Что же лишает человека способности к само­обновлению?

Я не могу объяснить, как именно я пришел к убеждению, что это быть может вызвано одной-единственной причиной. Оно росло во мне понемногу, на протяжении многих лет. Просто я все больше и больше проникался мыслью, что цифры индустриальной преступности совершенно не со­ответствуют так называемым «историческим факторам».

А потом в один прекрасный день меня осенила догадка о существовании вампиров соз­нания, — и после этого я на каждом шагу на­ходил ей подтверждения.

Это произошло, когда я размышлял о лече­нии индустриальных неврозов с помощью мес-калина и лизергиновой кислоты. В сущности, по своему действию эти вещества ничем не отлича­ются от алкоголя и табака: они приносят успоко­ение. Переутомленный человек постоянно находится в состоянии привычного напряжения и не может по своей воле от него избавиться. А ста­кан виски или сигарета, действуя на уровне двигательных центров, снимают напряжение.

Но у человека есть и другие привычки, уко­ренившиеся гораздо глубже. На протяжении мил­лионов лет эволюции он усвоил самые разнообразные навыки, помогающие выжить. И стоит любому из них выйти из-под контроля, как возникает душевное заболевание. Например, че­ловеку свойственна привычка постоянно ожидать нападения врага; но стоит ему допустить, чтобы эта привычка определяла всю его жизнь, как он становится параноиком.

Одна из самых коренных привычек челове­ка — всегда быть настороже на случай опасности, не позволять себе углубляться в свой внутренний мир, чтобы не давать своему вниманию отвле­каться от мира внешнего. С тем же связана и дру­гая привычка — нежелание замечать вокруг себя прекрасное, потому что внимание должно быть сосредоточено на вещах сугубо практических. Эти привычки укоренились так глубоко, что не под­даются действию алкоголя или табака.

Я должен признать, что на первых порах был склонен винить в росте самоубийств и индус­триальной преступности именно эти атависти­ческие привычки. Человек должен научиться расслабляться, иначе он переутомляется и ста­новится опасным. Он должен научиться вступать в контакт с самыми глубокими уровнями собст­венного сознания, чтобы пополнять его энергети­ческие запасы. И мне казалось, что препараты из группы мескалина могли бы решить проблему. До сих пор индустриальная психология избе­гала пользоваться такими препаратами. Причина очевидна: мескалин расслабляет человека до та­кой степени, что становится невозможной всякая работа. Человек в таком состоянии не хочет ниче­го делать и стремится только созерцать красоту мира и тайны собственного сознания.

Я понимал, что доходить до таких пределов нет смысла. Небольшая доза мескалина, введен­ная должным образом, может высвободить твор­ческие силы человека, не погружая его в ступор. В конце концов, две тысячи лет назад предки че­ловека страдали почти полной цветовой слепотой, потому что у них была подсознательная привы­чка не обращать внимания на цвета: их жизнь была так трудна и опасна, что они не могли себе этого позволить. Однако современный человек су­мел избавиться от этой древней привычки к цве­товой слепоте, не утратив своей энергии и жизненной силы. Все дело лишь в соблюдении равновесия.

Поэтому я предпринял серию экспериментов с препаратами из группы мескалина. Первые же результаты оказались столь ужасными, что я вы­нужден был немедленно покинуть компанию «Транс-Уорлд Косметике\'». Пять из десяти моих испытуемых уже через несколько дней покон­чили с собой, а еще у двоих случился полный психический срыв, который привел их в сумас­шедший дом.

Я пришел в полное недоумение. Еще в университете я проводил эксперименты с мес-калином на самом себе и ничего интересного не обнаружил.

Однако после того, что произошло, я решил попробовать снова и принял полграмма меска­лина. Результат был таким устрашающим, что меня до сих пор бросает в пот при одном вос­поминании об этом.

Сначала появились все те же знакомые, приятные явления: медленно плывущие перед глазами вращающиеся световые пятна, а потом ощущение беспредельного мира и спокойствия, напоминающее буддийскую нирвану, и мирное созерцание ошеломляющей красоты Вселенной с чувством полного от нее отчуждения и в то же время бесконечной сопричастности. Примерно че­рез час я очнулся и понял, что это явно не те эф­фекты, которые могут склонить человека к самоубийству.

