Логос как единое начало закона Божия и закона уголовного

И если «Бог присутствует и является Своему народу в Слове, и только в Слове.

Производность же государственной власти и законов государства от власти Божией и Слова Божия в течение тысячелетий были библейскими аксиомами и остаются таковыми для многих миллионов людей во всем мире, принадлежащих к иудео- христиано-мусульманской цивилизации. Не случайно «одно и то же слово дин означает на иврите "закон", а на арабском - "религия"»¹.

Однако, как известно из Библии, «от Адама до Моисея слово Божие не записывалось, но передалось из уст в уста»^{[63] [64], из века в век. Поэтому «первым, естественным и бесспорно общепризнанным, средством сохранения истинного воспоминания о древнейших событиях в жизни мира и людей, равно и каждого народа в отдельности, служило устное предание, переходившее неизменным из поколения в поколение», ибо «народная память твердо хранила сказания о древних людях и событиях, к коим люди относились благоговейно, как к священным предметам религиозного почтения», несмотря на то, что для этого использовались «средства, основанные лишь на словесной только передаче хранимого народной памятью»[65]. В свою очередь, история права свидетельствует, что в Древнем мире «миф предстает самой авторитетной формой фиксации существующих социальных норм, их общезначимым упорядочением, словесно-образным и ритуальным выражением и толкованием» и «выполняет отчасти ту же роль, которую впоследствии выполняют кодифицированные законы или сборники священных текстов» [66]. И, как известно, «в теоретико-познавательном плане генезис политических и правовых учений (теорий) проходил в русле рационализации первоначальных мифических представлений»[67].}

Как следует из мифологического повествования книги Бытие, после грехопадения и изгнания из рая люди были «лишены возможности быть в непрестанном диалоге с Богом, слушании Его Слова», однако благодаря патриархам, пророкам, священнописателям Слово Божие «обрело свою букву человеческого писания»^[68] и сохранилось в Священном Писании, еврейских и христианских преданиях.

Таким образом, хронологически устное предание, сохранившее в древности Слово Божие, первично по отношению к Священному Писанию, и устный закон Божий первичен по отношению к писаному праву. При этом изначально Слово существовало и существует в виде гласа совести, которая «как источник регулирования человеческого поведения первична по отношению к Ветхому Завету, появившемуся для того, чтобы человек мог яснее различать свои грехи, поскольку вследствие "поврежденности" души человек стал искаженно воспринимать нормы, которые устанавливает совесть для регулирования его поступков»^{[69] [70].}

Так в течение многих веков сначала устное, а затем письменное слово обеспечивало условия для воплощения в жизнь закона Божия. Поэтому библейские истоки уголовного права, институтов преступления и наказания восходят к самым древним событиям священной истории Ветхого Завета - временам явления Бога- Слова в творении мира и человека, ибо Словом Божиим были «совершены небо земля» (Быт. 2, 1), и все совершенное на земле и над нею, ибо «в Нем была жизнь» и «все чрез Него начало быть» (Ин. 1, 3-4). Словом Божиим был устроен, как сообщает книга Бытие, и миропорядок вообще, и первый правопорядок в частности, предполагающий определенный уклад жизни Адама и Евы в райском саду, их статус, характер отношений с Богом, друг с другом и окружающим миром. РПЦ утверждает, что с начальных моментов бытия мира и весь период библейской истории, описываемый в Пятикнижии, существовала «единственная в истории подлинная теократия»^[71] - богоправление.

Для каждого верующего и ныне несомненен и беспрекословен авторитет Бога как Законоположника и Его воли как закона, выраженного через Слово. Это единственный бесспорно высоконравственный и в высшей степени справедливый закон. Соответственно, земные законодатели, создавая впоследствии государственные уголовные законы, «или озвучивают закон, данный Богом, или перефразируют его, разделяют и мельчат, чтобы применить к разным случаям жизни»¹, допуская порой пренебрежение законом Божиим, его искажение и злоупотребление властью.

