Логос как единое начало закона Божия и закона уголовного
Во все времена всякий закон, в том числе и уголовный, являл и продолжает являть себя миру в виде совокупности правил или юридических норм, каждая из которых в виде закрепленного в официальном источнике текста выражена с помощью слова.
Способность права воплощаться с помощью писаного слова в официальных источниках получила в юридической науке признание ее сущностным признаком права - формальной определенностью: посредством слова всякая правовая норма адресует человеку свое содержание, отражается в его сознании и воспринимается, становится понятной и способной к воплощению в повседневном поведении. Тем самым, язык образует механизм трансляции уголовно-правовых предписаний власти1, а слово - средство объективизации нормы права, придающее ей свойства нормативности, формальной определенности и общеобязательности.Но, как известно, «в юриспруденции форма (в том числе языковая) является не просто выражением содержания, а его дальнейшим продолжением»[44] [45]. Слово не только передает смысл права, оно защищает содержание законов от искажения путем его четкой фиксации в официальных источниках и тем самым обеспечивает долгую и неизменную жизнь права, единство его понимания, толкования и применения, а значит - и равенство перед законом различных субъектов правоотношений, социальную справедливость. В связи с этим слово и язык в праве - «это не только вопросы юридической техники и стилистики, это конструктивные моменты существования самого права как своеобразного социального феномена»[46], это средства обеспечения его деятельного охранительного и созидательного бытия. Как заметил С. С. Алексеев (1924-2013), слово закона, юридический язык, правовые формулы, «по самой своей сути преисполнены большой духовной силы, интеллектуальной красоты»[47], что предопределено духовной природой слова и тесной связью уголовного и всякого иного права с другими явлениями духовной культуры общества, но прежде всего - моралью и религией[48]. 1900), «вопрос об отношении между правом и нравственностью получает особенно жгучий характер в области права уголовного»1. Оно является древнейшей отраслью права и всегда занимало центральное место в этноправовой культуре общества[49] [50] [51]. Но если в правовой культуре слово выступает формой бытия и жизнедеятельности права, то для культуры религиозной Логос (греч. Xoyo^ - «слово») - это предвечный божественный закон гармоничного вселенского бытия и животворящее начало мира. В христианстве Логос является величайшим объектом религиозного поклонения как явившееся миру и обретшее плоть Слово Бога - вочелове- чившийся Сын Божий и воплотившийся Бог Иисус Христос: «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог. Оно было в начале у Бога. Все чрез Него начало быть, и без Него ничто не начало быть, что начало быть» (Ин. 1, 1-3). При этом в литературе по истории религий отмечается «очевидное предчувствие идеи Логоса», проявившееся в намного более древних письменных памятниках, нежели новозаветное Священное Писание - например, в древнеегипетском «Мемфисском богословском трактате» (Ш тыс. до н. э.) - священном тексте о боге творческой силы земли Птахе, согласно которому «все существующее создано могуществом Божественной мысли, слова»[52]. Существует также древнее еврейское предание о том, как появился алфавит, «когда Г осподь вознамерился создать мир при помощи Своего слова», а кроме того, евреи свято верят, что язык, доставшийся Израилю - это тот самый неповторимый язык, которым пользовался Бог, когда создавал мир[53]. Показанные онтологические и аксиологические свойства слова коррелируют с объективно существующими связями между правом и религией как явлениями духовной культуры социума и детерминируют появление библейской концепции божественного происхождения уголовного права и его основных институтов - преступления и наказания[54]: если Слово было началом мира, как указал ап. И если «Бог присутствует и является Своему народу в Слове, и только в Слове. Производность же государственной власти и законов государства от власти Божией и Слова Божия в течение тысячелетий были библейскими аксиомами и остаются таковыми для