Публичные призывы к преступным деяниям
В настоящее время уголовная ответственность за призывы к преступным деяниям предусмотрена пятью нормами: ст. 2052, ч. 3 ст. 212, ст. 280, ст. 2801, ст. 354 УК РФ.
Учитывая, что предписания о призывах рассредоточены по разным структурным частям УК РФ, следует хотя бы в обзорном порядке проанализировать содержание объектов каждого из них.Уголовная ответственность за призывы к террористической деятельности и массовым беспорядкам предусмотрена нормами главы 24 «Преступления против общественной безопасности» раздела IX «Преступления против общественной безопасности и общественного порядка». Таким образом, данные преступления посягают на однородные общественные отношения - общественную безопасность и общественный порядок.
В качестве непосредственного объекта публичных призывов к террористической деятельности в литературе, как правило, указывается общественная безопасность63. Так, по мнению 3. А. Шибзухова, «преступление, предусмотренное ст. 2052 УК РФ, создаёт условия для террористической деятельности, способствует совершению преступлений террористического характера, а, значит, ставит под угрозу состояние защищённости неопределённого круга лиц, социальных институтов и общества в целом, тем самым посягая на общественную безопасность»[65] [66]. Относительно определения непосредственного объекта призывов к массовым беспорядкам в теории уголовного права нет такого единства мнений. Позиции учёных условно можно разделить на три группы: 1) одни полагают, что объектом выступает общественный порядок[67]; 2) другие обосновывают, что объектом являются отношения, исключительно связанные с обеспечением общественной безопасности[68]; 3) третьи приходят к выводу, что массовые беспорядки, равно как и призывы к ним, одновременно посягают и на общественную безопасность, и на общественный порядок, а также на права и законные интересы личности, отношения собственности, установленный порядок деятельности органов государственной власти и т.д.[69] Принимая во внимание, что массовые беспорядки связаны с дезорганизацией деятельности органов власти, разрушением инфраструктуры, блокированием средств коммуникации, массовым насилием и уничтожением имущества, следует, пожалуй, согласиться с мнением тех авторов, которые в качестве непосредственного объекта массовых беспорядков называют именно общественную безопасность. Уголовная ответственность за призывы к осуществлению экстремистской деятельности и действий, направленных на нарушение территориальной целостности Российской Федерации, предусмотрена нормами главы 29 «Преступления против основ конституционного строя и безопасности государства» раздела X «Преступления против государственной власти». В литературе объект публичных призывов к осуществлению экстремистской деятельности раскрывается по-разному: как политическая система Российской Федерации[70], общественные отношения в сфере нормального функционирования конституционных органов власти, их законных представителей[71], конституционный запрет на осуществление экстремистской деятельности[72]. Спорность последнего подхода, пожалуй, заключается в том, что содержанию объекта придаётся подчёркнуто нормативное (формально-юридическое) содержание - объект есть запрет на определённый вид деятельности. Общественные отношения, обеспечивающие нормальное функционирование конституционных органов власти, её законных представителей, скорее выступают объектом преступлений против порядка управления. Более правильной видится позиция тех авторов, которые определяют объект публичных призывов к экстремистской деятельности в более общем виде - как общественные отношения, обеспечивающие основы конституционного строя и безопасность государства[73]. Непосредственный объект публичных призывов к осуществлению действий, направленных на нарушение территориальной целостности Российской Федерации, как правило, определяется как общественные отношения, обеспечивающие территориальную целостность Российской Федерации как одну из основ конституционного строя государства[74]. Похожим образом непосредственный объект данного деяния определяет В. В. Власенко, отмечая, что таковым являются общественные отношения, обеспечивающие незыблемость такой основы конституционного строя России, как ее целостность в качестве федера ции, то есть отсутствие у субъектов права выхода из ее состава, а также невозможность отделения части территории от