Таким образом, христианское правоведение исходит из того, что «"протоправо" в виде нормативов поведения рождается вместе с человеком, в дальнейшем расширяет поле действия вместе с расширением человеческого общества»^{[73] [74], что уголовный и все иные законы - лишь «парафразы нравственного закона Бога, его отростки, созданные ради удобства практического применения во всех случаях жизни человека в обществе»[75]. Даже в современном мире, «уступая праву титул всеобщего средства управления в силу чрезвычайной мобильности общества и усложнения его состава», тем не менее, «религия и нравственность приобретают взамен свойство эталонного материала, который, наряду с международными юридическими стандартами, естественно-правовой доктриной, лексическим багажом этноса, служит очищающей средой для национального уголовного права, задает ему общую тональность и призывается для экспертизы наиболее значимых карательных элемен- тов»[76]. А потому правовая лексика, закрепляющая и выражающая современные представлений о преступлениях и наказаниях, должна быть достойной наследницей животворящего Слова Божия, через Которое явился прародителям закон Божий.}

Еще в глубокой древности еврейский богослов Филон Александрийский (ок 25 до н. э. - ок. 50) заметил: «Ведь тем Логосом, которым обладает величайший Водительствующий во всем мире, обладает, как видно, и человеческий ум»^[77]. Христианские богословы также отмечают, что «естественный нравственный закон дан Богом и является общим достоянием всех людей», поэтому независимо от национальной или гражданской принадлежности, отношения к религии «все люди ответственны за нарушение требований нравственного закона и знают, что неповиновение закону влечет за собой будущее возмездие»¹. Неслучайно, выражаясь словами В. С. Соловьева, «слово человеческое на всех языках непреложно свидетельствует о коренной внутренней связи между правом и нравственностью», ибо «на всех языках нравственные и юридические понятия выражаются словами или одинаковыми, или производными от одного корня», и «нет такого нравственного отношения, которое не могло бы быть правильно и общепонятно выражено в терминах правовых»^{[78] [79].}

Божий закон, как указал Тертуллиан (155/165-220/240), - «он общий для всего человечества и высечен на скрижалях нашей природы»^[80]. А по учению свт. Феофана Затворника (1815-1894) «естественные скрижали закона Божия» отождествляются с понятием совести^[81]. Потому и писал свт. Тихон Задонский (1724-1783), что «с законом Божиим написанным совесть сходна... Не слушает кто совести: не слушает и закона Божия и Самого Бога»^[82]. Ап. Павел проповедовал, что даже язычники, не знающие Бога истинного, «не имеющие закона, по природе законное делают» и «показывают, что дело закона у них написано в сердцах, о чем свидетельствует совесть их и мысли их, то обвиняющие, то оправдывающие» (Рим. 2, 14-15). Таким образом, «совесть - это глас закона, глас Божий в человеке, по образу и подобию Божиему созданном. Действие совести - суд и осуждение, приговоры вечные, никогда не умолкающие»^[83]. Поэтому всегда норма истинного уголовного права «имеет свою санкцию в виде живого укора совести», а «Право как воплощение Правды реализуется посредством чистой и обостренной совести человека», которая представляет собой «внутренний духовно-нравственный закон человека, позволяющий ему уважать право без внешнего полицейского понуждения», т. е. «впечатленный закон, способный от любых мыслей и действий человека вызвать в нем чувство страха, стыда или справедливости», через которые «деяния человека (мысли, действия, бездействия). оцениваются как преступление закона (грех) или соответствие праву»¹. В свете сказанного правовед В. В. Сорокин утверждает, что «совесть и есть основа человеческой нравственности и права», а «право - это победа совести в человеке, общая совесть всего общества; дух Абсолюта, явленный в Божьих заповедях, нравственных началах, а также в непротиворечащих им юридических нормах общества и государства»^{[84] [85].}

На основании изложенных представлений о человеке, совести и законе, можно заключить, что даже при неведении слова закона Божия, незнании писаного слова уголовного закона государства в совести человека «даны в неявном (бессознательном, подсознательном) виде основы... нравственного закона»^[86], и голос совести неизменно и непрестанно озвучивает слово некого универсального закона. Не случайно одной из древних юридических аксиом является правило о том, что незнание закона не освобождает от ответственности - «ignorantia juris neminem excusat» (лат.).

