Заповедь Божия Адаму как первая библейская уголовно-правовая норма.

И хотя санкция данной нормы-заповеди, по нашему убеждению, никак не может быть отождествлена с высшей и исключительной мерой наказания в ее современном понимании, тем не менее, при первом обращении к ней невольно возникает профессиональное юридическое желание провести соответствующие параллели между библейской угрозой «смертию умрешь» (Быт. 2, 17) и смертной казнью. Однако с указанной оговоркой следует признать, что именно угроза смерти (но не в ее правовом толковании как лишение человека жизни субъектом политической власти, а именно в библейском смысле - лишение человека бессмертия^[108]) стала первой санкцией, указавшей на первое и именно уголовное в силу исключительной суровости наказание из всех известных библейской истории права.

Суровость первой ветхозаветной уголовно-правовой санкции заставляет еще раз внимательно посмотреть на первый состав преступления, описанный в обращении Бога к Адаму. Его сопоставление с угрозой смерти указывает, что запрещенное Законодателем деяние, говоря юридическим языком, является настолько чрезвы- чайно «общественно опасным», что другой адекватной альтернативы установленному Им наказанию нельзя представить. Ибо, как сказано ап. Павлом, «возмездие за грех - смерть» (Рим.

При этом смерть как наказание, указанное в санкции данной заповеди, в христианском богословии традиционно рассматривается двояко: а) смерть физическая - утрата бессмертия, превращение человеческой природы из изначальной бессмертной в смертную и тленную; б) смерть духовная - лишение благодати Божией, ибо, как учил свт. Григорий Палама (1296-1359), «как отделение души от тела есть смерть тела, так отделение Бога от души есть смерть души»^{[109] [110].}

Отмечается и другой аспект первого наказания. Так о. Серафим Роуз (19341982) указал, что смерть следует рассматривать не только как кару, но и как благо, «поскольку раз человек пал, если бы он оставался при этом бессмертным, не было бы для него выхода»^[111]. Многими веками ранее схожую мысль выразил блж. Феодорит Кирский (386/393-457): «Когда Установитель законов [Господь] связал со смертью преступление, оказалось так, что Он прекратил это наказание, управив его во спасение. Смерть настигает всякое живое существо, прекращает действие болезни, избавляет от тягот, от пота освобождает, скорби и заботы изгоняет, завершает телесные страдания. Благодаря такого рода человеколюбию, Судия уничтожил наказа- ние»^[112]. В развитие данных суждений современная христианская антропология исходит из того, что «различные наказания, включая смерть, являются для человека не только необходимым следствием его грехов, но и благодеяниями Божиими по отношению к грешнику»^[113]. Подтверждения такого подхода к значению института наказания находятся в книгах Ветхого и Нового Заветов, где сказано, что «кого любит Господь, того и наказывает, и благоволит к тому» (Прит. 3, 12), «если бы мы судили сами себя, то не были бы судимы; будучи же судимы, наказываемся от Господа, чтобы не быть осужденными с миром» (1 Кор. 11, 31-32).

В дополнение к сказанному необходимо обратить внимание на то, что по Библии «право» наказывать смертью Бог долгое время и после изгнания людей из рая оставляет исключительно за Собой и применяет это наказание только за преступления против Бога, что наглядно иллюстрируется сюжетами книги Бытие о Каине и Авеле - когда смертная казнь не была применена, и всемирном потопе, Содоме и Гоморре - когда наказанию смертью подверглись огромные массы грешников.

Справедливости ради оговоримся, что в юридической литературе высказано мнение, что смерть вообще не является наказанием, исходящим от Бога, и в обращенных к Адаму словах «смертию умрешь» вовсе «нет угрозы, а есть только предупреждение о неизбежных последствиях»¹. Данное суждение опирается, вероятно, на новозаветную трактовку грехопадения и основанное на ней святоотеческое наследие. Так ап. Павел писал: «Посему, как одним человеком грех вошел в мир, и грехом смерть, так и смерть перешла во всех человеков» (Рим. 5, 12). Несколько столетий спустя преп. Иоанн Дамаскин (ок. 675 - ок 753/780) указал, что «смерть, а равно и другие казни - от человека, то есть следствия преступления Адама»^{[114] [115]. А позднее свт. Григорий Палама добавил, что «смерть, прибывшая через преступление, не душу только сделала непотребною и человека подклятвенным, а и тело, сделав многоболезненным и многострастным, предала наконец смерти»[116].}

И действительно, по смыслу всякого уголовного закона наказания без преступления не бывает, но и «нет преступления и нет наказания за него, за исключением того, когда они установлены в законе или согласно закону»^[117]. Поэтому санкция как обязательный элемент юридической нормы, указывающий на возможность наказания или иных неблагоприятных правовых последствий, независимо от того, предусмотрена ли она законом Божьим или государственным уголовным, всегда и одновременно выполняет две взаимосвязанные функции: а) предупредительную, предупреждая о неотвратимости наказания за нарушение охраняемого ею порядка; б) устрашающую, угрожая наступлением конкретных неблагоприятных правовых последствий для всякого нарушителя закона.

