Ф. Д’Ипполито О СВОЕВРЕМЕННОСТИ ПЕРЕВОДА ДИГЕСТ С ТОЧКИ ЗРЕНИЯ КУЛЬТУРЫ

1. Я вовсе не выступаю против перевода Дигест. Мое признание должно сразу рассеять любые сомнения, если они пришли кому-то в го­лову. Я ставлю иную задачу. Она заключается в том, чтобы уяснить, по каким соображениям интеллигенция многих европейских стран (и не только европейских) берется за это большое дело.

Ответы могут быть самыми разными, но не все меня интересуют, точ­нее, не все представляются мне убедительными. Скажу еще более опреде­ленно: я хочу понять внутреннюю побудительную причину для столь не­сомненно сложного, трудного, дорогостоящего предприятия, которое по­требовало в течение длительного времени объемных затрат труда от уче­ных-исполнителей. Ради такой работы пришлось идти на жертвы, так как исполнители были вынуждены отложить на время свои собственные ис­следования, отказавшись, пусть не полностью, от личного участия в разви­тии науки о римском праве. Этого достаточно, чтобы понять, насколько сильной должна быть теоретическая мотивация для того, кто приступал к делу. Отсюда становится очевидной связь проблемы перевода и главной мотивации его осуществления. Но прежде всего нужно уяснить, что вопрос о переводе не исчерпывается его техническими трудностями, а требует оценки той научной позиции, какую занимают переводчики по отношению к Дигестам, ибо перед ними лежит памятник, представляющий, без сомне­ния, главное наследие юридической культуры Древнего мира.

Если бы я собирался пуститься в теоретические рассуждения о про­блеме перевода, то мне следовало бы начать издалека. И самым показа­тельным исходным моментом для таких рассуждений мне послужила бы история перевода Библии ев. Иеронимом, Вульгаты, о которой высказал­ся в sermo vulgaris схоластик Элий Донат, хотя в молодости он резко кри­тиковал Вульгату.

го на латинский одного из писем Епифания Иероним представил трактат с изложением теории так называемого свободного перевода. Между про­чим он ссылается на отрывок из Цицерона, который в работе De optimo genere oratorum повествует о переводе двух направленных одна против другой речей аттических ораторов, Эсхина и Демосфена, и заявляет: пес converti in interpres sed ut orator... И далее: поп verbum pro verbo necesse habui reddere, sed genus omne verborum vimque servavi¹. Однако в случае со Священным Писанием Иероним защищает буквализм, частенько при­бегая ad Hebraicam veritatem, хотя при этой защите сама истина часто и охотно приносится в жертву ради передачи священного текста на языке переводчика. Он говорит также: «Я, действительно, не только допускаю, но и осознанно утверждаю, что при переводе греческих текстов, кроме Священного Писания, где даже порядок слов имеет тайное значение, я не передаю слово словом, но смысл смыслом». И если А. Руиц был прав, когда сравнивал Дигесты с Библией, то эти слова Иеронима должны бы­ли бы заставить задуматься любого переводчика Дигест.

Уже со времен Цицерона и Иеронима теория сложности вопроса о проблемах перевода легла в основу европейской культуры. Увлекатель­но было бы проследить эту тему в рассуждениях Леопарди, в теориях Джентиле или Кроче в Италии, у Мадам де Сталь во Франции или у Рудольфа Панвитца в Германии. Однако я остановлюсь только на эссе Вальтера Беньямина, написанном в первое двадцатилетие теперь уже прошедшего века и озаглавленном в итальянском переводе «Задача пере­водчика» (II compito del traduttore). Я привожу из него коротенький отры­вок, который послужит мне руководством в моих рассуждениях.

Итак, Беньямин говорит: «Перевод - это форма. Чтобы восприни­мать его в качестве таковой, нужно обратиться к оригиналу, ибо закон перевода заключен либо в нем самом, либо в его переводимости». И до­бавляет: «...если характер произведения позволяет выполнить перевод, тогда... требуется его выполнение». Исходя из этого рассуждения, я ду­маю, что переводчики Дигест как раз и полагали, что это произведение требует, чтобы его перевели.

2. Но в каком ракурсе? Идет ли речь об оживлении «классики», как это происходит с переводом литературных, научных, философских тру­дов греческой или римской античности? В этом случае предпринимаемая культурная операция имеет благородную цель сделать доступным значи­тельное, важнейшее литературное наследие ради повышения уровня об­разования людей, как это, впрочем, происходит и с переводами мировой литературы. С такой точки зрения Дигесты так же требуют перевода, как и прочие великие древние творения. Но в таком случае менталитет пере-

«Переводи не как переводчик, но как оратор... ведь следует не переводить слово в слово, но сохранять общее содержание и силу слов» (примеч. ред).

