Имущественные отношения

Крестьянский двор заключал в себе разнообразное движимое и недвижимое имущество, которое в сово­купности обеспечивало функционирование отдельного хозяйства. Семейно-имущественные отношения в среде крестьянства прежде всего были подчинены необходи­мости обеспечить функционирование двора как хозяй­ственной единицы, основы всего земледельческого труда, исполнение повинностей, воспроизводство хозяйства.

Понятия «семья», «двор», «семейство», «хозяйство» применительно к изучаемому периоду были тождествен­ными: они означали совокупность близких родственни­ков, живущих вместе и ведших одно хозяйство под управ­лением одного человека, который назывался хозяином (большаком). В один двор несколько брачных пар объ­единяла совместная трудовая деятельность при наличии неразделенного имущества, которым управлял домохозя­ин. В русской деревне второй половины XIX — начала XX в. преобладающими были два типа семей: составная (преимущественно отцовская) и малая, или нуклеарная,

семья. Патриархальная семья как явление традиционно­го общества в условиях модернизации претерпела значи­тельные изменения.

В силу развития товарно-денежных отношений в рос­сийской деревне, ослабления патриархальных устоев сель­ского быта, роста крестьянского индивидуализма проис­ходил процесс численного роста малых семей, которые и стали к началу ХХ в. главной формой семейной органи­зации русского крестьянства. Глубинные изменения, свя­занные с модернизацией традиционного общества, вызва­ли к жизни тенденцию дробления крестьянских дворов.

Семейные разделы, начавшиеся в дореформенный пе­риод, после отмены крепостного права стали в русской деревне распространенным явлением. В период с 1861 по 1882 г. в 46 губерниях Европейской России разделилось 2 371 248 крестьянских семей³²⁶. За два пореформенных десятилетия в 43 губерниях Европейской России в сред­нем ежегодно происходило 116 229 семейных разделов³²⁷. В течение 10 лет (1874—1884 гг.) число семей бывших помещичьих крестьян увеличилось на 20,7 %, бывших го­сударственных и удельных — на 20 %³²⁸.

Большая патриархальная семья постепенно уходила в прошлое. Благочинный Шацкого округа в рапорте, на­правленном в Тамбовскую духовную консисторию (1894 г.), сообщал, что «теперь редко можно встретить семью из трех-четырех братьев»³²⁹. «Ныне перевелись семьи в 20—30 человек, состоящие из деда, его 3—4 сыновей, внучат и правнучат», — с сожалением признавал священник И. Покровский, автор монографического описания с. Ра-

ево Моршанского уезда Тамбовской губернии^[326]. Корре­спонденты Этнографического бюро князя В.Н. Тенише- ва были единодушны в своих утверждениях о том, что «больших семей мало», «семьи преимущественно малые» и т.п.^[327].

Одна из причин семейных разделов проистекала из самого характера общинного землепользования. Периоди­ческие земельные переделы провоцировали процесс дро­бления крестьянских хозяйств. На эту закономерность об­ратили внимание специалисты из Земского отдела МВД, авторы аналитического доклада «Исторический очерк законодательства о семейных разделах (1861—1905 гг.)». В нем говорилось: «Наблюдается прямая зависимость: чем чаще переделы, тем сильнее семейные разделы. Это объ­ясняется тем, что при переделах земля разверстывается и на неотделенных членов семьи. Считая эту землю сво­ей, а не отцовскою, сыновья при первой же возможности стараются выделить ее в особое хозяйство, обыкновенно довольно слабое, т.к. у них нет достаточной рабочей силы и необходимого инвентаря»^[328]. Анализ документа и подго­товительных материалов к нему дает основание сделать вывод о достоверности данного вида источника. Стремле­ние сыновей выйти из-под опеки отца-домохозяина было вполне закономерным. В жизнь вступало новое поколе­ние крестьян, которое в отличие от своих предшественни­ков не испытывало особого пиетета перед традиционны­ми установлениями.

