Рынок как общественный дискурс и энтелехиальный координационный процесс

Рыночная экономика является метафизическим механизмом (mechanismus metaphysicus) в той мере, в какой она энтелехиаль- на при взгляде изнутри и механистична при взгляде извне.

На уровне онтологических базисных моделей рынок противоречив, он образует некоторый «телеологический механизм*, в котором сочетаются механическая внешняя адаптация и внутренний процесс реализации целей тех элементов, из которых он состоит. Телеологический механизм и координационный рыночный процесс являются формальными в той мере, в какой сама система координации не влияет или влияет лишь вторично на опосредуемые ею материальные цели. Но координационная связь как целое имеет четко определенную цель, которая может заключаться не только в движении к точке равновесия под влиянием внешних сил. Рынок служит содержательной цели — он обеспечивает возможность осуществления индивидуальных целей и их координации вплоть до достижения максимума реализации самости.

Чисто формальная координация в смысле простого движения в направлении точки равновесия под влиянием внешних сил не может быть целью системы цен, так как при этом различные способы координации не могут, с нормативной точки зрения, различаться между собой. Чисто формальный координационный процесс механического рода представляет собой не сознательно организованную кооперацию и координацию, а простое выравнивание сил, результат которого — точка механического равновесия некоторого случайного расположения сил — не может претендовать на легитимность. Рынок, конкуренция и система цен организуются обществом и являются социальным дискурсом, служащим для производства знания и социального единения, а не механическим параллелограммом сил. Общественные и экономические силы — это не физико-механические силы, а сознательные действующие субъекты, стремящиеся реализовать свои цели во взаимном обмене. Рынок является центральным дискурсом общества, поскольку он позволяет при низких институциональных издержках осуществлять преследование индивидуальных целей, координацию субъективных оценок издержек и доходов, возникающих в результате хозяйственной кооперации, а также и непрерывный контроль результатов индивидуальных стратегий.

Как социальный и формальный дискурс и механизм координации осуществления индивидуальных целей рынок организуется обществом и в то же время развивается как эволюционный процесс отбора. Как общественный дискурс рынок имеет одну цель, которая материальна, а не формальна, поскольку участники рынка имеют внутреннее свойство целеполагания, а не только внешнее свойство быть объектом воздействия. Рынок должен осуществлять координацию не только как чисто внешнее варьирование сил, но и как опосредование, ведущее к такому состоянию, которое позволяет наибольшую реализацию субъективности участников рынка. Эффективность народного хозяйства любой страны в широком смысле означает, что с помощью общественной координации реализуется максимум энтелехиального самоосуществле- ния и осуществления ценностей, а не количественный максимум производства благ.

Смысл рыночного процесса как координации, обеспечивающей удовлетворение потребностей и энтелехиальное самоосуществле- ние участников рынка, также не вытекает из чистого субъективизма в учении о ценностях. Позицию ценностного субъективизма можно описать так: все ценностные установки, участвующие в рыночном процессе, субъективны. Таким образом, все члены общества должны по возможности сами принимать решения о своих и всех других ценностях. Климт усматривает в этом натуралистическое ложное суждение, неправомерно выводящее из того, каковы все вещи по природе, то, какими они должны быть. В данном случае из «метатеоретической дескриптивной предпосыл- їси, что ценностные суждения в конечном счете не могут быть истинными*, выводится норма, «что члены общества должны насколько возможно сами принимать принципиальные ценностные решения своей жизни без общественного вмешательства*.[177]

В описанной Климтом позиции ложным является не натуралистический вывод. Его ложность принимается некоторыми представителями современной этики и социальной науки как догма. При этом не разъясняется, как вообще можно прийти к суждению о должном не исходя из природы объекта и ситуации принятия решения и не переходя то и дело от суждений о сущем к суждениям о должном и наоборот. Если суждения о должном никогда не вытекают из суждений о сущем, значит существуют два совершенно не связанных между собой класса суждений и, таким образом, две действительности, два мира.[178] Но некритическое принятие действительности натуралистического ложного вывода также ведет к теории двух миров и раздела экономической науки и этики, суждений о сущном и должном относительно социального мира. Объединение сущного и должного, экономической науки и этики становятся тогда немыслимым.