водчика Дигест совпадает с позицией любого переводчика, которую тот вполне осознанно занимает по отношению к тексту древности или к ино­му времени. А это заставляет переводчика, держа древний текст перед собой, осознавать разделяющую их дистанцию. Так начинается путеше­ствие переводчика. Скажем лучше словами Ортеги-и-Гасета: «Перевод - это путь к произведению». В этом путешествии ты покидаешь свое язы­ковое и идейное время ради того, чтобы оказаться в древности.

Рассмотрю другую возможность, когда не Дигесты требуют своего перевода, а наоборот, когда такая потребность возникает из запроса со­временности, иными словами, если мы считаем, что это произведение работает, скажем так, и для нашего времени, и - как знать? - даже для нашего будущего. Эта научная позиция, именуемая в современных дис­куссиях неопандектизмом, ориентируется на доктринальное ядро рома­нистики, выделяя те древние институты, которые считаются существую­щими до сих пор, или те, которые могут быть воспроизведены в совре­менном праве.

3. Конечно, в небольшой статье невозможно развернуть дискуссию, которая не только требует привлечения обширной существующей литера­туры, но и рискует оказаться бесплодной в порочном круге декларативной аргументации. Тем не менее нам следует учитывать различия в «теорети­ческих» подходах, которые мы описали, так как именно они определяют работу переводчика. Для того чтобы показать, как это скажется в практи­ческом плане, упростим задачу и будем рассматривать всего два «типа» переводчиков, имеющих разную мотивацию. Один, которого с этого мо­мента я буду называть доктором Джекиллом², будет переводить, признавая, что ценность древней культуры проистекает из ее непреходящей актуаль­ности; другой, которого я буду называть мистером Хайдом, напротив, при­держивается идеи, что именно неизменный характер придает значимость древней культуре. В результате такого противопоставления их позиции не будут совместимы в процессе практического перевода. Я предполагаю, таким образом, что при сравнении эти два перевода окажутся различными. Не торопитесь делать выводы. Я не считаю, что один перевод будет лучше другого. Но различие будет состоять в том, что первый будет демонстри­ровать языковую удаленность при удаленности понятий, а второй, напро-

Доктор Джекилл и мистер Хайд - персонаж-двойник из известной повести Р.Л. Стивенсо­на {примеч. пер.).

тив, оживит древний язык в современном духе, так как он должен будет продемонстрировать неизменность понятия. Кто же из них в итоге окажет­ся «предателем»?’

Чтобы ответить на этот вопрос, вернусь к замечанию Савиньи.

Спустя более ста лет после Савиньи изложенная им антиномия полу­чит благодаря Шульцу еще более четкую формулировку. В Classical Roman Law Шульц пишет: «Классическое частное право представляет собой од­нородную, оригинальную, единую систему, которую можно оценить со­гласно категориям, принятым в папдектистике». Но позднее, уже в History, он уточнил, что классический юрист даже в литературном изложении Ди­гест оперирует с прецедентным правом, при этом «не делается никаких попыток подвести прецеденты под общие принципы». Когда же подобное происходит, то his heart is evidently not in the work. Как разрешается проти­воречие? He разрешается вообще. Снова цитирую Шульца: «Современные учебники и монографии опускают изложение идеи о такой forma mentis классических юристов по той простой причине, что любая современная работа по римскому праву делает именно то, чего нарочито избегали клас­сические юристы: современная работа сводит их прецедентное право к абстрактным принципам. Да и не может поступать иначе, ибо тогда она сведется к простому повторению прецедентов из текстов». Но в отличие от Савиньи Шульц держал в руках «Палингенезис» Отто Ленела.

Эта страница из History, написанной в 1946 г., имеет значение моде­ли.

Автор ссылается на игру очень похожих слов в итальянской поговорке «Traduttore - tradi­tore» («Переводчик - это предатель»), - Примеч. пер.

