§ 2.1. Условия ответственности при умалении права на деловую репутацию юридических лиц и индивидуальных предпринимателей
Порядок защиты права на деловую репутацию участников гражданских правоотношений в целом и субъектов предпринимательской деятельности, а также юрлиц, к последним не относящихся, в частности, не лишён однозначно не разрешённых в теории и на практике вопросов, пробелов и противоречий в правовом регулировании.
Несмотря на неоднократные разъяснения высших судебных органов[145] и многочисленные научные разработки, посвящённые данной проблематике, которые учитываются в рамках этого параграфа, далеко не все из имеющихся юридических коллизий и «белых пятен» устранены. Прежде, чем обратиться к подробному рассмотрению способов защиты права на деловую репутацию юрлиц и ИП (а они применимы и при защите прав на нематериальные блага любых граждан-профессионалов), необходимо составить целостное представление об общем механизме защиты права на деловую репутацию обозначенных субъектов, уделить внимание его отдельным, представляющимся особенно важными проблемам, а также чётко определить условия ответственности при посягательствах на исследуемое нематериальное благо, выделить элементы основного из нарушений права на деловую репутацию- диффамации, охарактеризовав каждый из них[146].
В литературе широко представлено вызывающее согласие мнение о нетождественности мер защиты и мер ответственности, которые различают между собой по основаниям применения, социальному назначению и выполняемым функциям, принципам и формам реализации, наличию внеэквивалентных имущественных обременений и некоторым другим моментам[147]. В настоящем параграфе предпринята попытка осмысления условий гражданско-правовой ответственности за диффамацию[148].
Российское гражданское законодательство (вкупе с руководящими ориентирами Верховного Суда РФ) устанавливает определённые параметры, которым должно соответствовать распространение информации для того, чтобы быть квалифицированным в качестве диффамации (распространения не соответствующих действительности сведений, порочащих честь, достоинство или деловую репутацию субъекта защиты).
Через фрагменты состава этого деликта раскрывается и само содержание анализируемого понятия. Есть смысл остановиться на необходимой совокупности признаков диффамации в системе координат гражданского права, на раскрытии последних.Видение структуры состава диффамации представлено в юридических исследованиях неоднозначно. Так, одни авторы130, описывая сущность диффамации как правонарушения, т.е. неправомерного поведения, влекущего юридическую ответственность, в качестве значимых выделяют следующие условия: ^распространение фактических сведений, могущих нанести вред чьей-
либо репутации; 2) персональный характер оглашаемых сведений (иными словами, отсутствие в них содержания, значимого для нормального функционирования общества в целом. Думается, что выделение этого признака имело бы смысл только при включении в понятие диффамации распространения достоверных порочащих сведений); 3) ложность распространяемых сведений. По мнению А.А. Смирновой, последний признак необязателен. Нужно, однако, уточнить, что в отношении юрлиц и ИП распространение правдивой порочащей информации не должно караться законом, ибо публичный интерес в её получении присутствует всегда. На организациях же и гражданах-предпринимателях, напротив, лежит обязанность предоставлять обществу все способные привлечь его внимание сведения о себе, а к нелестной информации контрагенты и клиенты, даже потенциальные, объяснимо относятся с пристрастием (о личной приватной сфере здесь речи вести нельзя).
Е.В. Гаврилов[149] расширяет круг элементов состава гражданско-правовой диффамации, подлежащей ответственности, дополняя традиционные - 1) факт распространения сведений, 2) несоответствие сведений действительности и 3) их порочащий характер - следующим: 4) распространенные сведения должны касаться конкретного лица, которое само инициирует процесс защиты своего права, 5) распространенные сведения должны представлять собой утверждения о фактах, а не быть мнениями, оценочными суждениями, гипотезами и т.д., 6) отсутствие «привилегий», освобождающих от ответственности за диффамацию в отношении тех сведений, которые формально могут содержать все её признаки, но не являться диффамационными в силу закона132.
При этом отмечается, чтов Постановлении ВС РФ от 24 февраля 2005 г. № 3 как ключевом интерпретационном акте в области российского диффамационного права лишь в общих чертах раскрыта характеристика необходимых признаков гражданско- правовой диффамации с упором на три первых из перечисленных. Думается, однако, что именно три первых признака и являются необходимыми и достаточными условиями, при которых распространение информации обретает черты диффамации. Относимость сведений к конкретному лицу, которое по общему правилу инициирует процесс защиты своего права, представляется очевидной чертой диффамации, не требующей отдельного выделения, имманентно присущей первому и третьему признакам (собственно распространению порочащих сведений). О проблеме разграничения мнений и утверждений о фактах чуть позже, но и увязанное с ним требование не предстаёт обладающим самостоятельным значением - дело в том, что проверяться на адекватность действительности могут лишь утверждения о фактах, а значит, вторым признаком изначально подразумевается рассмотрение в качестве диффамации только таких утверждений. Наличие же «привилегий», освобождающих от ответственности за диффамацию, является скорее исключением из правила, их отсутствие не должно восприниматься как общее условие ответственности при противоправном распространении сведений.
