Землепользование крестьян

Проблема земельной собственности крестьян и ее пра­вовое содержание в последние годы вызывают у иссле­дователей неизменный интерес^[285]. Авторы современных публикаций в большей мере анализируют влияние зако­нодательства на аграрные отношения в русском селе, не уделяя должного внимания изучению самой природы крестьянского землепользования.

ных споров. Совершенствование современного земельного законодательства, прежде всего в вопросе правового стату­са общедолевой собственности жителей российского села, следует вести с учетом как реалий рыночной экономики, так и правового менталитета аграриев. Поземельные отно­шения в российской деревне эпохи модернизации второй половины XIX — начала XX в. в этом отношении пред­ставляют собой значимый исторический опыт.

Большинство исследователей дореволюционного пе­риода сходились во мнении о том, что общину можно рассматривать в качестве местного правотворческого ор­гана, который утверждал обычай как норму поведения^[286]. В свою очередь, землепользование сельских общин и их членов — крестьян-тяглецов — осуществлялось в преде­лах, допускавшихся феодальными владельцами или го­сударством. То же поддерживалось обычаем, постепенно оформленным в целую систему норм неписаного права. От поддерживаемого этими нормами порядка общин­ного землепользования зависела структура земельного хозяйства каждого крестьянского двора. Следовательно, земельно-правовые нормы в разные периоды истории крестьянства в свою очередь отражали этапы эволюции сельской общины как сословного института^[287].

Последовавшие за положением 19 февраля 1861 г. законы от 26 июля 1863 г. и 24 ноября 1866 г. прирав­няли статус удельных, государственных и помещичьих крестьян, тем самым объединив их в сословие крестьян с единой юрисдикцией. Правовые отношения людей, принадлежавших к крестьянскому сословию, отнюдь не регулировались нормами всеобщего гражданского пра­ва, а основаны были, как правило, на местном обычном праве.

В последующие годы был обнародован целый ряд важ­ных законов и постановлений, воплощавших в жизнь осо­бый сословный крестьянский порядок. Среди этих актов назовем следующие: закон от 18 марта 1886 г., ставивший препятствия делению подворного имущества среди членов двора; закон от 8 июня 1893 г. относительно перераспре­деления земли внутри мира, который устанавливал, что всеобщее перераспределение должно происходить не реже, чем через каждые 12 лет; закон от 14 декабря 1893 г.,кото- рый значительно осложнял всякую продажу наделов, даже если она проводилась через общины, а также делал почти невозможным выход из общины. Согласно этому закону и после полной выплаты выкупной ссуды оставалось в силе ограничение права крестьян распоряжаться своей землей.

Стоит согласиться с утверждением С.А. Есикова, что к началу XX в. государственные нормативные акты, не отменявшие действующие нормы обычного права, факти­чески закрепляли идею народного правосознания о тру­довом пользовании землей^[288]. Общинное землевладение по своему содержанию приравнялось к общинному праву собственности. При этом правомочия общинника зави­сели от того, какая форма землепользования (общинная или подворная) преобладала в конкретной общине.

Кроме личной собственности, российские законы при­знали право общей собственности, основанное на праве коллективного владения, распоряжения и пользования общим имуществом. Ст. 543 Свода законов давала следу­ющее понятие общей собственности: «Право собственно­сти, принадлежащее двум или многим лицам, есть право собственности общей, оно называется также право обще­го владения»^[289].

ясности и сенатская практика, решения которой в дан­ном вопросе были противоречивы.

Однако повседневная практика крестьянского земле­пользования, основанная на нормах обычного права, в от­личие от действующего законодательства уже имела ответ на этот сложный юридический вопрос. Именно община являлась собственником земли сельского общества, а чле­ны общины обладали лишь правом пользования.

Каждый крестьянин должен был быть членом общины или двора, только в этом случае он мог получить свой надел земли. Право это существовало только в той мере, в какой крестьянин оставался членом двора. В случае, если разрывалась окончательно связь с двором, право это прекращалось автоматически и без всякой компенсации сельскохозяйственного предприятия, которое представ­лял собой двор.