Я полагаю, что одно из важнейших открытий в процессе наших ис­следований состоит в том, чтобы рассматривать римское право как ius controversum. На мой взгляд, это интуитивно почувствовал уже Потье. Ци­тирую из итальянского перевода: «А потому следует, чтобы мы признали, что в Дигестах присутствуют настоящие антиномии и взаимоисключаю­щие мнения, которые имеют одинаковую силу закона». Старый пандектист разрывался между различными мнениями Африкана vel contra D. 17.1.34 viDe rebus creditis Ульпиана в D. 12.1.11-12. Или между мнениями Нера- ция и Павла, высказанными в D. 12.1.26.7, противоречившими мнению Африкана в D. 47.2.61.5 de furtis. Он терзался сомнениями, видя, что Юли­ан в D. 15.1.27.3 de peculio противоречил Прокулу в D. 15.1.47.3. Примерам не было конца, и добрый безутешный Потье был вынужден допустить: «Кроме того, следует признать, что в законах наличествуют разные реше­ния по одному и тому же поводу; и хотя их число не лишает ясности все изучение права, как утверждают некоторые, однако иногда случается, что в работе над Дигестами без приложения значительных усилий и без долгих обсуждений не представляется возможным однозначно решить какой-либо правовой вопрос». Он заметил также, что Трибониан и его товарищи из-за спешки, с которой они выполняли свою работу, недопустимым образом оставляли следы древнего права, которое уже вышло из употребления. В результате современному исследователю приходилось отделять старое от нового, поэтому Потье восклицал: «С каким трудом!» Он вспоминал слова Гравины, который писал о Юстиниане: «В силу того что в его време­на каждый знал старинные законы и обычаи, он, мало заботясь о будущих эпохах, лишил их такого знания. И таким образом, отрубая голову и отсе­кая разные части права, он оставил потомкам части, я бы сказал так, по­врежденного трупа». Мрачная метафора Гравины позднее повторится у Витторио Шалойя, не могу сказать, насколько осознанно. Для Шалойи римское право - мертвое право, которым можно заниматься, как настоя­щими анатомическими исследованиями: «Подобно тому как опыты на тру­пах являются главным условием для прогресса естественных наук, так для юридической науки необходимо изучать анатомию мертвого права».

Но вернемся к ius controversum. Не впервые я привлекаю глубокую работу Андреаса Шварца, доклад о которой он сделал на конгрессе в Веро­не в 1948 г. и которую опубликовал в 1951 г. в сборнике о праве юриспру­денции как ius controversum, посвященном Шульцу. В 1952 г. появляется замечательная работа Кункеля о происхождении и социальном положении римских юристов. Я рассматриваю эти два сочинения как наиболее крити­ческие из тех, что History получила в Европе, но и одновременно как две работы, которые лучше прочих указали пути изучения римской юрис­пруденции. Дитер Норр замечательно синтезировал исследования Швар­ца, определив ius controversum как в одно и то же время uberstabel и instabel, что характеризует римскую юридическую систему как откры­

тую систему. Для примера, книги Ульпиана ad Sabinum несомненно яв­ляются наиболее полным изложением ius controversum эпохи Северов. И справедливо утверждать, что ius controversum является коннотацией римского правопорядка в период до принятия закона о цитировании, ко­торый был отменен, пусть лишь формально, только Юстинианом.

Вот мы и пришли к точке, которую я считаю поворотной. Мы ви­дим, что оба наших друга переводчика заняты работой вроде бы над од­ним и тем же материалом, над одним и тем же предметом. Но это лишь видимость. Тот, что взялся за Дигесты с намерением перевести древнее сочинение, лишенное для него непреходящего значения, настроится на перевод в духе выявления различных литературных жанров, в духе тво­рения одного автора, иногда незаконченного, он будет следить за языком автора, который может изменяться от одного литературного жанра к дру­гому. Он будет знать, что термины, которые внешне как будто имеют одинаковое значение вчера и сегодня, на самом деле скрывают весьма различный смысл. Кроме того, от социальной принадлежности юристов зависит их литературный язык. Напомним предупреждение Отто Ленеля, который в своей полемике против избыточного интерполирования писал: «Как можно верить, что десятки писателей-юристов, вышедших из самых разных областей Империи и живших в разные века, использовали по молчаливому согласию и без явной причины одни и те же обороты речи и один и то же способ выражения?»

И напротив, тот переводчик, который занял иную позицию, призна­вая непреходящую действенность текста, по необходимости будет вы­полнять перевод, в котором концептуальное содержание ведет к унифи­кации древнего сочинения, с риском отказа от передачи его мозаичного характера. У него будет право и мужество поступать таким образом, сле­дует отдать ему воинские почести. Тем не менее его перевод будет отли­чаться от первого, и я предсказываю, что и сам переведенный текст Ди­гест будет отличаться от текста, созданного его коллегой. Однако ему тоже стоит вспомнить наставление Тибо, что римские юристы работали не для того, чтобы ответить на вопросы немецких граждан, а я добавлю: и не для граждан Европы.

Подхожу к заключению. Перевод Дигест несомненно отвечает на за­просы культуры европейской юридической науки. Но чтобы он сыграл свою роль, по моему убеждению, нужно помнить тот факт, что мы имеем дело с сочинением, которое всегда разбиралось на части в современных исследо­ваниях римской юриспруденции. Вот это нужно учитывать. Сами тексты Дигест, которые различались по типу литературного жанра, по исторической эпохе, по языку того или иного римского юриста теми же исследователями, которые сегодня берутся за перевод Дигест, могут превратить переводчика в доктора Джекилла или мистера Хайда. А вот если держать «Палингенезис» О. Ленеля рядом с Дигестами, то можно избежать подобного риска.