Другой весомой причиной семейных разделов являлся крестьянский быт. К распаду крестьянского двора вели семейные ссоры, неурядицы, дрязги и т.п. «У нас все раз­делы от баб», — говорили старики в деревне^[329]. Сельские жители и сами прекрасно понимали все «минусы» со­ставной семьи. Вот суждения крестьян по этому поводу:

«Тесно жить молодым женам, да ведь три горшка в печь не влезут»; «Две-три снохи могли устроить из семейно­го очага кромешный ад»^[330]. По сообщению А. Петрова, в Больше-Избердеевской и Шехманской волостях Липец­кого уезда Тамбовской губернии причинами семейных дележей являлись по преимуществу бабьи дрязги, ссоры между братьями вследствие недобросовестного отноше­ния некоторых членов семьи к труду, их пьянство и рас- точительство^[331]. К другим причинам семейных разделов следует отнести снохачество, появление мачехи или отчи­ма, эгоизм старшего брата^[332].

По поводу «женского» фактора семейных разделов дореволюционный исследователь С. Барыков проница­тельно отмечал: «Разумеется, дело не в “бабьих ссорах”, а в том, что у женщин, благодаря их занятию домашним хозяйством, больше поводов для всякого рода недоразу­мений и столкновений. Женщина скорее замечает и ин­тенсивней мужчин чувствует ту неравномерность в иму­щественном положении отдельных членов семьи, которая неизбежна при развитии отхожих промыслов и других “сторонних” заработков»^[333].

Отхожий промысел членов семьи существенно под­рывал позиции большака. Длительное пребывание отход­ников вне пределов крестьянского мира ослабляло роди­тельский контроль. Крестьяне в черноземных деревнях стремились не отпускать членов своих семей на слишком дальние расстояния, стараясь найти им работу вблизи дома. Если же отец и отпускал сына на заработки, то брал с него клятву, что тот будет жить честно, а вырученные деньги отдаст семье. Холостых парней перед уходом из деревни спешили женить^[334].

Несмотря на жесткое требование большака работать на «общий кошель», отходникам удавалось скрыть часть заработка, что, в свою очередь, выступало первоначаль­ным капиталом для самостоятельного ведения хозяйства. Утаивание отходниками части заработка на свои личные потребности и на нужды своей семьи, по свидетельству старожилов, было одной из причин семейных конфлик­тов и последующих разделов. По наблюдению статистика Н. Романова, автора монографического описания с. Ка­менка Тамбовской губернии, «большое количество мо­лодых крестьян оставляют временно деревню и возвра­щаются с изменившимися понятиями и наклонностями, с ослабевшими родственными чувствами, в большинстве случаев заводят свое отдельное хозяйство»^[335].

Оценки влияния отходников на сельскую повседнев­ность представителями разных слоев деревни схожи. Так, по наблюдению тамбовского помещика Н.В. Давыдова, «возвращавшиеся домой крестьяне вносили в сельскую жизнь понятия, далеко не всегда желательные, радикаль­но расходившиеся с прежними воззрениями»^[336].

Возвращение со службы крестьянских сыновей также выступало причиной семейных конфликтов. Выяснение братских отношений часто строилось на основе словесной перепалки типа: «мы за вас служили», а «мы за вас рабо- тали»^[338]. Солдатская служба существенно меняла вчераш­них сельских парней. Вырванные из привычной среды,

они быстро усваивали новые взгляды, иные нормы по­ведения. Для многих вернувшихся со службы земледель­ческий труд утрачивал былую привлекательность, и они уходили в города на заработки. Сказывалась и длительная оторванность от приходской жизни. Местные священни­ки в своих рапортах в епархию сообщали, что бывшие солдаты не соблюдают постов, уклоняются от исполнения религиозных треб, ведут непотребные речи^[339].

Хозяйственная деятельность большой семьи создавала множество причин для братских ссор, нередко доходив­ших до драки. Как правило, инициатива по разделу дво­ра исходила со стороны младшего малосемейного брата («чтоб не кормить чужих детей»). Пьянство, леность, мо­товство главы семьи или одного из братьев также высту­пали весомыми аргументами для принятия решения об имущественном разделе. Так, при выяснении волостным старшиной Барышниковым причин самовольных разде­лов в 2-м Сосновском обществе Тамбовского уезда кре­стьянин Даниил Сизов в марте 1894 г. показал, что ушел от отца потому, что тот часто бывал нетрезвый и при этом буянил, нанося ему побои^[340].