При этом нельзя не отметить очевидное превентивное значение рассматриваемой санкции, да и всей заповеди Божией Адаму в целом, которое, в принципе, по сей день присуще уголовно-правовым нормам и именуется в юридической науке общепредупредительным воздействием. Считается, что Бог создал Адама «достаточно совершенным для выбора и достижения бессмертия и предупредил его о последствиях непослушания»¹ и преступления закона Божия.

Приведенные рассуждения об особенностях санкции первой уголовноправовой нормы Библии подчеркивают исключительный характер обеспечиваемого суровым наказанием запрета, содержащегося в диспозиции. При этом в литературе можно встретить достаточное число суждений проюридического толка о сущности санкции заповеди о древе познания добра и зла, но подобных по характеру замечаний относительно содержания собственно запрета или диспозиции рассматриваемой нормы встречается немного. Например, по мнению преп. Ефрема Сирина (ок. 306-373), «в одной заповеди, которою воспрещалось вкушать плодов сего дерева, Адам услышал две заповеди: надлежало ему бояться древа и почувствовать, что не позволительно даже подходить к нему»^{[118] [119]. Видимо, такое положение, сложившееся в библеистике, объясняется сакральностью сути данного правила, невозможностью ее самостоятельного познания человеческим разумом ввиду принципиальной непостижимости тайн промысла Божьего. Но, тем не менее, никоим образом не претендуя на исключительность, мы находим возможным и необходимым исследовать форму и содержание диспозиции рассматриваемой заповеди сквозь призму уголовного права с целью обоснования гипотезы о том, что в библейской фразе «от дерева познания добра и зла, не ешь от него; ибо в день, в который ты вкусишь от него, смертию умрешь» заключен не только древнейший прототип уголовно-правовой нормы, но и состав первого в священной истории преступления. Для этого необходимо: а) рассмотреть форму диспозиции данной ветхозаветной нормы; б) исследовать библейскую картину грехопадения, т. е. деяние, которое попало под действие рассматриваемой заповеди, дабы лучше уяснить содержания уголовно-правового запрета, проиллюстрированного в книге Бытие описанием преступных действий Адама и Евы; в) изучить оценки грехопадения прародителей, содержащиеся в многочисленных трудах по экзегетике Ветхого Завета, нравственному богословию и православной антропологии, ибо если по понятным причинам представители богословских наук воздерживаются от критического анализа и оценок законов Божиих, то в оценках нарушающих их деяний они не поскупились.}

Обратившись к форме выражения содержания диспозиции первой уголовно- правовой нормы, можно заметить следующее:

- во-первых, содержащийся в ней запрет сформулирован в виде жесткого, подлежащего безусловному и беспрекословному исполнению правила. Таким образом, с самых древних времен в основу построения уголовно-правовой нормы положен присущий и современному уголовному законодательству любого государства мира императивный метод правового регулирования, опирающийся на уголовно-правовой запрет. На правоту такого вывода указывают как негативная форма построения правила («не ешь»), так и повелительное наклонение глагола;

- во-вторых, в отличие от большинства норм действующего уголовного законодательства рассматриваемая заповедь не допускает каких-либо исключений, не предусматривает смягчающих и тем более исключающих ответственность обстоятельств, а также других уточнений и всевозможных примечаний, часто изменяющих смысл запрета или затрудняющих его понимание в современных условиях. Все это указывает на абсолютный характер требования диспозиции исследуемой заповеди. Последний редко встречается в уголовно-правовых системах новейшего времени, все более обрастающих разнообразными исключениями из общих правил, далеко не всегда социально оправданными и согласующимися с принципами справедливости, неотвратимости наказания и равенства перед законом;

- в-третьих, с точки зрения принятой сегодня классификации диспозиций правовых норм, запрет «а от дерева познания добра и зла, не ешь от него» сформулирован по типу простой диспозиции, которая не разъясняет содержания зафиксированных в ней понятий и правил (как описательная диспозиция) и не содержит ссылок на иные нормативные установления для уяснения ее сути (как ссылочная и бланкетная диспозиции). В результате такая форма диспозиции делает еще более таинственным (по крайней мере, для современного человека) смысл и содержание самого запрета, скрывая их за видимой простотой формы выражения в ветхозаветном тексте. При этом существование простых диспозиций в уголовном праве одними учеными объясняется тем, что они напротив используются тогда, когда описываемые в них признаки преступления ясны и понятны без каких-либо разъяснений, а другими оценивается как дефект юридической техники¹.