многих миллионов людей во всем мире, принадлежащих к иудео- христиано-мусульманской цивилизации. Не случайно «одно и то же слово дин означает на иврите "закон", а на арабском - "религия"»1. Однако, как известно из Библии, «от Адама до Моисея слово Божие не записывалось, но передалось из уст в уста»[63] [64], из века в век. Поэтому «первым, естественным и бесспорно общепризнанным, средством сохранения истинного воспоминания о древнейших событиях в жизни мира и людей, равно и каждого народа в отдельности, служило устное предание, переходившее неизменным из поколения в поколение», ибо «народная память твердо хранила сказания о древних людях и событиях, к коим люди относились благоговейно, как к священным предметам религиозного почтения», несмотря на то, что для этого использовались «средства, основанные лишь на словесной только передаче хранимого народной памятью»[65]. В свою очередь, история права свидетельствует, что в Древнем мире «миф предстает самой авторитетной формой фиксации существующих социальных норм, их общезначимым упорядочением, словесно-образным и ритуальным выражением и толкованием» и «выполняет отчасти ту же роль, которую впоследствии выполняют кодифицированные законы или сборники священных текстов» [66]. И, как известно, «в теоретико-познавательном плане генезис политических и правовых учений (теорий) проходил в русле рационализации первоначальных мифических представлений»[67]. Как следует из мифологического повествования книги Бытие, после грехопадения и изгнания из рая люди были «лишены возможности быть в непрестанном диалоге с Богом, слушании Его Слова», однако благодаря патриархам, пророкам, священнописателям Слово Божие «обрело свою букву человеческого писания»[68] и сохранилось в Священном Писании, еврейских и христианских преданиях. Таким образом, хронологически устное предание, сохранившее в древности Слово Божие, первично по отношению к Священному Писанию, и устный закон Божий первичен по отношению к писаному праву. При этом изначально Слово существовало и существует в виде гласа совести, которая «как источник регулирования человеческого поведения первична по отношению к Ветхому Завету, появившемуся для того, чтобы человек мог яснее различать свои грехи, поскольку вследствие "поврежденности" души человек стал искаженно воспринимать нормы, которые устанавливает совесть для регулирования его поступков»[69] [70]. Так в течение многих веков сначала устное, а затем письменное слово обеспечивало условия для воплощения в жизнь закона Божия. Поэтому библейские истоки уголовного права, институтов преступления и наказания восходят к самым древним событиям священной истории Ветхого Завета - временам явления Бога- Слова в творении мира и человека, ибо Словом Божиим были «совершены небо земля» (Быт. 2, 1), и все совершенное на земле и над нею, ибо «в Нем была жизнь» и «все чрез Него начало быть» (Ин. 1, 3-4). Словом Божиим был устроен, как сообщает книга Бытие, и миропорядок вообще, и первый правопорядок в частности, предполагающий определенный уклад жизни Адама и Евы в райском саду, их статус, характер отношений с Богом, друг с другом и окружающим миром. РПЦ утверждает, что с начальных моментов бытия мира и весь период библейской истории, описываемый в Пятикнижии, существовала «единственная в истории подлинная теократия»[71] - богоправление. Для каждого верующего и ныне несомненен и беспрекословен авторитет Бога как Законоположника и Его воли как закона, выраженного через Слово. Это единственный бесспорно высоконравственный и в высшей степени справедливый закон. Соответственно, земные законодатели, создавая впоследствии государственные уголовные законы, «или озвучивают закон, данный Богом, или перефразируют его, разделяют и мельчат, чтобы применить к разным случаям жизни»1, допуская порой пренебрежение законом Божиим, его искажение и злоупотребление властью. Таким образом, христианское правоведение исходит из того, что «"протоправо" в виде нормативов поведения рождается вместе с человеком, в дальнейшем расширяет поле действия вместе с расширением человеческого общества»[73] [74], что уголовный и все иные законы - лишь «парафразы нравственного закона Бога, его