Особых правил раздела в деревне не было. Он произ­водился по уговору, а спорные вопросы решались на ос­нове жребия. Земельный надел определялся по числу душ мужского пола, имущество между братьями делилось по­ровну.

По утверждению Е.Т. Соловьева, проблема раздела имущества (недвижимого и движимого) крестьянского двора решалась следующим образом: если земля состав­ляла благоприобретенную собственность главы семьи, то делилась поровну между всеми участниками раздела, или по обоюдному согласию ее брал один из делящихся, а другим, согласно предварительной оценке, выдавалось по равной части — мужчинам, женщинам же — сестрам — ½ или ⅛ того, что давалось мужчинам. Усадьба обык­новенно составляла принадлежность дома, поэтому от­ходила тому, кому доставался дом. Скот или поступал в руки одного из делящихся, а он остальным отдавал их долю деньгами, или по жребию одному доставалась коро­ва, другому — лошадь, третьему — овцы и т.д., или весь скот продавался, а вырученные деньги делились поров- _ну346_.

По положению от 19 февраля 1861 г. вопрос о семей­ных разделах находился в ведении сельского общества. Сельский сход, разрешая дележ, зорко следил за тем, что­бы вновь образованные хозяйства были платежеспособны. О разделах и выделах крестьянского имущества состав­ляли письменный общественный приговор с подробным перечнем подлежащих разделу предметов крестьянского хозяйства и с точным указанием и оценкой имущества, определенного каждому из разделившихся семейств^[342][343]. Сельские сходы весьма часто не допускали разделы из боязни, что разделившиеся не будут в состоянии платить податей в ущерб всему обществу. Исключение состав­ляло пьянство и нерадение большака, ведущие к хозяй­ственному упадку двора. Как показывает анализ, крестья­не считали раздел своим семейным делом. Из 303 149 разделов, произошедших за 20 пореформенных лет в Рос­сии, сходами было разрешено только 12,8 %^[344].

Стремясь укрепить общину и упорядочить процесс дробления крестьянских хозяйств, правительство издало закон от 18 марта 1886 г., по которому для осуществле­ния раздела требовалось согласие не менее ⅜ домохо­зяев. Этот закон заметных последствий для жизни села не имел. Число санкционированных сходами разделов сократилось при увеличении количества разделов, осу­ществленных самовольно. В материалах губернских со­вещаний за 1894 г. отмечалось, что семейные разделы со­вершаются по местным обычаям, без ведома схода. Таким образом, крестьянство, по сути дела, просто игнорировало правительственное решение, продолжая решать эту про­блему на основе существующей традиции. Признав свое поражение, власть вынуждена была «вернуть все на круги своя». 5 октября 1906 г. закон был отменен.

Во главе крестьянской семьи стоял старший по воз­расту и положению мужчина (большак). Большак обла­дал в семье неограниченной властью. Глава семьи судил поступки домашних и налагал на них наказания, пред­ставлял интересы двора на сельском сходе, уплачивал повинности^[345]. Он управлял всем хозяйством, отвечал за благосостояние двора перед сельским обществом. В слу­чаях пьянства, мотовства, нерадения решением сельского схода он мог быть лишен «большины». Община вмешива­лась только тогда, когда действия большака вели к разо­рению двора, потери его тяглоспособности^[346].

Главным критерием признания лица полностью дее­способным в рамках обычно-правовой системы считалось обладание статусом домохозяина. Домохозяева не толь­ко возглавляли первичную ячейку общины — семью, со­вмещали в себе различные правовые роли, участвовали в институтах общинного самоуправления, но и с точки зре­ния воли, сознания, организационных и имущественных признаков были готовы к осуществлению разнообразных правовых функций. Домохозяин влиял на объем дееспо­

собности «младших» членов семьи с учетом их возраста, выполняемых обязанностей и видов деятельности, пола, отношений родства и свойства с «большаком», поведения, психофизических особенностей и проч. Деятельность домо­хозяина находилась под контролем семьи и общины. Статус домохозяина в соответствии с обычно-правовы­ми канонами передавался от отца к сыну (или другому старшему члену семьи) после смерти главы семьи или, по ходатайству членов семьи и решению схода, при жизни домохозяина, в силу разных причин неспособного к осу­ществлению своих функций^[347].

