и одновременно в экспликации (прояснении, объяснении) исторической и социально-культурной обусловленности человека»^[157]. По мнению авторитетных исследователей за этим направлением в науке угадывается большое будущее. Например, И.Л. Честнов акцентирует внимание на том, что «принципиально значимо не просто признание человека центром правовой системы, но и демонстрация того, как именно он формирует и своими действиями реализует ее, насколько он свободен и ограничен в этом»^[158].

Таким образом, можно констатировать, что социально-культурная антропология в современной юриспруденции разрабатывает один из вариантов решения проблемы субъекта в праве (шире государственно-правовой реальности).

Отметим ряд моментов^[159], которые имеют принципиальное значение для формирования программы исследования статусного публичного права и ее реализации:

- субъект государственно-правовой реальности - это всегда человек, который представляет (выражает, реализует) своими действиями и ментальной активностью правовой статус;

- личностное, т.е. собственно человеческое начало субъекта права играет важнейшую роль в формировании и функционировании социально - правовой реальности, которая в свою очередь социализирует новых субъектов права. Поэтому субъект права в прочтении социальной антропологии права - это «постоянно воспроизводимая и разрешаемая в онтологическом диалоге^[160][161]антиномия человека и правового статуса как социального представления о возможном, должном и запретном поведении;

- субъект права, социализированный в данной правовой культуре, характеризуется многомерностью (множеством правовых идентичностей),

164 контекстуальностью и изменчивостью» .

Выдвижение на передовые позиции в анализе человека объясняет необходимость дополнения идейных оснований в понимании сущности права, выработанных на основе традиции социологической юриспруденции (комплексный социократический подход, социально-антропологический подход), человекоцентристской методологией.

Человекоцентристская методология как своеобразная проекция на область социально- гуманитарных и теоретико-правовых исследований антропного

принципа^[162] в современной философии права связывается с принципомперсоноцентризма^[163]. Данный принцип научного анализа в идеализации статусного публичного права является тем, что, «содержит в себе основания всеобщей связи всего, что представляет собой феномен»^[164]. Об этой стороне вопроса уместно высказаться подробнее.

Общеизвестно, что сложные и трудоемкие вопросы методологического характера в современных условиях развития науки (периода постмодерна)^[165]продиктованы появлением круга серьезных проблем, потребовавших специальных усилий по разработке соответствующих методов и средств их решения. Ко второй половине ХХ столетия научное сообщество вынуждено было констатировать, что ядром всех проблем такого свойства является Человек. За признанием важности ориентированных на него исследований и построением адекватной современному уровню развития общества и рационального знания научной картины мира последовало включение в научные разработки сначала естественного, а позднее и социологического циклов широкого круга вопросов, связанных с человеческим присутствием в мире.

Явное или неявное включение антропоморфного элемента в предмет изучения практически всех наук оформилось как тенденция, потребовавшая своего теоретико-правового осмысления, к концу 60-х годов прошлого столетия.

Передовые позиции в актуализации исследовательской программы, адекватной антропологической научной проблематике^[166], принадлежит философии науки. Представители этого научного цеха давно стараются привлечь внимание работников интеллектуальной сферы к проблеме отчуждения Человека, приобретшей поистине угрожающие масштабы^[167], а также предложить пути ее

решения, последовательно отстаивая не только академическую, но и практическую важность результатов.

Со второй половины прошлого века философы науки настоятельно «призывают» к сотрудничеству разные отрасли научного знания, разрабатывающие подходы и концепции не по предметному, а по проблемному признаку. Проблемой, которая способна интегрировать интеллектуальные усилия научного сообщества, центрировать ресурсы представителей разнообразных научных цехов, без сомнения, признается Человек в самом широком смысле этого слова.

С.А. Лебедев подчеркивает, что в настоящее время ощущается настоятельная потребность в дальнейшем продумывании самой сути проблемы Человека как целостного, единого во всех своих измерениях космобиопсихосоциального существа. В качестве важнейших этапов и связующих звеньев, способных объединить усилия представителей самых разных наук и научных культур (как естественнонаучной, так и гуманитарной), должна явиться дальнейшая углубленная проработка проблем гуманизма и научной рациональности как высшей ценности европейской цивилизации, а в современных условиях, вне

171

всякого сомнения, и всего человечества .

Антропологическая проблематика в социально-гуманитарном знании, таким образом, обусловила свою особую миссию в процессе формирования современной картины мироустройства. Она, по мнению исследователей, способнаудовлетворить потребности и науки, и практики периода все более усиливающейся универсализации социального пространства, информационного общества, «вызовов» глобального мира постиндустриального периода развития.

Экстраполируя изложенное на сферу общей теории государства и права, приходится признать, что данная сфера правоведения не избежала общей судьбы гуманитарного знания. Теоретическая юриспруденция, особенно ориентированная догматами юридического позитивизма, всегда вольно или невольно ^[168]

ориентировалась на тот образец научности, который неизменно стоял перед глазами, и призывы обратиться к которому звучали всякий раз, когда очередной кризис сотрясал основы гуманитарной науки. Речь идет о естествознании с его стандартами научности (ориентация на наблюдение и эксперимент как основу для получения фактов, повторяемость и принципиальная верификация полученных данных, использование количественных методов для интерпретации полученных фактов, отстраненность исследователя от изучаемого объекта, редукция, дегуманизация и др.^[169]), по образцу и подобию которого со временем стали конституировать себя науки о человеке.

Очевидно, что оформившаяся в условиях постмодерна тенденция в развитии человекознания уже не может ограничиваться теми традиционными подходами, методами и средствами получения и приращения информации, которые детально изучены и «зарекомендовали» себя как продуктивные в условиях классической науки. Ко второй половине ХХ века стал совершенно очевидным кризис классической рациональности, к которой непосредственно восходит формальный рационализм юристов, столь высоко ценимый М. Вебером и другими мыслителями»^[170]. Критическое состояние классической науки объясняется принципиальной неприменимостью ее методов для описания самого объекта исследования - Человека и разнообразных модусов его многомерного бытия. Человекознание, как очевидно, активно «востребует» новые методы и средства

174 исследования^[171].

В области юридической теории и практики все труднее становится игнорировать, не замечать очевидного. Под влиянием позитивизма результатом исследований правовых проблем, отчужденных от конкретного человека, его сложной природы, форм его разнообразного бытия стало то, что Человек - творец

права, истинный его источник, создатель всех правовых идей, являющийся величайшей правовой ценностью, оказался вытесненным на периферию процесса формирования (сотворения), познания и преобразования правовой реальности.

Происходящие в науке изменения, конечно, не могли не коснуться и теории

175

государства и права , традиционно решающей и методологические (метатеоретические) проблемы^[172][173].

Поэтому весьма отрадным представляется то, что необходимость глубокой и всесторонней разработки антропологически ориентированной

(человекоцентристской) проблематики в теоретико-правовом ключе уже осознана и объективирована в работах ряда авторитетных ученых-теоретиков права^[174]. В качестве подтверждения сказанному приведем лишь некоторые из них.

Л.С. Мамут обращал внимание на происходящие в науке радикальные перемены в процессе рационального освоения, в том числе, и государственно­

правовой жизни общества. Исследователь задавался вопросами: «Что конкретно случилось? В чем перемена? И так отвечал на них: «Перемена в том, что эпистемологический принцип уступает место принципу антропному»^[175] (он, как известно, один из базовых утверждений современной космологии)^[176]. Разделяющий убеждение в том, что неоклассика в науке вводит иную рациональность - гуманитарный антропоморфизм - Л.С. Мамут отстаивал мнение о том, что «при любых обстоятельствах познавательная экспансия должна получить гуманитарное родовое оправдание, а самой науке следует как можно скорее отыскать свою нишу в ценностном контексте»^[177].

Потребность в скорейшем разрешении проблемы гуманитарного оправдания правовой реальности прослеживается в работах Г.В. Мальцева. Ученый утверждал, что «в правовом развитии акцент стоит на свободе, а это требует его ориентации на ценности самоопределения, саморазвития, саморегулирования, самоуправления во всех сферах человеческой жизни»^[178].

