§ 3. Правовой менталитет в механизме самореализации статусного публичного права

Смежным по отношению к проблемам сознания субъекта статусного публичного права является все еще ожидающий своего решения вопрос о влиянии бессознательных (надсознательных, подсознательных), аффективных механизмов при формировании картины поведения субъекта права.

В предлагаемом параграфе целесообразным представляется подробнее остановиться и пристальнее вглядеться в тот аспект исследования, который непосредственно диктуется необходимостью изучения коллективного бессознательного, национального менталитета в контексте его влияния на картину поведения индивидуального субъекта статусного публичного права.

В качестве своеобразного эвристического вектора исследования проблемы определения роли коллективного правового менталитета в механизме саморегуляции субъекта статусного публичного права уместным представляется использование предложенной К.Г. Юнгом категории «коллективного бессознательного».

Коллективное бессознательное (архетип) - понятие, выступающее как ключевое для всей аналитической психологии, по мнению многих авторитетных ученых и исследователей, является наиболее революционной идеей науки XX века. Идеей, серьезные выводы из которой так и не были сделаны до настоящего времени, в том числе и в области теоретической юриспруденции.

К.Г. Юнг возражал против той мысли, что личность полностью детерминирована собственным опытом, обучением, воздействием окружающей социальной среды. Он утверждал, что каждый индивид появляется на свет с «целостным личным эскизом, представленным в потенции с самого рождения».

Согласно позиции австрийского исследователя, у каждой личности существует наследуемая психическая структура, развивающаяся сотни тысяч лет, которая заставляет нас переживать и реализовывать собственный жизненный опыт вполне определенным образом. Эта заданность и определенность и является архетипом, который влияет на мысли, чувства и поступки личности.

Бессознательное, как совокупность архетипов, является осадком всего, что было пережито человечеством, вплоть до «самых темных начал». Но не мертвым осадком, не брошенным полем развалин, а живой системой реакций и диспозиций, которая невидимым, а потому более действенным образом определяет индивидуальную жизнь человека. Однако это не просто какой-то гигантский исторический предрассудок, а не что иное, как формы проявления инстинктов^[543].

К.Г. Юнг отмечал, что «мы не знаем, как далеко простирается власть «бессознательного», поскольку вообще ничего толком о нем не знаем. Мы говорим «бессознательное», чтобы тем самым нечто сообщить, но фактически сообщаем лишь то, что ничего об этом бессознательном не знаем»^[544]. Что же касается сознания человека, то оно «подобно пленке на поверхности «бессознательного» с его неведомыми глубинами.

Привлекательность предложенной К.Г. Юнгом модели научного исследования с позиции приращения научного знания в области теоретико­правового анализа статусного публичного права и его эффективного действия в

обществе, думается, состоит в следующем. Сам автор, как известно, ставил знак равенства между архетипом^[545]- коллективным бессознательным и сферой ментального. К.Г. Юнг акцентировал свое внимание на том, что «у нас есть лишь косвенное подтверждение того факта, что за сознанием скрывается иная сфера ментальности»^[546].

Введенное К.Г. Юнгом понятие «архетип» довольно сложно. Оно не имеет четких границ, чрезвычайно разнообразно, беспредельно подвижно и не ограничивается только мифологической тематикой, к которой обращались по наитию З.

Важность, значимость разработки многочисленных проблем коллективного бессознательного, правового менталитета в публично-правовой сфере современного общества уже не подвергается сомнению и признается практически всеми современными исследователями, несмотря на относительно недавнее ее проникновение в теоретико-правовой дискурс. Отечественные ученые ведут полемику не только о значении терминов, пытаясь «развести» понятия «правовая ментальность» и «правовой менталитет», они стремятся также уточнить их смысл и значение. Согласимся с суждением А.Ю. Мордовцева относительно того, что семантическая неоднозначность, «сложность понимания данного термина, его непростая «философская» судьба делает введение «правового менталитета» в сферу правового познания более чем оправданным»^[548]. Разделяет такой подход и

В.П. Малахов. По его мнению, понимание феномена мифа как особого способа осмысления реальности предполагает 9 базовых характеристик, единство которых позволяет понимать миф как «матрицу, канву, глубинны слой всех форм духовной

553

жизни людей, в том числе, и современной духовной жизни»^[549].

Сместим на некоторое время эпицентр нашего внимания и с индивидуального уровня бессознательного в саморегуляции актов активности субъектов статусного публичного права перейдем к уровню коллективного бессознательного (ментального), детерминированного специфическими особенностями культурного развития конкретного общества, в нашем случае - российского. Такой поворот в исследовании обусловлен, прежде всего, тем, что в литературе не только сформировалась, но и успела утвердиться исследовательская позиция о носителе, основном субъекте менталитета.

Отложившиеся в генетической памяти народа, стереотипах коллективного сознания и архетипах - коллективном бессознательном, матричные структуры проявляются как этнокультурные, этнопсихологические черты. Они выступают детерминантами и оказывают существенное влияние на весь контекст исторического существования самой цивилизации и, соответственно, на конкретных индивидов, составляющих разнообразные общности (этнические, религиозные, профессиональные и др.), формирующиеся в ее колыбели^[551].

В теоретико-правовой литературе существует достаточное количество примеров, подтверждающих, что ни одно правовое явление не сможет отразиться в правосознании (индивидуальном, коллективном), не имея собственной ментальной основы. Именно она позволяет проникать в различные аспекты культуры, особенности ее развития и функционирования, объяснять ее устойчивость и возможность взаимопонимания среди представителей одного типа культуры. Без такого фундамента оно лишено возможности войти в ткань общественных отношений, обрести свое социальное бытие.