В теории ценностного субъективизма ложными являются две составные части: во-первых, допущение, что предпосылка ценностного субъективизма, согласно которой все ценностные суждения в конечном счете не могут быть истинными, является «мета- теоретически-дескриптивной*, и, во-вторых, вытекающий из ценностного субъективизма вывод, что люди должны насколько возможно самостоятельно принимать свои ценностные решения.

Начнем с предпосылки ценностного субъективизма. Что такое метатеоретическая теория, неясно, но остается весомое возражение: откуда мы знаем, что тезис о неистинности, в конечном счете, всех ценностных суждений является дескриптивным? Как всеобщий тезис это положение недоказуемо, а как дескриптивное положение оно само предполагает определенную (разделяющую) онтологию соотношения между сущим и должным. Дело в том, что с чисто дескриптивной точки зрения в социальной действительности существуют многие люди, считающие невозможным разделение сущего и должного. Положение о неистинности всех ценностных суждений не может быть дескриптивным. Оно само представляет собой некоторую онтологию, понимающую себя не как онтологию, а как «метатеорию*, некорректно приписывающую себе не онтологическое и метафизическое, а эмпирическое или дескриптивное обоснование. Однако поскольку сторонник натуралистического ложного вывода отрицает переход сущего к должному, ему придется отрицать и онтологическую формулировку натуралистического ложного вывода и свести его к гипотетическому принципу, гласящему, что действительно трудно сделать обоснованное ценностное суждение и вывести должное из сущего.

Во-вторых, обратимся к заключительному выводу ценностного субъективизма. Ценностный субъективизм из предпосылки о разделенности мира сущего и мира должного делает вывод о том, что организация экономики и социального строя должна быть свободной. Этот вывод не обоснован. Если все ценностные решения являются субъективистскими, то они могут быть произвольными. В таком случае и соответствующие им социальные институты могут быть какими угодно, поскольку они не могут обосновываться определенными, интерсубъективно обобщаемыми ценностными решениями. Из ценностного субъективизма вытекают не конституционное государство и порядок рыночной экономики, а теория власти: на институты влияют те субъективистские ценностные решения, которым удается реализоваться. Если все ценностные решения суждения являются субъективистскими, то объективно и социально определяющими становятся наиболее сильные (в смысле внешней силы) субъективистские ценностные решения.

Вывод о субъективизме всех ценностных решений, заключающийся в том, что общественный порядок должен обеспечить субъективность и свободу, является ложным выводом — не по причине его натуралистического характера, а по причине ложного понимания субъективности. Субъективность в эмфатическом и субстанциональном смысле нельзя уравнивать с субъективизмом как произволом. Субъективность означает не произвольность какого-то решения и простую самобытность личностей, а внутреннее изменение и свободу субъекта и самости. Субъективность сама является ценностной категорией, обозначающей неотчуждаемую внутреннюю отнесенность и самоотнесенность человеческого субъекта к себе самому и к своей свободе. Если в приведенном выше выводе о необходимости общественных и политических институтов, признающих и блюдущих субъективность человека, субъективность будет понята как самоотнесенность личности, то этот вывод не является ложным. Все ценностные решения субъективны в том смысле, что они должны одобряться или отрицаться свободным, этическим субъектом, поскольку иначе они будут не ценностными, а чужими решениями. Из этого понимания субъективности, не идентичной субъективизму, следует, что институты экономики и государства должны быть организованы так, чтобы они допускали субъективность и свободу в субстанциальном смысле.

Если же, напротив, субъективность ценностных решений означает, что все ценностные решения являются субъективистскими в смысле произвольности, то из этого следует, что об институтах, соответствующих этим ценностным решениям, невозможно высказать никакое нормативное суждение и можно решиться лишь на прогноз, что эти институты, вероятно, будут столь же произвольными. Ложный вывод, связывающий субъективистскую произвольность ценностных решений и необходимость уважения субъективности в социальных институтах, вытекает не из присутствующего здесь натурализма, а из ненатурализма этого заключения. Дело не в том, что из высказывания о сущем, согласно которому все ценностные решения являются субъективистскими и произвольными, выводится натуралистическое высказывание о должном — что институты, следующие этим ценностям, также должны быть произвольными.

Напротив, из субстанциального понятия субъективности как предпосылки осуществления ценности также и в сфере экономики следует, что координация рынка должна позволять проявление субъективности в субстанциальном смысле. Субъективное осуществление ценностей и осуществление субъективности, или самости, становится целью, предназначением рыночного процесса и критерием рыночной координации. Если эта цель рыночного процесса не признается, а рынок понимается как механизм чисто природных сил, выравнивающихся до той точки, когда устанавливается равновесие сил в статической точке покоя, то это взаи- мовыравнивание сил является не равновесием с нормативным значением, а только результатом данного распределения власти.