В одном из своих фундаментальных трудов, подвергая детальному анализу парадигмы классической науки (объективность) применительно к правовой реальности и правовому регулированию, академик Г.В. Мальцев делает важное замечание. В частности, он акцентирует внимание на том, что правовой порядок есть часть упорядоченной природы, несет в себе природный образ, находящийся по ту сторону от субъекта, он однороден с природой, совместим, соразмерен (конгруэнтен) ей и призван удовлетворять человеческие представления о природности всех вещей.

Не подвергая сомнению объективность права в онтологическом смысле, Г.В. Мальцев вместе с тем постулирует, что вне человека эта реальность

существовать не может. «Возможно, что природа могла бы вполне довольствоваться уровнем упорядоченности ее внутренних связей, который достигается в результате самоорганизации и саморегулирования, если бы в мире не было человека, наделенного сознанием. Но он есть, он вторгается в объективный порядок вещей, что-то к нему прибавляет, что-то переделывает, совершенствует или портит, приспосабливает к себе; он желает удобно устроиться в мире, используя все доступные ресурсы, проникая в глубины и тайны вселенной, которая становится «творческой лабораторией человека»^[179].

В другой своей работе Г.В. Мальцев справедливо утверждает, что догматизированный рационализм, методологически ориентированный на субъектно-объектные связи, задает слишком узкие пределы познания, отодвигая на второй план, а то и вовсе игнорируя субъектно-субъектные, субъектно-объектно­субъектные, объектно-субъектные-объектные связи, тем самым снимая с себя ответственность за познание громадных и важных сфер бытия, которые лежат за чертой мира, понимаемого как «большая машина». За этой чертой оказался и сам человек в качестве предмета познания, несмотря на бурный научный прогресс, он как был со времен глубокой древности, так и остался «сам для себя загадкой»^[180].

Соглашается с таким суждением А.Х. Саидов. Авторитетный эксперт в области сравнительного правоведения констатирует увеличивающееся значение антропологического элемента в правовой науке. Исследователь, в частности, замечает, что такая ситуация вызвана целым рядом факторов причинного характера: возрастающим значением гуманизации правоведения; тем, что бытие человека в сфере права утверждает свободу человека, порождающую свободу генерирования правовых культур, а также бытие «правового человека» в современных правовых системах, в национальных, этнических, религиозных и культурных общностях; развитием институциональных элементов правового государства и гражданского общества (человека, государства, правовой практики); возрастающей ролью развивающихся государств и традиционных правовых

систем, характеризующихся многими самобытными чертами и тенденциями; расширением экономических и культурных, научно-технических и правовых

184

связей между государствами» .

Л.И. Глухарева, глубоко и всесторонне исследуя современные теоретические проблемы прав человека - разнообразные формы его социальности, нормативно опосредованные и оцененные, измеренные представлением о его достоинстве, обоснованно утверждает, что «имеющиеся научные разработки слабо учитывают иные (неюридические) стороны и проявления прав, поэтому не всегда в состоянии отразить связь и зависимость правовой сущности прав от их социогуманитарных характеристик»^[181][182].

В контексте темы диссертации интерес к исследовательской позиции Л.И. Глухаревой вызван тем, что актуализирующие Человека и его деятельность человекоцентристские объяснительные системы занимают особое место именно в культурологической методологической программе, включающей и антропологическую методологию^[183].

Назревшая потребность в гуманитарном оправдании правоведения не осталась без внимания видного теоретика права Н.И. Матузова. Озабоченность маститого ученого тем, что традиционный методологический инструментарий теоретико-правовых исследований в определенной своей части не может адекватно обслуживать решение наиболее важных проблем, разделяют и другие современные исследователи^[184].

Отдельного отметим тот факт, что пристальное внимание к данной проблеме было уделено исследователями в рамках подготовленного академического издания «Материалов пятых и шестых философско-правовых чтений памяти В.С. Нерсесянца». Символично, что в их названии фигурирует и homojuridicus с точки зрения вечности (правовое общение и homojuridicus, homojuridicus в правовом общении, человек юридический в правовом общении с позиции постклассической картины мира, человек юридический в контексте вечности и др.)^[185].

В продолжение сказанному добавим, что С.И. Архипов убежден в том, что «в центре правовой системы в качестве первичного и исходного начала права должен быть не индивид (как правовая особость) и не юридическое лицо (как заключенные в скобки коллективные, социальные качества человека), а именно человек»^[186].

За активную интеллектуальную работу представителей научного сообщества по «воскрешению субъекта», благодаря которому право сохранит свой онтологический смысл, выступает В.И. Павлов^[187].

Трудно становится не замечать, а тем более вовсе игнорировать призыв В.П. Малахова «вернуть человека в право» и тем самым «возродить его как

191

правовое существо»^[188].

Персоноцентристский подход в юриспруденции разрабатывается различными исследователями. Так сторонники либертарного подхода к пониманию сущности права^[189], который в отечественной философии права

развивается в поле непозитивистских разработок и имеет и самостоятельное значение, внесли свой вклад в реализацию данного подхода в связи с правами человека. В познавательном смысле интерес к данному направлению объясняется тем, что «право - это, прежде всего, права человека как абстрактного носителя неких сущностных свойств, обусловливающие сущностные характеристики самого

193

права»^[190][191].

Сущность персоноцентристского подхода в праве емко выражена, например, в работах И.Л. Честнова. Он в одном из своих трудов пишет о том, что субъект права с позиции антропологизма постсовременного мировоззрения должен трактоваться не просто как субъект правоотношений, а шире - как центр правовой системы, ее творец и постоянный деятель. Именно субъект права формирует и

194

воспроизводит своими действиями правовую реальность .

Поддерживает оценки И.Л. Честнова и проф. Пашенцев. Дмитрий Алексеевич, в частности, признает перспективность персоноцентризма в исследовании проблем публичного права, поскольку «установленные нормами российского права публичные статусы лиц имеют человеческое измерение»^[192].

В теоретико-методологическом плане интересна монография, подготовленная Д.А. Пашенцевым в соавторстве с А.Г. Чернявским^[193]. В контексте анализируемого вопроса работа значима, прежде всего, потому, что анализ гражданско-правовой ответственности и ее социальных оснований осуществляется на основе достижений отечественной и зарубежной социологической юриспруденции (Эрлиха, С.А. Муромцева, Г.В. Мальцева. И.Л. Честнова и др.). Следует поддержать уважаемых авторов монографии в их стремлении привлечь

внимание экспертного сообщества к архиважной теме. А именно: в современном обществе юриспруденция развивается как органический сегмент научной рациональности на основе принципов (антидогматизм, непреодолимый в принципе плюрализм, конструктивизм, контекстуализм, интерсубъективность правовых явлений и процессов), среди которых антропоцентризм занимает соответствующее

197

своему значению место^[194].

Значительный эвристический ресурс усматривают в персоноцентризме И.В. Левакин и А.Б Яблонская.^[195].

Существенный вклад в развитие персоноцентристской методологии, основанной на человекоцентризме, вносит В.М. Шафиров^[196].

В контексте реализуемого анализа безусловной ценностью и значительным познавательным потенциалом обладает позиция В.А. Четвернина^[197], которая в целом коррелирует с суждением В.В. Лапаевой.

Показательно, что субъектно-личностный личностный подход «заявляет» о себе в разработках специалистов, реализующих свой интеллектуальный поиск не только в области философии права или общей теории государства права, но и, что немаловажно, отраслевых юридических дисциплин.

Так, В.В. Комарова, обращая пристальное внимание на важные аспекты властеотношений и их конституционные параметры, констатирует: «В науке конституционного права субъекты конституционно-правовых отношений вообще и субъекты форм народовластия в частности - вопрос нерешенный»^[198].

К последовательным сторонникам того направления в науке, которое признает доминирующие позиции гражданина, приоритетность индивидуального субъекта публично-правовых отношений, его лидирующие позиции по отношению к другим, можно, как очевидно, отнести С.А. Комарова. Ученый выделяет личность гражданина в качестве главного, первичного субъекта политики и «предлагает» свою версию решения обозначенной В. В. Комаровой проблемы. Он считает, что «в политической жизни демократического общества гражданин представлен как автономный индивид, который самостоятельно делает свой политический выбор и обладает равными с другими политическими правами»^[199].