Местными положениями (в том числе и губернскими) права домохозяина на земельный участок, находившийся в его пользовании, определялись термином «потомствен­ное пользование», а не словом «собственность». Тем самым закон признавал право домохозяина на данный конкрет­ный участок, не совпадающим с тем правом собственности на часть общей собственности, которое закон предостав­лял домохозяйству в целом^[290]. Двор и община были теми единицами, через посредство которых и в рамках которых лица, принадлежавшие к крестьянскому сословию, а тем самым к общинам и дворам, могли предъявлять требования на землю. Разница между крестьянским двором и общиной состояла в том, что в рамках двора отдельный крестьянин предъявлял требование на землю непосредственно, а в рам­ках общины он это делал через посредство двора.

Внутри общинного землевладения сочетались три ка­тегории земель с разным правовым статусом, что и поро­ждало путаницу и неразбериху на практике и в теории: у российских правоведов не было единого мнения о юридической природе общинного землевладения^[291].

Полевые надельные земли и общественные угодья в соответствии с «Положением о выкупе» (ст.

Усадебные земли представляли собой земельные участки, на которых размещался крестьянский двор с по­стройками, садом и огородом, находившиеся, как прави­ло, в черте населенных пунктов. Согласно «Положению о выкупе» устанавливались раздельный порядок приобре­тения и правовой режим усадебных земель и полевых на­делов. Выкуп усадебной оседлости фиксировался «данной на выкупаемые усадьбы». В соответствии с Положением (ст. 26), крестьяне со дня выдачи им «данной» получали усадебные земли в полную собственность с тем ограниче­нием, что в течение первых 9 лет со времени утверждения Положения они не могли передаваться и закладываться не принадлежавшим общине лицам. По истечении этого срока крестьяне могли распоряжаться своими усадьбами

на правах полной собственности^[293]. Их право на усадьбу можно было охарактеризовать как пожизненное владе­ние без права отчуждения^[294]. Все постройки и насаждения на усадебной земле принадлежали общиннику на праве полной собственности, земля же принадлежала обществу и могла переходить к наследникам лишь при условии, что они являлись членами той же общины^[295].

При проведении в жизнь реформы земля предостав­лялась в распоряжение не отдельным крестьянам, а сель­ским обществам. В 70-е годы XIX в. общинное земле­пользование было упорядочено введением «записей» на землю, которые получили сельские общества. С получе­нием документа на право пользования землей община имела теперь в своем распоряжении строго определен­ное количество земли. Захватное землепользование, как и свободный прием в общину новых членов, теперь стали невозможны. Документы на владение, выдававшиеся кре­стьянам при предоставлении им земли, выписывались не дворам, а общинам. В них указывалось, сколько земли получает данный двор, но никак не определялось место­нахождение этой земли или ее границы. Бывали случаи, когда тут же отмечалось, что общество имеет право за­менить один участок другим. И в дальнейшем Сенат не­достаточно четко определял разницу между подворным и общинным имуществом. Заключения Сената по этому поводу не однозначны. Так, в решении 2-го отдела от

12 марта 1899 г. указывалось, что и в случае подворного имущества земля все же числится собственностью общи­ны. Хотя решения 1-го и 2-го отделов от 27 ноября 1895 г. гласили совершенно обратное^[296].

Как видим, никаких сведений о месте расположения наделов подворников в документах не имелось. Нетруд­но себе представить, в каком положении находились та­кие домохозяева в случае земельных споров и захватов, в случае необходимости защищать свое владение от пося­гательств соседних крестьян. Такой спор мог успешно ве­стись только самим обществом, так как при споре одного домохозяина землевладелец всегда мог сделать заявление, что предъявленный план общего надела вовсе не доказа­тельство того, что захваченная земля принадлежала тому крестьянину, который предъявил иск.