Согласно ещё одной (уже третьей) точке зрения[150], обособленно выявляется следующее условие ответственности за умаление деловой репутации организаций: распространённые сведения должны быть известны третьему лицу (либо неопределённому кругу лиц), не считая самого распространившего эти сведения, что, как видится, обнимается признаком наличия факта распространения информации.
Принимая за основу избранную в настоящем исследовании концепцию понимания диффамации (при отдельном выделении дезинформации и дискредитации), единственно правильным представляется определение соответствующих условий ответственности через их триаду, содержащуюся сегодня в законе: 1) факт распространения сведений о лице, 2) порочащий характер этих сведений и 3) несоответствие их действительности.
Такой вывод следует из анализа ст. 152 ГК РФ. В п. 7 Постановления ВС РФ от 24 февраля 2005 г. № 3 раскрывается содержание указанных понятий.Стоит прокомментировать отсутствие в этом составе вины распространителя сведений. Ведь, как известно, по общему правилу юридическая (в том числе гражданско-правовая) ответственность предполагает вину правонарушителя (в форме умысла или неосторожности). Наличие вины причинителя вреда в соответствии с и. 2 ст. 1064 ГК РФ презюмируется. Однако и. 1 ст. 401 ГК РФ не исключает оговорок закона на этот счёт, иными словами, законом могут допускаться исключения из указанного правила. Именно такое исключение содержит ст. 1100 ГК РФ, дающая возможность взыскать компенсацию морального вреда, причинённого диффамацией, независимо от вины его причинителя. В соответствии с и. 2 ст. 1101 ГК РФ на размер компенсации морального вреда степень вины причинителя может влиять лишь «в случаях, когда вина является основанием возмещения вреда» (т.е. опять же не в случае с диффамацией).
Из чего же исходил законодатель, закрепляя подобные положения? Очевидно, в них подчёркнута особая ценность повреждённой диффамацией эмоциональной сферы потерпевшего. Даже отсутствие вины распространителя ложной порочащей информации не может препятствовать компенсации причинённых гражданину нравственных страданий, не может отсутствие вины и способствовать снижению размера компенсации. Подобная справедливая логика видится вполне уместной и при компенсации нематериального вреда юрлицам, обоснованию которой как перспективного способа защиты прав организаций посвящён параграф 4.1 настоящей работы. Таким образом, установление вины в
гражданском праве, в отличие от административного и уголовного, не является обязательным условием ответственности распространителя недостоверных нелицеприятных сведений, имея в виду предусмотренную ст. 1100 ГК РФ компенсацию морального вреда гражданам, а в перспективе и нематериального вреда юрлицам. Хотя в иных случаях реагирования на диффамацию (например, при возмещении убытков или опровержении) вина нарушителя подразумевается.
При этом нельзя не обратить внимание на то, что весьма сложно представить диффамацию без вины: таковая может состояться в редкой ситуации, когда гражданин неверно понял (не так расслышал) сообщённую ему информацию и впоследствии распространил ложные порочащие сведения. Правда и то, что доказать неверную фиксацию или восприятие изначально полученной от кого- либо информации и, следовательно, отсутствие вины в данном случае будет непросто.Распространение сведений вполне оправданно понимается достаточно широко. К нему в указанном документе относится обнародование информации в любых СМИ, распространение в сети «Интернет», а также с использованием иных средств телекоммуникационной связи, изложение в служебных характеристиках, публичных выступлениях, заявлениях, адресованных должностным лицам, или сообщение в той или иной, в том числе устной, форме хотя бы одному лицу, за исключением сообщения информации в качестве конфиденциальной тому лицу, которого распространяемая информация непосредственно касается.