Свой вклад в развитие этого направления в теоретико-правовых исследованиях внес Л.С. Мамут, который рассуждает в такой же логике и приходит к выводу о значимости индивидуального субъекта политико-правовых отношений, его активности. Следует признать справедливость его утверждения о том, что именно гражданин является основным субъектом легитимизации государства и устанавливаемого им порядка, выраженного в законе^[200]. Авторитетный российский исследователь справедливо полагает, что «из разряда школьных премудростей истина: любого толка социальной системы нет без составляющих ее людей. Не менее элементарен и тезис, согласно которому нельзя сводить систему просто и только к известной совокупности людей. Но ведь реально единственным субъектами, акторами легитимности являются именно люди (их объединения). Кроме них генерировать, производить легитимацию больше некому»^[201].

Значительный импульс для продвижения антропоцентризма (человекоцентризма) как принципа научного исследования содержит нетолько ст. 2 Конституции РФ, но и современное конституционное правоприменение в РФ. Так

Уполномоченный по правам человека в РФ в своем ежегодном докладе за 2014 г. обратил внимание на то, что современное развитие прав человека, затрагивающее и социально-правовую (публичную) характеристику личности, связано с их «антропоцентрическим пониманием»^[202].

Антропологизация научного дискурса, детерминированная тем, что в центр научных, в том числе и теоретико-правовых разработок, « поставлен» человек как гражданин и член гражданского общества востребует и самую широкую междисциплинарность.

В сложившейся ситуации, полагаем, было бы полезным и продуктивным внимательней присмотреться к научному творчеству представителей корпорации юристов-теоретиков, которые предлагают разнообразные, порой диаметрально противоположные и даже не лишенные крайностей^[203], но все же пути выхода из создавшейся ситуации в науке, именуемой кризисной. Хотя при этом, противопоставляя себя тем, кто игнорирует рамки междисциплинарных границ обществознания и гуманитаристикис научным разработкам в области юриспруденции и предрекает им печальную участь «быть вытесненными научным сообществом в область маргинальных околонаучных исследований». И, если в сфере естествознания отнюдь не считался шокирующим факт существования комплексных дисциплин, которые образуются по принципу научной проблемы (математическая физика, физическая география, биохимия биоэтика и др.), то в области гуманитарного знания дело обстоит иначе. Поскольку одной из важнейших и основных задач в этой сфере всегда считалось установление «жестких предметных рамок, отграничивающих одну науку от другой» ^[204].

Будущее теоретической юриспруденции поставлено ими в зависимость от исследований, которые реализуются на основе самой широкой

междисциплинарности в сфере социологии и гуманитарного знания. Именно она может составить основу методологии теоретико-правовых разработок.

Так, Б.Г. Ананьев, констатируя «выдвижение человека в качестве общей проблемы всей современной науки»^[205], подчёркивал, что такое выдвижение приводит, с одной стороны, к интеграции научных дисциплин на основе проблемы человека и установлению соответствующих междисциплинарных связей, а с другой - к объединению различных разделов естествознания и общественных наук в новое синтетическое человекознание^[206].

Резонно в этой связи замечает авторитетный отечественный ученый В.П. Малахов. Ученый полагает, что в условиях отсутствия интегрирующей (интегральной) методологии и интегрирующего правопонимания на стадии «активного развития отечественной теории государства и права на новых идейно - теоретических основах предпочтительнее исходить из признания возможности и познавательной перспективности сочетания ряда методологий или их компонентов»^[207].

Соглашается с таким утверждением И.Л. Честнов. Исследователь солидаризируется с тем, что акцент в постклассической теории права «должен быть сделан на междисциплинарности и сравнительном правоведении». По его мнению, междисциплинарность в исследовании сущности права и государства поможет переформулировать предмет теоретической юриспруденции и «наполнить новым содержанием такие традиционные вопросы общей теории государства и права как субъект (человек, его правовая идентичность^[208], творец

правовой системы); субъективная (духовная) составляющая бытия права (смыслы и значение права), система права (механизм воспроизводства права)»^[209].

Г.В. Мальцев разделяет мнение о том, что «основная и самая благородная задача современной науки - в раскрытии тайн «организации жизни на земле» на базе всех отраслей научного знания, возможно, в первую очередь общественного, этического знания^[210].

С учетом изложенное выше, отметим следующее. Широкий спектр ожидающих своего решения проблем в процессе научно-теоретического исследования статусного публичного права в рамках человекоцентристской познавательной программы сосредоточен в той части общей теории государства и права, где она тесно контактирует с социогуманитарными научными дисциплинами. И не только с такими традиционными сферами междисциплинарного «сотрудничества», как, например, философия^[211] (диалектико­социологический^[212], феноменологический^[213] подходы). Едва ли следует необоснованно преувеличивать «заслуги» одной науки и недооценивать роль других. К числу тех сфер научного знания, которые вносят свой посильный вклад в

разработку проблематики Человека, относятся, например, психология^[214](социальная психология^[215]), политология^[216], экономика^{[217][218][219]}, история (исторический

221 222

подход , к числу идейных оснований которого относятся: эмпиричность, единство повторяемости и единственности, пространственно-территориальная определенность, актуализм, сохранение адекватности смыслов прошлого, многофакторность, тенденциозность, единство закономерности и спонтанности, единство прерывности и непрерывности, этапной переоценки (подобия)^[220].

Свой вклад в развитие центрированной проблемой Человека постклассической науки вносит такое философское течение как идеализм, исторически противостоящий позитивизму. Как мировоззренческая система идеализм обладает значительными возможностями по приращению нового

знания^[221] о природе государственно-правовой реальности. Актуализация метафизической проблематики является логическим следствием расположения Человека в центре правовой реальности, провозглашение его творцом всего правового. Это выдвигает на передовые позиции в современных исследованиях такие темы как правосознание (элементом которого является и правовая идеология), которое рассматривается не только как конституирующая человека монистическая субстанция, но и как поле энергетийных образований (идей, мыслеформ) индивидуального субъекта права, составляющих предтечу его поведения в публично-правовом пространстве.

Научные перспективы идеалистического подхода очевидны, если иметь в виду, что при теоретической реконструкции публично-правового бытия социума важно обращать внимание в первую очередь на идеи, которые владели умами, составляли содержание правосознания индивидуального субъекта права и, как следствие, оказались в основе разных проявлений юридической практики.

Едва ли можно недооценивать важность социологической методологии. Она, как справедливо утверждают специалисты, относится наряду с философией к базовой для теории государства и права науке, поскольку именно она «обеспечивает необходимую глубину и требуемую полноту теоретического знания о праве и государстве с точки зрения их сущности и с точки зрения их 225

проявления»^[222].

Думается, что востребована сегодня в теории юридической науки и та методология, которая нацелена на получение знаний о государственно - правовой реальности общества или ее отдельных сегментах в конкретности, так называемый культурологический подход^[223].

В этой связи востребованы те научные разработки, которые, отражают современные подход к исследованию государственно-правовой реальности как явления культуры^[224]. Такого рода исследования подтверждают утверждения о том, что - нельзя сегодня судить о состоянии правовой цивилизации, тем более рассуждать о ее оздоровлении, не погружаясь в древнейшие пласты человеческой культуры.

Значимость подобных разработок для нынешнего и будущего поколений теоретиков права состоит, думается, в том, что они актуализирует многочисленные проблемы и дает значительный интеллектуальный и научно-обработанный материал для поиска вариантов их решения в новых исторических условиях развития человеческой цивилизации. При этом эмпирический материал, на оперировании которым построена данная методология, придает получаемому знанию свойства неэмпирического уровня, а именно - знакового по своей природе. По-другому: государство и право - самостоятельные и одновременно связанные институты предстают в качестве знаковых систем, качественно отличных элементов социальной реальности и «наполненных историей, опытом и смыслами».

В связи с изложенным на современном этапе развития теоретической юриспруденции актуализируется и семиотический подход, как новое направление правоведения. Семиотический подход «предлагает» рассмотреть правовое культурное наследие, проясняя при этом специфически человеческий способ жизнедеятельности (активность правосознания человека, социальное конструирование и др.).