Взаимовыравнивание сил вплоть до достижения их равновесия не может составлять полное содержание экономической координации, так как это взаимовыравнивание обеспечивает не субъективность всех участников, а лишь свободное пространство для субъективизма. Сам факт равновесия рынка означает не только то, что самые сильные, произвольные субъективизмы реализовались и уравнялись так, что система достигла некоторой статическо-механической точки покоя. Рыночное равновесие означает, скорее, тот идеал социального равновесия, в котором субъективность каждого субъекта соблюдается в смысле осуществления его самости и имеет связь с субъективностью каждого другого субъекта. Осуществление самости и субъективности, а не чистый субъективизм произвольности, является целью человеческой деятельности. Обеспечить достижение этой цели — вот смысл организации того общественного дискурса, который образуют рынок и система цен.

Вопрос о том, что должно быть признанным на рынке — субъективность или субъективизм — имеет решающее значение для легитимации рынка. Из задачи рынка, состоящей в том, чтобы наряду с удовлетворением потребностей широко стимулировать и субъективное раскрытие способностей людей в экономике при соблюдении возможности их сосуществования, вытекает, что легитимация рыночной системы как общественного дискурса должна удовлетворять социальным и этическим критериям и требует определенного политического обрамления. Если же, напротив, задача рынка должна состоять в том, чтобы опосредовать субъективизмы индивидуальной произвольности и механическим варьированием приводить их к временному балансу, то следует довести до конца натурализм, свойственный этой теории. Из чистого ценностного субъективизма вытекает, что нужно как можно меньше мешать механическому варьированию сил и считать любой его результат столь же приемлемым, как и любой другой при другом сложении сил. Но если из субъективистской предпосылки произвольности спроса выводят такие субстанциальные критерии оценки экономических и политических институтов, как обеспечение свободы и развертывание субъективности, то это означает ложный вывод типа petitio principii. Предполагаются доказанными принципы, которые таковыми не являются, и вывод остается необоснованным. Упускается из виду, что нужно назвать причину, в силу которой должна быть обеспечена субъективность. Если не допускать, что обществу, а таким образом и рынку, присуща телеология или энтелехия, заключающаяся в создании условий для развертывания человеческой субъективности, нельзя разработать теорию легитимации обеспечивающих свободу индивидуалистических институтов экономики, а можно создать лишь теорию власти в социальном процессе, в котором реализует себя именно сильнейший.

Понятие субъективности и самоотнесенности человека как духовного существа образует онтологическую основу для этического решения и ответственности. Напротив, субъективизм как произвольность любой потребности способен включать нравственную субъективность лишь как произвольную субъективную потребность, а именно нравственность, ничем не отличающуюся от других потребностей. Субъективизм может выражать этическую субъективность в себе лишь в несобственном смысле как субъективистскую этическую потребность. Этическая ответственность, способность этической субъективности предполагают, напротив, некоторую онтологию экономики, в которой субъективность может мыслиться как нечто, трансцендирующее чистый субъективизм. Онтология экономики, понимающая рынок как детерминистский механизм равновесия, исключает этику как субстанциальную и способную к обобщению субъективность, как некоторый «индивидуальный закон*, поскольку она рассматривает потребности как заранее заданные стимулы, которые лишь механически приводятся в равновесие в ценовой системе. Механистическая модель экономики не дает ответа на вопрос о том, каким образом вообще могут попасть в экономику этические предпочтения или потребности, которые могут стать всеобщими. Этика не может быть осмыслена в онтологии механизма, так как духовная самоотнесенность и этика как выражение самосознания не могут быть встроены в объективный механизм. В механизме все всегда таково, каково оно есть, все элементы или приводятся в движение каким-то другим внешним элементом, или продолжают свое самодвижение. Элементы механизма не обладают способностью самоотстранения, самоотнесенности и отрицания, не обладают сознанием, которое может думать, что нечто может или должно быть другим. В механизме отсутствует различие между состояниями сущего и должного, а существуют лишь конечные состояния частичного равновесия, представляющие собой лишь переход к другим состояниям, которые, как и предшествующие им состояния, нельзя оценить по нормат=гивным критериям.