В семейной иерархии патернализм как принцип, при­сущий крестьянскому сообществу, проявлялся наиболее зримо. Большаком, как правило, становились по праву старшинства. Все решения большак принимал самосто­ятельно, но мог узнать мнение отдельных членов семьи, преимущественно старших. По представлению крестьян, большак имел право выбранить за леность, за хозяйствен­ное упущение или безнравственные проступки. Хозяин обходился с домашними строго, повелительно, исполь­зуя при этом начальственный тон. При необходимости он прибегал к наказанию провинившихся домочадцев. Если конфликт выходил за пределы семьи и становился предметом обсуждения схода, то последний, как правило, занимал позицию отца-домохозяина, а сын мог быть на­казан за необоснованную жалобу.

Большак выступал организатором и руководителем всего производственного процесса крестьянского дво- ра^[348]. С вечера он распределял работу на следующий день, и его распоряжения подлежали неукоснительному испол- нению^[349]. Прерогативой большака являлись определение сроков и порядка проведения полевых работ, продажа

урожая и покупка необходимого в хозяйстве. В его руках находились все деньги, зарабатываемые семьей, и в рас­ходовании их никто не имел право требовать у него отче- та^[350]. Только он мог выступать в качестве заимодавца или заемщика. Именно домохозяин был ответственен перед обществом за отбытие двором мирских повинностей. По сельским традициям отец был волен отдать своих детей в наем, не спрашивая на то их согласия.

Глава семьи вел все дела хозяйства, свободно рас­поряжался его имуществом, заключал обязательные со­глашения, но наряду со всем этим владельцем двора не являлся. Он не мог завещать имущество двора. После его смерти двор оставался в распоряжении семьи, а боль­шаком становился его сын, брат, реже — вдова. Если двор по смерти хозяина и делился, то это происходило не по гражданскому закону, а в рамках того же обычного права. Порядок наследования выражался в распределении обще­го имущества между членами семьи, а не в переходе права собственности от домохозяина^[351]. Члены семьи и при жиз­ни домохозяина имели право на общее имущество. Такое право реализовывалось при выделе сына.

Всем домашним хозяйством безраздельно ведала «большуха». Она распределяла между невестками хозяй­ственные работы, устанавливала очередность приготов­ления пищи, ведала сохранностью и выдачей продуктов и, главное, зорко следила за неукоснительным исполне­нием каждой своих обязанностей. Помимо работ по дому заботой хозяйки были огород, уход за скотом, выдел­ка пряжи, изготовление одежды для домочадцев. Если в семье было несколько невесток, она смотрела за тем, чтобы шерсть, лен, конопля были распределены между ними соразмерно их трудовому вкладу. Все коллектив­ные работы, требующие женских рук, осуществлялись при ее непосредственном контроле и участии. От нее во многом зависела четкая работа механизма крестьянской экономики.

Личные качества хозяйки играли в семейной атмосфе­ре определяющую роль. Неслучайно в народе говорили: «При хорошей большухе ангелы в семье живут, а при плохой семью нечистый обуяет»^[352]. Семейная повседнев­ность часто становилась ареной противоборства хо­зяйки и снох. Его составляло все то, что исследователь М. Левин метко назвал «борьбой за ухват и квашню»^[353]. В своем стремлении сохранить контроль над семейным очагом свекровь не останавливалась ни перед чем, вклю­чая и физическое насилие. Безграничная власть свекрови над снохами являлась отражением диктата большака по отношению к своим домочадцам.