Конечно, утверждать, что междисциплинарность^[225] в теоретико-правовых исследованиях - явление для юридической науки принципиально новое явление, означало бы погрешить против истины. Ибо история теоретической юриспруденции располагает яркими примерами ее «сотрудничества» со смежными областями обществоведения. Оно позволяет, выйдя за рамки существующих

границ любой из известных сфер социального и гуманитарного знания, в том числе и теоретической юриспруденции, а точнее благодаря «трансляции концептуальных средств и методов из одной дисциплины в другую, сформировать действительно новое юридическое знание. Целый ряд перспективных направлений в науке возник

229

как раз за счет такого рода междисциплинарной трансляции»^[226].

Признавая это, подчеркнем, что междисциплинарные исследования в доминирующей все еще теории права, которая ориентирована позитивистски, по- прежнему оставляют в стороне Человека как основного субъекта права. При этом, личность человека - гражданина государства и члена гражданского общества интегрирована в объект науки, а его права и свободы закреплены нормами позитивного права и оставляют основу статуса. Это, с одной стороны. С другой стороны, в теории права до сих пор отсутствует надлежащим образом разработанная теория субъекта права, включающая гуманитарный элемент с учетом достижения соответствующих научных дисциплин.

В силу указанных причин и в процессе рационального освоения статусного публичного права стоит внимательно присмотреться к познавательным возможностям, которые несут в себе междисциплинарность, центрированная персоноцентризмом (субъект-центризмом, конкретизирующим антропоцентризм).

Представляется, что персоноцентристская (субъектно-личностное) направление в научной рациональности, действительно, имеет большие научные перспективы. Данный мировоззренческий подход, положенный в основание освоения научной рациональностью государственно-правовой сферы общественной жизни в новых и для науки, и для социальной практики условиях, реализуется благодаря приращению научной информации о публично-правовой реальности, условиях устойчивого развития общества, государства и в целом политико-правовой культуры социума в контексте личности гражданина. Сложно не заметить, что благодаря интеллектуально-волевым усилиям и телеологическим действиям гражданина (граждан) не только функционируют, но и первоначально

создаются публично-правовая надстройка общества, ее институты. Хотя, создаются эти социальные институты, разумеется, не по произволу!

Персоноцентризм в процессе исследования статусного публичного права объективируется на основе анализа позиций научной дискуссии по одному из главных вопросов юриспруденции - соотношение индивидуального и коллективного начал, отражение их диалектического единства в праве и в повседневных практиках. Персоноцентристское исследовательское направление отличает то, что именно субъектно-личностная доминанта находится в центре внимания ученых, занимавшихся данной тематикой на разных этапах развития отечественной теоретико-правовой науки.

Анализ имеющихся в распоряжении научного сообщества и нашедших свое отражение в специальной литературе различных позиций по этому вопросу позволяет обоснованно констатировать следующее. Персоноцентризм является альтернативным по отношению к тому научному направлению, которое «растворяет» правовое бытие гражданина в коллективном, «лишая» гражданина личностных характеристик и свойств, превращая его в безличностную юридическую конструкцию - «субъект права». Поэтому более рельефно характерные черты персоноцентристской парадигмы выкристаллизовываются на фоне именно системоцентризма, как альтернативной объяснительной модели.

Истоки системоцентризма (коллективизма) имеют в научном дискурсе давние и глубокие корни. В отечественной теоретической юриспруденции они обнаруживают в связи с доминирующим в советское время типом правопонимания - советским легизмом^[227]. Доминирующее в советский период доктринальное мировоззрение, основательно упроченное господствующей идеологией и поддерживаемое сложившейся политико-правовой практикой, безусловно, наложило отпечаток и на философско-правовые разработки исследователей правовой проблематики в целом.

На этом этапе своего развития отечественная теоретическая юриспруденция осуществляла интеллектуальное освоение проблемы правового регулирования публичной жизни общества, активности граждан с учетом, существовавших на тот момент времени общественно-политических реалий. В этих исторических условиях происходила жесткая «привязка» активности личности гражданина в сфере отношений с государством, другими институтами политической системы общества к реализации коллективных (классовых) интересов.

В соответствии с идейными основами господствующей доктрины гражданин занимал подчиненное государству положение, а его интересы, разумеется, не оказывали сколько-нибудь существенного влияния при разработке стратегии и тактики общественного и государственного развития. Во многом это было вызвано тем, что личность гражданина не «рассматривается не как носитель некой метафизической сущности, которая и предопределяет правовую природу его взаимоотношений с другими людьми, а как реально действующий субъект, чье поведение диктуется велениями публичной власти либо фактическими социальными нормами, сложившимися в рамках определенной социальной общности»^[228]. Гражданину было отказано в признании на ним свойств правового существа.

С целью объективного изложения истории вопроса заметим, что в советский период развития общетеоретической науки понимание публичной, политической активности граждан, приводившей в движение правовую материю статусов, не было однозначным. Политическая (публичная) активность интерпретировалась, во-первых, как состояние политической деятельности гражданина; во-вторых, как ее уровень, связанный с пониманием и реализацией конкретных целей и задач той или иной общности людей или политической организации, рассматривалась в связи с более широким комплексом социальных связей - общественной деятельностью и ее основой - трудовой деятельностью. Показательно в этой связи

высказывание Н.М. Кейзерова: «Отношение граждан к государственной власти, их участие в политической жизни может быть рассмотрено как субъективное отношение. Такое отношение, такая установка действительно существуют, но существует и объективная для этого основа. Эта потребность детерминирована всей системой социальных отношений, потребностей и интересов общества»^[229].

И все же указанные положения представляли собой вполне адекватную интерпретацию классовой идеологии, практики социалистического строительства на основе конституционных установлений советского государства. Положения Основного закона СССР 1936 г. (ст. 125, 126) закрепляли такие правовые возможности реализации статуса гражданина, согласно которым, например, свобода слова, печати, собраний, митингов, уличных шествий и демонстраций, а также право объединения в общественные организации, обеспечивались «в соответствии с интересами трудящихся и в целях укрепления социалистического строя».

Под влиянием, прежде всего, господствующего в науке советского легизма деятельное участие граждан в политической жизни общества оценивалось исключительно в положительном ключе. Сотрудничество граждан с государством в деле решения различных политических проблем постоянно «росло», «совершенствовалось», «усиливалось» и т.д. И если политическая активность советских граждан еще могла быть в отдельные периоды меньше или больше, то пассивности быть не могло вовсе. Это объяснялось тем, что уход от политики, попытка граждан дистанцироваться от сферы, где происходила выработка и принятие важных для социалистического общества и советского государства решений, не «вписывались» в концепцию общенародного социалистического государства, практики его управления общественными процессами и ресурсами.

Подчеркнем, что понятие «политическая активность», утвердившееся в отечественном доктринальном понимании до периода либеральных преобразований второй половины 90-х годов прошлого века, использовалось для обозначения спектра социально-политической реальности общества, связанного с

максимальной включенностью, интеграцией всех его членов в организованный государством и коммунистической партией политический процесс. Вот только реализовывался в рамках этого процесса, прежде всего, суммарный, коллективный, государственный интерес, преломленный через интерес классовый.

Хорошо известно, что отклоняющиеся или хотя бы в минимальной степени не соответствующие господствующей государственной идеологии течения, мнения по вопросу об участии индивида в публичной политике, природе этого участия, путей его оптимизации и др. не просто не рассматривались, но и фактически игнорировались. Более того, подобные исследования объявлялись враждебными уже потому, что самой постановкой вопроса об иной, альтернативной, отличной от официальной интерпретации, представляли собой отражение «чуждого мировоззрения». По этому поводу совершенно справедливо замечает Б.С. Эбзеев, что для известного этапа развития нашего общества и государства в теории и общественной практике приоритет был отдан извращенно истолкованным коллективным началам в ущерб личностным^[230].