В самом общем виде правовой менталитет понимается как единство правовых архетипов и представлений, устойчивых, привычных образов, форм стиля юридического мышления, которые в разных социумах имеют собственное содержание, разным способом сочетаются, но всегда лежат в основе восприятия компонентов национальной государственности (юридических и политических институтов, национальных и конфессиональных отношений), определяют специфику правового поведения индивида, тех или иных социальных групп, государственных органов и должностных лиц⁵⁵⁶.

Другая сторона проблемы со всей очевидностью демонстрирует существующий плюрализм теоретико-правового знания в понимании природы коллективного бессознательного (ментального), который оставляет проблему в актуальном состоянии. Об этом убедительно свидетельствуют результаты анализа далеко не всех, а лишь некоторых, но все же различных позиций ученых по данному вопросу.

Полагаем, что следует обратить внимание на три версии в решении

проблемы правового менталитета.

Первая позиция: ее авторы связывают менталитет с бессознательными компонентами внутренней психической реальности человека, в целом человеческой психики.

Г.В. Мальцев убежден в том, что «проблема бессознательного в правовом поведении - это проблема будущего». Исследователь высказывает суждение, с которым спорить становится все труднее: «Находясь в пространстве рационального сознания и строго следуя его логике, мы не можем объяснить многие современные явления, с которыми сталкивается психология социального поведения, без обращения к проблематике бессознательного»^[552].

Солидарны с позицией Г.В. Мальцева и другие теоретики права. Так, А.Б. Сапельник, И.Л. Честнов очевидным считают «значительное воздействие неосознаваемых процессов и явлений на правовое поведение. Оно связано с «экономией» мышления... Поэтому многие действия, имеющие в том числе юридическое значение, совершаются людьми без «включения» сознания - на уровне привычек, стереотипов поведения»^[553].

Бессознательное активно подключается к работе механизмов психической регуляции личности именно тогда, когда это необходимо для самого субъекта. С одной стороны, бессознательное, благодаря тем средствам, которыми оно располагает, хранит в себе все пережитое, продуманное, прочувствованное, вроде бы забытое, но прочно осевшее в индивидуальном опыте, готовое «воскреснуть» в памяти, вновь ожить в эмоциях и переживаниях.

Одновременно, с другой стороны, бессознательное является эффективным средством защиты сознания от перегрузок, излишнего напряжения, способного вывести его из равновесия, устойчивого состояния. Благодаря ему человек способен быстро забывать то, что не считает нужным помнить, вытеснять из сферы сознания мотивации, утратившие актуальность, автоматизировать ранее сознательные действия до состояния неосознаваемых, формируя навыки.

Бессознательное - «второй уровень психической регуляции» личности, активная по природе сфера - неоднородно. Оно представлено подсознанием, «темной» стороной бессознательного, защищающей сознание от рутинной работы и излишних перегрузок. На эту сферу возможности сознательного психического регулирования не распространяются. Подсознание остается вне поля воздействия со стороны воли субъекта поведения, однако само выступает мощным источником постоянного воздействия на человека и его поступки.

Надсознательный уровень бессознательного, «неосознаваемая творческая интуиция»^[554], «светлая» его часть, предохраняет личность от чрезмерного давления прежнего опыта, от преждевременного вмешательства сознания. По меткому замечанию Г.В. Мальцева, «в психике человека имеются устройства, которые не позволяют рутинному сознанию подавлять оригинальную идею в зародыше»^[555].

Вторая позиция представлена исследовательскими позициями ученых, которые «находят» для менталитета (коллективного бессознательного) место в структуре самого сознания, его уровней. «Правовая ментальность как сложное явление во всех элементах структуры правосознания раскрывается в специфике правопонимания, правочувствования, правовидения»^[556]. Заслуживает пристального внимания позиция Р.С. Байниязова. Так ученый полагает, что правовой менталитет - это уровень правосознания, самобытный юридический дух, интуиция, аура _нации^[557]_.

Третья позиция сосоит в том, что ее персонификаторы используют понятие ментальности для того, чтобы подчеркнуть неповторимое, специфическое в культуре, духовно-практическом опыте продуцирования и освоения нацией правового пространства.

В этом легко убедиться, обратившись к авторским определениям правового менталитета (коллективного бессознательного).

Так, профессор Н.И. Матузов подчеркивает: «Под менталитетом понимается совокупность определенных, относительно устойчивых черт, традиций, привычек, доминирующих установок и умонастроений нации, ее верований и наклонностей - порой бессознательных. Это устоявшийся уклад жизни. В то же время менталитет не идентичен общественному сознанию, а характеризует лишь специфику этого сознания, его своеобразие»^[558].

И.П. Малинова рассматривает менталитет как «эмоционально-духовную конструкцию социального субъекта, своеобразие которого обусловлено культурными кодами»^[559].

И.А. Шаповалов полагает, что правовой менталитет «есть совокупность готовностей, установок и предрасположенностей индивида или социальной группы действовать, мыслить и переживать различные эмоциональные состояния по поводу правовых отношений, устойчивая настроенность мотивации и ценностных ориентаций человека, сплачивающая его в социальные группы и исторические общности, следующие единым правовым нормам»^[560].