Св. Иустин Философ (II в.) учил о Христе как Предвечном Логосе - Слове Божием, в Котором свое начало черпают все Священные Писания и содержащиеся в них законоустановления, от чьего бы лица они не были записаны, ибо «Бог установил, что всегда и везде является справедливым, и любой народ знает, что блудодеяние, супружеская измена, убийство и тому подобное есть грех. И всякий человек, совер- тающий такие дела, не может освободиться от мысли, что совершает беззаконие»^[87].

Приведенные суждения христианских писателей указывают, что закон Божий велик, всеобъемлющ и по кругу охваченных лиц, и по сфере регулируемых отношений, он вбирает в себя все аспекты личной и социальной жизни, включая уголовноправовые. Непосредственное проявление вечного закона Божия в отечественном уголовном материальном, процессуальном и исполнительном праве мы видим как в отправных идеях данного законодательства - его принципах (законности, равенства, справедливости, гуманизма и др.), так и в конкретных юридических установлениях: уголовный закон особо выделяет группу преступлений против нравственности (ст. 239-245 УК РФ); уголовно-процессуальное законодательство (ч. 1 ст. 17 УПК РФ) требует, чтобы судья, присяжные заседатели, прокурор, следователь, дознаватель оценивали доказательства по своему внутреннему убеждению, руководствуясь не только нормами писаного закона, но и совестью - гласом закона неписаного; уголовно-исполнительное законодательство (ч 1 ст. 11 УИК РФ) требует от осужденных соблюдения не только юридических обязанностей, но и принятых в обществе нравственных норм поведения. Таким образом, нельзя не видеть и не признавать «объективное наличие нравственного, духовного фактора в уголовной политике, в уголовном законодательстве и в практике его применения»¹.

С точки зрения библейской космогонии, и сегодня через премудро устроенный предвечным Логосом миропорядок как основу правопорядка, черты богоподобия в себе и управляющий голос совести как эхо Слова Божия, а также Его отголоски в законодательстве мы подсознательно сопричастны к этому безграничному, вечному и неизменному, самому совершенному, но при этом и самому таинственному закону - тому идеалу, к которому должны стремиться и каждый земной закон, и правовые представления о преступлениях и наказаниях. Это тот идеал, восхитивший ум человеческий, о котором сказаны всемирно известные слова И. Канта (1724-1804): «Две вещи наполняют душу всегда новым и тем более сильным удивлением и благоговением, чем чаще и продолжительнее мы размышляем о них, - это звездное небо надо мной и моральный закон во мне»^{[88] [89]. Но как заметил прот. Александр Мень (19351990), и то, и другое является отражением Бога[90]. А Г. В. Мальцев (1935-2013) добавил, что в иудео-христианской культуре «упорядоченный космос мыслится как нечто единое: единый логос, единая иерархия, единый порядок и закон»[91].}

Таким образом, христианская антропология исходит из того, что уже при творении человека Богом «по образу Своему, по образу Божию» (Быт. 1, 27) в его душу как элемент этого образа, отражение Божественного Логоса был заложен великий нравственный закон, подсознательно устремляющий человека к справедливости, праведности, святости, а через них - к богоподобию. А как принято в современном мире, все великое и самое значимое для личности и общества, находится под охраной именно уголовного закона. Поэтому все сказанное выше предопределяет необходимость обращения в настоящей работе к самым древним событиям библейской истории, которые описываются в книге Бытие, дабы выявить в ветхозаветных картинах того времени прообразы уголовно-правовых запретов и санкций, а также свидетельства преемственности норм институтов преступлений и наказаний положениям закона Божия. Ибо, как известно, Священное Писание настолько богато и глубокомысленно, что каждый найдет в нем то, что ищет.