Трудно не заметить очевидного. В специальной литературе об участии гражданина в устроении общих дел, жизненно важных и для социума, и для государства, его положении как субъекта публичных статусов просматривается известная заданность и, как следствие, предсказуемость политического процесса в обществе, созидающем социализм. Сама публичная деятельность граждан в теоретических интерпретациях обрела, благодаря стараниям некоторых представителей научной общественности, излишне идеологизированный характер. Юриспруденция, пронизанная в этот период коммунистической идеологией, фундированная принудительно-приказным правопониманием, длительное время оставалась свободной от многих ценностей и приобретений в области политико - правовой культуры. Сегодня такое представление выглядит архаичным.

Персоноцентристское (человекоцентристское) направление в отечественной юридической науке, теории государства и права является порождением более

позднего периода развития научного знания. Оно проникает в российское правоведение в постсоветский период его развития как концептуально оппозиционное, основанное на альтернативной коллективистской системе ценностей. Вместе с тем персоноцентристская исследовательская программа государственно-правовой реальности, отдельных ее сегментов полностью не вытеснила с поля научных дискуссий альтернативную мировоззренческую позицию.

Отзвуком предшествующих исторических периодов является научный подход, признающий за правомерной деятельностью, реализующей статус гражданина, вторичный, производный характер. Ее второстепенность постулируется на том основании, что активность граждан детерминирована вторичным по отношению к доминирующему в публичной сфере коллективному интересу, выразителями которого являются преимущественно коллективные субъекты. Так, академик В.С. Нерсесянц^[231] утверждает, что главенствующее положение в политической системе удерживается, прежде всего, конкурирующими организованными группами, реально участвующими в формировании и осуществлении государственной власти. Авторитетный отечественный исследователь подчеркивает, например, что «народовластие», как и «непосредственная власть народа», «в современном государстве - это фикции, призванные легитимировать реальное господство политических элит».

Такая позиция имеет своих сторонников. Схожую позицию высказывают авторы, настаивающие на безусловном влиянии «больших групп» - макросубъектов в публично-правовой сфере общества. Гражданин, индивидуальный субъект власти, в том числе, разумеется, государственной, является далеко не единственным участником политико-правового процесса. Наряду с ним в публичной сфере общества присутствуют и реализуют себя посредством активных положительных действий так называемые большие группы

или коллективные субъекты^[232]- политические партии, ассоциации, движения, государство (корпорация), действующее посредством своих агентов - органов государства, учреждений, корпораций и др. Особо отмечается реальная роль в современном, сложно структурированном социуме общественного сектора^[233] со сложившейся в нем широкой сетью гражданских организаций, значение которых в структурах формирующегося гражданского общества в России невозможно переоценить. В силу того, что «стимулируемые и защищаемые правом общественные объединения вместе с другими институтами гражданского общества могут удерживать страну от катастрофы, влиять на происходящие процессы»^[234].

Факт, что общественно-гражданская сфера стала объектом пристального внимания не только юристов, политологов, социологов и философов, но и активистов самодеятельных объединений, политиков, широкой общественности, - сам по себе знаменателен. Он означает, что добровольные организации граждан прочно заняли свою нишу, и их роль в преобразовании нашего общества в гражданское стала заметной^[235].

Интерес к данной теме сегодня вполне закономерен^[236]. Он объясняется не только реформационными процессами в России, связанными с ними идеями построения гражданского общества. Пристальное внимание специалистов поддерживается к ней, надо думать, тем, что современная отечественная действительность наглядно демонстрирует обилие подобных структур и

разнообразие ассоциативных форм. Однако вернемся к интересующему нас вопросу.

Разумеется, значение коллективных субъектов политической системы общества трудно переоценить. Вместе с тем практически невозможно не замечать того, что они по своей природе являются вторичными образованиями. Тем более коллективных субъектов политической системы (политические институты) ни в коем случае не следует рассматривать как нечто противоположное, а, тем более, антагонистическое личности гражданина как первичного, субстанционального основаниия, «части великого социального целого»^[237] или любых иных социальных целостностей, коллективных образований.

Сохраняющаяся в сфере публично-правовых отношений традиция антропоморфизма^[238]- наделение человеческими свойствами явлений, которые по природе своей таковыми не являются, не мешает разглядеть того, что сами «большие группы» состоят из людей, представляя собой их органическое соединение в одно целое.

То обстоятельство, что позитивное право посредством усилий законодателя наделяет коллективных субъектов публичного права явными человеческим качествами (способностью к постановке целей и совершению волевых действий, направленных на их достижение, способностью быть субъектом ответственности), не только не исключает, но, напротив, предполагает индивидуальное, специфически человеческое, опосредованное сознанием и волей присутствие в публичном процессе. Именно такое, наличествующее, сознательное бытие человека наблюдается в системе всех социальных связей и отношений и, разумеется, в публично-правовом сегменте общества.

Принимая во внимание вышесказанное, подчеркнем принципиальный для настоящего исследования момент. Важно иметь в виду, казалось бы, очевидное,

само собой разумеющееся, но, как правило, выносимое за скобки или в подстрочник рассуждений исследователей. А именно: так же, как и в иных сферах жизни общества, в сфере публично-государственной действуют не сами нормы, не их комплексные образования или статусы субъектов общественной власти. Действуют люди, и никто иной! И только через них, через акты поведения людей правовые нормы и само право, его отдельные сегменты получают возможность функционировать, т.е. действовать, регулирую общественные отношения. В наем случае отношения по поводу общественной власти в масштабе политической системы общества.

С целью проиллюстрировать изложенное выше суждение обратимся к эмпирическому опыту и, в частности, к законодательству.

Известно, например, что Конституционный Суд Российской Федерации, как судебный орган конституционного контроля, самостоятельно и независимо осуществляющий судебную власть посредством конституционного судопроизводства в целях защиты основ конституционного строя, основных прав и свобод человека и гражданина, обеспечения верховенства и прямого действия Конституции Российской Федерации на всей территории Российской Федерации:

- разрешает дела о соответствии Конституции Российской Федерации нормативных правовых актов, национальных и международных договоров;

- разрешает споры о компетенции: между федеральными органами государственной власти, между органами государственной власти Российской Федерации и органами государственной власти субъектов Российской Федерации, между высшими государственными органами субъектов Российской Федерации;

- по жалобам на нарушение конституционных прав и свобод граждан и по запросам судов проверяет конституционность закона, примененного или подлежащего применению в конкретном деле;

- дает толкование Конституции Российской Федерации;

- дает заключение о соблюдении установленного порядка выдвижения обвинения Президента Российской Федерации в государственной измене или совершении иного тяжкого преступления;

выступает с законодательной инициативой по вопросам своего

ведения;

- осуществляет иные полномочия, предоставляемые ему Конституцией Российской Федерации, Федеративным договором и Федеральными конституционными законами; может также пользоваться правами, предоставляемыми ему в соответствии со статьей 11 Конституции Российской Федерации, договорами о разграничении предметов ведения и полномочий между органами государственной власти Российской Федерации и органами государственной власти субъектов Российской Федерации, если эти права не противоречат его юридической природе и предназначению в качестве судебного органа конституционного контроля.

Решая исключительно вопросы права, воздерживаясь от установления и исследования фактических обстоятельств во всех случаях, когда это входит в компетенцию других судов или иных органов, Конституционный Суд Российской Федерации осуществляет свою деятельность посредством энергичных интеллектуальных и волевых усилий судей Конституционного Суда, что однозначно следует из содержания статьи 4 закона: «Конституционный Суд Российской Федерации состоит из девятнадцати судей.»^[239].

Едва ли можно усомниться в том, что «реализация многих конституционных норм возможна лишь в результате деятельности государственных органов.»^[240]. Эта деятельность «имеет активный, творческий характер; объективируется посредством издания индивидуально-конкретных актов; осуществляется в

244 установленном порядке и опирается на специальный аппарат принуждения»^[241].

Приведем еще один пример. Институциональное и функциональное

245 разделения властей как конституционный принцип^[242] в его практической реализации предполагает выделение исполнительной власти в самостоятельную ветвь, наделенную присущими только ей властными полномочиями в сфере государственного управления.