РФ[75]. Общественные отношения, обеспечивающие реализацию принципа целостности и неприкосновенности территории Российской Федерации, в качестве непосредственного объекта преступления, предусмотренного ст. 2801 УК РФ, рассматривает Е. П. Сергун[76]. В литературе объект публичных призывов к развязыванию агрессивной войны определяется как совокупность общественных отношений в сфере мирного сосуществования государств[77]. Более развёрнутое понимание непосредственного объекта, преступления предусмотренного ст. 354 УК РФ, даёт В. В. Каболов, который его раскрывает как мир между народами, мирное сосуществование и сотрудничество государств, от чего в значительной мере зависит мир и безопасность нашего государства[78]. При этом мир как объект уголовноправовой охраны представляет собой отношения между народами и государствами, основывающиеся на проведении внешней политики ненасильственными средствами и соблюдении принятых на себя (и закрепляемых обычно в договорах) обязательств; отсутствие вооружённой борьбы между государствами[79]. Таким образом, в обобщённом виде объект публичных призывов к преступной деятельности можно определить как общественные отношения, скла дывающиеся в сфере безопасности общества, государства, а также человечества в целом от совершения ряда тяжких и особо тяжких преступлений. А. А. Балашов полагает, что общественная опасность публичных призывов к совершению противоправных действий обусловливается оказанием ими психологического воздействия на потерпевшего. При этом сам автор признаёт, что здесь возникают сложности как с определением потерпевшего, поскольку он зачастую множественен и индивидуально не определён, так и с констатацией факта психологического воздействия[80]. Представляется спорным вывод о том, что адресат призывов является потерпевшим от данной преступной деятельности. Безусловно, нельзя отрицать то обстоятельство, что призывы оказывают определённое психологическое воздействие на личность, результатом которого может стать формирование стойкой антисоциальной установки, искажение мировоззренческого поля человека и т.д. Также дискуссионным вопросом является признание билбордов, листовок, плакатов предметом или орудием публичных призывов к преступной деятельности. Следует отметить, что в современной литературе при характеристи ке объекта публичных призывов авторы не указывают, что его признаком является или может являться специфический предмет - материалы, содержащие соответствующую информацию, возбуждающую желание на занятие террористической, экстремистской деятельностью и т.п. Это создаёт впечатление, что такие материальные объекты, используемые в качестве инструмента распространения призывов, могут рассматриваться как орудия совершения соответствующих преступлений. Как известно, под предметом преступления понимается элемент объекта посягательства, воздействуя на который лицо нарушает последний (объект преступления)[81] [82]. Ещё В. Н. Кудрявцев указывал, что «характерной особенностью предмета является не только то, что он подвергается непосредственному воздействию со стороны субъекта, но также и то, что он находится в определённом соотношении с объектом посягательства: предмет служит или необходимой материальной предпосылкой, либо формой закрепления ТОГО общественного ОТ- 82 ношения, на которое посягает преступление» . В. К. Глистин обосновывал, что «предметы, которые стоят вне охраняемого общественного отношения, не относятся к объекту. Будучи компонентами преступления, они служат орудием воздействия на общественные отношения. В этом случае они являются элементом объективной стороны состава преступления»[83]. Позднее данная проблема нашла своё развитие в работах В. Я. Тация, который писал, что: «...Остаётся неясным, как быть с теми предметами, которые не входят в состав охраняемых общественных отношений, но с которыми действующее уголовное законодательство связывает определённые правовые последствия, влияющие на ответственность, квалификацию и т.д. Так, поддельные денежные знаки, порнографические предметы... не входят в состав охра няемых общественных отношений... С другой стороны их нельзя отнести и к объективной стороне, ибо они не могут рассматриваться как орудие совершения преступления. Вместе с тем с этими предметами, а точнее, с их признаками, действующее уголовное законодательство связывает ряд вопросов уголовноправовой ответственности и поэтому они не могут быть вынесены за пределы 84 состава преступления» . С течением времени распространённым стало представление о бессмысленности размежевания объекта преступления и тех предметов, которые не входят в состав охраняемого отношения. Во многом по этой причине в современной литературе порнографические материалы, фальшивые документы и т.