Р.С. Байниязовв своем более позднем по времени исследовании подчеркивает, что «правовой менталитет - это глубинный уровень правосознания, выраженный в структурированной, единой и целостной общности правовых представлений, стереотипов, привычек, реакций и др., в характере и способе юридического восприятия»^[561]. По его мнение правовой менталитет входит во «внутренний мир правосознания», которому свойственна определенная автономность. Далее исследователь замечает: «Он (менталитет) - особая идентичность, которая бережет свои богатые душевные силы. Наличие у правового менталитета имманентной рефлексии по поводу собственного места в ряду других правовых феноменов показывает его культурную и духовную самобытность. Ему

присуще то, что он выражает соответствующий образ (способ) восприятия, оценки, переживания в общем осмыслении правовых реалий; выступает как духовно - умственный правовой уклад, характеризующийся культурологической специфичностью; предстает этноправовым инвариантом правовой культуры, «хранителем» юридической традиции. В нем дух закладывает способность к постоянству, степень устойчивости правопорядка в разные этапы развития общества, в том числе и кризисные»^[562].

Стоит признать, что особенности формирования, объективизации и закрепления компонентов менталитета непосредственно связаны с культурой конкретной общности, в нашем случае с собственно российской политико­правовой культурой. Между менталитетом и политико-правовой культурой общества существуют зависимости взаимообратного характера. В связи с этим справедливым представляется утверждение о том, что «национальная ментальность является глубинным источником развития русской культуры и отражается в существующих архетипах и слоях сознания: образно-эстетических, морально-этических, нормативно-правовых, исторических, традиционно­ценностных. В то же время русская ментальность есть следствие национально­культурной самобытности народа»^[563]. Об этом выскажемся подробнее.

Сфера ментального в структуре личности имеет сложную конструкцию: образы, отражающие соответствующий сегмент социальной реальности, понятия, мнения, установки, стереотипы. На основании имеющихся в науке разработок можно обоснованно утверждать, что в структуре ментального имеется определенная совокупность политико-правовых представлений. Их введение в систему анализа, думается, имеет принципиальный, а не второстепенный характер постольку, поскольку представления, коренящиеся в глубинах коллективного сознания, посредством индивидуального сознания субъекта проникают в субъективную реальность индивида и, таким образом, обусловливают картину

поведения субъекта.

Политико-правовые представления как явления первого, причинного порядка, при формировании картины поведения субъекта публичного статуса - исходные, имеющие идеальную природу положения принципиального значения, обусловлены исторически сформировавшимися политико-институциональными, идеологическими, нормативно-ценностными факторами (алгоритмами) российской цивилизации.

Целесообразно уделить необходимое внимание именно психической природе политико-правовых представлений гражданина. По своему психическому происхождению они относятся к сфере эмоций, формируются на основе ощущений и восприятия и являются образами реальной действительности, которые могут быть многократно воспроизведены, мысленно представлены по опыту прошлых психических переживаний.

Правовые представления в отношении политико-правовой действительности суть символы. Иными словами: термины, знаки, изображения, которые, по мнению К.Г. Юнга «... могут быть известны в повседневной жизни, но обладают специфическим, добавочным значением к своему обычному смыслу. Это подразумевает нечто смутное, неизвестное или скрытое от нас»^[564]. При помощи таких представлений (символов) обозначаются и оцениваются, т.е. маркируются, различные политико-правовые факты, явления, ситуации общественной жизни.

Хорошо известно, что человек, как существо конкретно-историческое, поддерживает свое существование путем приобщения и переработки социокультурного вещества, искусственного, рукотворного, созданного поколениями его предшественников. Но именно этот накопленный поколениями исторических предков социокультурный материал (материальный и идеальный) выступает первичной средой обитания, объективной по отношению к самому человеку. В ней и происходит его становление как личности.

Реальная политико-правовая практика, как органическая часть, момент социокультурной среды обитания человека, вторгаясь в его повседневную жизнь

посредством типичных, повторяющихся ситуаций, событий и фактов через информационный канал индивидуального сознания, его отражательную функцию, приводит в некоторое движение сферу неявного, смутного, отложившегося во внутренней реальности индивидуального субъекта политико-властных отношений. Для иллюстрации данного примера обратимся к фактам, наполняющим политико­правовое пространство современной России.

Вторая половина 90-х годов XX столетия в России ознаменовалась не только крахом системы государственного социализма в результате инициированных политическим руководством страны реформ, но и громкими заявлениями о признании приоритетными общечеловеческих, в том числе европейских, ценностей. Очевидно, что ценности демократии, правового, социального государства и прав человека, объявленные необходимым условием «возвращения» России в лоно европейской цивилизации, придали правящей политической элите посткоммунистической России дополнительную легитимность в проведении крупномасштабных, нацеленных на системную трансформацию общества социальных преобразований.

Конституция 1993 г своими императивами закрепила за Россией качества правового государства, возлагающего на себя обязанность обеспечить достойный уровень жизни своим гражданам^[565], использующего при этом демократические средства и способы реализации власти, организованной по типу республики^[566]. Каталог прав, свобод человека и гражданина в Российской Федерации - как органическая часть статуса гражданина - в полной мере соответствует общепризнанным международным принципам и выработанным на их основе стандартам в данной сфере. Таким образом, Россия продемонстрировала мировому сообществу, что она не только верит в провозглашенные идеалы и ценности, не только закрепляет их в главном законе страны в качестве обязательных исходных норм (при этом перечень прав и свобод в их конституционном варианте превышает объем реальных прав и свобод граждан государства, существующий в реальных

общественных отношениях), но и будет стремиться осуществлять их на практике^[567].