Примечательно, что нормативное значение книги Бытие, повествующей о начале мира и, казалось бы, имеющей сугубо историческое значение для теологии, прекрасно понимают богословы, хотя недооценивают правоведы. Так свт. Филарет Московский в качестве одной из целей начальной книги Пятикнижия выделил такое ее проюридическое предназначение - «возвысить понятие о законе естественном, униженное обычаями»¹. П. А. Юнгеров (1856-1921/1922) видел «в ней весь смысл и все значение как повествований, так и законов, современных Моисею»^{[92] [93]. А Филон Александрийский отводил ей роль удивительной преамбулы к Моисееву законодательству[94]. И он же, пожалуй, впервые в истории богословской и юридической мысли заявил о производности и зависимости суровых норм уголовного права от свойств Бога: «У Бога среди прочих высших Его сил есть одна, по ценности не уступающая прочим, - законодательная, ибо Он Сам - Законодатель и Источник Законов, а все частные законодатели суть последователи Его. Природа этой силы двояка: одной своей стороной, благодетельной, она обращена к тем, кто стремится жить правильно, другой, карательной, - к тем, кто грешит»[95].}

Как уже подчеркивалось, в нынешних условиях общественного устройства, государственного строительства и правотворчества наиболее ценные социальные блага могут быть скреплены и защищены исключительно путем включения их в уголовный закон в качестве самостоятельных объектов правовой охраны. Но защищаемые с помощью институтов преступления и наказания духовные и материальные ценности не являются исключительным предметом ведения права. Сопоставление трудов ученых-правоведов и христианских богословов о законе государственном и законе Божием позволяет сделать вывод о том, сколь много самых разнообразных точек соприкосновения имеют современное уголовное право и христианство, включая его самые древние ветхозаветные источники¹, а также открыть новое видение уголовного права как важного и неотъемлемого компонента духовной культуры, представляющего собой особый «культурный феномен»^{[96] [97]. Не случайно одни юристы хотят видеть крепкие нравственные основы, характерные для ветхозаветного и новозаветного права, в действующем уголовном законодательстве и в связи с этим полагают, что «общество должно относиться к уголовному закону не как к политической, а как к этической ценности, видеть в нем не только государственный, но и нравственный смысл, смысл своей жизни, воспринимать как средство обеспечения безопасности в первую очередь не государства, но самого общества, конкретных лиц, видеть в каждом преступлении нарушение не только государственно-правового запрета, но и запрета нравственного»[98]. А другие авторы уверены, что уголовное право, «более чем другие отрасли права, нуждается в опоре на нормы общественной нравственности», ибо его нормы «охраняют общественные отношения, которые обладают повышенной социальной ценностью»[99].}

Таким образом, и в современном обществе, где государство и церковь, право и религия достаточно четко юридически отделены друг от друга, они, тем не менее, по- прежнему, объективно онтологически и исторически связаны друг с другом. Попытки искусственного разрыва таких связей ведут к ослаблению механизма уголовно-правового регулирования. Ибо «если в идеологии общества в обязательном порядке заложено, что Бога - нет, или положение о Нем просто отсутствует "за малозначительностью", значит, отсюда принципиально вытекает неизбежность появления и культа всякого рода непотребства и зла - обмана, воровства, разврата, наркомании, насилия, убийства»^[100], т. е. культа греха и преступности. Соответственно, в таких условиях и борьба с преступностью, опирающаяся только на рациональность запретов, суровость и справедливость наказаний, но не на их нравственнорелигиозные основы, представляется малоэффективной и бесперспективной видимостью деятельности политической власти в области уголовной политики. Тогда как осознание библейских истоков институтов преступления и наказания способно вывести ее на гораздо более высокий качественный уровень, ибо находящийся в гармонии с религиозными и нравственными нормами уголовный закон будет иметь свою опору уже не столько в страхе наказания или рациональности охраняемого им правопорядка, сколько в душе человека, его совести, а потому и исполняться, воплощаться в практической жизни человека и общества он будет по большей части естественно, добровольно, а не по принуждению со стороны государства.

1.2.