ПРОТИВОРЕЧИЛ В ЗАКОНАХ
Совершенно очевидно, что избежать непреднамеренных противоречий в законе можно только при условии кропотливой работы законодателя. Куда менее очевидно то, что трудность состоит в том, чтобы обнаружить противоречие, или в том, как определить его в абстрактных терминах.
Принято считать, что это чисто логическая проблема.
Противоречие есть нечто нарушающее закон тождества, согласно которому Л не может быть не-Л. Однако этот формальный принцип, если вообще имеет какую-либо ценность, ничего не дает, когда речь идет о противоречивых законах[56].
Возьмем ситуацию, в которой противоречие «в логическом смысле» представляется наиболее очевидным. Предположим, что в одном и том же законе обнаружены два положения: одно требует от владельца автомобиля установить новые регистрационные номера первого января, а другое объявляет преступлением выполнять любую работу в этот день. На первый взгляд, здесь вроде бы нарушен закон тождества: правовой акт не может одновременно и запрещать, и предписывать. Но можно ли усмотреть какое-то нарушение логики в том, что человека заставляют сделать что-либо, а потом наказывают за это? Относительно этой процедуры можно с уверенностью сказать, что она не имеет смысла, но, высказывая это суждение, мы молчаливо предполагаем цель — придание человеческому действию осмысленной направленности. От человека, которого постоянно наказывают за действия, выполнить которые ему было приказано, едва ли можно ожидать адекватной реакции на приказы, которые он получит в будущем. Если такое обращение с ним является частью попытки разработать систему норм для управления его поведением, то затея
обречена на провал. Однако если наша цель состоит в том, чтобы вызвать у него нервный срыв, то мы можем добиться успеха. Но ни в одном из этих случаев мы не погрешим против логики.
Один из распространенных принципов устранения видимых противоречий в законе состоит в том, чтобы посмотреть, нет ли способа примирить условия, представляющиеся противоречивыми.
Следуя этому принципу, суд мог бы прийти к идее объявить виновным в преступлении человека, который установил номера первого января, а затем освободить его от наказания ввиду того, что он работал по принуждению закона. Это решение представляется крайне вымученным, но история права знает и куда более странные процедуры. Одно время в каноническом праве существовал принцип, согласно которому любое обещание, сопровождавшееся клятвой, имело обязывающий характер, и другой принцип, по которому некоторые виды обещаний (например, данные вымогателю или ростовщику) не налагали никаких обязательств. Что было делать суду, если обещание ростовщику сопровождали клятвой? Решение состояло в том, чтобы заставить поклявшегося исполнить обязательство перед тем, кому он давал обещание, а затем немедленно заставить того вернуть только что полученное[57]. Эта курьезная процедура имела определенное символическое значение. Посредством первого принуждения к исполнению договора суд подчеркивал закон, связывающий человека клятвой, а затем аннулировал свое решение, напоминая кредитору, во что обошлась ему собственная хитрость.Предположим, что суд, столкнувшийся с «законом о первом января», не увидит смысла в том, чтобы сначала признать ответчика виновным, а затем отменить наказание; тогда можно принять одну из двух интерпретаций этого закона: 1) раздел, объявляющий преступлением работу первого января, отменяет требование об установке автомобильных номеров, и поэтому владелец автомобиля может законным образом отложить установку номеров
до второго января; или 2) что положение об автомобильных номерах отменяет запрет на работу, так что владелец автомобиля должен первого числа установить номера, и это не будет преступлением. Менее очевидное, но гораздо лучшее решение состояло бы в объединении двух этих толкований: владелец автомобиля, устанавливающий номера первого числа, не нарушает закона, и владелец автомобиля, который отложил установку номеров до второго числа, также действует в полном соответствии с законом.
Такое решение признавало бы, что основная проблема закона в том, что он ставит гражданина в тупик, и что следует позволить этому гражданину разрешить эту путаницу любым из этих двух способов, не вредя при этом себе самому.Будет нелишним рассмотреть еще один «внутренне противоречивый» правовой акт — на этот раз представленный в настоящем судебном решении. В деле United States υ. Cardiff президент компании по производству продовольствия был обвинен в преступном отказе в доступе на фабрику федеральному инспектору, который должен был определить, соответствует ли она федеральному Закону о продовольствии, лекарствах и косметике[58]. Условия, при которых инспектор может посетить фабрику, определяются в разделе 704 этого закона. Одно из этих условий состоит в том, что вначале необходимо получить разрешение владельца. Раздел 331 объявляет преступлением отказ владельца фабрики «разрешить вход или осмотр, признанные законными в разделе 704». Таким образом, получается, что закон гласит, что у инспектора есть право посетить производство, но при этом у владельца есть право не допустить его, отказав в доступе. Однако существует очень простой способ устранить это кажущееся противоречие. Следует толковать этот закон следующим образом: владелец нарушает его, если, сначала выразив согласие на визит инспектора, он после этого отказывает ему в праве на вход. В том, что это поставило бы его ответственность в зависимость от собственного добровольного акта, нет ничего необычного: человек не обязан давать обещание, но, если уж дает его, то подобным поступком он может связать себя ответственностью.