С целью придать государству очертания народовластного, российская Конституция, принимаемое на ее основе текущее законодательство соответствующими положениями устанавливают адекватный механизм реализации конституционных норм-идеалов. В постсоветской России на конституционном уровне предусматривается, казалось бы, действенный и эффективный инструментарий, выработанный политико-правовой культурой и прошедший испытание временем, - за гражданами России закрепляется достаточно обширный каталог правовых возможностей политического свойства, включенных в систему прав человека. А избранникам, представителям народа при реализации своих полномочий и специальных статусов предписано руководствоваться нормами, принципами, ценностями прав человека.

Наиболее надежным, эффективным средством демократических преобразований в обществе и поддержания механизмов демократии в режиме их функциональной достаточности выступает именно политико-правовая активность граждан, поскольку формирование демократического государства, наполнение формирующегося гражданского общества ценностями демократии, социально­политического и идеологического плюрализма немыслимо без энтузиазма населения страны, реальной активности людей в сфере решения вопросов общественного и государственного характера, проявления их активной гражданской позиции, формируемой на основе приятия ценностей права, глубокого осознания своей ответственности за судьбу страны, реального патриотизма.

Однако развитие демократических процессов, весь ход демократизации в постсоветский период привел к очевидному, но неутешительному результату. Демократия в России так и не стала эффективным способом управления социальными процессами, формой утверждения народного суверенитета^[568]. Более

того, политическая система российского общества «узнала» явления, не соответствующие продекларированному Конституцией РФ демократичному характеру государственной власти и прилагаемым некогда искренним усилиям по реализации положений законодательства «новой» России.

На современном этапе своего развития российская государственно-правовая реальность демонстрирует, как ее публичное пространство наполняется рядом явлений, ставящих под серьезное сомнение демократические завоевания первых лет структурных преобразований в стране, нацеленных на изменение самих основ существования общества, государства и человека. Показательны изменения в законодательстве^[569], характеризующие «избирательные контрреформы» (на этот аспект проблемы уже неоднократно было обращено внимание в предшествующих разделах работы), что дает исследователям достаточные основания для весьма тревожных утверждений о последовательном и неуклонном ограничении прав граждан России^[570], в том числе избирательных.

Одновременно все чаще и все более настоятельно, в самых разных аспектах проявляет себя в политическом пространстве современной России монархическая тематика (в символике государства, демонстрации имперской помпезности (инаугурация Президента РФ и глав некоторых субъектов РФ), проявление элементов «культа» как результата возвеличивания носителя государственной власти). Государство последовательно и во все более широких масштабах демонстрирует связь с доминирующей в стране Русской православной церковью, ее иерархами^[571]. Попутно заметим, что данные реалии социально-политической жизни современного российского общества экспертами и особенно специалистами

в области конституционного права РФ расцениваются как вызов конституционным положениям о светском характере государства в России.

Невозможно оставить без внимания снижение политической активности населения. Отчасти такая ситуация связана с политической усталостью российских граждан, разочарованием значительной их части в идеалах демократии. Этому, разумеется, в немалой степени способствовала сложившаяся в российском обществе ситуация.

Достаточно убедительными, на наш взгляд, выглядят статистические данные, полученные в результате социологических исследований, Левада-Центра^[572]. При ответе на вопрос об атмосфере, в которой прошли выборы Президента России 2 марта 2008 года, граждане России, принявшие участие в опросе, выразили свое мнение следующим образом: Всеобщее воодушевление отметили 33 %, Всеобщего безразличия -13, без особых чувств- 43, затруднились ответить - 11.

Легко убедиться в том, что количество респондентов, которые без особых чувств отнеслись к одной из фундаментальных демократических процедур- выборы главы государства, в единстве с теми, кто и вовсе не проявил никаких чувств, а продемонстрировал дезактивированное состояние эмоциональной сферы своей психики, составляет довольно внушительную цифру. Она почти вдвое превышает ту, за которой стоят неравнодушные, активно, позитивно переживающие происходящее граждане. Казалось бы, небольшой штрих, однако значение той информации, которая за ней стоит, едва ли можно переоценить. Поскольку она касается, в том числе и более значительного вопроса для политико­правовой практики России, чем просто отношение к выборам главы государства, гаранта Конституции, прав и свобод человека и гражданина. Речь идет о процессе легитимации власти как таковой. Как хорошо известно экспертам в области теоретико-правового анализа, легитимация власти государства, выказывание ей доверия происходит именно в области эмоционального компонента сознания граждан. Из чего следует краткое, но весомое резюме: легитимация

государственной власти едва ли возможна вне эмоционального одобрения со стороны населения страны, ее граждан.

Базовым, фундаментальным показателем демократического государства является то, что граждане, представляющие в своем органичном единстве народ, имеют реальные, гарантированные правом возможности формировать органы государства, избирать своих представителей в законодательные органы власти и президента. Это утверждение относится к области школьных премудростей. Однако подавляющее большинство граждан-респондентов полагают, что вовсе не они «привели» действующего главу российского государства на этот пост. При ответе на вопрос «Кто привел Дмитрия Медведева на пост Президента России: рядовые граждане или люди, стоящие сейчас у власти?» мнения распределились следующим образом: Рядовые избиратели - 13%, Люди, стоящие у власти - 80%, затруднились ответить - 7%.