Не соответствующими действительности сведениями являются утверждения о фактах или событиях, которые не имели места в реальности в то время, к которому относятся оспариваемые сведения. Обязанность доказывать соответствие действительности распространенных сведений лежит на ответчике. (Правда, думается, что, несмотря на подобную презумпцию ложности спорных распространённых сведений, субъект защиты вправе по своему желанию публично аргументированно отвергнуть напрасно возведённую критику). Истцу предписывается доказать факт распространения сведений лицом, к которому
предъявлен иск, а также порочащий характер этих сведений (и. 9 Постановления ВС РФ от 24 февраля 2005 г. № 3, и. 1 ст. 152 ГК РФ).
Примеры порочащих сведений приведены в и. 7 Постановления ВС РФ от 24 февраля 2005 г. № 3 в виде приблизительного неисчерпывающего ряда134. Умалить деловую репутацию юрлица способны, например, отмеченные Верховным Судом РФ утверждения о нарушении опороченным субъектом действующего законодательства, недобросовестности при осуществлении производственно-хозяйственной и предпринимательской деятельности, нарушении деловой этики или обычаев делового оборота.
Справедливо полагать, что это может быть также информация о нарушении не только закона, но и договора, корпоративного соглашения, иных принятых на себя лицом обязательств (совсем не обязательно связанных с основной сферой его деятельности), о компрометирующих связях, о незаслуженно негативной характеристике работников и сотрудников компании, учредителей (участников) организации. В юридической литературе подчёркивается сложность доказывания именно порочащего характера распространённых сведений по делам о защите права на деловую репутацию юрлиц[151] [152]. Индивидуальному предпринимателюмогут также навредить утверждения о совершении им нечестного поступка, неправильном, неэтичном поведении в общественной жизни (возможно, непорядочное поведение по отношению к партнёрам или клиентам). Порой встречающееся в научной литературе упоминание о категории «личная жизнь» применительно к организациям видится не более чем недоразумением156.
Представляется обоснованным введение в ст. 152 ГК РФ двух составов новых гражданско-правовых деликтов дезинформации и дискредитации. Элементами состава дезинформации в таком случае будут являться 1) факт распространения ответчиком сведений об истце, 2) несоответствие их действительности и 3) вина ответчика в распространении не носящих порочащего характера ложных сведений об истце, а элементами состава дискредитации - 1) факт распространения ответчиком сведений об истце (всегда - о гражданине в отличие от истца при диффамации и дезинформации, которым может быть как физическое, так и юридическое лицо), 2) порочащий характер этих сведений, а также 3) умышленная вина ответчика в распространении соответствующих действительности сведений об истце в отсутствие требующих того общественных интересов с исключительным или преимущественным намерением причинить ему вред. Показательно, что при дискредитации умышленная вина всегда попадает в состав правонарушения: ответственность в данном случае устанавливается за разглашение истинных сведений, а потому необходим обстоятельный анализ целей, преследуемых распространителем. Именно от его исхода будет зависеть ответ на вопрос о том, каким образом в каждой конкретной ситуации расценивать предание гласности правдивой информации: как реализацию права на свободу слова и информированность в обществе или как злоупотребление своими правами и нарушение чужих прав на честь, достоинство и деловую репутацию. При дезинформации порочащий характер распространённых ложных сведений отсутствует, а значит, нет оснований компенсировать моральный
(нематериальный) вред, поэтому правило, аналогичное правилу ст. 1100 ГК РФ, здесь применить не получится, - вина нарушителя при дезинформации также должна быть установлена без исключений.