Наибольшим авторитетом в семье после большака и большухи пользовался старший сын. Он первый выде­лялся среди других сыновей. К нему всегда обращались только по имени-отчеству. Он был первым помощником отцу в хозяйственных делах. Отец посылал его на яр­марку продавать хлеб и покупать необходимые для семьи товары. Жена старшего сына была первой помощницей свекрови и считалась главной среди снох-невесток. В са­мом низу семейной иерархии находилась «молодуха». Ее часто обижали старшие невестки. На любую работу она должна была просить благословление у родителей мужа. Молодуха не могла без разрешения выходить на улицу и ходить в гости^[354].

Таким образом, суть внутрисемейной иерархии опре­делялась безропотным подчинением младших членов се­мьи старшим, жен — мужьям, детей — родителям. Власть большака, опирающаяся на «домостроевские» правила, вы­ступала в семейной повседневности источником многочис­ленных злоупотреблений. Кризис патриархальной семьи выражался в стремлении «младших» ее членов вырваться из-под власти большака и завести собственное хозяйство.

Особенности семейного быта крестьян проявлялись в положении детей и стариков. Отношение к этим воз­растным группам в русском селе было обусловлено специ­фикой аграрного труда, нормами обычного права, тра­дициями семейного уклада, требованиями православной этики.

Условия деревенской жизни наложили отпечаток на взаимоотношения поколений. Крестьяне были сдержаны в открытом проявлении родительских чувств. Однако де­монстративная грубость не могла скрыть искренней люб­ви к детям и заботы о них. Сельские жители в проявле­нии родительских чувств не были столь эмоциональны, как представители просвещенного общества, но их отли­чала простота и естественность.

Патриархальное начало в жизни крестьянской семьи и общины выражалось в беспрекословном подчинении родительской воле и власти отца над детьми. Ежедневные домашние молитвы, регулярное участие в богослужениях, постижение евангельских истин в приходской школе — все это формировало у подрастающего поколения уваже­ние и почитание своих родителей. Публичность действий жителей села, «прозрачность» деревенских отношений и сила общественного мнения обусловливали ответствен­ность как родителей за поступки своих чад, так и обязан­ность детей по попечению престарелых родителей.

Нормы обычного права русской деревни рассматри­вали семейное имущество как единое целое, игнорируя имущественные права отдельной личности. Это следствие исторически сложившегося государственного подхода к крестьянской семье как тягловой единице, где недели­мая семейная собственность являлась главным условием благосостояния хозяйства и его платежеспособности. Го­сударство стремилось закрепить семейный надел и необ­ходимый сельскохозяйственный инвентарь в потомствен­ной собственности всего крестьянского двора, лишая при этом права собственности как самого домохозяина (боль­шака), так и отдельных членов семьи. Заведование об­щесемейным имуществом признавалось правом большака, который извлекал из него доход и производил расходы

на нужды всей семьи. Существовавший обычай воспре­щал домохозяину предпринимать важнейшие распоря­дительные действия, например отчуждение, без согласия всех взрослых членов семьи^[355]. Такое ограничение в праве распоряжения имуществом преследовало цель не допу­стить разорения крестьянского двора. В случае неплате­жеспособности двора сельское общество ограничивало домохозяина в его действиях по распоряжению семейным имуществом^[356]. Так, по жалобе Натальи Ельчаниновой на мужа Никиту, который пил и податей не выплачивал, Ко- лыбельский волостной суд решил «назначить к управле­нию в дому и распоряжением всем жену его с сыном...»^[357]. Суд также мог ограничить право главы семейства распо­ряжаться имуществом двора с целью недопущения разо­рения хозяйства. Так, в 1913 г. в Митропольский волост­ной суд Тамбовского уезда поступила жалоба крестьянки с. Коровина на мужа Трухина. Она сообщала суду, что муж ее свое имущество продал и деньги пропил. Суд постановил наложить арест на имущество крестьянина и запретить растраты^[358]. Потеря домохозяином дееспособ­ности также являлась основанием для передачи его пол­номочий другому члену семьи. Так, Пичаевский волост­ной суд Тамбовской губернии в 1914 г. своим решением крестьянку Анну Шорину признал полной хозяйкой. В заявлении истица указывала, что ее муж потерял рас­судок и находится на излечении в психиатрической боль- нице^[359].