п. практически единодушно указываются именно как предметы соответствующих преступлений. Вместе с тем Ю. Е. Пудовочкин полагает, что «для обозначения предметов, которые не являются элементом охраняемых законом общественных отношений, но воздействуя на которые или создавая которые, субъект причиняет вред этим отношениям (например, поддельные деньги, наркотические средства, психотропные вещества и др.), целесообразнее использовать понятие «орудий» совершения преступления и относить их к числу признаков объективной стороны состава»[84] [85]. Поддерживая данную точку зрения, следует указать на контрпродуктивность расширения понятия предмета преступления путём включения агитационных материалов, текстов, компьютерной информации и т.п., которые не только не выражают сущность охраняемого законом общественного отношения, а по существу выступают инструментом причинения вреда последнему. В связи с этим, на наш взгляд, материалы с призывами к террористической, экстремистской или иной преступной деятельности необходимо рассматривать как возможное орудие совершения соответствующих преступлений[86]. Исследование объективной стороны составов публичных призывов к преступным деяниям, на наш взгляд, предполагает последовательное рассмотрение трёх вопросов: 1) «призыва» как общественно опасного деяния, 2) «публичности» как признака призыва и 3) содержания самих преступных действий, на совершение которых публичный призыв направлен. В теории уголовного права под призывом, как правило, понимается «обращение», «воззвание», «сведения», «предложение»[87], направленные на побуждение к осуществлению определённой деятельности. Ю. Е Пудовочкин определяет призывы как «форму психического воздействия на сознание и волю людей с целью побудить их к совершению определённых действий»[88]. Очевидно, что данный термин имеет несколько иное значение в сравнении с категориями «суждение», «предположение» и т.п. С этимологической точки зрения призыв раскрывается как «обращение, в лаконичной форме выражающее руководящую идею, политическое требование, лозунг»[89]. Такое определение, к сожалению, мало что проясняет в вопросе отграничения призывов от выражения лицом собственного мнения либо изложения чьей-либо позиции по политическим, социально-экономическим, религиозным или национальным вопросам в профессиональных или бытовых (дружеских) беседах[90]. В этой связи С. Н. Фридинский справедливо отмечает, что «нельзя в качестве призывов оценивать семейные и дружеские беседы, защиту своих убеждений в споре ... стремление выделиться или оригинально выглядеть. ... для уголовно наказуемых призывов характерным являются целенаправленность, активное воздействие на сознание, волю и поведение людей, навязывание определённых мыслей другим с указанием того, что и как им следует делать»[91]. Аналогичный подход представлен в постановлении Пленума Верховного Суда РФ от 9 февраля 2012 г. № 1 «О некоторых вопросах судебной практики по уголовным делам о преступлениях террористической направленности»[92]. Категория «призыв», безусловно, не распространяется на случаи, когда высказывания или распространяемый лицом материал по причине своей отвлечённости или неконкретности не могли оказать воздействие на поведение человека. Кроме того, обоснование, научное или даже псевдонаучное доказывание, например, несправедливости сложившегося территориального устройства без высказываний, побуждающих к совершению действий, направленных на нарушение территориальной целостности Российской Федерации, как представляется, нельзя квалифицировать по действующей редакции ст. 2801 УК РФ. Например, высказывание о неправильном или несправедливом характере вхождения Крыма в состав России является мнением конкретного лица об известном, широко обсуждаемом и объективно неоднозначно оцениваемом событии. С такой точкой зрения можно не соглашаться по многим причинам, но нельзя утверждать о наличии призывов к нарушению территориальной целостности. Лицо может утверждать об обоснованном характере притязаний Японии и высказываться о том, что Россия должна отказаться от спорных островов. Однако, до