Неслучайно поэтому, что доля тех, кто полагает, что от полученного результата выборов могут выиграть не рядовые граждане, не народ в целом, а «люди, стоящие у власти», значительно больше всех остальных. Результаты обработанных специалистами Левада-Центра ответов на вопрос «Кто, прежде всего, выиграет от того, что Дмитрий Медведев будет Президентом России: рядовые избиратели или люди, стоящие у власти?» выглядят следующим образом:^[573] рядовые избиратели - 21%, люди, стоящие у власти, - 62%, затруднились ответить 17%.

Следует согласиться с тем, что увлеченность народных масс демократическими идеалами (в реальной политической практике - активность граждан Российской Федерации) наглядно продемонстрировала себя в первые годы реформ, направленных на преодоление тоталитарного наследия советского этапа развития общества и государства. На начальной стадии проводимых социальных преобразований, в 90-х годах XX столетия, впервые за многие годы советской истории в государственно-правовой реальности российского общества

появилисьтакие явления, как свобода мнений, шествий, пикетирования, собраний, политический и идеологический плюрализм, альтернативные выборы и др. Социальная энергия граждан первых лет перестройки, порожденная устремленностью в будущее с правовыми ценностями и ценностями прав человека, не была сконцентрирована на решении позитивных, созидательных программ общественного и государственного характера. Они, как правило, принимались вне широкого обсуждения с общественностью. Поэтому и созидательная, одухотворенная правовыми ценностями и идеалами энергия гражданского участия очень скоро пошла на убыль.

По мнению профессора О.В. Мартышина, демократия, а вернее «борьба за демократию» в России, оказалась прекрасным средством разрушения «коммунистического тоталитаризма» - именно «в этом (разрушении) заключалась ее историческая миссия в современной России»^[574].

Статистика вынуждает воздержаться от утверждения, что все последние нововведения в области избирательного законодательства однозначно и определенно поддерживаются большинством населения страны. Полученные результаты социологических исследований, в частности, позволяют констатировать, что «в ряде случаев законодательные новеллы явно расходятся с мнением граждан»^[575].

Не без тревоги приходится признавать, что в сфере публичной политики России не столько наметились, сколько сформировались и прочно утвердились, получили свое нормативное оформление антидемократические тенденции развития российского общества и государства. Неблагоприятная, нуждающаяся в своем скорейшем оздоровлении ситуация в области реализации народом российского государства, его гражданами политических прав однозначно подтверждается итогами опроса, проведенного силами Института социально-политических исследований РАН и социологической службой «Барометр» в декабре 2008 г.

При обработке ответов респондентов на вопрос «Обеспечение каких прав и свобод российских граждан представляется вам сегодня наиболее актуальным?» результаты показали следующую картину

Таблица 2. Результаты социального опроса

Приведенные в таблице данные свидетельствуют не только о достаточно больших различиях в приоритетах категорий прав человека и гражданина в России^[576], но и о том, что проблемы реализации политических прав занимают в предложенной иерархии вторую позицию, численно увеличившись за прошедшее десятилетие более чем в 2 раза.

Особенно рельефно проявляются диспропорции между политической лексикой руководства государства, сохраняющей вполне демократичные очертания, и сформировавшимися и все демонстративнее презентующими себя реалиями политического развития страны. Последовательно отчуждение государственной власти от народа, все больше утрачивающего реальные возможности оказывать воздействие на принятие государственных решений, контролировать их исполнение в интересах большинства населения страны в соответствии с утвердившимися в общественном сознании идеями социальной справедливости.

Трудно не заметить и не признать, насколько жизненно и актуально звучат сегодня слова великого русского мыслителя Н.А. Бердяева: «Оно (государство) превратилось в самодовлеющее отвлеченное начало: оно живет своей собственной жизнью, по своему закону, не хочет быть подчиненной функцией народной

жизни»^[577].

Знаменитый отечественный историк В.О. Ключевский в дневниковых записках, рассуждая о природе отношений власти и общества, в гротесковой манере отмечал следующее: «Всякое общество вправе требовать от власти, чтобы им удовлетворительно управляли, чтобы удобно жилось. Но бюрократия обыкновенно расположена отвечать: «Нет, вы живите так, чтобы нам было весело управлять вами; если же вы чувствуете себя неловко, то в этом виноваты вы, а не мы, потому что не умеете приспособиться к нашему управлению.»^[578].

В свете сказанного актуализируется позиция Л.С. Мамута, который справедливо утверждает следующее: «Надо неустанно ставить ударение на том, что она (публичная власть) есть функция, производная от общества, от всех без исключения интегрированных им индивидов, от всех - без какого-либо изъятия - имеющихся в нем групп. Не испортит обедню повторение истины, что держатель публичной власти как социетальной функции - общество в целом»^[579].

Усугубляет сложившуюся ситуацию в политическом пространстве существующая на сегодняшний день политическая карта России. Она, как хорошо известно, пережила крупные перемены с 90-х годов прошлого столетия и продолжает активно меняться сегодня в силу целого ряда объективных факторов и субъективных причин^[580].

В существующих условиях провозглашенная Конституцией РФ власть, ее демократичный характер, а вслед за ней и вся политическая власть в обществе подвергается существенной трансформации. Публичная сфера, государственная власть в РФ становится уделом очень узкого круга людей, занимающихся профессионально политической деятельностью вне механизмов демократического контроля со стороны граждан государства и создаваемых ими в рамках

политической системы общественных структур. А ее функционирование осуществляется вне конституциональных параметров демократии. Не только различные объединения граждан, но главным образом индивидуальные субъекты политико-правовых отношений, из которых и формируются большие политические группы, все более вытесняются с поля публичной политики, лишая народ возможности сделать «новый» исторический выбор.