По утверждению юриста Ф.Ф. Барыкова, исследо­вавшего порядок наследования в русской деревне: «Кре­

стьянское имущество есть общая принадлежность дома, семьи, находящаяся в заведовании домохозяина; отдель­ной личной собственности у членов семьи почти нет, и потому по смерти их наследство не открывается»^[360]. Большак не имел права завещать имущество никому, кро­ме своих ближайших родственников. В противном случае такое завещание не утверждалось сельским сходом.

Определить собственность крестьянского двора (се­мьи) как общую было бы не совсем верно, т.к. ни один из ее членов не мог указать на свою долю в ней. Точ­нее было бы определить ее как собственность артельного типа ввиду того, что в нее были включены не только родственники, но и другие работники (приемыши, зять- примак), ставшие членами семьи. В своей записке (1905 г.) по вопросу волостного суда сенатор Н.А. Хвостов так определял природу собственности крестьянской семьи: «В крестьянском самосознании имущество двора всегда понималось как принадлежащее всей семье. Иначе быть не могло. Весь уклад крестьянских семей, все поряд­ки семейной жизни основаны на трудовом начале. Если дети будут знать, что у них нет никаких прав на общее имущество двора, то ни один из них не станет отдавать свой заработок отцу. Крестьянская семья — это рабочая артель, связанная кровными узами, мальчик с малых лет начинает зарабатывать для дома»^[361]. Глава крестьянского двора зорко следил за тем, чтобы все денежные сред­ства, получаемые членами семьи, шли в общую казну. С сыновей-отходников отец, отправляя их на заработки, брал обещание, что они каждую полученную копеечку будут отдавать домой. Если этого не происходило и сын не посылал семье заработанных денег, то отец мог ли­шить его доли наследства. В этом находил свое выра­жение принцип трудового участия каждого члена семьи в формировании артельной собственности крестьянско­го двора.

Единственно, где мы можем говорить о собственности как таковой, в классическом ее понимании, это женская собственность. Знаток обычного права Е.Т. Соловьев на основе изучения народного быта вынес однозначное су­ждение: «Обычай относительно бабьего добра ясно ука­зывает на то, что русская женщина есть самостоятельная имущественная единица»^[362]. По крестьянской традиции собственностью бабы признавалось ее приданое. Оно в сельском быту рассматривалось как награждение члена семьи, выходившего навсегда из ее состава. Содержание сундучка («коробьи») невест было схожим. Там нахо­дились платки, ситец, кружева, чулки. Приданое вкупе с «кладкой», т.е. вещами (реже — деньгами), подаренными на свадьбе, считалось в деревне собственностью женщины и являлось для нее своеобразным страховым капиталом. Бывший земский начальник А. Новиков замечал: «По­чему у бабы страсть собирать холсты и поневы? Деньги всякий муж при случае отнимет, т.е. выбьет кнутом или ремнем, а холстов в большинстве случаев не трогают»^[363].

На женскую собственность сельской традицией было наложено табу: она считалась неприкосновенной. «Даже в самые лютые периоды выбивания податей, когда в со­седнем Ливенском уезде в начале 90-х гг. полиция про­давала хлеб из запасных магазинов, последних лошадей и коров и даже где-то захватывала и продавала муку, дан­ную от Красного Креста, то и там, при всей этой оргии, не слышно было, чтобы становые и урядники где-нибудь покусились на сундучки девочек-подростков», — отмечал в своих записках сенатор Н.А. Хвостов, владелец имения в Орловской губернии^[364].

Революционная эпоха опрокинула многие привыч­ные представления. Крестьянин С. Булгаков в письме от апреля 1919 г. на имя секретаря ВЦИК Аванесова, характеризуя действия комбеда в Абакумовской волости

Тамбовского уезда, сообщал: «Отбирали под видом спе­куляции вещи, ничего общего с таковыми не имеющие: у невест-девушек скатерти и кроеные платья, как прида- ное»^[365]. Ломка традиционных устоев стала причиной «раз­рухи в головах» отдельной части жителей русского села.