тех пор пока указанное мнение не будет сопряжено с призывами к совершению конкретных действий, угрожающих территориальной целостности Российской Федерации, признаков преступления, предусмотренного ст. 2801 УК РФ, на наш взгляд, не имеется. Конечно же, на это можно возразить тем, что такое ограничительное толкование категории «призывов» вряд ли служит интересам защиты государства, а также существенно расширяет возможности для распространения критических высказываний, которые, будучи выраженными лишь в форме позиций (мнений), так или иначе все равно будут влиять на сознание масс, формировать центробежные настроения, не напрямую, но опосредованно побуждать к совершению действий, угрожающих территориальной целостности России. Однако, на наш взгляд, только при таком подходе к пониманию содержания уголовно-правовых норм об ответственности за призывы к преступной или иной противоправной деятельности можно говорить о должном соблюдении права на свободу слова. Как представляется, между высказыванием мнения о несправедливости сложившегося территориального устройства Российской Федерации и призывами к сепаратизму имеется такая же фундаментальная разница как между относительно часто встречаемой критикой деятельности Президента Российской Федерации или Правительства Российской Федерации и публичными призывами к экстремистской деятельности (ст. 280 УК РФ) в виде насильственного изменения основ конституционного строя. Обращаясь к толкованию призывов, некоторые специалисты обосновывают, что их обязательным признаком выступает некая грамматическая конструкция. Отмечается, что призывы заключаются в воззваниях и лозунгах и, как правило, выражаются глаголами повелительного наклонения («делай», «бей», «убивай» и т.д.)». В связи с этим аргументируется вывод, что сослагательная форма высказывания не может расцениваться как призывы[93]. Следует, пожалуй, согласиться с мнением 3. А. Шибзухова, что использование исключительно лексического инструментария определения призывов предоставит возможность идеологам и пропагандистам терроризма и сепаратизма избежать уголовной ответственности только лишь на том основании, что, призывая к осуществлению деятельности, они употребляют частицу «бы»[94].Так, например, будет невозможно квалифицировать как призыв публичное обращение типа: «было бы правильным, чтобы чеченская молодёжь взяла в руки оружие и завершила дело своих отцов, добившись независимости от России». Отдельные авторы небезосновательно заостряют своё внимание на том, что ответственность за распространение криминогенной информации возможна лишь при условии неоднократности призывов[95]. А. Г. Кибальник отмечает: «...в ст. 354 УК РФ речь идёт о «призывах», то есть о двух и более обращениях к аудитории с целью возбудить в ней убеждение о необходимости развязывания агрессивной войны против другого государства»[96]. Как известно, Пленум Верховного Суда Российской Федерации занял другую позицию, указав, что публичные призывы как уголовно-наказуемое деяние следует считать оконченным уже с момент провозглашения (распространения) хотя бы одного обращения к другим лицам[97]. С. В. Борисов высказывается критически о данном разъяснении. По его мнению, такая расширительная трактовка объективно противоречит принципу законности, поскольку вопреки букве уголовного закона позволяет привлечь лицо к ответственности даже в ситуации, когда он однократно осуществил тот или иной призыв. В связи с этим он предлагает на законодательном уровне использовать указание на призыв, а не на призывы[98] [99]. Использование в диспозициях уголовно-правовых норм об ответственности за призывы к преступной деятельности множественного числа, безусловно, порождает сомнения и связанные с этим проблемы при квалификации. По этой причине следует, пожалуй, согласиться с мнением Н. Ф. Кузнецовой, которая обосновывала, что во всех статьях УК РФ должно употребляться единственное число имён существительных. Иначе проблему квалификации будет трудно 99 решить . Обязательным признаком уголовно-наказуемых призывов к преступным деяниям является их публичный характер. Следует сразу отметить, что диспозиция ч. 3 ст. 212 УК РФ не содержит специального указания на публичность. Вместе с тем в теории уголовного права считается почти общепринятым, что призывы к массовым беспорядкам или насилию над гражданами должны иметь публичный характер[100]. Такое мнение во многом основывается на том