Отмечая особое место диффамации среди правонарушений, наносящих вред деловой репутации юрлиц и ИП, не стоит игнорировать остальные и забывать о их достаточном многообразии. Диффамация и дезинформация - лишь два из ряда возможных вариантов умаления деловой репутации означенных субъектов. Не в меньшей степени опасными для указанного нематериального блага могут оказаться нарушение прав на фирменное наименование, товарный знак, знак обслуживания, коммерческое обозначение[153] [154]. Трудно не согласиться с О.А. Пешковой, которая отмечает, что при использовании торговой марки (товарного знака) добросовестного, успешного, хорошо зарекомендовавшего себя на рынке производителя предприятием, производящим продукцию более низкого качества, причиняется вред не только репутации качества товара, который выпускается главным производителем, но и его деловой репутации, что так или иначе негативно отражается на его финансовом положении138. Нельзя отрицать, что ощутимый и даже роковой удар по репутации юридического лица или ИП может быть нанесён любым незаконным использованием результатов интеллектуальной деятельности, разнообразной информации (так называемых её «утечек»), в том числе раскрытием коммерческой или служебной тайны, ненадлежащей (недобросовестной и недостоверной) рекламой (ст. 5 Федерального закона от 13 марта 2006 г. №38-Ф3 «О рекламе»[155]), всяческими проявлениями ограничения конкуренции (ст. 178 УК РФ). Заслуживает положительной оценки дополнение законодательным решением от 5 октября 2015 г.[156] Федерального закона от 26 июля 2006 г. № 135-ФЗ «О защите конкуренции»[157] за счёт включения в него новой главы 2.1. (ст.ст. 14.1 - 14.8), посвящённой различным неисчерпывающим образом перечисленным формам недобросовестной конкуренции. Так, конкретизирован запрет на недобросовестную конкуренцию путем дискредитации, т.е. (в данной интерпретации) распространения ложных, неточных или искаженных сведений, которые могут причинить убытки хозяйствующему субъекту и (или) нанести ущерб его деловой репутации[158]. Уделить пристальное внимание всем угрожающим сегодня деловой репутации организаций и граждан- предпринимателей нарушениям в границах одного диссертационного исследования непросто, однако для полноты картины проблем, связанных с механизмом соответствующей правовой защиты, необходимо представление о таких угрозах; недопустимо сбрасывать со счетов их существование. Ответственность за нарушение права на деловую репутацию юрлиц знакома также и уголовному судопроизводству[159]. Пункт 1 ст. 42 Уголовнопроцессуального кодекса Российской Федерации[160] (далее - УПК РФ) предусматривает, что в случае причинения преступлением вреда деловой репутации юрлицо может быть признано потерпевшим. Для этого необходимо установить факт совершения общественно опасного деяния и факт причинения вреда его деловой репутации[161]. С целью защиты права на деловую репутацию юрлицо вправе предъявить требование о возмещении имущественного вреда, при наличии оснований полагать, что данный вред причинен ему непосредственно преступлением (ст. 44 УПК РФ). Также ст. 44 УПК РФ содержит положение о том, что гражданский истец может предъявить гражданский иск и для имущественной компенсации морального вреда. Аналогичное положение в отношении юрлица отсутствует, что корреспондирует непростой ситуации, сложившейся вокруг решения вопроса о компенсации нематериального вреда организациям в рамках гражданского судопроизводства[162]. Статья 152 ГК РФ говорит о защите от распространения любых сведений, которые, не соответствуя действительности, порочат честь и достоинство гражданина, деловую репутацию гражданина или организации. В этой связи как у правоприменителей, так и у учёных традиционно вызывает живой интерес вопрос о том, можно ли отнести к упоминаемым ГК РФ «любым сведениям» мнения, суждения, личные оценки, субъективные взгляды, - ведь в основном источнике норм гражданского права не делается различий между констатацией факта и выражением персональной точки зрения[163]. Данная проблема не нашла отражения и в правилах, устанавливаемых отечественными федеральными законами, к тому же она неоднозначно решается в юридической литературе и судебной практике. В соответствии с первой (и наиболее широко представленной) из трёх основных выработанных правоведами позиций необходимо различать утверждение о факте, которое можно проверить на соответствие действительности и опровергнуть, и выражение мнения, которое не может быть охарактеризовано как ложное или правдивое и, соответственно, не может составлять диффамацию[164]. Этот подход воспринят в и. 9 Постановления ВС РФ от 24 февраля 2005 г. № З[165], который предлагает заинтересованному лицу обосновать несостоятельность распространённых о нём в СМИ суждений, если они затронули его честь, достоинство или деловую репутацию, с помощью иного способа защиты гражданских прав, предусмотренного на сегодня в п. 2 ст. 152 ГК РФ и в ст. 46 Закона РФ «О СМИ» - опубликования ответа, комментария или реплики в том же СМИ (по уточнению того же пункта, если субъективное