Однако российское общество, за исключением, пожалуй, отдельных его представителей, по отношению к происходящим событиям и процессам в рамках политической системы, ее отдельных институтов в частности, демонстрирует поразительную терпимость, а по отношению к существующей государственной власти - лояльность, основанную на отсутствии какой бы то ни было конструктивной критики.

Приходится также признать, что в сложившихся политических условиях идейно-ценностный потенциал демократии со всеми известными политико­правовой теории и практике атрибутами (парламентаризм, политический плюрализм, многопартийность, гражданское общество, правовое государство, права человека и др. с соответствующей им системой норм, отношений, ценностей) остается вне сферы политической социализации и, как следствие, индивидуальной правовой культуры граждан. Иными словами, ценности, провозглашенные Основным законом государства в РФ, остаются фактически невостребованными, а в конечном итоге дезактивированными.

Позволим себе привести еще некоторые цифры из данных, предоставленных социологами, Левада-Центра. Они красноречиво, на наш взгляд, демонстрируют, что правовая культура большинства российских граждан «не отзывается» на импульсы, посылаемые из политико-правовой среды современного российского общества, остается в скрытом, латентном состоянии.

На вопрос «Сталкивались ли Вы лично с нарушениями накануне или в день голосования на президентских выборах 2 марта 2008 года, если да, то с какими?» 86 %респондентов затруднились с ответом. На первый взгляд, эта цифра может быть истолкована как подтверждение того, что массовых нарушений на

избирательных участках просто не было. Однако нельзя сбрасывать со счетов и другого. За этой, без сомнения, значительной, хоть и во многом условной цифрой расположились граждане Российской Федерации, которые не располагают необходимыми информационными ресурсами (для того чтобы выявить нарушения, необходимо знать о тех действиях во время выборов, которые законодателем определяются как «нарушения избирательных прав граждан») и навыками интеллектуальной деятельности, культурой политико-правового мышления, необходимой для анализа ситуации.

Количество граждан, оказавшихся в состоянии выявить нарушения собственных политических (избирательных) прав, достаточно скромно по сравнению с первым показателем. В этом можно убедиться на основании приведенной ниже таблицы (данные в %).

Таблица 3. Способность избирателей к выявлению нарушений

Перспективы дальнейшей эволюции политической системы, формирования

основных институтов гражданского общества в России в условиях усилившегося, однако не всегда оправданного, осуществляемого при помощи всевозможных средств (административных, финансовых, идеологических, организационных и др.) контроля со стороны все более отдаляющегося от провозглашенных Конституцией качеств (правовое, демократическое) государства, становятся все более

предсказуемы. И эти прогнозы весьма неутешительны.

Вернемся к вопросу о правовых представлениях, укоренившихся в структуре правового менталитета российской культуры. Следует, думается, признать, что существующее положение дел в политической системе российского общества обусловлено и ментальными представлениями россиян. Они настоятельно «предлагают» такую модель отношений государственной власти и граждан в России, которая объективно препятствует формированию, складыванию демократической традиции, при которой соответствующее и подобающее место отводится гражданину - индивидуальному субъекту публично-правовых отношений. «Другое понимание демократии кладет в основу понимания народовластия незыблемые нравственные начала и прежде всего - признание человеческого достоинства, безусловной ценности человеческой личности как таковой. Только при таком понимании демократии дело свободы стоит на твердом основании»^[581]. Это, во-первых.

Во-вторых, правовые представления, направленные на сохранение, воссоздание и распространение той части социального опыта, которая призвана обеспечить воспроизводство политико-правовой системы, поддержание ее жизнеспособности, под влиянием реально складывающейся ситуации, фактов, различных процессов политико-правового свойства в структуре личности выводятся из состояния покоя, начинают «работать», оказывая подспудно воздействие на сознание, его образования, результаты их функционирования. В активированном состоянии правовые представления влияют на восприятие политико-правовой ситуации гражданином, предоставляя ему возможность приспосабливать к ней свое поведение, но лишь на основе информации, сохраненной в кладовой исторической памяти социума. Такие жизненные ситуации, словно прожектором, высвечивают социально-психологические механизмы, при помощи которых регулируется поведение индивида, социальной группы или общества в целом в сфере реализации коллективного интереса.

Интегративные признаки базисных правовых представлений (символов),

которые детерминируют и определяют специфику поведения индивида, общности в системе отношений власти и подчинения, решения общественных и государственных задач, могут быть выявлены путем анализа смыслов представлений о самом государстве, его взаимоотношениях с индивидом, становление которых осуществлялось в ходе противоречивого, непрерывного исторического развития российской национальной культуры.

Наиболее рельефно проявляет себя в правовых представлениях доминирующий архетип державности^[582], обусловленный специфическими особенностями, уникальностью развития российского типа цивилизации.

Хорошо известно, что географический фактор в культуре России обусловил эволюционную динамику российской цивилизации, сопряженную с формированием централизованной государственности - политической организации полиэтнического и многоконфессионального общества. Для российского (евразийского) типа цивилизации, помимо дихотомичности, антиномичности, инверсионного характера, задающего такой вектор развития, при котором реализуется переход в противоположные состояния, характерны «сложность и противоречивость самого становления российского архетипа на основе интеграции, синтеза множества различных и часто трудно совместимых национальных архетипов»^[583].