В юридической практике термин «семейная собствен­ность» был введен в оборот в ходе реформ 1861 г., когда, вслед за общинным землевладением, законодатель попы­тался определить статус крестьянского семейного союза и как хозяйственно-правовой, и как административно-фи­скальной единицы. Центральным местом данного поня­тия было определение правомочий семьи по отношению к подворной и надельной земельной собственности.

Главное, на что обращал внимание законодатель при определении семейной собственности, был вопрос о пра­вообладателе на землю — домохозяине или семье в целом. Вторая проблема, поднимаемая в этой связи, это вопрос о том, что такое семья как коллективный орган — союз са­мостоятельных сособственников или юридическое лицо, обладающее независимыми правомочиями относительно членов крестьянского двора. Официальным авторитетом по данному вопросу выступал Правительствующий Сенат как главный судебно-административный орган. Однако сенатская практика в вопросах семейной собственности не была последовательной. С одной стороны, указыва­

лось, что семья — это особый хозяйственно-юридический союз, который не является юридическим лицом, но и не дает отдельным членам семьи обособленных прав владе­ния и распоряжения общим имуществом.

С другой стороны, домохозяин — лишь распорядитель имуществом, а также представитель всего крестьянского двора перед третьими лицами: «Не только при общинном, но и при подворном владении усадебный и полевой на­дел составляет не личную собственность домохозяина, на которого участок записан в актах, а общую собственность всего крестьянского двора или семейства». Однако Сенат не допускал права членов крестьянского двора на само­стоятельное распоряжение надельной землей, оставляя это правомочие за домохозяином.

Помещики и правительство старались не вмешиваться в поземельные отношения крестьян, которые регулирова­лись обычным правом. «Право собственности на землю при общинном земледелии принадлежит общине, и рас­поряжение землей всецело зависит от нее. Право общины от права общей собственности отличается тем, что об­щина сама прав своих непосредственно не осуществляет, а делегирует их на определенных условиях членам, состав­ляющим общину. Община не несет и обязанности, а рас­пределяет обязанности, т.е. налоги и платежи в строгом соответствии с делегируемыми правами», — утверждал из­вестный знаток крестьянского права А.А. Леонтьев^[298].

Традиционно основной функцией общины в русском селе было распределение земли. Оно производилось по ревизским или наличным душам, либо по числу рабочих рук в хозяйстве, либо по едокам. Данные земской стати­стики позволяют утверждать, что в целом в черноземной полосе разверстка по ревизским душам являлась преобла­дающей. Так, издания Курского, Воронежского, Тамбов­ского земств показывают, что до начала 1880-х гг. почти все селения государственных крестьян и большая часть бывших помещичьих вовсе не переделяли свои земли по­сле 10-й ревизии и, стало быть, сохранили раскладку по

ревизским душам. Только с начала 80-х гг. XIX в. нача­лось крестьянское движение в пользу перехода к принци­пу распределения земли на наличные души^[299].

Крестьянские общины в лице их исполнительных ор­ганов достигли виртуозного совершенства в методах урав­нительного распределения пахотных земель. Главным в общинном владении был принцип равных прав на зем­лю. На сельском сходе, проходившем в конце зимы — начале весны, домохозяева решали, когда и что сеять, сколько земли оставить под пар, определяли пастбища и сенокосные угодья. Эти вопросы землепользования были жизненно важны для крестьян, поэтому дележ зем­ли происходил строго в соответствии с обычаями, приня­тыми отцами и дедами.

Вопрос о подворной земельной нарезке решали сель­ские сходы. Способ разверстки зависел от качества земли, рельефа хозяйственных угодий и т.п.^[300]. Сенокосы при об­щинном владении не подвергались разделам: сено коси­лось сообща и уже скошенное делилось между членами общества^[301]. Вся работа по разверстке земельных наделов выполнялась с довольно высокой степенью точности. Об­мер земли при общем переделе производился деревянной палкой величиной в сажень, а при частном — шагами из расчета, что сажень равна двум шагам. Надельная полевая полоса называлась «загоном», а луговая — «паем». Гра­ницы в чересполосном владении обозначались межами, а отделявшие один участок от другого — рубежами: на концах и поворотах рылись межевые ямы, в которые уста­навливали межевые столбы. Если межой служил проток или овраг, то его называли «живым урочищем»^[302].