Тогда я попытался, углубившись внутрь себя, тщательнее понаблюдать за своим восприятием и чувствами. Результат меня совсем озадачил. Ощущение было такое, словно я смотрю в теле­скоп, а другой его конец кто-то нарочно прикры­вает рукой. Все мои попытки самонаблюдения заканчивались неудачей. Собрав все силы, я попытался прорваться сквозь стену тьмы, — и тут внезапно отчетливо почувствовал, как нечто живое и чуждое поспешно удаляется из моего поля зрения. Я говорю, конечно, не о физическом зрении — это было всего лишь ощущение. Однако оно несло на себе такую печать реальности, что на мгновение я чуть не лишился рассудка от ужаса. Когда видишь явную физическую опасность, можно обратиться в бегство, но здесь бежать было некуда, потому что это находилось во мне самом.

Почти целую неделю после этого я продолжал испытывать крайний ужас — ни разу в жизни я еще не был так близок к безумию. Хоть я и на­ходился снова в обычном физическом мире, у ме­ня не было ощущения безопасности. Я сознавал, что, возвратившись к обычному, повседневному сознанию, веду себя как страус, прячущий голову в песок. Это означало лишь, что я заставляю себя не видеть угрозы.

К счастью, к этому времени я уже ушел с работы: работать в таком состоянии было бы не­возможно.

Собрав всю волю, я сделал гигантское усилие и проник на уровень своих глубочайших инстин­ктов. И тут я ощутил присутствие врагов — слов­но человек, который нырнул в глубины моря и вдруг заметил, что его окружают акулы. Я, ко­нечно, не мог «видеть» их в обычном смысле слова, но я ощущал их присутствие так же явственно, как ощущаешь зубную боль. Они были там, в тех глубинах моего существа, куда никогда не про­никает сознание.

Я изо всех сил старался сдержать вопль ужа­са, какой не может не вырваться у человека, сто­ящего перед лицом неминуемой гибели, но внезапно у меня появилось ощущение, что я одер­жал над ними верх! Против них сплотились мои самые глубинные жизненные силы. Я почувство­вал прилив невероятной мощи, которой никогда в себе не подозревал. Перед ней они устоять не могли и вынуждены были отступить. Я вдруг понял, что их несметное множество, тысячи и тысячи, но в то же время знал, что они бессильны что-нибудь со мной сделать.

И тогда прозрение осенило меня с такой обжигающей силой, что это было как удар мол­нии. Все стало ясно — я понял! Теперь я знал, почему для них так важно, чтобы никто не подоз­ревал об их существовании. Человек обладает бо­лее чем достаточными силами, чтобы их уничтожить. Но пока он не догадывается об их присутствии, они могут питаться им, как вам­пиры, высасывая его энергию.

Жена, вошедшая в спальню, была потрясена, увидев, что я хохочу, как сумасшедший. Сначала она подумала, что мой рассудок не выдержал, но потом поняла, что это смех здорового, разумного человека. Я попросил принести мне бульону и со­рок восемь часов спустя уже снова был на ногах, совершенно здоровый — больше того, таким здо­ровым я за всю свою жизнь еще никогда не был.

Первое время я испытывал такое невероятное ликование по поводу своего открытия, что даже забыл об этих вампирах сознания.

Но пока я чувствовал себя в безопасности. Когда ближе к вечеру у меня вновь появились на­стойчивые наплывы депрессии, я снова обратился к этому глубинному источнику внутренней силы и к своим оптимистическим мыслям о судьбах че­ловечества. Депрессия немедленно исчезла, и я снова разразился хохотом. Лишь много недель сп­устя я научился подавлять эти припадки хохота, случавшиеся после каждой моей стычки с паразитами.