предположении, что сами эти призывы должны осуществляться при массовом скоплении граждан, то есть либо в процессе массовых беспорядков, либо при подготовке к ним. Правоприменительная практика также демонстрирует понимание призывов к массовым беспорядкам именно как действий публичных. Так, например, Журавлев был осуждён по ч. 2 ст. 212 УК РФ и ч. 3 ст. 212 УК РФ. Согласно приговору суда «Журавлев, будучи осуждённым, в период отбывания наказания в исправительной колонии У ФСИН России... в помещении воспитательной работы общежития осуждённых... преследуя личные интересы, необоснованно желая изменить условия содержания в колонии, вопреки установ ленным Правилам внутреннего распорядка исправительных учреждений и режиму отбывания наказания в исправительном учреждении общего режима, публично (выделено мной - И. К.) в словесной форме призывал осуждённых к совершению поджогов и погромов на территории исправительной колонии, уничтожению и повреждению имущества колонии... »[101]. Сложившаяся правоприменительная традиция, равно как и доктринальное толкование, конечно же, не могут окончательно устранить проблем при применении уголовного закона. В связи с этим полагаем, что ответственность за призывы к массовым беспорядкам должна быть обусловлена признаком публичности, который необходимо напрямую указать в диспозиции ч. 3 ст. 212 УК РФ. Является распространённой точкой зрения, что для признания призывов публичными необходимо установить, что они были адресованы как минимум двум лицам[102]. Вместе с тем понятно, что зачастую аудитория, воспринимающая вредоносную информацию, гораздо шире. Публичность призывов также имеет место, если лицо в отсутствии посторонних развешивает плакаты, листовки, наносит надписи сепаратистского толка на стены домов, в общественном транспорте, заведомо осознавая, что их содержание будет доступно для широкого круга лиц[103]. Так, С., испытывая ненависть в отношении определённых национальностей, произвёл надпись на двери подъезда жилого дома текст следующего содержания: «Терпенью конец - нужно черных валить! Страну очищать - мразь убивать, убивать их детей, их жён и матерей. Их дома разрушать. Убивать! Убивать! Славянский народ - поднимайся с колен. Поднимайся и бей ради наших детей! Ради нашей земли поднимайся и стой. Защищая тылы. Чернота за спиной». Приговором суда С. был осуждён по ч. ст. 280 УК РФ[104]. Представляется спорным мнение Д. Н. Саркисова, что постоянный и персонально определённый состав аудитории исключает признак публичности 10э . Так, например, агитатор, ставящий своей целью популяризацию идеи насильственного отделения части территории Российской Федерации, может выбрать в качестве своего объекта коллег по работе, персонально определённый список контактов в социальной сети. Педагог, разделяющий идеи насильственного сепаратизма, может призывать к совершению определённых действий среди своих учеников. Означает ли, что осведомлённость о составе слушателей, знакомство с ними, препятствует привлечению к уголовной ответственности таких лиц по ст. 280[105] УК РФ? Полагаем, что ответ на данный вопрос должен быть отрицательным. И наконец, несомненной важностью обладает вопрос о самом содержании публичных призывов. Его успешное разрешение позволит конкретизировать объективную сторону анализируемых преступлений и, соответственно, разграничить общественно опасное деяние, заключающееся в осуществлении призыва, от научной дискуссии, политической полемики, исторического эссе, которые могут касаться вопросов терроризма, экстремизма, сепаратизма и т.п. Федеральный закон от 06.07.2016 года № 375-ФЗ «О внесении изменений в Уголовный кодекс Российской Федерации и Уголовнопроцессуальный кодекс Российской Федерации в части установления дополнительных мер противодействия терроризму и обеспечения общественной безопасности»[106] разрешил имевшую место дискуссию[107] отно- сительно толкования категории террористической деятельности как конструктивного признака диспозиции ст. 2052 УК РФ. В соответствии с введённым примечанием 2 к ст. 2052 УК РФ под террористической деятельностью понимается совершение хотя бы одного из преступлений, предусмотренных статьями 205 - 206, 208, 211, 220, 221, 277, 278, 279, 360, 361 УК РФ. Следует всемерно поддержать стремление законодателя устранить неопределённость в установлении пределов уголовной ответственности за публичные призывы к террористической деятельности. Как