Волостные суды, руководствуясь нормами обычного права, стояли на защите женской собственности. В каче­стве примера приведу запись из книги решений Ильин­ского волостного суда Орловской губернии: «1896 г. апре­ля 5 Ильинский волостной суд в составе председателя Алексея Волосатова, судей: Карпа Котлярова, Дмитрия Афонина и Петра Гусева разбирал уголовное дело по жа­лобе крестьянина села Ильинского Савелия Мишакина на невестку свою Дарью Мишакину об уводе самоуправ­но овцы, стоящей 5 руб., и уноса иконы, стоящей 3 руб. Просил взыскать с ответчицы за икону 3 руб. и 3 руб. за прокорм овцы в одну зиму. Ответчица объяснила, что проработала все лето у свекра, а осенью прошлого года он выгнал ее со двора, не давший никакого пропитания. Она взяла свою приданку (овцу) и благословение (ико­ну). Суд предложил примирение, но стороны отказались. Постановил: истцу в иске отказать, т.к. Дарья Мишакина взяла овцу и икону не Савелия Мишакина, а как свою собственность»^[366]. Волостной суд практически всегда удовлетворял иски о возврате приданого жен после их смерти родителям, что подтверждает особый правовой статус привнесенного имущества^[367].

Согласно деревенской традиции снохе разрешалось иметь отдельное имущество. Оно могло состоять из ско­тины, двух-трех овец или телка, а также денег, собранных на свадьбе^[368]. Это приданое не только обеспечивало ее не­обходимой одеждой, но и выступало источником хоть и

небольшого, но дохода. Средства, полученные от продажи шерсти с овцы и приплода, шли на ее личные нужды. В некоторых местах, например в селе Осиновый Гай Кир­сановского уезда Тамбовской губернии, многие жены име­ли даже свою недвижимую собственность — землю, от 3-х до 18-ти десятин, и самолично расходовали получаемый с нее доход^[369]. По крестьянскому обычаю снохам отводили полоску для посева льна, конопли или выделяли пай из семейного запаса шерсти, конопляного волокна. Из этих материалов они изготавливали себе, мужу и детям оде- жду^[370]. Часть произведенного сукна могла быть продана. Домохозяин не имел права посягать на «бабьи заработ­ки», т.е. средства, полученные от продажи грибов, ягод, яиц^[371]. В деревне говорили: «У баб наших своя коммер­ция: первое — от коров: кроме того, что на стол подать, — остальное в их пользу, второе — ото льна: лен в их поль- зу»^[372]. Заработок от поденной работы, произведенной в нерабочее время с согласия главы крестьянского дво­ра, также оставался в распоряжении женщины. Сноха должна была самостоятельно удовлетворять все свои потребности и нужды своих детей. По существовавшей в русской деревне традиции из общесемейных средств на сноху, кроме питания и снабжения ее верхней одеждой, не тратилось ни копейки. Все остальное она должна была приобретать сама^[373]. Приданое, а также все нажитое женщиной в браке при семейном разделе не делилось^[374]. По обычному праву приданое, являясь отдельной соб­ственностью женщины, после смерти переходило ее на­следникам.

Имущественные споры если и возникали в крестьян­ской семье, то после смерти одного из супругов. Спор о праве собственности на имущество мужа или жены раз­решался волостным судом следующим порядком: в слу­чае смерти жены все ее девичье приданое возвращалось в пользу ее родителей, а что приобретено на деньги ро­дителей жениха и на выданную кладку, как то: одежда и обувь — возвращалось в пользу родителей жениха, так как могло быть использовано в качестве кладки для вто­рой жены при повторной женитьбе. В случае же смерти мужа, кроме платья мужа, от жены ничего не отбиралось, потому что купленное на деньги мужа имущество состав­ляло плату «за потерю девичьей чести»^[375].