Валовую межу, как и граничный рубеж, никто не имел права вспахать — нарушитель подвергался наказанию.

Нарушение, или, как говорили в деревне, самовольная «взломка» валовой межи, случались редко, так как кре­стьяне считали ее за святую, установленную не одним человеком, а всем обществом, по общему на всех тому согласию^[303]. Если в результате обмера обнаруживался из­лишек земли, начинали выяснять, как он образовался. Опрашивали соседей: если те подтверждали, что этим за­гоном хозяин владел более десяти лет, то его оставляли в покое. Правда, он должен был подкрепить свои пока­зания клятвой. С этой целью владельца спорного загона разували, скидывали с него шапку, давали в руки икону и заставляли обойти загон кругом. Если крестьянин об­ходил вокруг загона и при этом не падал, то общество оставляло излишек земли в его распоряжении^[304].

Система разверстки земельных угодий, основанная на нормах обычного права, была результатом как истори­ческого опыта хозяйствования, так и аграрной практики в конкретно-экономических условиях. Она определялась хозяйственной целесообразностью, приемами и способа­ми ведения полевого хозяйства. По сведениям, получен­ным от М. Кашкарова из Воронежской губернии в 1899 г., «общинные земли в селениях бывших помещичьих кре­стьян разверстывались по ревизским душам, в селениях бывших государственных крестьян — по числу душ муж­ского пола. При разверстке на наличные души мужского пола принимались в расчет или все мальчики, родивши­еся ко дню передела, или мальчики и парни, достигшие определенного возраста (3, 5, 7, 15 и 18 лет). Встреча­лась разверстка по рабочему составу членов семьи (18— 60 лет), проживавших постоянно дома, имевших в об­ществе постоянную оседлость»^[305]. Выбор того или иного принципа разверстки земли часто становился предметом ожесточенных споров на сельском сходе.

В больших селах, имевших много земли, для удобства ее распределения землемер делил все сельские угодья

на несколько частей — «столбов», как говорили крестья­не. Сход решал, какой именно столб пускать под какие крестьянские нужды. Затем начиналось выделение зем­ли внутри этих участков — столбов. Дележ происходил в большинстве сел по сотням. При дележе каждый уча­сток делили на полосы длиной 120—260 сажень, число полос соответствовало числу сотен. Ширина полосы (ее называли «шар») зависела от числа душ, участвующих в переделе. Те или иные части доставались сотням по жребию, затем уже каждая сотня делила землю по ду­шам.

Дележ производила особая комиссия резчиков, кото­рые в очередном участке нарезали каждому домохозяи­ну землю по числу ревизских или наличных душ. Если в состав сотни входило значительное число дворов, то представители сотни вначале делили землю на десят­ки, а внутри десяток — по душам. Количество делянок у одной крестьянской семьи зависело от степени одно­родности почвы вокруг данного села. Такая сложная си­стема дележа должна была способствовать соблюдению принципа социальной справедливости, как понимали его крестьяне.

Распределение земли между крестьянскими хозяй­ствами было процессом очень сложным. Трехпольная система полеводства предполагала общий выпас по стер­не и по пару. А потому полосы, принадлежавшие отдель­ным дворам, нельзя было отгородить, так как животные и люди должны были свободно ходить по полям, кроме того, в большинстве случаев каждый двор должен был следовать определенному порядку — сеять необходи­мые культуры в соответствующее время. Пашня была поделена на узкие полосы, настолько узкие, что иногда с бороной можно было пройти только в одну сторону. Каждый двор имел несколько полос, чаще всего на опре­деленном отдалении одна от другой. Дело в том, что крестьяне внимательно следили за тем, чтобы земля рас­пределялась по справедливости. Общинные земли были различны по качеству, расположению, конфигурации, удаленности от деревни. Каждое из трех полей разделя­

лось на ярусы примерно одного качества, а каждый ярус на «доли» — по числу «ртов» в деревне^[306].

