Сакрализация уголовного закона, институтов преступления и наказания
Как известно, «все древние системы писаного права имели религиозную основу»[1162], и все теологические правовые учения исходят из идеи творения права Богом и противопоставляют созидательную силу права и порядка разрушительному действию хаоса и различных сил зла.
Иудейская и основанная на ней христианская правовая доктрина также исходят из убеждения, что Бог - главный Автор всех описываемых в Пятикнижии древних, в том числе и уголовных, законов, получивших обобщенное название Моисеева законодательства по имени проводника этих норм в народную среду. Соответственно, поскольку всесовершенен, всеправеден и пресвят Бог, постольку и постановленные Им законы, включая суровые запреты уголовно-правового характера, не могли не обрести тени святости своего Законодателя. В результате исходящие от Бога и санкционированные Им нормы о преступлениях и наказаниях, составляющие основной массив положений патриархального, синайского и постсинайского права Израиля, обобщенного и подытоженного в книге Второзаконие, вследствие присущей им божественной природы освящаются именно как результаты творения свойствами своего Творца-Законодателя. И, как следствие, сверх присущего любому древнему или современному уголовному закону утилитарного назначения в виде защиты наиболее важных социальных ценностей от преступных посягательств положения Девтерономического уголовного кодекса обретают большое сакральное значение, в силу которого становятся органичной и неотделимой составляющей цельной религиозно-правовой системыИзраиля как священного богоизбранного народа. Собственно, «Пятикнижие можно рассматривать как памятник древнееврейского права в той мере, в какой право инкорпорировано в религиозную систему иудеев»1, а юридическое своеобразие Торы, прежде всего, в том и состоит, что «она уникальна как единственный в своем роде пример теократического по своему характеру законодательства»[1163] [1164]. Святость ветхозаветных уголовно-правовых норм если не подчеркивается, то подразумевается в каждой из книг Моисеева Пятикнижия. Однако последняя книга, Второзаконие, на наш взгляд, выделяется среди остальных повышенным вниманием к идее богоустановленности права вообще и институтов преступления и наказания в частности. В девтерономической редакции Моисеева уголовного законодательства чуть ли не каждая норма подчеркнуто объявляется божественной и сопровождается угрозами наказания, назначаемого по приговору не только земного суда, но и сверх того - Всевышнего Судьи. Многие общественно опасные деяния, которые в силу их скрытого, тайного характера могут оказаться вне поля зрения еврейских институтов судебной власти, вообще отнесены Девтерономическим кодексом к юрисдикции суда Божия. Последнее обстоятельство указывает, что и утаенные действия и помыслы, если они носят преступный характер, безнаказанными не останутся. Как указал еп. Филарет, ссылаясь на слова св. Иустина Философа, «люди стараются скрыть свои преступления не из страха наказаний и человеческих законов, а зная, что от людей можно укрыться», тогда как «если же человек почитает Закон Божий, то он знает, что от Божественного Законодателя ничто не скрыто, и тогда человеческая совесть выступает лучшим гарантом социального мира и правопорядка»[1165]. Необходимость укрепления сакральной природы и усиления сакральной функции уголовного права во Второзаконии могла быть вызвана историческими обстоятельствами его появления. Представляется, что Моисей, осознавал, что после его смерти действенность закона не сможет больше опираться на присущую ему харизматичность и силу вождя, политический и религиозный авторитет как избранного Богом пророка и единоличного народного лидера, и поэтому сознательно дополнил содержание синайских и других уголовно-правовых норм более эффектным религиозно-нравственным обоснованием, стремясь обеспечить сохранность и действенность данных норм в будущем через силу и глубину религиозной веры, через внутреннюю убежденность поступать требуемым образом, через чувственное принятие суровых запретов и наказаний и интуитивное поклонение праву как слову Бога1. Для большей убедительности обратимся к отдельным свидетельствам сакрализации уголовно-правовых норм, в большом количестве встречающимся во Второзаконии. Так на святость права, его не только богоустановленный, но и богослужебный характер указывает то обстоятельство, что Моисей, получив его когда-то от Бога, потом перед смертью в своем политико-правовом