мнение было изложено в оскорбительной форме, унижающей честь, достоинство или деловую репутацию истца, на ответчика может быть возложена обязанность компенсации причиненного истцу оскорблением морального вреда). Согласно второй позиции, все оценочные высказывания можно поделить на имеющие и не имеющие под собой фактологическую базу. Таким образом, первые могут быть опровергнуты и квалифицированы как диффамация, вторые - нет[166]. Наконец, в интерпретации третьей позиции, любые мнения охватываются статьёй 152 ГК РФ, поскольку могут быть рассмотрены на предмет обоснованности[167]. Высказываются мысли о том, что любое субъективное суждение взрослого человека предполагает наличие фактов, послуживших основанием для негативных выводов[168]. Какое же из трёх возможных отношений к описанной юридической задаче оптимально? Слова «информация» и «сведения», исходя из общепринятого употребления и законодательного толкования, являются синонимами и, согласно ст. 2 Федерального закона от 27 июля 2006 г. № 149-ФЗ «Об информации, информационных технологиях и о защите информации»[169], представляют собой сообщения, данные независимо от формы их представления. Слова «мнение» и «оценка» названный закон упоминает лишь однажды, приводя в подп. 2 п. 3 ст. 10.2 в качестве одного из прав блогера право излагать на собственных сайте или странице сайта в сети «Интернет» личные суждения и оценки с указанием своего имени или псевдонима, но определений этих понятий не даёт. В п. 6 Обзора ВС РФ от 16 марта 2016 г. также подчёркнуто: «При рассмотрении дел о защите чести, достоинства и деловой репутации необходимо учитывать, что содержащиеся в оспариваемых высказываниях ответчиков оценочные суждения, мнения, убеждения не являются предметом судебной защиты в порядке ст. 152 ГК РФ, если только они не носят оскорбительный характер»[170]. Верховный Суд РФ указал на сложность обеспечения судом хрупкого баланса между необходимостью восстановления доброго имени истца во мнении третьих лиц или общества в целом и конституционными правами, свободами ответчика, включая свободу мысли и слова, которые он вправе реализовать всеми не запрещенными законом способами. Сам факт повторного обращения Верховного Суда РФ к этому вопросу более чем через 11 лет после принятия Постановления ВС РФ от 24 февраля 2005 г. № 3 свидетельствует о том, что он продолжает оставаться проблемным; признание сложностей, возникающих в судебной практике в данной сфере, присутствует и в самом Обзоре ВС РФ от 16 марта 2016 г. Содержательный анализ показательной тематической подборки судебных решений проведён в научно-практическом пособии под редакцией М.А. Рожковой. В нём среди встречающихся ошибок в квалификации высказываний, в частности, упоминается «довольно распространенная» практика арбитражных судов относить диффамационные сведения к разряду «оценочных суждений», основываясь на одном только вопросительном характере предложений, содержащих эти сведения. При этом разграничение «оценочных суждений» и «недостоверных утверждений» на основании знаков пунктуации оправданно именуется таким же невозможным, как сравнение цветов по критерию веса или роста по температуре175. И.Я. Фойницким выдвинут тезис о том, что содержанием оглашения при диффамации должен быть определённый позорящий человека, унижающий его во мнении других факт. Этим наказуемое оглашение, по утверждению автора, отличается, с одной стороны, от высказывания суждений и предположений о лице, не подкрепляемых конкретными обстоятельствами, с другой - от употребления укорительных выражений, обнимающих совокупность неопределённых конкретно фактов176. В середине 80-х годов прошлого века при рассмотрении дела «Лингенс против Австрии» Европейский Суд пояснил: «С точки зрения суда, следует проводить тщательное различие между фактами и оценочными суждениями. Существование фактов может быть доказано. В отношении оценочных суждений выполнить это требование невозможно, и оно нарушает саму свободу выражения мнений...» (Постановление от 8 июля [171] [172] 1986 г.)[173]. Сегодня это отмечается как свидетельство того, что взгляд дореволюционных российских учёных-юристов прошёл проверку временем и в конце концов нашёл закрепление в качестве судебного прецедента в постановлении международного судебного органа[174]. А.М. Эрделевский вполне резонно стоит на позициях презумпции сообщения о факте при сомнениях относительно того, является какое-либо высказывание утверждением о нём или выражением мнения[175]. Вопрос, действительно, весьма деликатный, и потому, думается, необходимо минимизировать категоричность в подходах к его решению для достижения адекватного результата. В этом смысле наиболее взвешенной и гибкой из трёх приведённых позиций представляется вторая. - Дело в том, что все суждения можно поделить на предполагающие оценку именно фактов (информация о которых может быть истинной или ложной) и предполагающие оценку таких качеств субъекта, которые приписываются ему исключительно субъективно и естественным образом могут (и даже должны) выглядеть по- разному в глазах разных людей. Невозможно, например, абсолютизировать категории красоты, личного обаяния, невежества, талантливости, персональных предпочтений в искусстве и т.