Весь этот сложный механизм распределения был под­чинен одной цели — максимально соблюсти основной принцип крестьянского мира, обеспечить равный доступ к земле. Возможность пользования земельным наделом выступала непременным условием функционирования крестьянского хозяйства. Равные «стартовые условия» производственной деятельности ставили конечный ре­зультат в прямую зависимость от умения, навыков, тру­долюбия пахаря. Заметим, что все это, конечно, верно только при условии учета капризов природы, над чем му­жик, естественно, был не властен.

Когда в силу естественных причин изменялся состав населения отдельных дворов, община организовывала ча­стичные переделы (свалки-навалки), забирая полосы от одних и передавая другим. Частные переделы допускались в случаях смерти домохозяина, увольнения его из обще­ства, высылки по суду или по общественному приговору, безвестной его отлучки, оставления хозяйства без попе­чения, отказа самого домохозяина от пользования зем­лей, неисправности его в платеже повинностей. Частич­ные переделы производились также при необходимости нарезать новые приусадебные участки в силу каких-то стихийных явлений (наступления оврагов, размывания почв) либо, наоборот, из-за приращения удобных земель в результате совместных усилий^[307]. Такая гибкая система позволяла оперативно реагировать и решать возникавшие проблемы землепользования, соблюдая принцип социаль­ной справедливости.

При распределении земельных наделов община вни­мательно следила за тем, чтобы соблюдался принцип трудового участия, т.е. землей могли пользоваться толь­ко те, кто ее обрабатывал. При переделах земли обще­ство отказывалось учитывать те «души» в семействах, которые долгое время отсутствовали или же находились

в безвестной отлучке^[308]. Приговором общества крестьян д. Выкрестовой Воронежского уезда той же губернии от 4 декабря 1889 г. было принято решение «общественные земли поделить на новые души с тем условием, что, кто из однообщественников не занимается хлебопашеством и не отбывает общественных натуральных повинностей, тому земельного надела не давать»^[309]. В 1899 г. жите­ли слободы Семейки Острогожского уезда Воронежской губернии в постановлении схода прямо указывали на то, чтобы не предоставлять землю тем односельчанам, кто постоянно проживает на заработках в Воронеже^[310]. В ряде мест существовала традиция, согласно которой местные старожилы пользовались преимуществом при распределении земельного фонда. Так, по приговору сельского схода слободы Ливенки Бирючанского уез­да Воронежской губернии несколько дворов получили меньший надел, чем полагалось по раскладке. Причина заключалась в том, что они недавно были приписаны к обществу^[311].

Для мировоззрения русских крестьян было харак­терно представление о том, что земля должна даваться крестьянам государством, а не покупаться у кого-либо. Идея «земля как товар» с трудом воспринималась боль­шинством населения, причем это было связано не с эко­номическим положением крестьян, а скорее с причинами психологического характера. Уравнительное общинное землепользование крестьян признавалось российским за­конодательством правомерным, а до проведения столы­пинской реформы даже обязательным.

В правовых воззрениях русских крестьян не суще­ствовало понятия частной собственности на землю. Еще в XIX в. русский ученый, этнограф А.Я. Ефименко отмеча­

ла: «Земля — не продукт труда человека, а, следовательно, на нее и не может быть того безусловного и естественного права собственности, какое имеет трудящийся на продукт своего труда. Вот то коренное понятие, к которому мо­гут быть сведены воззрения народа на собственность»^[312]. С точки зрения веры, православный мужик считал землю «Божьей», данной Творцом людям на пропитание. Царь как «помазанник Божий» был волен распоряжаться зем­лей, наделяя ей своих подданных.