завещании наделил полномочиями хранителей закона и учителей закону левитов, т. е. касту священников, которые одновременно были объявлены и судьями, т. е. толкователями и примени- телями закона - «Ибо они, левиты, слова Твои хранят, и завет Твой соблюдают, учат законам Твоим Иакова и заповедям Твоим Израиля» (Втор. 33, 9-10). При этом во Второзаконии многократно и настойчиво утверждается религиозно-правовая идея о том, что любовь к Богу проявляется, демонстрируется, доказывается соблюдением и практическим претворением в повседневную жизнь законов Божиих. Поэтому закон, воспринимаемый и трактуемый через любовь, должен быть записан на сердце и в душе каждого иудея: «В день сей Господь, Бог твой, за- вещавает тебе исполнять постановления сии и законы: соблюдай и исполняй их от всего сердца твоего и от всей души твоей» (Втор. 26, 16). Тем самым Моисей требует от сынов Израилевых не просто разумного уважения по отношению к закону, а поклонения ему, основанного на особой религиозно-чувственной любви, т. Частое объединение во Второзаконии любви к Богу с исполнением законов указывает на прямую зависимость между религиозностью личности и правомерностью ее образа жизни, переходящей в состояние праведности или священной законности. По смыслу Девтерономического кодекса любовь к Богу выступает главным условием правомерности поведения, ибо тот, кто «всем сердцем твоим и всей душею твоею» (Втор. 30, 10) любит Бога, тот искренне следует Его заповедям и не совершает преступлений. Соответственно, исполнение законов вообще и воздержание от преступлений в частности одновременно служат и проявлением воплотившейся праведности, и свидетельством деятельной любви к Богу: «Итак люби Господа, Бога твоего, и соблюдай, что повелено Им соблюдать, и постановления Его, и законы Его, и заповеди Его во все дни» (Втор. При этом любовь к Богу и закону не только опирается на силу веры, но и требует вытекающей из нее верности, к которой Моисей также многократно призывает иудеев, объявив измену Г осподу или богоотступничество во всех формах, рассмотренных выше, страшным преступлением. Не случайно в Девтерономическом уголовном кодексе так много внимания уделяется описанию супружеских измен и всяких прелюбодеяний. Думается, что помимо прагматической функции правовой охраны семейных и нравственных ценностей, данные нормы служили еще и всем понятной упрощенной до житейского или обыденного уровня проекцией преступности нарушения заповедей о любви и верности Богу. Не случайно в более поздние времена к религиозным преступлениям примкнули «преступления против половой нравственности, ревнивую заботу о которой взяла на себя церковь»[1171] [1172]. И как отдельный человек по Моисееву уголовному закону обычно наказывался за преступное прелюбодеяние смертью через побивание камнями, так и всему еврейскому народу грозит погибель за преступную нелюбовь к Богу: «Итак знай, что Господь, Бог твой, есть Бог, Бог верный, Который хранит завет Свой и милость к любящим Его и сохраняющим заповеди Его до тысячи родов, и воздает ненавидящим Его в лице их, погубляя их; Он не замедлит, ненавидящему Его самому лично воздаст» (Втор. 7, 9 10) . Только любящий Бога, верный Ему и почитающий законы Божии Израиль может рассчитывать на ответную любовь и верность со стороны Господа: «Господь обещал тебе ныне, что ты будешь собственным Его народом, как Он говорил тебе, если ты будешь хранить все заповеди Его, и что Он поставит тебя выше всех народов, которых Он сотворил, в чести, славе и великолепии, что ты будешь святым народом у Господа, Бога твоего» (Втор. Возвращаясь к тезису о признании любви к Богу необходимым условием правомерности всякого человеческого поступка, необходимо отметить, что противоположное отношение к Богу само по себе признается самым страшным преступлением, ибо является нарушением первой из заповедей Декалога, на фоне которого все остальные преступления предстают в учении Пятикнижия о преступлении и наказании продолжениями, следствиями и подтверждениями отсутствия любви к Богу. В свете сказанного разные варианты уголовно-правовых норм, запрещающих те или иные общественно опасные деяния, - это своего рода лишь юридические частности по отношении к главной норме Моисеева уголовного закона, запрещающей нелюбовь к Богу, сквозь призму которой должен читаться всякий библейский уголовно-правовой запрет. Таким образом, свод уголовных законов Пятикнижия взял под свою охрану всякое богоугодное благо, охватываемое любовью Бога к человеку, любовью человека