Таким образом, первая в библейской истории уголовно-правовая норма имела призвание не допустить грех, зло, преступление в созданный и устроенный Богом мир, т. е. выполняла охранительную функцию, свойственную любой современной норме уголовного закона. При этом ее появление было обусловлено присущей человеку внутренней свободой следовать или не следовать закону Божию. Постановив Адаму заповедь не вкушать запретных плодов под угрозой смерти, Бог как Законодатель и Промыслитель употребил все используемые и сегодня правовые средства, чтобы удержать нравственную свободу человека от греха преступления: а) гласно воспрещает грех Своим законом, объявляет его преступлением, устанавливает его противоправность; б) обуздывает грех наказанием, дополнив запрет суровой, но соответствующей характеру преступления санкцией; в) обеспечивает справедливость и достижение целей наказания через его неотвратимость и индивидуализацию исполнения, проявляя при этом милосердие; г) умеряет последствия зла, не позволяя преступлению стать социальной нормой, но даруя человечеству надежду на спасение от катастрофических последствий грехопадения.

К сказанному необходимо добавить, что так как до грехопадения люди не имели представлений о добре и зле, т. е. о нравственности, основанных на живом опыте, «первый закон от Бога был просто правовым (правильным, истинным, абсолютным), а последующие обрели еще и нравственное качество. Можно сказать, что Первоза- кон был развит и трансформирован в развернутую систему Заповедей и совесть»^{[120] [121]. Равно как и преступление первого закона стало прототипом всех остальных когда- либо совершенных преступлений, ибо и по сей день «каждое злодеяние отражает самое первое из них - оскорбление, нанесенное Богу, которое стоило нам райского блаженства»[122]. Об этом другими словами в первые века христианства Тертуллиан писал: «В законе, данном Адаму, находим прикрытыми все заповеди, впоследствии объявленные через Моисея, как то: "И люби Господа, Бога твоего, всем сердцем твоим, и всею душою твоею, и всеми силами твоими" (Втор. 6: 5); "...Люби ближнего твоего, как самого себя..." (Лев. 19: 18); "Не убивай. Не кради. Не произноси ложного свидетельства на ближнего твоего" (Исх 20: 13, 15, 16); "Почитай отца твоего и мать твою..." (Исх. 20, 12); "Не желай... что есть у ближнего твоего" (Втор. 5: 21). Таким образом, первый закон, преподанный в раю Адаму и Еве, является как бы праматерью всех прочих заповедей Божиих. На самом деле, если бы Адам и Ева любили Г оспода своего, они не поступили бы против Его заповеди; если бы любили ближнего, то есть друг друга, они бы не поверили бы навету змия и не убили бы непосредственно после этого себя, потеряв бессмертие нарушением заповеди; они бы не совершили кражи, вкусив тайно от плода и стараясь скрыться от лица Божия; они не стали бы соучастниками лжецу - дьяволу, поверив ему, что они станут как боги; наконец, если бы они не возжелали чужого, они бы не вкусили от запрещенного плода. Значит, в том общем и первоначальном законе Божием содержались все заповеди последующего закона, которые были объявлены в свое время»1. Блж Августин (354430), почитаемый «юрисконсультом Царствия Божия в противовес, например, язычнику Ульпиниану, назвавшему себя "жрецом права", то есть обожествлявшему сам закон»[123] [124], также видел в прародительском грехе «и гордость, так как человек восхотел подчиняться больше себе, чем Богу; и поругание святыни, так как не поверил Богу; и человекоубийство, потому что подвергнул себя смерти; и духовное прелюбодеяние, потому что непорочность человеческой души была погублена обольщением змия; и воровство, потому что человек воспользовался запрещенной снедью; и алчность, потому что он домогался большего, чем нужно было»[125]. И в наше время христианские правоведы не сомневаются, что «совершение людьми общественно опасных поступков вследствие поврежденности человеческой природы и привело, в конечном итоге к образованию государства и появлению уголовного права», становлению институтов преступления и наказания, ибо «предмет уголовного права - это крайняя точка падения человечества, когда другие нормы права - гражданского, административного - не могут удержать буйство человеческих стра- стей, на помощь приходит уголовное право»1.}

Таким образом, как ранняя, так и современная христианская правовая традиция рассматривает данную Богом заповедь Адаму и Еве не только как частный уголовно-правовой запрет, установленный для определенных условий времени, места и субъектов, но и как прообраз всякого закона вообще - и уголовного, и нравственного, т. е. как некую универсальную формулу социального регулирования, прообразующую и вмещающую в себя все богатство всех последующих заповедей и законов, исходящих от Бога, санкционированных Богом или отвечающих качествам справедливости Божией. Однако при всей этой универсальности и всеобщности в этой заповеди обнаруживается и описание конкретного состава преступления - первого в ветхозаветной истории преступления человека против Бога в виде «попытки безбожного "обожения"»^{[126] [127], признаки которого явственнее проступают при анализе грехопадения как преступного деяния, охватываемого рассматриваемой заповедью, его нравственных и правовых оценок.}

2.