Правом пользования землей, по суждению селян, об­ладали те, кто на ней трудится. В пределах общины зем­ля считалась «мирской», т.е. принадлежащей обществу. Общинные угодья распределялись между крестьянскими дворами посредством земельной разверстки, о чем под­робно говорилось выше. Крестьянская семья свободно пользовалась этим наделом, но распоряжаться им мог­ла только с согласия сельского схода. При этом полевые надельные земли находились во владении крестьянского двора, ограниченном правом их передела общиной. В от­ношении неделимых общинных угодий крестьяне-общин­ники обладали правом пользования, связанным с инсти­тутом членства общины.

До 1917 г. на территории России можно выделить три важнейшие формы крестьянского землевладения: общинную, подворную и участковую (индивидуальную). Сочетание внутри общинного землевладения трех выше­указанных категорий земель с различным правовым ста­тусом объясняло противоречивость взглядов российских юристов на юридическую природу общинного землевла­дения. Однако вплоть до 1917 г. это понятие так и не было законодательно оформлено. В результате в течение всего пореформенного периода, вплоть до октябрьской революции, аграрный строй России сохранял всю пестро­ту местного колорита и норм обычного права в сфере поземельных отношений. Это, в свою очередь, чрезвычай­но осложняло задачу реформирования и правового ре­гулирования аграрных отношений, включая разрешение

основополагающего вопроса о субъектах права земельной собственности. То, что выступало проблемой для право­ведов, не являлось таковой для крестьянства. Русская де­ревня продолжала регулировать поземельные отношения нормами обычного права.

Не только вопросы землепользования, но и земельные отношения в целом в русской деревне регулировались нормами обычного права. Потрава посевов, нарушение межи при косьбе («перекос»), ошибочный вывоз чужо­го стога сена, засев соседнего клина пахотной земли — эти спорные вопросы сопровождали повседневную хо­зяйственную деятельность крестьян. Принцип решения земельных споров был определен традиционным жиз­ненным укладом крестьян. Отличительной чертой обыч­но-правового регулирования было возмещение трудовых затрат при решении хозяйственных споров.

Споры, возникавшие вокруг права пользования зе­мельным наделом, решались в деревне на сельском схо­де на основе норм обычного права. В волостной суд об­ращались в том случае, если мирской приговор казался одной из сторон несправедливым. Анализ решений во­лостных судов дает основание сделать вывод о том, что в земельных вопросах они руководствовались не законом, а обычаем^[313]. Суд присуждал посеянный хлеб истцу с вы­четом в пользу ответчика затрат на семена. В случае если хлеб был уже убран ответчиком, то истцу полагалось де­нежное вознаграждение за убытки по существующим на хлеб ценам^[314]. Специалист в области гражданского пра­ва С.В. Пахман в своем исследовании приводил пример решения волостного суда по иску о самовольном засеве. Приговором суда урожай озимой пшеницы, полученный с самовольно засеянного клина, был распределен следу­ющим образом: 8 копен отдали хозяину, а 8,5 копен —

за работу^[315]. В практике судебных решений допускалась и возможность компенсации: «Ты посеял на моей полосе, я посею на твоей»^[316].

В процессе семейных разделов сельский сход делил и земельный надел, который находился в пользовании всей семьи. Подобные решения нередко становились причиной исков, которые подавали те, кто считал себя незаконно обделенным. Так, в 1891 г. Темниковское уезд­ное по крестьянским делам присутствие Тамбовской гу­бернии оставило без внимания жалобу Петра Степанова на приговор сельского схода села Бахтызино об утверж­дении раздела земельного надела между ним и братом. В решении было записано, что «по обычаю и правилам, принятым в крестьянском быту, сход имел полное право разделить и земельный надел»^[317].