Исполнительная власть - абстрактная политико-правовая категория, указывающая на существование государственной власти, которая призвана исполнять законы, претворять в жизнь их правовые нормы, обеспечивать бесперебойное функционирование государственных органов, защищать права и свободы человека, поддерживать общественный порядок и безопасность. Осуществление указанных функций исполнительной власти есть результат совершения управленческих действий и принятия управленческих решений ее субъектами, которые представлены органами исполнительной власти^[243].

В рамках классификации органов исполнительной власти, например, в зависимости от уровня расположения органа в системе исполнительной власти в Российской Федерации (в зависимости от федеративного государственного устройства страны), на передовые позиции выдвигаются федеральные органы исполнительной власти. К их числу специалисты в области конституционного и административного права относят Правительство РФ^[244]. Оно в соответствии со статусным законом «осуществляет исполнительную власть Российской Федерации; в пределах своих полномочий организует исполнение Конституции Российской Федерации, Федеральных конституционных законов, Федеральных законов, указов Президента Российской Федерации, международных договоров Российской Федерации; осуществляет систематический контроль за их исполнением федеральными органами исполнительной власти и органами исполнительной власти

субъектов Российской Федерации, принимает меры по устранению нарушений законодательства Российской Федерации».

Правительство как коллегиальный орган исполнительной власти общей компетенции возглавляет трехчленную систему органов государственного управления, учрежденную на основании Указа Президента РФ «О системе и структуре органов исполнительной власти» и включающую федеральные министерства, федеральные службы, федеральные агентства^[245].

Органы исполнительной власти, а их только на федеральном уровне

249

множество^[246], составляют базу организационной структуры государственного управления и оказывают непосредственное управляющее воздействие на различные общественные процессы, на поведение и деятельность людей посредством различных управленческих действий и процедур. Но очевидно, что осуществляется управленческая деятельность обладающими особым публичным статусом и специальной правосубъектностьюгражданами, которые своей активностью опосредуют отношения между государством и обществом, социальными слоями и группами населения, человеком и гражданином.

В этой связи, конечно, стоит согласиться с тем, что от государственной службы и ее аппарата в жизнедеятельности общества, в судьбе людей - граждан государства - зависит очень многое, практически вся линия истории^[247].

Экстраполируя изложенное на предмет настоящего анализа, появляютсядостаточные основания обоснованно утверждать следующее. Статусное публичное право - нормативно-ценностный комплекс само по себе «работать» не может. Оно действует именно через граждан, благодаря их психической и интеллектуальной активности, проявленной витальной энергии, воплощенной в актах социально значимых действий. А они в своем суммарном

выражении и формируют юридическую практику в публичной сфере общества. Только через взаимодействие людей, их интересов и воли определяется содержание деятельности коллективных субъектов, зависит качество публично­правовой жизни общества, в которой, разумеется, преломляются и иные стороны, отношения, связи.

Отметим дополнительно: на формирование персоноцентристской

исследовательской парадигмы в современный период, которая используется в качестве мировоззренческой основы научного исследования статусного публичного права, значительное влияние оказали потребности политико-правовой практики современной России. Вектор же ее развития^[248] определяли установления, нашедшие свое закрепление в действующей Конституции 1993 года.

Положения Основного закона Российской Федерации придали юридическую форму общественным отношениям, нормативно обеспечив возможности для их трансформации и эволюции на основе политико-правовых ценностей, в которых соответствующее своему значению место занимает и человек как индивидуальный субъект права и как гражданина - обладатель публичного статуса. Речь идет о вполне определенном спектре общественных отношений и зависимостей. Они связаны с трансформацией политико-правовой культуры общества постсоветского периода, с движением политико-правовой культуры общества от патриархальной к культуре гражданского участия и культуре прав человека^[249], с трансформацией государственно-правового режима от посттоталитарного к демократическому^[250].

Благодаря нормам Основного закона РФ, субъектно-личностная доминанта в публично-правовой сфере общества обрела мощный импульс для своего развития. Конституция

Основные характеристики российского государства, провозглашенные им ценности «выводят» используемое законодателем понятие для описания качества современного российского государства, политической системы и гражданского общества за пределы классических позитивистских теорий.

Одновременно конституционные положения сообщают мощный импульс развитию теоретико-правовой науки, призванной обеспечить качественное научное сопровождение, в том числе персоналистской модели участия гражданина в решении важных государственных и общественных дел, его (участия) форм, видов, признаков и др.

Современный этап развития отечественной теоретической юриспруденции отмечен еще одной особенностью, а именно: активным проникновением в правовое пространство национальной правовой системы Российской Федерации норм и ценностей, сформированных в культурно-правовом пространстве западноевропейской цивилизации. В этом нет ничего экстраординарного, поскольку и раньше России были известны случаи мощной интеллектуальной интервенции с Запада. Об этом позже еще будет сказано подробнее, а сейчас коротко отметим следующее.

Западноевропейская понятийная экспансия «политического участия» граждан, которая, как хорошо известно, отличается своими индивидуалистическими ориентирами, неслучайна. Она обусловлена, как представляется, рядом причин. И первая из них вызвана процессами модернизации российского общества, начатыми еще в 90-х годах прошлого столетия, структурными преобразованиями, затронувшими все несущие конструкции общественного здания, системным реформированием всех без исключения сфер жизнеобеспечения.

Идейное сопровождение проводимых преобразований, разумеется, в числе прочих идей, концепций, теорий, составила культурная модель прав человека, нашедшая свое закрепление в Конституции Российской Федерации и развиваемая текущим отечественным законодательством. В контексте темы исследования и ее сюжетов, важно заметить, что в системе координат классической модели прав

человека органично существуют и политические права граждан как субъектов публичного права, а действенным средством их реализации является правовая активность обладателя прав - публично-правовая активность граждан.

Сегодня уже ни у кого не вызывает сомнения тот очевидный факт, что в России была воспринята евроатлантическая культурная модель прав человека, представляющая их классический вариант. В современной России именно эта картина ассоциируется с тем, что есть права человека: она принята за образец, по ней проводятся всевозможные сопоставления, она пропагандируется СМИ, именно ее теории, гипотезы и факты имеют в виду, когда жестко критикуют или вообще

254

отвергают права человека как таковые^[251].

Не лишним будет напомнить и иметь в виду, что западноевропейская (классическая) модель прав человека детерминируется теорией индивидуализма и ограничивается лишь юридическими представлениями о правах, описывая их как принадлежащие человеку - персоне, которая имеет автономное существование и образует основу всякого общественного союза. В рамках культурной традиции Запада права человека в общественном сознании отражаются как естественные, неотчуждаемые, священные, являющиеся свойствами человека, детерминированными его принадлежностью к человеческому роду.

Классический вариант прав человека позволяет оценить многомерное бытие человека с точки зрения его достойного существования. Либеральная версия прав человека представлена совокупностью гражданских (личных) прав и политических свобод, имеющих ярко выраженную индивидуальную окраску. Они распространяются лишь на отношения, возникающие между государством и гражданином, не затрагивая при этом зависимости, возникающие между личностью и другими субъектами политической жизни общества. Благодаря законодательной фиксации прав, создающей систему гарантий их беспрепятственной реализации, их обладателю удается конструировать собственное независимое существование, «укрываться» от всякого «вторжения» со

стороны других индивидов, коллективов или государства, добиваться автономии, в том числе посредством отказа принимать участие в решении важных общественных и государственных проблем.

В научном дискурсе по вопросу о том, как следует оценивать «стремление» западной цивилизации любыми способами «продвинуть» свою версию прав и свобод человека в сознание представителей иных цивилизаций и правовые системы других государств, как известно, существуют самые полярные позиции и точки зрения. В последнее время широкое распространение получило направление, которое ставит под серьезное сомнение универсализм прав человека и последовательно отстаивает их цивилизационную обусловленность^[252]. Исследователи, работающие в этом направлении, «призывают» настраиваться в своих научных изысканиях, прежде всего, на особенности функционирования механизма действия социокультурного комплекса^[253] каждой страны, отдельного государства. Эти «призывы», безусловно, сохраняют свою актуальность и для России в силу ее специфики и уникальности.