Если характеризовать суть государственной власти в России в контексте коллективного бессознательного, то она прочно ассоциируется с самодержавием. Последнее применительно к цивилизационному развитию России выступало в разных обличиях: в удельном, монархическом, в форме советской или президентской республики. Отразивший специфику самодержавия архетип державности, думается, представляет собой многоуровневое явление и имеет сложную конструкцию. В политико-правовых представлениях, составляющих его содержание, можно выделить институционально-функциональные элементы, нормы-традиции, ценности.

На уровне институционального компонента державность наполняется представлениями граждан РФ о государстве, его особом значении, роли активного центра в политико-правовой истории страны, в устроении жизни сегментарного, многоликого общества с неодинаковым уровнем экономического, политического развития, с различными ценностями.

Показательны различия, существующие между значениями русского слова «государство» и слов европейских: французского etatи английского state. Этимологические расхождения очевидны, поскольку на Западе эти термины означают «состояние», «упорядоченность» и сводятся к распространенному публично-правовому понятию «статус», русском же языке значение этого слова восходит к термину «государь»^[584], означавшему первоначально властвующего субъекта, властителя, хозяина, позднее - качество собственности, власти, дарованной Господом Богом. Централизованная власть в России, наделенная двойственным смыслом и функции божественной власти, и субъекта власти (наместник Бога, исполнитель божественной воли) сама формировала общество, за которое была ответственна, сохраняя свой преимущественно территориальный характер и династическую природу.

Власть государства в России определялась не столько системой государственных и правовых институтов, сколько личностью правителя, личностными свойствами первого лица, олицетворяющего эту власть. Воля государя, его произвол - вот что положено в основание российской государственности. Следствием такой природы российской власти оказался чудовищный разрыв, непреодолимая пропасть между персонифицированной властью и обществом, тем более отдельным его представителем - человеком. «Самодержавная сущность российской власти состоит в отсутствии диалога между властью и обществом. Она обусловлена неспособностью народа выступать против своеволия и беззакония самодержавия; определяется не только страхом, но и великим почтением к «государю», «хозяину», воспитанной веками покорностью

власти, сознанием своего бессилия перед государством, представляющим собой нечто враждебное, чуждое, от чего лучше держаться в стороне»^[585].

Поскольку ни о каком законе как о сумме общезначимых (в том числе для государя и государевых людей) правил поведения при подобном понимании государства не могло быть и речи, постольку в основу правовых, а точнее политико-правовых представлений положен миф о государстве общего блага, при помощи которого общество сплачивается в одно монолитное целое. Государство - это собиратель земель и народов, их опора, надежный защитник русской национальной культуры, от которого зависело само существование небольших этносов и этнических групп.

Важной чертой российского архетипа державности в параметрах институционального аспекта является связь Русского государства с церковной организацией и православием. Начиная с крещения Руси (988 г.), светская, государственная, и религиозная власть в лице Русской православной церкви, составляя один государственно-церковный организм, поддерживали и дополняли друг друга, а патриархально-авторитарная власть приобретала тотемический характер. В качестве священного тотема выступает сам государь, с которым у большинства подданных ассоциировалось само государство.

Задачи, выполняемые государством (функциональный аспект) в российской истории, явились причиной и обусловили специфику оформления государственного аппарата, особенности его взаимоотношений с обществом и индивидом, опосредованные мощной бюрократической прослойкой. Бюрократия (аналог современного понятия «государственная служба»), функционирующая на основе доминирования личных, корпоративных, а не формально-юридических связей, с одной стороны, воспринималась окружающими и оценивала себя как слуг государевых, «государевых холопов». С другой - сам факт нахождения на государственной службе, в приближении государя воспринимался как воплощение в конкретном чиновнике «частицы тела» самого монарха. Аппарат публичной

власти, как инструмент сплачивания общества в единое целое, фактически замыкается на фигуру единоличного главы государства, который реализует свою власть по типу управления собственной вотчиной. «Не ограниченная (ни юридически, ни фактически) воля самодержца - вот главная движущая сила российского государства независимо от слов об общем благе и общем государстве»^[586].

Нормативно-ценностный компонент политико-правового спектра национальной российской культуры на протяжении длительного исторического периода развивался и нес на себе отражение авторитарно-патриархальной природы государственной власти, распространяющей на все общество и государство принципы патернализма, которые в современной России могут трактоваться сколь угодно широко. Государство, располагающее всей полнотой власти в отношении своих подданных, одновременно проявляя необходимую заботу о каждом покорном подданном (царь-батюшка), устанавливало свое владычество, отеческую власть в обществе благодаря ориентации самого общества на коллективистские (семья, община) формы социальности и выработанные ими нормы, ценности, отношения. Нередко стремление к общему благу оправдывало противоправные действия государства как по отношению к отдельным представителям общества, так и в отношении целых социальных групп (наций, народов, сословий и др.).

Изложенные выше факторы являются фундаментальной причиной того, что в России, ее правовом менталитете доминирует антиперсоналистское государство, но до сих пор субъектом политико-правовых отношений остается невостребованным индивидуалистический стиль поведения. И, напротив, повсеместно наблюдается доминирование коллективистского стиля поведения в политической жизни. «Коллективизм - не просто одна из характерных черт российской ментальности, это ее основополагающее качество, ибо определяет 592 главную направленность россиян»^[587].

Показательно, например, что Н.А.Бердяев объяснял длительное

существование в различных образах самодержавия в России «неспособностью и нежеланием русского народа самому устраивать порядок на своей земле», а также «недостаточностью развития личностного начала в русской жизни»^[588]. Указанные признаки задают политической системе российского общества свойства подданнической политической организации общества.