представляется, это позволит добиться относительного единообразия правоприменительной практики по делам о преступлении, предусмотренном ст. 2052 УК РФ. В соответствии с ч. 3 ст. 212 УК РФ лицо подлежит уголовной ответственности за призывы к: 1) массовым беспорядкам и 2) насилию над гражданами. В теории уголовного права нет общепринятого определения массовых беспорядков. Весьма лаконичное и одновременно пространное понятие массовым беспорядкам даёт А. М. Багмет, определяя их как противоправную деятельность большого количества людей107 [108]. В свою очередь А. Соловьев под массовыми беспорядками предлагает понимать согласованные действия большого количества людей, грубо нарушающих установленный порядок поведения на определённой территории [109] . В. С. Комиссаров определяет массовые беспорядки как нарушение установленного порядка в публичных местах, совершаемое множеством лиц (толпой)[110]. Вместе с тем содержание ч. 1 ст. 212 УК РФ позволяет утверждать, что совершаемое толпой нарушение установленного порядка в публичном месте ещё не образует массовые беспорядки в уголовно-правовом смысле. Таковые будут иметь место лишь при условии, если массовому нарушению общественного порядка будут сопутствовать насилие, погромы, поджоги, уничтожение имущества, применение оружия, взрывных устройств, взрывчатых, отравляющих либо иных веществ и предметов, представляющих опасность для окружающих, а также оказание вооружённого сопротивления представителю власти[111]. Таким образом, если публичные призывы хотя и были обращены на организацию массового нарушения общественного порядка, но не содержали указаний на применение насилия, погромы, использование оружия либо оказание вооружённого сопротивления представителям власти, содеянное не подпадает под действие ч. 3 ст. 212 УК РФ. Так, например, лицо может посредством сети Интернет призывать к выражению политического протеста путём скопления граждан на городских площадях, проезжих частях в целях блокирования доступа к объектам социальной инфраструктуры, дестабилизации работы общественного транспорта и т. и.[112] Под призывами к насилию понимаются обращения, возбуждающие желание на применение физического насилия, заключающегося в причинении побоев, любой тяжести вреда здоровью и смерти человеку[113]. Одной из значимых проблем толкования ч. 3 ст. 212 УК РФ является разрешение вопроса о том, должны ли такие призывы иметь место именно в связи с массовыми беспорядками или данная норма предусматривает ответственность за любое публичное обращение к неопределённому кругу лиц в целях возбуждения желания на применение насилия к гражданам. С учётом места в системе действующего УК РФ призывы к насилию над гражданами, на наш взгляд, следует понимать именно в ограничительном аспекте, то есть только как деяния, совершённые в связи с массовыми беспорядками[114] [115]. Если согласиться со второй трактовкой, то необходимо будет признать наличие технико-юридического недостатка уголовного закона, заключающегося в том, что по-сути самостоятельный уголовно-правовой запрет искусственно включён в конструкцию нормы об ответственности за массовые беспорядки. Кроме того, очевидно, что при таком подходе призывы к насилию теряют необходимую конкретность и становятся неотличимы от таких преступлений как публичные призывы к экстремистской деятельности (ст. 280 УК РФ) и возбуждение ненависти либо вражды, а равно унижение человеческого достоинства (ст. 282 УК РФ). Понятие экстремистской деятельности закреплено в пункте 1 ст. 1 Федерального закона от 25 июля 2002 г. № 114-ФЗ «О противодействии экстремистской деятельности»113. Вместе с тем если при толковании ст. 280 УК РФ опираться буквально на положения данного закона, то необходимо признать, что в равной мере уголовно-наказуемыми являются принципиально разные с точки зрения общественной опасности деяния. Например, руководствуясь таким подходом, преступными являются как публичные призывы к совершению преступлений по мотивам ненависти или вражды, так и призывы к публичному демонстрированию нацистской атрибутики или символики. Очевидно, что для применения ст. 280 УК РФ требуется ограничительное толкование понятия экстремистской деятельности. В целях устранения правовой неопределённости понятия «экстремистская деятельность» и обеспечения единообразия правоприменительной практики предлагается закрепить примечание к ст. 280 УК РФ в следующей редакции: «В настоящей