Рассмотренные нами нормы законодательства и обыч­ного права говорят о том, что юридически имуществен­ные интересы крестьянки были защищены и законом, и традицией. Административные и судебные дела, каса­ющиеся имущественных споров, позволяют увидеть, что сельская женщина была готова решительно отстаивать собственные интересы в этой сфере. Развитие института малой семьи в конце XIX в., рост грамотности и инфор­мированности, повышение культурного уровня благодаря школе и развитию женского отходничества — все это по­вышало правовое самосознание крестьянки, укрепляло ее позиции в деле отстаивания своих интересов и законных прав. Тем не менее при конфликте интересов в решении конкретной проблемы многое зависело от личности жен­щины, ее смелости, упорства и настойчивости^[376].

Особые имущественные отношения внутри семьи при­водили к специфическим отношениям между родителями и детьми. Согласно народным воззрениям и православ­ным нормам родители должны были кормить и воспи­тывать своих детей. Родители были обязаны содержать

детей до совершеннолетия, если они не делали это до­бровольно, то их принуждали через суд^[377]. Известный правовед И. Оршанский в своем исследовании приводил решения волостных судов, по которым определялось со­держание детям от отца^[378]. По крестьянским воззрениям, если отец не заботился о своем ребенке, то он терял права на его личность, и поэтому должен был вознаграждать его за труд как наемного работника. Бедные родители иногда отдавали своих детей в приемыши и с этим утрачивали права на них. Имущественные отношения между родите­лями и детьми прекращались, когда дети выделялись из семьи. Напротив, вхождение в крестьянскую семью но­вого члена влекло за собой возникновение обязательных отношений. В ряде мест отмечено составление договоров тестя с зятем-приемышем.

По народной традиции и правовому обычаю русского села дети должны были содержать своих немощных роди­телей. «Дети обязаны родителей во всем слушать, покоить и кормить во время болезни и старости», — сообщал об обычаях местных крестьян житель Орловской губернии в конце XIX в.^[379]. Наступало время детям отдавать «долги» своим родителям. «Богатство» в детях воплощало гарантию обеспеченной старости. Стариков-родителей сыновья поо­чередно брали к себе на жительство, а если те оставались доживать свой век с одним из них, то другие должны были обеспечить их всем необходимым. Это был неписаный за­кон русской деревни, и если он нарушался, то обращения в волостной суд, как правило, удовлетворялись, и истцам на­значалось денежное и материальное содержание. Так, Ниже- слободский волостной суд своим решением за 1896 г. обязал сына выдавать отцу по 10 руб. в год и по одной паре сапог^[380].

По наблюдению корреспондента тенишевской программы С.В. Корвин-Круковского из Васильсурского уезда Ниже­городской губернии (1899 г.): «К волостному суду обык­новенно обращаются родители с жалобами на детей, когда последние отказывают в даче содержания, в помощи при дряхлости, болезни и неспособности к работе. Размер содер­жания, которое во всех этих случаях волостной суд обязывает давать родителям, определяется обычно по степени состоя­тельности, получаемым доходам, жалованию и т.п. и коле­блется в большинстве случаев между 3—6 руб. в месяц»^[381]. Такой подход распространялся и на деда и бабку, если они проживали совместно со своими внуками. Тем же судом в 1884 г. по делу об изгнании бабушки невесткой было ре­шено: водворить бабушку и обязать подпиской невестку с мужем (внуком) «держать, поить и кормить до смерти, не обижая, благопристойно и давать ей стричь с одной овцы шерсть в свою пользу»^[382].

Следует отметить, что обязанность сыновей по содер­жанию престарелых родителей основывалась не столько на нравственном, сколько на имущественном характере семейных отношений. Сыновья, ничего не получившие при разделе, как правило, не участвовали в содержании родителей. То, что обязанность пропитания родителей вытекала из наделения сына имуществом, следует из до­говора, составленного отцом и сыном и зарегистрирован­ного в книге Кушевского волостного правления за 1908 г. По условию договора, отец передал сыну, вследствие его отхода, пахотный и сенокосный надел, право совместного пользования овином, гумном, баней. Кроме этого сын ни­чего не получал, а также отказывался от всякого участия в пользовании домом и другими постройками и имуще­ством, а «вследствие сего не обязан давать отцу или мате­ри никаких средств на их существование»^[383].