То, что я обнаружил, было, конечно, настоль­ко фантастично, что не могло быть осознано без должной подготовки. Больше того, мне неслы­ханно повезло, что я не сделал свое открытие шестью годами раньше, когда еще работал в ком­пании «Транс-Уорлд». Все это время мой разум медленно, подсознательно готовился к нему. Впрочем, за последние несколько месяцев я все больше убеждаюсь, что это непросто везение. У меня такое чувство, что существуют некие могу­щественные силы, которые выступают на стороне человечества, хотя я и не имею ни малейшего представления об их природе.

(На эту фразу я обратил особое внимание. У меня тоже было такое инстинктивное чувство.)

Вот к чему сводится все дело. На протяжении последних двух столетий человеческое сознание стало постоянной добычей этих энергетических вампиров. В некоторых случаях им удается пол­ностью овладеть рассудком человека и использо­вать его для достижения собственных целей. Например, я почти уверен, что де Сад был одним из тех «зомби», чей мозг полностью находился под контролем вампиров. Кощунственность и глупость его произведений отнюдь не свидетель­ствуют, как это бывает во многих случаях, о некоей демонической жизненной силе, и это под­тверждается тем, что де Сад во всех отношениях так и не достиг подлинной зрелости, хотя и дожил до 74 лет. Единственной целью его жизни и деятельности было усилить духовное смятение человечества, намеренно исказить и извратить истину о сущности пола.

Как только я узнал о существовании вам­пиров сознания, стала до смешного понятной вся история последних двухсот лет. Примерно до 1780 года (эта дата более или менее соответствует моменту первого крупномасштабного вторжения вампиров сознания на Землю) искусство большей частью обогащало и украшало жизнь, как музы­ка Гайдна или Моцарта. После вторжения вам­пиров сознания для художника сделалось почти невозможным испытывать этот солнечный оп­тимизм. Вампиры сознания обычно избирают своими орудиями людей выдающегося ума, пото­му что именно такие люди оказывают на челове­чество наибольшее влияние. Лишь немногие художники находили в себе достаточно сил, что­бы отшвырнуть их с дороги, но зато, сделав это, они обретали новое могущество — очевидными примерами могут служить Бетховен и Гете.

Именно этим и объясняется, почему для вам­пиров сознания так важно, чтобы их присутствие оставалось незамеченным, чтобы они могли выса­сывать жизненные силы человека, не вызывая у него подозрений. Тот, кто сумел одолеть вам­пиров, вдвойне опасен для них: это означает, что одержала верх его способность к самообновлению. В таких случаях вампиры, вероятно, пытаются уничтожить его иным способом — заставляя ополчаться против него других людей. Достаточ­но вспомнить, что Бетховен умер в результате то­го, что, оставив дом своей сестры после какой-то странной ссоры, проехал несколько километров в открытом экипаже под дождем. Во всяком слу­чае, можно заметить, что только в XIX веке ху­дожники впервые начали жаловаться на то, что «весь мир против них»: Гайдна и Моцарта в свое время прекрасно понимали и высоко ценили. А стоит художнику умереть, как это непонимание исчезает — вампиры ослабляют свой контроль над людьми, у них есть дела и поважнее.

Вся история искусства и литературы начиная с 1780 года есть результат войны с вампирами сознания. Художники, отказывавшиеся пропове­довать пессимизм и девальвацию жизненных ценностей, подвергались уничтожению, а хулители жизни нередко доживали до преклонно­го возраста. Любопытно, например, сопоставить судьбы такого хулителя жизни Шопенгауэра и утвердителя жизни Ницше, или сексуального деге­нерата де Сада и сексуального мистика Лоуренса.

Если не считать этих очевидных фактов, мне не так уж много удалось узнать о вампирах соз­нания. Я склонен подозревать, что в небольшом числе они присутствовали на Земле всегда. Воз­можно, христианское представление о дьяволе восходит к смутным догадкам о роли, которую они играли в истории, овладевая сознанием лю­дей и превращая их во врагов жизни и всего человечества. Но было бы ошибкой винить вам­пиров во всех человеческих несчастьях. Человек — это животное, которое стремится, совершенству­ясь, стать богом, и многие из его неудач — неизбежное следствие этих стараний.