Давление коллективистских (коммунальных) начал на индивидуалистские дополняется идеями и традициями соборности, объединившей идеи гармонии, сотрудничества, духовности, православия, учет традиций российского общественного (евразийского) развития и таинств «русской души», архаичный демократизм в принятии решений «снизу» при корпоративной централизованной власти «сверху». Соборность, на это обратил внимание еще Н.А. Бердяев, принципиально отличается от коммунальности, т. е. такого состояния коллективной жизни, которое определяется внешним принуждением. «Соборность же предполагает объединение людей из внутренних побуждений, общей целью и общим благом»^[589]. Соборность формирует управленческие институты с демократическими элементами: деревенский сход (мир), вече, община^[590], казацкий круг, земские соборы, земства, советы различных уровней.

В России, однако, элементы индивидуализма, индивидуальной политической культуры, определяющие ее персоналистскую ориентацию, остались слаборазвитыми. В отличие от Западной Европы, в российской истории характерен иной, противоположный принцип их формирования. А на протяжении всей истории политико-юридическая связь между государством и человеком измерялась не гражданственностью, двусторонностью, а верноподданничеством.

На основании изложенного выше и принимая во внимание различные суждения, подведя итог рассуждениям различных ученых, сделаем наиболее значимые для исследования обобщения.

Соглашаясь и разделяя позицию экспертов, полагающих, что

бессознательное выступает «нижним уровнем правового сознания, его «подвалом»»^[591], «темной стороной» сознания, вполне обоснованным представляется постулировать следующее.

Выводы:

Правовой менталитет - это особая информационно-духовная конструкция с заданными национальной культурой, подпитываемыми общностью языка и традиций программными параметрами политико-правовой реальности (политических и правовых институтов, отношений по поводу обретения и реализации власти, в том числе государственной), находящаяся вне индивидуальной и социальной рефлексии.

Правовой менталитет определяет совокупность предрасположенностей индивида, его готовность воспринимать, интеллектуально обрабатывать, оценивать в качестве положительных или отрицательных различные явления государственно - правовой сферы, собственный публичный статус.

По своему происхождению правовой менталитет является продуктом духовно-практической деятельности коллективного субъекта культуры - народа как государствообразующей общности. Правовой менталитет, как продукт культуры, составляет своеобразный фон, на котором разворачивается обыденный уровень правосознания гражданина, он оказывает значительное влияние на психические его реакции в процессе реализации поведенческих актов в публично­правовой сфере.

В механизме саморегуляции субъекта статусного публичного права правовой менталитет функционально нагружен. Бессознательный элемент субъективной реальности гражданина активно «подключается» к работе механизмов психической регуляции именно тогда, когда это необходимо для самого субъекта. Сохраняя в себе все пережитое, продуманное, прочувствованное, вроде бы забытое, но прочно осевшее в индивидуальном опыте, готовое «воскреснуть» в памяти, вновь ожить в эмоциях и переживаниях, одновременно, с другой стороны, эффективно защищая сознание субъекта

статусного публичного права от перегрузок, излишнего напряжения, способного вывести его из равновесия, устойчивого состояния. Благодаря коллективному бессознательному гражданин способен быстро забывать то, что не считает нужным помнить, вытеснять из сферы сознания мотивации, утратившие актуальность сведения, автоматизировать ранее сознательные действия до состояния неосознаваемых, формируя навыки.

По своей природе правовой менталитет явление интегративное, сложноорганизованное. Он описывается как единство устойчивых, привычных образов, форм стиля юридического мышления, которые в разных социумах имеют собственное содержание, разным способом сочетаются. Среди структурных образований правового менталитета особое место занимают правовые архетипы и представления политико-правового свойства. Политико-правовые представления и российский национальный архетип по отношению к сознанию субъекта публичного статуса выступают как априорное знание^[592]. Они оказывают неявное, скрытое влияние на акты поведения граждан. Коллективное бессознательное, таким образом, обретает черты непреодолимости, а политико-правовая реальность и публичный правопорядок, как результат суммарных действий субъектов под влиянием национального менталитета, получают неисчерпаемый источник своего воспроизведения в исторической перспективе.

Объективизация и закрепление компонентов правового менталитета, национальных культурных архетипов в психической реальности субъекта статусного публичного права, очевидно, непосредственно связаны с собственно российской политико-правовой культурой.

Полученные результаты анализа позволяют аргументированно утверждать, что конституционная модель современного российского государства на практике блокируется державнической доминантой политико-правовых представлений, укоренившейся в глубинах коллективного бессознательного российского народа, правовой культурой, обусловившей системоцентристскую ее ориентацию в историческом процессе.

Тем не менее, в аспекте структуры и функционирования сознания публичного статуса следует учитывать такие свойства личности гражданина как созидательные, творческие начала, способность к саморазвитию и, следовательно, к изменению в новых исторических условиях. Следует говорить не о непреодолимости влияния коллективного бессознательного в области субъективной внутренней реальности субъекта публичного статуса в процессе формирования картины правомерного, а об уравновешенности бессознательного и сознательного в сложной структуре личности гражданина, ее организации и функционировании. И с этой целью больше усилий прилагать для того, чтобы всячески способствовать развитию политико-правового сознания субъекта статусного публичного права, что позволит избежать известных манипуляций сознанием как отдельных лиц, так общества в целом, направленных на достижение корыстных политических целей.