д. Вместе с тем, если делается заявление о чьих- либо непорядочности, «подкупности»/«продажности», недостойном поведении в деловой или общественной жизни, оно непременно подразумевает анализ вполне конкретных фактов реальной действительности, представляет собой итог осмысления информации о таких фактах. Высказываниям взрослого человека, к которым обычно относятся с известным доверием и которые способны оказать влияние на общественное мнение, должен предшествовать процесс обязательной верификации готовящихся к разглашению сведений. Если же публичное сообщение, по своему содержанию имеющее в виду оценку определённого рода обстоятельств и характеристик, на деле безосновательно, негативный отпечаток, налагаемый им на представления членов социума о, скажем, деловой репутации «очернённого» лица, в итоге ничуть не меньше. Ведь адресатами распространяемой информации в силу формы её изложения она воспринимается именно как оценка фактов. Учитывая потенциальные массивные отрицательные последствия для потерпевшего, которые могут вызываться подобными «извещениями-откровениями», справедливо требовать от совершеннолетних дееспособных субъектов гражданских правоотношений ответственного подхода к оглашаемой ими информации не только с позиций деонтологии, но и с позиций права. Нет оснований беспокоиться о том, что такое видение вопроса приведёт к правоприменительной практике, противоречащей ст. 10 Конвенции Совета Европы о защите прав человека и основных свобод (далее - Европейская конвенция)[176] и ст. 29 Конституции РФ, гарантирующих каждому право на свободу мысли и слова, а также на свободу массовой информации. Свобода самовыражения журналистов и любых прочих членов общества по-прежнему остаётся неприкосновенной: важно лишь отличать посвящения в свои в полной мере субъективные мысли («Cogitationis poenam nemo patitur»[177]) от констатации якобы объективно наличествующих фактов (дезинформации), сопровождаемой субъективно окрашенными с помощью вводных конструкций (типа «по нашему мнению», «имеется точка зрения») оценками. Е.А. Флейшиц метко писала в своё время о существовании суждений, которые «будучи по форме оценкой личности, представляют собой по существу утверждения фактического характера»[178], своеобразно перефразировав крылатое выражение, возникшее на базе высказываний В.И. Ленина: «формально правильно, а по существу издевательство». Л.А. Забегайло, анализируя конфликты, связанные с ущемлением деловой репутации работодателей (в лице различных предприятий, учреждений, организаций) критикой, исходящей от их бывших работников, подчёркивает, что «эмоции работников, их субъективные мнения и оценки не будут приняты судом во внимание, если они не содержат сообщений о реальных событиях и фактах, которые можно проверить на соответствие действительности»[179]. При этом приведены выражения и изречения, которые, по мнению автора, свидетельствуют об «оценочном» и «исключительно эмоциональном» характере сообщений, однако ближайшее рассмотрение последних заставляет усомниться в однозначном отнесении их к таковым. Например, фразы, содержащие слова «напрашивается вывод» и, тем более, «есть основания полагать», как раз напротив, претендуют на то, чтобы быть результатом переработки некой информации об определённых событиях и обстоятельствах, соответствующим образом настраивают они и читателей (слушателей). Более размыта формулировка «существует мнение», однако и здесь требуется разбор того, о какого рода мнении идёт речь (достаточно ли оно субъективно, не строится ли на утверждении о некоем факте); возможно указание на точный источник (распространителя) информации, что тоже имеет значение для общего исхода дела. Приводимые в качестве оценочных предложения «на фирме нечеловеческое, отвратительное отношение к людям» или «на фирме постоянно нарушается трудовое законодательство» не в меньшей степени наводят на догадки о лежащих в их основе именно фактах вполне конкретных нарушений прав человека или трудового законодательства. В другом научном исследовании на предмет «оценочности» рассматриваются слова «вор и коррупционер», «типичный казнокрад»[180]. Всё это, надо полагать, не что иное, как выводы, которые, по законам логики всегда должны из чего-то следовать, вытекать из объективной данности, а не из субъективных ощущений. Такого толка сообщения сложно назвать суждениями или мнениями; опровержение, как представляется, вполне к ним применимо. Другое дело - примерно такая обструкция: «персонал недостаточно приветлив и обходителен, поэтому лично мне не доставило большого удовольствия общение с сотрудниками на рецепшне», «мне больше по вкусу услуги фирмы А, нежели услуги фирмы Б», «есть в оформлении магазинов компании О какая-то неопрятность, так что в них всегда неприятно заходить», «в этих ресторанах/салонах не очень уютно», «логотип и вывеска фирмы совершенно безвкусны». Поспорить с подобными утверждениями можно