Верховный суд рассмотрел это толкование, но отказался принять его. Проблема не в том, что решению недостает логики, а в том, что оно не соответствует никакой разумной законодательной цели. Понятно, что Конгресс желал бы гарантировать право инспектора посетить предприятие, несмотря на протесты его владельца. Не было бы особого смысла, если бы законодатель ограничивал право инспектора пройти на территорию предприятия только тем невероятным случаем, когда эксцентричный владелец фабрики сперва дал разрешение, а затем захлопнул дверь перед носом инспектора.
Этот правовой акт мог бы иметь смысл, если бы требование, чтобы инспектор сперва получил разрешение, толковалось как обычный акт вежливости, касающийся назначения удобных даты и времени, хотя формулировки закона и не допускают такой интерпретации. Верховный суд счел, что столкновение двух этих положений привело к результату, слишком неоднозначному, чтобы он мог послужить предупреждением о преступном характере действия, и потому отклонил обвинение.До сих пор наше исследование касалось противоречий, возникающих в рамках одного законодательного акта. Более трудные проблемы могут возникнуть, когда правовой акт, принятый, скажем, в 1963 г., вступает в противоречие с положениями совершенно иного акта, принятого в 1953 г. Здесь решение, санкционированное общепринятой практикой, состоит в том, чтобы считать неявно отмененным любые положения более раннего правового акта, противоречащие позднейшему правовому акту, что освящено принципом lex posterior derogat priori[59] 21. Но в некоторых случаях более плодотворным способом решения проблемы могло бы стать следование принципу, который
применяется ныне, когда противоречия возникают в рамках одного правового акта: в таких случаях осуществляется взаимное согласование двух законов посредством толкования каждого из них в свете другого. Однако это решение породило бы собственные трудности. Следует твердо знать, где остановиться, поскольку суды легко могут оказаться втянутыми в опасный проект переделки всего корпуса статутного права в более последовательное целое. Перетолкование старых правовых актов в свете новых вызвала бы также запутанные проблемы, связанные с законодательством, имеющего обратную силу. Я не стану даже пытаться рассматривать здесь эти вопросы. Тем не менее мы получили достаточно намеков, чтобы извлечь один ясный урок: равнодушие законодателей к согласованности правовых актов друг с другом может иметь весьма пагубные последствия для законности, и для ликвидации этого ущерба нет никаких простых правил.
Выдвигались предложения при обсуждении проблем права и морали говорить не о «противоречивости» [contradictions], а о «несоответствиях» [incompatibilities]28, то есть о том, что некие вещи не сочетаются одна с другой или сочетаются не слишком хорошо. Здесь будет полезен иной термин, столь излюбленный в истории общего права. Это слово «несовместимый» [repugnant]. Оно подходит наилучшим образом, потому что противоречивыми мы называем законы, которые противоборствуют один с другим, но при этом один не обязательно убивает другого, как это делают противоречивые утверждения в логике. Другой хороший термин — вышедшее из употребления слово «неудобный» [inconvenient] в его изначальном смысле. Неудобным законом был тот, что был «не впору» другому закону или не был согласован с ним. (Ср. с современным французским словом conveniri то есть соглашаться или прийти к согласию.)
Из представленного выше анализа должно быть ясно, что при определении того, являются ли две нормы человеческого поведения несовместимыми [incompatible], мы
зачастую должны принимать во внимание совокупность соображений, чуждых языку самих норм. Некогда приказ «пересечь реку, не замочив ног» состоял их несовместимых частей. Эта несовместимость исчезла, с тех пор как были придуманы мосты и лодки. Если сегодня я предложу человеку подпрыгнуть так, чтобы его ноги касались земли, мой приказ будет выглядеть внутренне противоречивым, поскольку мы предполагаем, что он не может одновременно и стоять на земле, и находиться в прыжке. Разумеется, контекст, который необходимо принимать во внимание при определении проблемы несовместимости, не является исключительно и даже преимущественно технологическим. Он охватывает институциональные условия проблемы во всей их полноте: правовые, моральные, политические, экономические и социологические. Чтобы проверить это утверждение, предположим, что Закон о Новом годе, требуя установки государственных номеров на машину именно 1 января, в другом разделе устанавливает уплату акциза в размере одного доллара всяким, кто в этот день работает. Будет весьма поучительно поразмышлять, каким образом можно было бы доказать, что эти условия «несовместимы» [repugnant], и их включение в один и тот же закон было именно результатом законодательной оплошности.