Однако обратим внимание на другой аспект исследуемой проблемы. Восприятие личностной модели прав человека российской политико-правовой доктриной, которое произошло в 90-х годах прошлого века, случилось не только по «недосмотру», по причине недостаточной компетентности в этом вопросе субъектов, принявших такое решение, или отсутствия адекватного доктринального сопровождения их деятельности. Думается, что закрепление в Конституции классической модели прав человека имело и программные, далеко идущие цели. Права и свободы человека и гражданина нормативно закрепили возможности граждан выступать в качестве активных субъектовпреобразований общества,

трансформации его основ и системных изменений на основе иных идейных ориентиров и ценностей по отношению к тем, которые уходят своими корнями в глубины российской традиции.

Неслучайно поэтому, что в последнее время руководством России все чаще проблемы модернизации страны напрямую «увязываются» с проблемами конкретного человека, патриота своей Родины - члена гражданского общества и гражданина государства.

Российское государственное руководство в качестве прочного, обладающего практической ценностью фундамента своего политического курса, поддерживаемого всеми ресурсами, имеющимися в распоряжении государства, рассматривает идеологию, в центре которой находится человек. Человек как личность и как гражданин^[254], обладатель фундаментальных прав и свобод. Человек, которому от рождения гарантированы равные возможности, а личный жизненный успех зависит от его инициативы и самостоятельности, самоопределения, саморазвития, саморегулирования, самоуправления во всех сферах человеческой жизни, от его способности к новаторству и творческому труду.

В одном из ежегодных Посланий Федеральному Собранию РФ Главы российского государства отмечено, что российское государство сегодня нуждается не столько в проявлении избыточно обостренных верноподданнических чувств, сколько в диалоге с гражданами. А они презентуются как носители «современного правосознания»^[255]. Доверие и сотрудничество с гражданами, обладающими политико-правовой культурой и высоким уровнем правосознания, - это «то, что нам сегодня больше всего необходимо»^[256].

В соответствии со стратегическими целями российского государства, зафиксированными Конституцией РФ, на основании императивов текущего законодательства личность гражданина признается субъектом публичного права, индивидуальным участником публично-правовых отношений, актом

государственной власти, иных властных подсистем гражданского общества. На этом акцентирует свое внимание ряд авторитетных ученых. Так, Ю.А. Тихомиров подчеркивает, что это обусловлено и непосредственно «вытекает из конституционного принципа народовластия и статуса гражданина»^[257]. Правовое опосредование публичной активности обеспечивается, прежде всего, путем максимального конституционного оформления прав, свобод и обязанностей гражданина, его общегражданского и специальных статусов.

В современном российском законодательстве перечень прав гражданина как субъекта публично-властных отношений коррелирует со всеми известными международными стандартами в сфере права человека универсального и, конечно, регионального характера. Анализ положений Конституции РФ, ряда Федеральных конституционных и Федеральных законов, уточняющих нормы Основного закона, других законодательных актов, направленных на регулирование и защиту прав человека, на предмет их соответствия Европейской конвенции о защите прав человека и основных свобод 1950 г., решениям Европейского суда по правам человека и другим актам Совета Европы позволяет утверждать, что современное российское законодательство уже во многом соответствует европейским стандартам в сфере прав человека^[258]. Но говорить о том, что процесс приведения в соответствие национального законодательства и выработанных международным сообществом (Советом Европы) стандартов в сфере прав человека завершен, разумеется, преждевременно. Более того, практика дает примеры тому, как национальные государства оспаривают этот принцип.

Важнее другой момент, имеющий значение в контексте обоснования персоноцентристской исследовательской парадигмы в исследовании статусного публичного праваи ее объяснительных возможностей. Анализ нормативного правового материала не дает достаточных оснований утверждать, что произошло простое заимствование, механическое воспроизведение в правовом массиве

национальной правовой системы юридической формы, сформировавшейся в иной, не российской политико-правовой культуре.

Исследование собственно правовой материи, нормативного правового материала, принятого в постсоветской России, позволяет выделить исходные, базовые, фундаментальные идеи, лежащие в основе общеправового юридического статуса гражданина, правовой регламентации его участия в политическом процессе и реализации общественной (государственной) власти. Эти положения принципиального характера в законодательстве выступают своеобразным идейным центром, «стягивающим» юридические нормы, в соответствии с которыми происходит стандартизация политических отношений, в том числе путем закрепления акта (актов) участия личности в качестве субъекта власти и политики.

Они же (принципы) являются своеобразным каркасом при формировании системы политических прав и свобод, специальных юридических статусов граждан, становятся базовыми элементами личностной подсистемы государственности^[259].

Трудно не заметить разительное сходство исходных, базовых, основополагающих идей, на основе которых конструируется статус гражданина РФ и о которых выше уже говорилось, с принципами прав человека. Функциональная нагрузка таких принципов, как взаимная ответственность личности и государства, законность, равноправие, всеобщее уважение прав и свобод человека, политический и идеологический плюрализм, состоит в том, что они переводят общие, сущностные принципы права, их идейный потенциал в сферу публичного права, в систему публично-правовых отношений. Поле, в границах которого разворачивается инициативная правовая деятельность граждан, направленная на государство либо выстраиваемая под его влиянием, придает особый импульс публичным отношениям, осуществляет их своеобразную «подпитку», наполняет их наряду с уже названными и такими ценностями как гуманизм, справедливость, солидарность, демократизм и др.

Развитие персоноцентристской исследовательской программы, выдвигающей на передовые позиции индивидуального субъекта публичного права, конечно, не случайно. Оно объективно обусловлено сменой эпох, вступлением человечества в новую стадию постиндустриального развития. Динамично происходящие перемены, в свою очередь, задают вектор движения цивилизации от централизации к децентрализации, от массификации (периода массовой демократии) к демассификации, от иерархии к независимости, от концентрации к распадению. При демассификации потребностей людей их политические требования и предпочтения также становятся более разнообразными и вариативными. Это само по себе ставит под сомнение и постепенно приводит к ослаблению власть государственной бюрократии, основанную на централизации государственного управления. Постиндустриальная эпоха - это время не масс, а «решающих» меньшинств^[260].

Исходя из установки о том, что неклассическая методология не отрицает достижения предшествующего периода в развитии правовой теории, в процессе обоснования статусного публичного права как комплексного межотраслевого института оказалась востребована юридическая догматика. В данном случае юридическая догматика предстает как специально - юридический метод познания положительного права, представленный способами, средствами и правилами оперирования специальными юридическими объектами, к числу которых относятся юридические понятия, конструкции, принципы^[261].

Не смотря на продолжающиеся академические спросы, именно юридическая догматика позволяет в процессе познания публично-правовых статусов человека использовать формализованное в логико-смысловых конструкциях^[262] наличное

знание о праве как целом, системе норм, между которыми существует разноуровневые связи, позволяющие им блокироваться в рамках институтов, отраслей и правовых сфер.

Как инструментарий юридического позитивизма юридическая догма обеспечивает соблюдение в процессе научной разработки принципиальных требований, среди которых соответствующее своему значению место занимают научность, конкретность, эмпиризм и др.^[263] Иными словами именно юридическая догматика конституирует юридический тип понимания и объяснения статусного публичного права.

Особенно продуктивным такой подход оказался при исследовании нормативного уровня существования статусного публичного права. Но не только.

Поскольку как правовой феномен статусное публичное право презентуется как межотраслевой институт, постольку в процессе теоретической реконструкции объекта вполне объяснимо обращение к теории правового института.

Оставляя за скобками тот факт, что вопрос о юридической природе правового института остается не проясненным окончательно, отметим, что в современной литературе все еще доминирует исследовательская позиция, согласно которой юридическая природа правового института может быть понята только в его связи с отраслью отрасли права^[264]. В рамках такого подхода правовой институт представляет первичную общность в системе права и описывается как блок взаимосвязанных правовых норм, регулирующих вид однородных общественных отношений. В числе традиционных признаков называют обычно следующие: правовой институт представляет собой единый механизм в рамках определенного вида общественных отношений; обеспечивает самостоятельное регулятивное воздействие на определенный круг (вид) отношений; включает в себя не только непосредственно регулятивные и охранительные нормы права (правила поведения), но и отправные нормы, участвующие в регулировании данных

отношений.