будет, думается, действительно, уже только в форме ответа. В данных случаях высказывания подлинно относительны, поскольку представляют собой воззрения, касающиеся вкусов, рассуждения об индивидуальных ощущениях, о характеристиках чего-либо, которые могут восприниматься лишь глубоко субъективно, насчёт которых не может существовать единого умозаключения. Даже скрытая констатация фактов тут отсутствует, а следовательно, и опровергать попросту нечего. Остаётся лишь, по рекомендации и. 9 Постановления ВС РФ от 24 февраля 2005 г. № 3, представить на суд общественности свою, иную оценку подобной тонкой темы обсуждения - наряду с той, которая вызывает несогласие, - в виде ответа, комментария или реплики. Нельзя согласиться и с теми авторами, которые в качестве законодательного критерия разграничения оценочных суждений и утверждений о фактах предлагают способ распространения информации (т.е. если место, где распространена информация, изначально предназначено для выражения субъективного мнения (например, форум в сети «Интернет»), то и сам текст является субъективным мнением)[181]. Как представляется, анализу всё же должны подвергаться сами сообщения, суть распространяемых сведений. В противном случае получилось бы, что для безнаказанного незаконного «вброса» порочащей дезинформации следует только выбрать правильное место обнародования, судебная же защита от диффамации стала бы в этом случае призрачной. Правоохранительной практике известно значительное число казусов оставления требований истцов неудовлетворёнными (прежде всего, требований об опубликовании опровержения) по мотивам признания спорной распространённой нелестной информации выражением личных взглядов ответчика, его субъективным мнением[182]. Порой такого рода решения (в целом или только в части обоснования) вызывают сомнения[183]. Справедливо ли, например, относить к суждениям такие фразы, как: «Ш, вероятно, вступил в коррупционную связь с З.»[184]; «персонал одной из медицинских клиник, собравшись за столиком в кафе, вслух обсудил проблемы и личную жизнь своих пациентов»[185]; «Вы самый ярый неплательщик в городе, ни копейки не платите»[186]; «да и в финансовых делах на руку не чисты: вспомним годовые отчеты в общих суммах, мнимые капремонта, тарифы на содержание жилья, а также отдельно уборку подъездов в нарушение ЖК РФ»[187]? Ведь фактологическую основу данных высказываний бесполезно отрицать. Интересна также практика отклонения ссылок на оценочность высказываний. Так, в одном из дел суды характеризовали фразы «из-за подлости и доносов на своих товарищей еще в школе получил кличку «Мухомор»; «всегда завидовал умным и честным, всегда преследовал их»; «был осужден в 1973 году Кабанским судом»; «после этого 10 лет пьянства»; «это по доносам таких, как он, в 30-е годы были осуждены и расстреляны тысячи кабанцев, наших земляков и родственников» как некое обвинение, в то время как противозаконность тех или иных действий подлежит доказыванию лицом, заявившим о ней[188]. В свете изложенного весьма неоднозначными предстают некоторые высказанные Европейским Судом позиции, например, в форме аргумента из мотивировки Постановления по делу Далбана против Румынии (1999 г.)[189]: «Представляется неприемлемым, чтобы журналиста лишали возможности высказывать критические мнения, даже если он (она) не может доказать их истинность»[190]. Рассмотрение формулировок Постановления по другому делу, Дюндин против России (2008 г.)[191], позволяет юристам сделать вывод о том, что Европейский Суд «устанавливает пределы свободы высказываний в СМИ с допущением некоторого отступления от реальных фактов. Однако такие высказывания должны иметь характер субъективного мнения журналиста, пусть даже критического и бездоказательного»[192]. Подлинно субъективные личные точки зрения, мнения и видения не подлежат доказыванию, априори не могут быть истинными или ложными, потому-то так значимо отличать их от утверждений о фактах и обстоятельствах, за правдивость которых распространитель должен отвечать и отступление от которых допустимым не видится. По верному замечанию З.Б. Хавжоковой, «представление окружающих о человеке, организации формируется в том числе и на основе оценочных мнений и суждений, а не только «голых фактов», таким образом, первые не менее важны для положительной репутации, чем вторые»[193]. Таким образом, предстаёт разумным признание диффамацией распространения не соответствующих действительности порочащих честь, достоинство или деловую репутацию потерпевшего утверждений о фактах, а также тех мнений, суждений, сообщений-оценок, которые несут в себе констатацию фактов с их последующим анализом. Статья 152 ГК РФ оперирует понятием «распространение сведений», и здесь нельзя не признать, что высказывание отношения к тому или иному факту с неизбежностью приводит к выводу о его существовании, а значит, подобного рода заявления в конечном счёте также являются не чем иным, как тем самым распространением сведений, на которое действующими гражданско-правовыми нормами наложен запрет. Некоторые исследователи[194] незаслуженно исключают