статье под экстремистской деятельностью понимается совершение хотя бы одного из преступлений, предусмотренных статьями 280, 282, 2821, 2822, 2823, а также иных преступлений по мотивам, указанным в пункте «е» части первой статьи 63 настоящего Кодекса». В теории уголовного права отмечается, что разновидностью преступного деяния, предусмотренного ст. 280 УК РФ, могут являться также призывы, содержащие «оправдание или обоснование экстремистской деятельности, а также пропаганда исключительности, превосходства или неполноценности одной социальной, национальной или религиозной общности, группы по отношению к другой»[116]. Данная точка зрения, на наш взгляд, содержит логическое противоречие и не позволяет чётко отграничить призывы к осуществлению экстремистской деятельности от преступления, предусмотренного ст. 282 УК РФ. Кроме того, согласно букве закона оправдание или пропаганда в объективную сторону публичных призывов к экстремистской деятельности не входят. Весьма непростым является определение содержания действий, направленных на нарушение территориальной целостности Российской Федерации. Шанхайская конвенция о борьбе с терроризмом, сепаратизмом и экстремизмом (15 июня 2001 года, ратифицирована Россией в 2003 году) определяет сепаратизм как деяние, направленное на нарушение территориальной целостности государства, совершаемое исключительно насильственным путем. В связи с этим следует сделать вывод, что объективную сторону призывов к совершению действий, направленных на нарушение территориальной целостности Российской Федерации могут составлять призывы к вооружённому мятежу, массовым беспорядкам, совершению иных насильственных действий, а также к воспрепятствованию законной деятельности государственных органов, органов местного самоуправления, общественных объединений или иных организаций в целях нарушения территориальной целостности Российской Федерации. Нельзя согласиться с мнением В. В. Власенко, что объективную сторону преступления, предусмотренного ст. 2801 УК РФ, также образуют призывы к развязыванию агрессивной войны со стороны иностранного государства против Российской Федерации в целях захвата и отчуждения части ее территории[117]. Как представляется, призывы к военной оккупации или аннексии части территории России военным путём охватываются исключительно ст. 354 УК РФ. Уголовный закон в ст. 2801 УК РФ не оговаривает такое качество как насильственный характер действий, к которым призывает лицо. Следовательно, руководствуясь буквальным толкованием, можно заключить, что диспозицией ст. 2801 УК РФ охватываются также публичные призывы к сецессии - реализации субъектом федерации права на самоопределение путем проведения референдума об отделении от Российской Федерации с целью создания нового государства или вхождения в состав иного государства. Под признаки данного состава преступления также формально подпадают призывы к иным ненасильственным формам изменения территориального устройства России в виде создания «параллельного правительства», массового уклонения от исполнения гражданских обязанностей, бойкотирования выборов и т.п. События, связанные с присоединением Крыма к России, пожалуй, не позволяют утверждать, что призывы к сецессии подпадают под действие ст. 2801 УК РФ. Такой подход будет проявлением двойных стандартов, что представляется неправильным. К тому же положительное отношение к сецессии как к форме реализации суверенности наций и демократических прав личности наблюдается в отечественной правовой науке. Так, В. Б. Евдокимов и Т. А. Тухватуллин, рассуждая о сецессии Крыма и города Севастополя, делают вывод, что «такое решение было принято в рамках национального законодательства Украины, предусмотревшего возможность организации референдума, а также международно-правовых документов, предоставивших право народов на самоопределение»[118]. И. В. Лексин также пишет, что «этносу или иному государство образующему сообществу нельзя отказать в одностороннем порядке выйти из состава государства в случае деятельного несоблюдения последним принципа равноправия и самоопределения народов»[119]. А. А. Можегова предлагает изменить формулировку ст. 2801 УК РФ, изложив ее в следующей редакции: «Публичные призывы к насильственному нарушению территориальной целостности Российской Федерации»[120]. Призывы к ненасильственным, но незаконным действиям в целях отделения части территории Российской Федерации, думается, должны