отростки, созданные ради удобства практического применения во всех случаях жизни человека в обществе»[75]. Даже в современном мире, «уступая праву титул всеобщего средства управления в силу чрезвычайной мобильности общества и усложнения его состава», тем не менее, «религия и нравственность приобретают взамен свойство эталонного материала, который, наряду с международными юридическими стандартами, естественно-правовой доктриной, лексическим багажом этноса, служит очищающей средой для национального уголовного права, задает ему общую тональность и призывается для экспертизы наиболее значимых карательных элемен- тов»[76]. А потому правовая лексика, закрепляющая и выражающая современные представлений о преступлениях и наказаниях, должна быть достойной наследницей животворящего Слова Божия, через Которое явился прародителям закон Божий. Еще в глубокой древности еврейский богослов Филон Александрийский (ок 25 до н. э. - ок. 50) заметил: «Ведь тем Логосом, которым обладает величайший Водительствующий во всем мире, обладает, как видно, и человеческий ум»[77]. Христианские богословы также отмечают, что «естественный нравственный закон дан Богом и является общим достоянием всех людей», поэтому независимо от национальной или гражданской принадлежности, отношения к религии «все люди ответственны за нарушение требований нравственного закона и знают, что неповиновение закону влечет за собой будущее возмездие»1. Неслучайно, выражаясь словами В. С. Соловьева, «слово человеческое на всех языках непреложно свидетельствует о коренной внутренней связи между правом и нравственностью», ибо «на всех языках нравственные и юридические понятия выражаются словами или одинаковыми, или производными от одного корня», и «нет такого нравственного отношения, которое не могло бы быть правильно и общепонятно выражено в терминах правовых»[78] [79]. Божий закон, как указал Тертуллиан (155/165-220/240), - «он общий для всего человечества и высечен на скрижалях нашей природы»[80]. А по учению свт. Феофана Затворника (1815-1894) «естественные скрижали закона Божия» отождествляются с понятием совести[81]. Потому и писал свт. Тихон Задонский (1724-1783), что «с законом Божиим написанным совесть сходна... Не слушает кто совести: не слушает и закона Божия и Самого Бога»[82]. Ап. Павел проповедовал, что даже язычники, не знающие Бога истинного, «не имеющие закона, по природе законное делают» и «показывают, что дело закона у них написано в сердцах, о чем свидетельствует совесть их и мысли их, то обвиняющие, то оправдывающие» (Рим. 2, 14-15). Таким образом, «совесть - это глас закона, глас Божий в человеке, по образу и подобию Божиему созданном. Действие совести - суд и осуждение, приговоры вечные, никогда не умолкающие»[83]. Поэтому всегда норма истинного уголовного права «имеет свою санкцию в виде живого укора совести», а «Право как воплощение Правды реализуется посредством чистой и обостренной совести человека», которая представляет собой «внутренний духовно-нравственный закон человека, позволяющий ему уважать право без внешнего полицейского понуждения», т. е. «впечатленный закон, способный от любых мыслей и действий человека вызвать в нем чувство страха, стыда или справедливости», через которые «деяния человека (мысли, действия, бездействия). оцениваются как преступление закона (грех) или соответствие праву»1. В свете сказанного правовед В. В. Сорокин утверждает, что «совесть и есть основа человеческой нравственности и права», а «право - это победа совести в человеке, общая совесть всего общества; дух Абсолюта, явленный в Божьих заповедях, нравственных началах, а также в непротиворечащих им юридических нормах общества и государства»[84] [85]. На основании изложенных представлений о человеке, совести и законе, можно заключить, что даже при неведении слова закона Божия, незнании писаного слова уголовного закона государства в совести человека «даны в неявном (бессознательном, подсознательном) виде основы... нравственного закона»[86], и голос совести неизменно и непрестанно озвучивает слово некого универсального закона. Не случайно одной из древних юридических аксиом является правило о том, что незнание закона не освобождает от