Община зорко следила за соблюдением своих инте­ресов. Иск сельского общества в волостной суд об изъя­тии земельных наделов из «незаконного» владения того или иного односельчанина заканчивался, как правило, в пользу крестьянского мира. Салтыковский волостной суд Моршанского уезда Тамбовской губернии своим реше­нием удовлетворил иск общества об изъятии земельного надела на 3 души у Андрея Абрашкина^[318]. В марте 1913 г. волостной суд Питерской волости Моршанского уез­да вернул в общинное пользование земельный надел на 1 душу крестьянина Фрола Шишкина, сданный им в арен­ду. Несмотря на то, что на суде была представлена копия договора аренды сроком на 10 лет, суд в иске отказал. Представитель ответчика заявил о том, что спорная земля более 50 лет принадлежит обществу, а Шишкин, как от­сутствующий домохозяин, хозяйство на этой земле не вел и пользоваться ей не мог^[319]. Другое решение принял Ры­бинский волостной суд того же уезда в 1914 г. Крестья­

нин с. Давыдовки Николай Трубицын просил отобрать у отца земельный надел на 2 души, который полагал­ся ему согласно условиям семейного раздела. Ответчик заявил, что данный надел находится у него в арендном пользовании до очередного передела (1922 г.) на основе словесного договора и деньги за аренду уплачены полно­стью. Суд удовлетворился таким объяснением и требова­ния истца признал необоснованными^[320].

Одним из критериев разрешения земельных споров по обычному праву являлся принцип трудового участия. В качестве примера может служить дело, рассмотренное Воейковским волостным судом 10 июля 1883 г. по жа­лобе крестьянина Никиты Моисеева. Истец арендовал земельный надел под посев озимого хлеба у мещанина Ивана Немерова, который пользовался им по пригово­ру сельского схода. После смерти Немерова общество д. Дубровки не допустило Моисеева убрать посеянный им хлеб. Волостной суд вынес решение: посеянную рожь Моисеевым на земле, находившейся в пользовании умер­шего Немерова, принадлежащей крестьянам д. Дубровки, убрать половину в пользу ему, Моисееву, а другую поло­вину отдать в пользование общества^[321].

Примером столкновения в поземельных отношениях закона и обычая может служить дело крестьянки Евгении Умрихиной с просьбой признать ее единственной наслед­ницей на земельный надел ее отца Харитона Умрихина, умершего в 1901 г. Она вышла замуж в 1905 г. и приняла мужа в свой дом. В своем заявлении истица просила ото­брать землю из владения обществом и взыскать арендную плату за 3 года с 1907 по 1909 г. в размере 32 рублей^[322]. В копии волостного суда Градо-Стрелецкой волости Коз­ловского уезда от 18 ноября 1911 г. сообщалось о том, что истица, как вышедшая замуж до закона от 9 ноября 1906 г. в другое общество, прав пользования на отцовский

надел не имеет^[323]. Крестьянка Е. Умрихина подала жало­бу на имя земского начальника 3-го участка Козловского уезда от 7 мая 1911 г. На заседании Козловского уездного суда 3 августа 1913 г. уполномоченный общества заявил, что по местному обычаю дочери, вышедшие замуж, те­ряют право на землю отца. И неважно, осталась истица во дворе отца или нет. Однако уездный суд принял во внимание, что истица, по показанию свидетелей, из двора не выходила, и двор продолжал существовать. Решение сельского общества от 6 марта 1911 г. об упразднении двора он признал незаконным, а ссылку на местный обы­чай, лишающий истицу права владения землей отца, го- лословной^[324].

Поземельные отношения русской деревни основыва­лись и регулировались нормами обычного права. Изу­ченные решения волостных судов по земельным искам убедительно свидетельствуют о том, что в рассмотрении земельных споров судьи руководствовались правовыми обычаями. По мере развития капиталистических отноше­ний, складывания рынка земли и роста числа операций с недвижимостью возрастала потребность крестьян в ре­гулировании имущественных отношений официальным законодательством. Увеличение числа земельных исков в конце XIX — начале XX в. свидетельствовало о стрем­лении крестьян защитить свои имущественные права на основе действующего законодательства.