к Богу, любовью человека к человеку, и запретил с помощью суровых санкций различные проявления нелюбви к Богу и к ближнему своему, объявив их преступлениями и охраняя тем самым от разрушения, укрепляя невидимые сакральные связи между Богом и людьми. Образно уголовный закон Моисея может быть сравним со священным, но грозным оружием, которым от врагов охраняются мир и любовь в отношениях между Богом и людьми, подобно тому, как «пламенный меч обращающийся» (Быт. 3, 24) в руках Херувима охраняет путь к древу жизни после преступного грехопадения Адама и Евы. О сакральном характере второзаконческой редакции Моисеева уголовного права свидетельствуют и содержание отдельных его норм, и ряд свойств Девтеро- номического кодекса, относящихся к его юридической форме: - во-первых, письменный текст закона, собственноручно составленный пророком Моисеем, объявляется им святыней Израиля и по его повелению помещается на вечное хранение рядом со священными каменными скрижалями с заповедями Господними «одесную ковчега завета Господа» (Втор. 31, 26), т. е. в самом святом, самом почитаемом месте скинии - месте присутствия Бога в среде Израиля1. Как заметил В. И. Лафитский, «и не было в Храме других святынь», кроме как скрижалей и свитка закона, и никогда «такого поклонения праву история больше не знала»[1174] [1175]. Этот уникальный период священной истории получил в богословии наименование «но- мократии» - «господства закона»[1176]. Признание закона святыней, включение его в текст Священного Писания позволяют правоведам говорить о Пятикнижии Моисея как об истории «обретения, расцвета и забвения права»[1177] и утверждать, что «никакие позднейшие опыты, и в особенности попытки средствами государственной идеологии установить так называемый культ закона, не могут сравниться с библейской апологией закона, которая есть выражение величия Бога»[1178]; - во-вторых, закон подобно молитвам регулярно в обязательном порядке должен зачитываться вслух при большом стечении народа в месте поклонения Богу по великим религиозным праздникам, а именно каждый раз «по прошествии семи лет, в год отпущения, в праздник кущей» (Втор. 31, 10); - в-третьих, Моисей завещал по завоевании Земли Обетованной провести особое священнодействие - торжественную религиозную церемонию, в ходе которой должно было состояться всенародное проклятие особо опасных преступлений во свидетельство официального утверждения и закрепления закона на новой территории нового государства и в подтверждение верности Богу и закону. Согласно замыслу Моисея сначала Израиль должен был стать на двух горах - по шесть колен на каждой: «Сии должны стать на горе Гаризим, чтобы благословлять народ, когда перейдете Иордан: Симеон, Левий, Иуда, Иссахар, Иосиф и Вениамин. А сии должны стать на горе Гевал, чтобы произносить проклятие: Рувим, Гад, Асир, За- вулон, Дан и Неффалим» (Втор. 27, 12-13), затем «Левиты возгласят и скажут всем израильтянам громким голосом» (Втор. 27, 14) двенадцать проклятий преступлений, а в ответ на каждое из них «Весь народ возгласит и скажет: "аминь"» (Втор. 27, 15), т. е. «да будет так», «истинно». Ритуальные проклятия вместе с предшествующей им клятвой на верность закону стали «настоящей литургической церемонией посвящения, имевшей глубокое сакральное и символическое значение»1, переходящее на объявленные в ходе ее отправления уголовно-правовые запреты на совершение преступлений. Весь «этот обряд был указан для внушения ревности к закону Божию»[1179] [1180], а его фактическое исполнение состоялось после смерти Моисея при его приемнике Иисусе Навине (Иис. Н. 8, 33-35), когда были оглашены следующие сакральные проклятия преступлений, «изложенных в литургическом контексте»[1181]: 1) «Проклят, кто сделает изваянный или литый кумир, мерзость пред Господом, произведение рук художника, и поставит его в тайном месте!» (Втор. 27, 15); 2) «Проклят злословящий отца своего или матерь свою!» (Втор. 27, 16); 3) «Проклят нарушающий межи ближнего своего!» (Втор. 27, 17); 4) «Проклят, кто слепого сбивает с пути!» (Втор. 27, 18); 5) «Проклят, кто превратно судит пришельца, сироту и вдову!» (Втор. 27, 19); 6) «Проклят, кто ляжет с женою отца своего, ибо он открыл край одежды отца своего!» (Втор. 27, 20); 7) «Проклят, кто ляжет с каким-либо скотом!» (Втор. 27, 21); 8) «Проклят, кто ляжет с сестрою своею, с дочерью отца своего, или дочерью матери своей!» (Втор. 27, 22); 9) «Проклят, кто ляжет с тещею своею!» (Втор. 27, 23); 10) «Проклят, кто тайно убивает ближнего