У меня есть одна теория, которую я здесь изложу полноты ради. Я подозреваю, что во Все­ленной множество разумных рас, подобных нам, которые стремятся к совершенствованию. На ранних стадиях эволюции каждая раса в зна­чительной мере поглощена преодолением внешних условий, защитой от врагов, добывани­ем пищи. Но рано или поздно наступает время,

когда она минует эту стадию и может обратить свое внимание внутрь себя, к радостям самосоз­нания. «Мой разум — мое царство», — писал сэр Эдвард Дайер*. А когда человек осознает, что его разум — в самом буквальном смысле царство, огромная неисследованная страна, это означает, что он перешел грань, отделяющую животное от бога.

Так вот, я полагаю, что вампиры сознания специально отыскивают расы, которые вот-вот достигнут этой ступени эволюции, и парази­тируют на них, пока их не уничтожат. Вампиры не имеют намерения обязательно их уничтожать — потому что, как только это происходит, им приходится искать других хозяев. Они стремятся лишь как можно дольше паразитировать на гигантских источниках энергии, порождаемой эволюционной борьбой за существование. Поэто­му их главная цель — не дать человеку обна­ружить внутри себя эти миры, стараться, чтобы его внимание было обращено вовне. Я думаю, не может быть никакого сомнения в том, что войны XX века были сознательной уловкой вампиров. Гитлер, как и де Сад, почти наверняка был еще одним из их «зомби». Мировая война на уничто­жение не соответствовала бы их целям, но посто­янные второстепенные стычки — это то, что им надо.

Каким стал бы человек, если бы смог истре­бить этих вампиров или прогнать их? Первым же

последствием наверняка оказалось бы ощущение невероятного облегчения, освобождения от гнета, прилив энергии и оптимизма. В этом первом порыве энергии шедевры искусств создавались бы десятками. Человечество сделалось бы похожим на школьников, отпущенных на волю в послед­ний день занятий.

Вслед за тем человек обратил бы эту энергию внутрь себя. Он последовал бы по стопам Гуссер­ля. (Знаменательно, что именно Гитлер был повинен в смерти Гуссерля как раз в тот момент, когда философ находился на грани новых свер­шений.) Он внезапно для самого себя осознал бы, что обладает внутренним могуществом, по срав­нению с которым водородная бомба показалась бы жалкой свечкой. Прибегнув, возможно, к по­мощи препаратов, подобных мескалину, он впер­вые в истории стал бы обитателем мира сознания, как сейчас является обитателем Земли. Он иссле­довал бы этот мир, как Ливингстон и Стэнли исследовали Африку. Он узнал бы, что обладает многими «я» и что высшие из них и есть то, что его предки назвали бы богами.

У меня есть и еще одна теория, которая вы­глядит настолько необычной, что я с трудом решаюсь о ней говорить. Она состоит в том, что вампиры сознания, сами того не зная, представ­ляют собой орудие некоей высшей силы. Они, ко­нечно, вполне могут уничтожить любую расу, которая станет для них донором. Но если по ка­кой-то случайности такая раса осознает опас­ность, результат неминуемо будет полностью противоположен их намерениям. Одно из главных препятствий на пути эволюции человечества —равнодушие и невежество, склонность человека плыть по течению, не задумываясь о завтрашнем дне. В определенном смысле слова это, быть мо­жет, гораздо большая угроза — или, по меньшей мере, помеха — для эволюции, чем сами вам­пиры. Стоит разумной расе узнать о существо­вании вампиров, как сражение будет уже наполовину выиграно. Стоит человеку обрести цель жизни и веру, как он станет почти непо­бедим. Поэтому вампиры, возможно, служат для человека чем-то вроде прививки от собственного равнодушия и лени. Впрочем, это всего лишь за­мечание между прочим, не более того.