ответственности - «ignorantia juris neminem excusat» (лат.). Св. Иустин Философ (II в.) учил о Христе как Предвечном Логосе - Слове Божием, в Котором свое начало черпают все Священные Писания и содержащиеся в них законоустановления, от чьего бы лица они не были записаны, ибо «Бог установил, что всегда и везде является справедливым, и любой народ знает, что блудодеяние, супружеская измена, убийство и тому подобное есть грех. И всякий человек, совер- тающий такие дела, не может освободиться от мысли, что совершает беззаконие»[87]. Приведенные суждения христианских писателей указывают, что закон Божий велик, всеобъемлющ и по кругу охваченных лиц, и по сфере регулируемых отношений, он вбирает в себя все аспекты личной и социальной жизни, включая уголовноправовые. Непосредственное проявление вечного закона Божия в отечественном уголовном материальном, процессуальном и исполнительном праве мы видим как в отправных идеях данного законодательства - его принципах (законности, равенства, справедливости, гуманизма и др.), так и в конкретных юридических установлениях: уголовный закон особо выделяет группу преступлений против нравственности (ст. 239-245 УК РФ); уголовно-процессуальное законодательство (ч. 1 ст. 17 УПК РФ) требует, чтобы судья, присяжные заседатели, прокурор, следователь, дознаватель оценивали доказательства по своему внутреннему убеждению, руководствуясь не только нормами писаного закона, но и совестью - гласом закона неписаного; уголовно-исполнительное законодательство (ч 1 ст. 11 УИК РФ) требует от осужденных соблюдения не только юридических обязанностей, но и принятых в обществе нравственных норм поведения. Таким образом, нельзя не видеть и не признавать «объективное наличие нравственного, духовного фактора в уголовной политике, в уголовном законодательстве и в практике его применения»1. С точки зрения библейской космогонии, и сегодня через премудро устроенный предвечным Логосом миропорядок как основу правопорядка, черты богоподобия в себе и управляющий голос совести как эхо Слова Божия, а также Его отголоски в законодательстве мы подсознательно сопричастны к этому безграничному, вечному и неизменному, самому совершенному, но при этом и самому таинственному закону - тому идеалу, к которому должны стремиться и каждый земной закон, и правовые представления о преступлениях и наказаниях. Это тот идеал, восхитивший ум человеческий, о котором сказаны всемирно известные слова И. Канта (1724-1804): «Две вещи наполняют душу всегда новым и тем более сильным удивлением и благоговением, чем чаще и продолжительнее мы размышляем о них, - это звездное небо надо мной и моральный закон во мне»[88] [89]. Но как заметил прот. Александр Мень (19351990), и то, и другое является отражением Бога[90]. А Г. В. Мальцев (1935-2013) добавил, что в иудео-христианской культуре «упорядоченный космос мыслится как нечто единое: единый логос, единая иерархия, единый порядок и закон»[91]. Таким образом, христианская антропология исходит из того, что уже при творении человека Богом «по образу Своему, по образу Божию» (Быт. 1, 27) в его душу как элемент этого образа, отражение Божественного Логоса был заложен великий нравственный закон, подсознательно устремляющий человека к справедливости, праведности, святости, а через них - к богоподобию. А как принято в современном мире, все великое и самое значимое для личности и общества, находится под охраной именно уголовного закона. Поэтому все сказанное выше предопределяет необходимость обращения в настоящей работе к самым древним событиям библейской истории, которые описываются в книге Бытие, дабы выявить в ветхозаветных картинах того времени прообразы уголовно-правовых запретов и санкций, а также свидетельства преемственности норм институтов преступлений и наказаний положениям закона Божия. Ибо, как известно, Священное Писание настолько богато и глубокомысленно, что каждый найдет в нем то, что ищет. Примечательно, что нормативное значение книги Бытие, повествующей о начале мира и, казалось бы, имеющей сугубо историческое значение для теологии, прекрасно понимают богословы, хотя недооценивают правоведы. Так свт. Филарет Московский в качестве одной из целей начальной