своего!» (Втор. 27, 24); 11) «Проклят, кто берет подкуп, чтоб убить душу и пролить кровь невинную!» (Втор. 27, 25); 12) «Проклят, кто не исполнит слов закона сего и не будет поступать по ним!» (Втор. 27, 26). Последнее проклятие своим универсальным содержанием освящает практически любой уголовно-правовой запрет и сопровождающее его наказание. Сакральное назначение наказания, по-видимому, состояло в том, что искренне приняв его, выдержав и раскаявшись, виновный в преступлении получал возможность восстановить свое допреступное состояние отношений с Богом, когда он вновь мог бы доказывать свою любовь Богу через последующее соблюдение закона. Таким образом, наказание, за исключением смертной казни, призвано было не только выполнять функцию восстановления справедливости (в социальной системе «личность - общество»), но и служить средством очищения преступника-грешника для его возвращения к Богу (в системе отношений «личность - Бог»), оно посылается «для очищения и исправления человека, для его восстановления в любви»1. Тем самым во Второзаконии ясно «выражена идея о том, что искреннее раскаяние и соблюдение закона дают возможность вернуть благословения Божии»[1182] [1183]. Соответственно, смертная казнь в силу ее радикальности своим наличием во многих нормах Девте- рономического уголовного кодекса указывает на конкретные виды преступных деяний, после совершения которых восстановление нормальных отношений преступника с Богом и обществом в те ветхозаветные времена мыслилось невозможным и недопустимым. Ибо «Господь предлагает Израилю (и каждому человеку земли) "жизнь и добро, смерть и зло" - исполнение Закона ведет к благословению и благоденствию, а отклонение от него - к проклятию и гибели»[1184]. Соответственно, уголовный закон, институты преступления и наказания обрели во Второзаконии функцию обеспечения внутренней святости Израиля, ее защиты от множества внутренних и внешних угроз, что под силу только действительно священному праву, ибо такая сила заложена в нем, как утверждает Библия, Самим Источником святости, правды и справедливости, Законотворцем, Богом: «Вот заповеди, постановления и законы, которым повелел Господь, Бог ваш, научить вас, чтобы вы поступали так в той земле, в которую вы идете, чтоб овладеть ею; дабы ты боялся Господа, Бога твоего, и все постановления Его и заповеди Его, которые заповедую тебе, соблюдал ты, и сыны твои, и сыны сынов твоих во все дни жизни твоей, дабы продлились дни твои» (Втор. 6, 1-2). Святость народа - свидетельство и проявление его избранности, а «избранность неотделима от святости»[1185]. Поэтому соблюдение суровых, но священных уголовно-правовых запретов, следование закону объявлены залогом и необходимым условием сохранения богоизбранности Израиля среди всех земных народов и его процветания (Втор. 5, 32-33; 6, 3-7, 17-18; 7, 12-15 и др.). Даже тогда, когда святость Израиля «сходит на нет», его «избранность (т. е. призвание к особой миссии) остается, однако оборачивается иной стороной: начинает действовать наказание, имеющее целью возвратить отступников на путь Г ос- подень»1. Сказанное указывает на сакральный восстановительный характер института коллективной уголовной ответственности, характерного для учения Пятикнижия о преступлении и наказании, призванного даже после массового богоотступничества и других преступлений страшными бедствиями и суровыми испытаниями очистить народ от всех греховных наслоений до состояния поруганной им же святости и возвратить его в правовое поле завета с Богом[1186] [1187]. Сказанное о святости народа пересекается с воззрениями православной антропологии на святость личности, ибо «подобие Бога в человеке представляет собой, по сути дела, праведность (святость) человека»[1188]. Таким образом, любое преступление, будучи отступлением от праведности, является нарушением или разрушением человеческого богоподобия, преступлением творения против Творца, а уголовный закон выступает эффективным средством достижения и сохранения богоподобия. При этом общепризнанным в богословии является положение о том, что праведность человека, как и его грешность, преступность являются «следствием его свободного выбора»[1189]. Потому институты преступлений и наказаний выступают в роли своеобразного священного запрещающего или предупредительного знака, указующего человеку на недопустимые пути, выбор которых уведет его от искомого состояния праведности. Именно «в сакральном осуществляется предельная сублимация представлений человека о должном и сущем; на