из средств проверки распространённой информации на оценочность изучение словесно-смысловых конструкций или какие-либо экспертизы (в частности, лингвистические) по причине заведомой невозможности выявить «правовой и общественно значимый эффект от публикации». Параллельно с этим вносится инициатива вычисления некоего «среднего арифметического» от множества человеческих восприятий спорной информации посредством таких приёмов, как оценка свидетельских показаний, проведение социологических опросов и изначальное рассмотрение дела с участием «присяжных заседателей». Подобные механизмы видятся излишне сложными и ресурсозатратными при низко гарантированном удовлетворительном коэффициенте полезного действия; они не только ведут к указанному в качестве их минуса затягиванию процесса, но и далеко не всегда способны дать точный результат, не говоря о том, что с их помощью невозможно определить цель обнародования информации и в полной мере - общественные интересы в её получении. Полагаться на них как на единственную панацею для выхода из ситуации, по меньшей мере, крайне опрометчиво, хотя можно обсуждать обращение к социологическим опросам в исключительных требующих этого случаях, иногда - к свидетельским показаниям. Как представляется, «объективно достигнутый эффект» оглашённых сведений может измеряться с помощью объёма вызванных у потерпевшего правонарушением убытков или причинённого ему нематериального вреда. Значение исследования семантики и стилистики распространённого текста велико; оно способно дать информацию и о его восприятии адресатами, и о намерениях распространителя, а также позволяет использовать специальные знания экспертов-языковедов. Принимая во внимание разнообразие подходов к данной проблеме и тонкие грани смыслов тех или иных высказываний, обоснование состава диффамации нельзя назвать такой уж простой задачей, она требует бдительности в каждой конкретной ситуации. Как бы ни хотелось выработать универсальные критерии для определения того, может ли какое-либо произвольно выбранное публичное послание быть проверено на соответствие действительности, едва ли это реально. Думается, в любом случае необходима тщательная оценка судом всех обстоятельств дела, при обязательном индивидуальном подходе к решению вопроса о квалификации оспариваемого текста. При этом наличие таких слов и словесных конструкций, как «считаю», «полагаю», «с моей точки зрения», «по всей видимости», не должно априори закрывать вопрос о возможности оспаривания распространённых сведений. Для по сути верного, а не формального разрешения проблемы необходим разбор каждого отдельного сообщения и его фактологической базы. Пунктом 5 Постановления ВС РФ от 24 февраля 2005 г. № 3 к надлежащим ответчикам по иску о защите права на деловую репутацию организации или ИП вполне закономерно причислены авторы ложных дискредитирующих сведений и их распространители, а при диффамации в СМИ - авторы (лица, явившиеся источником спорной информации) и редакция соответствующего СМИ. Бывает и так, что порочащее сообщение обнародуется анонимно, без указания имени автора, в этом случае надлежащим ответчиком по делу справедливо признаётся редакция СМИ (организация, физическое лицо или группа физических лиц, в компетенции которых находится производство и выпуск данного СМИ) или его учредитель (о статусе последнего - ст. 18 Закона РФ «О СМИ»), Интересно, что в том же пункте с опорой на ст. 40 Гражданского процессуального кодекса Российской Федерации[195] (далее - ГПК РФ) отмечено: если истец предъявляет требования к одному из надлежащих ответчиков, совместно распространивших недостоверные нелицеприятные сведения, суд вправе привлечь к участию в деле соответчика лишь при невозможности рассмотрения дела без его участия[196]. Итак, итог настоящего параграфа состоит в следующих выводах. При избранной в настоящем диссертационном исследовании концепции понимания диффамации (при отдельном выделении дезинформации и дискредитации) к необходимым элементам состава этого деликта видится верным отнести факт распространения сведений о лице, порочащий характер этих сведений и несоответствие их действительности. Лишь при их одновременном наличии правонарушение может претендовать на квалификацию в качестве диффамации. Отводя диффамации особое место среди нарушений права на деловую репутацию юрлиц и ИП, недопустимо забывать о существовании значительного множества других однопорядковых явлений (об умалениях деловой репутации указанных субъектов через нарушение прав на фирменное наименование или товарный знак, раскрытие коммерческой тайны, ненадлежащую рекламу и т.д.). Разумно рассмотрение в качестве диффамации распространения как ложных порочащих деловую репутацию потерпевшего утверждений о фактах, так и тех мнений и суждений, которые несут в себе констатацию фактов и последующую их негативную оценку. Необходимы тщательная оценка судом всех обстоятельств дела при обязательном индивидуальном подходе к решению вопроса о квалификации оспариваемого текста, внимание к содержанию, форме сообщения и его фактологической базе.