Тем не менее, в научном дискурсе существует и иное суждение. Его сторонники, думается, резонно полагают, что наравне с отраслевыми институтами существует и межотраслевые институциональные образования. Их наличие объясняется тем, что в рамках системы права нормы могут блокироваться под влиянием, во-первых, потребностей общественного развития (объект), во-вторых, под влиянием законодателя, использующего арсенал догмы права как метода правового регулирования. Именно этот подход представляется наиболее ресурсным в исследовании статусного публичного права.

Выше было обращено внимание на то, что юридические основания обособления статусного публичного права как института обусловлены развитием позитивного права, дифференциацией отдельных сфер, образованием новых в процессе его изменения. Упоминалось и о том, что для выделения статусного публичного права из потока правовых явлений и процессов наряду с объективными (сущностными) имеются и субъективные (формально-юридические) основания. Они детализируются и нюансируются несколькими факторами тождества, выработанными догмой права и позволяющими обоснованно с научной точки зрения настаиваться на том, что статусное публичное право - это именно межотраслевой институт.

- Во-первых, наличие объекта правового регулирования публичными юридическими статусами. В качестве такового выступают социальный институт значимых для общества ролей (функции) человека (их престиж) в системе отношений по поводу обретения, использования и удержания общественной (государственной) власти;

- Во-вторых, императивным методом правового регулирования, который обусловлен и наиболее адекватно соответствует объекту правового регулирования;

- В-третьих, количественной достаточностью правовых норм. На нормативном уровне институт публичных статусов включает в себя совокупность юридических норм различной отраслевой принадлежности, как материального (конституционное право, административное право и др.), так и процессуального

права, объединяющего нормы таких процессов как конституционный, уголовный, гражданский, административный и др.;

- В-четвертых, критерием обособления института статусного публичного права обоснованно можно считать единство категориального аппарата и специальной юридической терминологии, которую использует законодатель в процессе формального закрепления функции индивидуального субъекта публичного права: гражданин, права, свободы, обязанности и ответственность субъектов;

- В - пятых, специфика правовых режимов. В контексте настоящей темы уместно говорить о видах режимах в зависимости от субъектного состава публичных статусов и выделить режим граждан с общей правосубъектностью и тех, кто обладает компетенционной правосубъктностью;

- В-шестых, принципы права, которые выступают активным идейным центром, «притягивающим» нормы публичных статусов в рамках и вне институтов власти и составляющих вместе с ними единый правовой регулятор;

Но «сводить» понимание статусного права только к его институциональной природе как совокупности норм, закрепляющих публичные статусы человека, было бы принципиально неверно. Ибо, как верно отметил И.Л.Честнов, право - это не статичная структура, редуцируемая либо к безличному индивиду (методологический индивидуализм школы естественного права), либо воле законодателя (юридический позитивизм), либо к основной норме (юридический нормативизм), а процесс воспроизведения правовой реальности^[265].

Трудно игнорировать то, что прояснение онтологии статусного публичного права едва ли возможно вне индивидуального субъекта, которым является гражданин государства, в зависимость от деятельности которого поставлен процесс

воспроизведения формализованной в публичных статусах человека (гражданина) социальной роли или функции.

Поддерживая тех членов отечественного и зарубежного научного сообщества, которые отстаивают значимость личности гражданина как объекта^[266] теоретической юриспруденции, доминирующей правовой ценности и активного центра правовой системы общества в логике персоноцентризма, в заключение настоящего параграфа работы отметим некоторые положения обобщающего свойства.

Выводы:

Программа (стратегия) теоретико-правового исследования статусного публичного права сложно организована в силу чего имеет синтетический(комплексный) характер. Она включает:

- философско-правовые (доктринальные) основания;

- принципы исследования;

- конкретные методы и методики анализа.

Для теоретико-правового обоснования статусного публичного права в качестве правового института значительным познавательным ресурсом обладает интегративный подход к пониманию сущности права (Г.В. Мальцев, С.И. Носов, С.А. Комаров, Л.С. Мамут, В.П. Малахов и др.). Он дополнен восприятием сущности права в рамках социальной антропологии права (И.Л.Честнов, В.И. Павлов, М.И. Шафиров и др.). При исследовании статусного публичного права как нормативно-ценностной микросистемы наиболее полезным оказывается операционный ресурс догмы права, позволившей обосновать институциональную природу статусного публичного права, прежде всего, по критерию единства объекта правового регулирования.

В программе исследования статусного публичногодоктринально - мировоззренческие основания организуются благодаря принципам:

- персоноцентризму, который обеспечивает целостность познавательных средств и предсказуемость результата исследования;

- междисциплинарности.

Актуализация персоноцентризмаобусловлена как социально-правовой практикой современного глобализирующегося мира и порожденной им правовой интеграцией на основе ценностей права и прав человека (именно поэтому в доктринальном плане востребованы достижения либертарной школы права), так и антропологическим «поворотом» в научной рациональности современности (периода постнеклассики).

Персоноцентризм в программе теоретико-правового обоснования статусного публичного права детерминирует анализ всех его аспектов сквозь призму носителя правового качества общественных отношений - личности гражданина, прояснения специфически человеческого способа его жизнедеятельности и выявления тех свойств, которые отличают его от иных форм и способов бытия. Это позволяет процесс познания реализовать с позиций высшей материализации публично­правового опыта и сконцентрироваться, прежде всего, на личности гражданина.

Выдвижение на передовые позиции в процессе исследования статусного публичного права личности гражданина означает, что акцент в характеристиках статусного публичного права должен быть поставлен не только на субъективных правах, свободах, обязанностях и ответственности, но и на психолого-правовых, духовно-нравственных и ценностных аспектах субъекта - правосознании, правовой культуре, ментальности, публично-правовой активности гражданина.

Персоноцентризм как ведущий принцип программы теоретико-правового исследования статусного публичного права определяет известный атомизм, конкретизируемый в личности гражданина. Однако сознательно-волевое, презентующее себя посредством телеологической активности бытие гражданина в системе публично-правовых отношений не абсолютно и его не стоит преувеличивать. Поскольку правовая активность обладателя публичного статуса объективно сдерживается влиянием со стороны культуры, создаваемой ею

политической структуры общества, нормативно-ценностного комплекса и др. факторов.

Предложенное решение вопроса о гражданине, его определяющей роли не отрицает интитуционального начала в политической системы общества. Оно лишь смещает акцент в оценке абсолютной роли институтов, довлеющих в публичной сфере общества. То обстоятельство, что позитивное право посредством усилий законодателя наделяет коллективных субъектов публичного права человеческим качествами (антропоморфизм), не только не исключает, но, напротив, предполагает индивидуальное, специфически человеческое, опосредованное сознанием и волей человека их присутствие в публичном пространстве политической системы общества.

Персоноцентризм (человекоцентризм) в качестве принципа исследования организует и обеспечивает единство междисциплинарной программы познания статусного публичного права в контексте человеческого измерения публичного права. Такой подход в исследовании позволяет гуманизировать научный дискурс, «возвратив» в него личность гражданина - творца правовой реальности, от духовной активности и интеллектуально-волевых усилий которого в зависимость поставлено статусное публичное право.

Междисциплинарность является производным и вторым по значимости принципом в исследовательской программе статусного публичного права является. Междисциплинарность, фундированная персоноцентризмом

(человекоцентризмом), в исследовании статусного публичного права демонстрирует значительный эвристический ресурс в современных условиях развития науки (постмодерна):

- позволяет выявить сущностные и содержательные характеристики статусного публичного права, «двигаясь» на стыках и пересечениях, в пограничных сферах научной рациональности (социология, политология, культурология, общая и социальная психология и др.);

- открывает большие перспективы познавательной экспансии статусного публичного права, позволяя преодолеть одномерность и ограниченность позитивистского (нормативистского) научного мировоззрения.

Центрированная персоноцентризмом и междисциплинарностью программа научного исследования статусного публичного позволила представить статусное публичное право как сложно организованный феномен, обладающий разными модусами (уровнями) бытия: нормативным и ненормативными. Они объединены присутствием гражданина, благодаря которому и поддерживается межуровневая коммуникация.