Есть проблема гораздо более важная, чем все подобные рассуждения. Как избавиться от вам­пиров? Просто предать гласности «факты» — не выход из положения. Исторические факты сами по себе ничего не значат, на них никто не обратит внимания. Необходимо тем или иным способом заставить человечество осознать грозящую ему опасность. Если бы я пошел по самому легкому пути — организовал бы интервью по телевидению или написал бы серию газетных статей, — воз­можно, к моим словам и прислушались бы, но го­раздо вероятнее, что ими просто пренебрегли бы, сочтя за бред сумасшедшего. Да. это колоссальная проблема. Я не вижу никакого способа убедить людей, кроме одного — уговорить каждого принять дозу мескалина. И даже тогда нет га­рантии, что мескалин приведет к желаемому результату, иначе я мог бы рискнуть и всыпать нужное его количество в какой-нибудь городской водопровод. Нет, об этом нельзя и думать. Когда вампиры сознания готовы к атаке, рассудок слишком уязвим, чтобы им рисковать. Теперь я понимаю, почему мой эксперимент в «Транс-Уорлд» имел такой катастрофический исход. Вампиры сознательно уничтожили этих людей — это должно было стать для меня чем-то вроде пре­достережения. Среднему человеку не-хватает вну­тренней дисциплины, чтобы им противостоять. Вот почему так высоко число самоубийств...

Я просто обязан узнать больше об этих суще­ствах. Пока я знаю о них так мало, они в силах меня уничтожить. Когда я хоть что-нибудь о них узнаю, я, возможно, пойму, как заставить чело­вечество поверить в их существование».

Разумеется, я начал чтение не с той части заме­ток Вейсмана, которую только что привел, — это самая главная их часть. В действительности «Размышления на исторические темы» представля­ют собой пространные рассуждения о природе паразитов сознания и об их роли в истории челове­чества. Они изложены в форме дневника — днев­ника идей. Это повлекло за собой бесконечные повторы, как будто Вейсман изо всех сил цеплялся за некое главное прозрение, которое постоянно от него ускользало.

Меня поразило, что он был в состоянии на про­тяжении столь долгого времени сохранять сосредото­ченность. Мне при таких обстоятельствах было бы наверняка куда труднее держать себя в руках. Одна­ко я пришел к выводу, что дело объясняется просто:

он чувствовал, что теперь находится в сравнитель­ной безопасности. Он одержал верх над ними в пер­вой стычке и был воодушевлен победой. Главная проблема, как он писал, состояла для него в том,

чтобы ему поверили другие. Но он, очевидно, не считал это столь уж неотложным делом. Он знал, что если опубликует свои заметки в том виде, как они написаны, его сочтут сумасшедшим. К тому же, будучи ученым, он всегда стремился перепроверить обнаруженные факты и, насколько возможно, ум­ножить их число, прежде чем предавать их гласности.

Меня удивило — и продолжает удивлять до сих пор — еще и другое: почему он не попытался до­вериться кому-то, даже своей жене? Это само по себе говорит о том, что он находился в необычном состо­янии духа. Был ли он абсолютно убежден, что на­ходится вне опасности и спешить некуда? Или эта эйфория тоже была уловкой паразитов? Так или иначе, он продолжал работать над своими замет­ками, убежденный, что победа ему обеспечена, до самого того дня, когда они довели его до само­убийства.

Я думаю, легко догадаться, что я чувствовал, читая все это. Сначала недоверие — честно го­воря, на протяжении всего дня оно время от времени возвращалось с новой силой; а потом — волнение и страх. Возможно, я просто счел бы все это безумием, если бы не то, что пережил тогда на городской стене Кара-тепе. После этого я был готов поверить в суще­ствование вампиров сознания. Но что дальше?

В отличие от Вейсмана, я был не в силах де­ржать это про себя. Меня охватил ужас. Я знал, что самый безопасный выход — сжечь эти бумаги и сде­лать вид, будто я их вообще не читал; у меня была почти полная уверенность, что в этом случае они оставят меня в покое. Я чувствовал, что близок к безумию. Читая, я то и дело в страхе озирался по

сторонам и только потом сообразил, что если они за мной следят, то следят не извне, а изнутри. Такая мысль казалась мне почти невыносимой, пока я не наткнулся на то место, где Вейсман сравнивает их метод