основе сакрального на интуитивном уровне человек осознает ту невидимую грань, тот с древности табуированный предел, за который ему не следует заходить»[1190]. И если какие-то люди все же выбирают тот или иной преступный путь, то их грехи «имеют свою главную причину в самих этих лицах, в их свободе, вследствие чего и заслуживают вины и наказания», вследствие чего и «Бог вменяет грехи согрешающим лицам»1, преступившим закон. Таким образом, Девтерономический кодекс сохраняет древневосточную правовую форму завета (договора), но наполняет ее различными священными атрибутами, в результате чего исполнение божественных заповедей, требований уголовных, гражданских и иных законов объявляется условием предоставления Израилю гарантий божественной поддержки, а уклонение от законов, их нарушение влечет за собой лишение такой поддержки и всяких благ, а также наступление всевозможных бедствий и другие суровые наказания. Безусловно, божественная природа и божественный авторитет даже сурового уголовного закона обеспечивали его особую силу и действенность, опирающиеся не только и не столько на страх жестокого наказания, сколько на силу веры личности, ее религиозные убеждения, трепетный страх перед Богом, нравственные установки сознания и воли индивида («весьма близко к тебе слово сие; оно в устах твоих и в сердце твоем, чтобы исполнять его» (Втор. 30, 14)), которые в совокупности служили мощнейшей религиозной и нравственной опорой Моисеева уголовного права. Потому механизм сакрализации уголовного закона, заложенный и использованный в описываемые во Второзаконии времена еврейским религиозным и политическим лидером, пережил тысячелетия, доказав свою эффективность, разительно отличаясь от либеральных правовых учений, рассматривающих уголовный закон как «необходимое зло»[1191] [1192]. Неслучайно, спустя множество столетий после формирования учения Пятикнижия о преступлении и наказании, И. Кант писал о праве как об общественной святыне, указав, что право - «это самое святое, что есть у Бога на земле»[1193]. Книга Второзаконие навсегда связала закон и право с Богом - «одесную Его огнь закона» (Втор. 33, 2), а любовь к Богу и к ближнему своему с правопослушным поведением, благодаря чему «какое-то, на самом деле, абсолютно новое измерение открывается в пятой книге Закона»[1194]: даже нормы о банальных и широко распро- страненных в любом обществе и в любую эпоху общеуголовных преступных деяниях обретают во Второзаконии возвышенное значение, ибо именно через «любовь человека к человеку... раскрывается смысл любви человека к Богу»1. Система преступлений, предусмотренных во второзаконческой редакции Моисеева уголовного права отличается тем, что вобрала в себя большее по сравнению с предшествующими книгами Ветхого Завета, количество общественно опасных деяний, новеллами которой стали новые виды посягательств на общественную безопасность и институт преступлений против государственной власти. В основе этой системы, как и в Синайском уголовном праве, лежат всемирно известные Десять заповедей, образующие идеологическую основу Девтерономиче- ского уголовного кодекса, дополняемую такими принципами, как незыблемость закона, справедливость, равенство и др., действие которых сопровождается, тем не менее, множеством исключений. Что касается девтерономической системы наказаний, то она лишь немного отличается от синайской, добавив к ней лишение власти, ограничение гражданских прав и публичное унижение как прообраз гражданской казни. При этом особое внимание во Второзаконии уделяется общепредупредительному предназначению наказания в уголовном праве: «И весь народ услышит, и убоится, и не будут впредь поступать дерзко» (Втор. 17,3). В целом уголовно-правовая составляющая Второзакония характеризуется двумя наиболее значимыми особенностями, существенно выделяющими положения Девтерономического кодекса среди норм предшествующего патриархального и синайского уголовного права: а) устремленность второзаконческой версии Моисеева уголовного права к государственной будущности Израиля в новых условиям его жизни в Земле Обетованной, на что указывает криминализация преступлений против различных институтов политической власти (монархии, армии, судов и др.); б) четко выраженная сакрализация уголовно-правовых запретов и сопровождающих их санкций, освятившая институты преступления и наказания праведностью Бога-Законодателя и придавшая им значение правовых и богослужебных средств обеспечения и восстановления святости народа и каждого израильтянина. 460