книги Пятикнижия выделил такое ее проюридическое предназначение - «возвысить понятие о законе естественном, униженное обычаями»1. П. А. Юнгеров (1856-1921/1922) видел «в ней весь смысл и все значение как повествований, так и законов, современных Моисею»[92] [93]. А Филон Александрийский отводил ей роль удивительной преамбулы к Моисееву законодательству[94]. И он же, пожалуй, впервые в истории богословской и юридической мысли заявил о производности и зависимости суровых норм уголовного права от свойств Бога: «У Бога среди прочих высших Его сил есть одна, по ценности не уступающая прочим, - законодательная, ибо Он Сам - Законодатель и Источник Законов, а все частные законодатели суть последователи Его. Природа этой силы двояка: одной своей стороной, благодетельной, она обращена к тем, кто стремится жить правильно, другой, карательной, - к тем, кто грешит»[95]. Как уже подчеркивалось, в нынешних условиях общественного устройства, государственного строительства и правотворчества наиболее ценные социальные блага могут быть скреплены и защищены исключительно путем включения их в уголовный закон в качестве самостоятельных объектов правовой охраны. Но защищаемые с помощью институтов преступления и наказания духовные и материальные ценности не являются исключительным предметом ведения права. Сопоставление трудов ученых-правоведов и христианских богословов о законе государственном и законе Божием позволяет сделать вывод о том, сколь много самых разнообразных точек соприкосновения имеют современное уголовное право и христианство, включая его самые древние ветхозаветные источники1, а также открыть новое видение уголовного права как важного и неотъемлемого компонента духовной культуры, представляющего собой особый «культурный феномен»[96] [97]. Не случайно одни юристы хотят видеть крепкие нравственные основы, характерные для ветхозаветного и новозаветного права, в действующем уголовном законодательстве и в связи с этим полагают, что «общество должно относиться к уголовному закону не как к политической, а как к этической ценности, видеть в нем не только государственный, но и нравственный смысл, смысл своей жизни, воспринимать как средство обеспечения безопасности в первую очередь не государства, но самого общества, конкретных лиц, видеть в каждом преступлении нарушение не только государственно-правового запрета, но и запрета нравственного»[98]. А другие авторы уверены, что уголовное право, «более чем другие отрасли права, нуждается в опоре на нормы общественной нравственности», ибо его нормы «охраняют общественные отношения, которые обладают повышенной социальной ценностью»[99]. Таким образом, и в современном обществе, где государство и церковь, право и религия достаточно четко юридически отделены друг от друга, они, тем не менее, по- прежнему, объективно онтологически и исторически связаны друг с другом. Попытки искусственного разрыва таких связей ведут к ослаблению механизма уголовно-правового регулирования. Ибо «если в идеологии общества в обязательном порядке заложено, что Бога - нет, или положение о Нем просто отсутствует "за малозначительностью", значит, отсюда принципиально вытекает неизбежность появления и культа всякого рода непотребства и зла - обмана, воровства, разврата, наркомании, насилия, убийства»[100], т. е. культа греха и преступности. Соответственно, в таких условиях и борьба с преступностью, опирающаяся только на рациональность запретов, суровость и справедливость наказаний, но не на их нравственнорелигиозные основы, представляется малоэффективной и бесперспективной видимостью деятельности политической власти в области уголовной политики. Тогда как осознание библейских истоков институтов преступления и наказания способно вывести ее на гораздо более высокий качественный уровень, ибо находящийся в гармонии с религиозными и нравственными нормами уголовный закон будет иметь свою опору уже не столько в страхе наказания или рациональности охраняемого им правопорядка, сколько в душе человека, его совести, а потому и исполняться, воплощаться в практической жизни человека и общества он будет по большей части естественно, добровольно, а не по принуждению со стороны государства. 1.2.