квалифицироваться по ст. 2801 УК РФ. Однако в целях устранения смысловой неопределённости текста закона, что является благодатной почвой для произвольного толкования и формирования неоднородной правоприменительной практики, необходимо конкретизировать формы таких действий. Как представляется, диспозицию ст. 2801 УК РФ следует изложить в следующей редакции: «Публичный призыв к вооружённому мятежу, массовым беспорядкам, совершению иных насильственных действий, а также к воспрепятствованию законной деятельности государственных органов, органов местного самоуправления, обще ственных объединений или иных организаций в целях нарушения территориальной целостности Российской Федерации >>nλ. По смыслу закона призывы к совершению действий, направленных на увеличение территории Российской Федерации, состава преступления, предусмотренного ст. 2801 УК РФ, не образуют (к примеру, призыв по возвращению России штата США Аляски)[121] [122]. Вместе с тем, если такие обращения будут доказывать необходимость захвата части территории другого государства путём проведения военных действий, содеянное подпадает под признаки публичных призывов к развязыванию агрессивной войны. Содержание объективной стороны преступления, предусмотренного ст. 354 УК РФ, во многом основывается на Резолюции № 3314 Генеральной Ассамблеи ООН от 14 декабря 1974 г. об определении агрессии. Состав данного преступления должен образовывать призыв к совершению любого из деяний, указанных в ст. 3 данной Резолюции в качестве акта агрессии[123]. Согласно положениям указанной Резолюции актом агрессии следует признавать практически любое, независимо от форм (нападение, блокада, бомбардировка и т.д.) и продолжительности, применение вооружённых сил государства в отношении другого государства. К публичным призывам к развязыванию агрессивной войны нельзя относить заявление лица о необходимости отражения военной агрессии или применения вооружённых сил для оказания помощи другому государству с этой целью. Сложным вопросом является оценка призывов к проведению военных действий с целью возврата «спорных территорий» и восстановления нарушенной территориальной целостности государства. Особую актуальность эта про блема имеет в отношении так называемых «непризнанных государств»[124], которые могут характеризоваться субъектами международных отношений как сепаратистские образования или оккупированные территории. Как представляется, в разрешении данного вопроса необходимо исходить из расширительного толкования Резолюции № 3314 Генеральной Ассамблеи ООН от 14 декабря 1974 г. и признавать призывами к агрессии случаи заявлений о необходимости военного вмешательства не только на территорию признанных государств, но и на территории непризнанных или частично признанных образований, обладающих такими признаками государственности как, название, государственный символ, население, контроль над территорией, состоявшуюся систему управления, права (конституция и др.). Составы призывов к преступным деяниям имеют формальную конструкцию и являются юридически оконченными преступлениями с момента распространения соответствующей криминогенной информации в форме, обеспечивающей возможность ознакомления с ней предполагаемыми адресатами. Это подтверждается позицией, сформулированной в абз. 1 и. 20 Постановления Пленума Верховного Суда РФ «О некоторых вопросах судебной практики по уголовным делам о преступлениях террористической направленности», согласно которой «публичные призывы к осуществлению террористической деятельности (часть 1 статьи 2052 УК РФ) следует считать оконченным преступлением с момента публичного провозглашения (распространения) хотя бы одного обращения независимо от того, удалось побудить других граждан к осуществлению террористической деятельности или нет»[125]. Вместе с тем нельзя не отметить, что в теории уголовного права высказываются и иные точки зрения по вопросу момента окончания публичных призывов к преступной деятельности. Так, Н. Г. Кадников полагает, что «более верным подходом будет считать такие преступления оконченными с момента воз никновения решимости у людей на совершение соответствующих действий»[126]. Можно, пожалуй, назвать сразу несколько контраргументов указанному предложению. Главным из них является то, что необходимость установления результативности распространения криминогенной информации в виде сформировавшегося намерения отдельных лиц на совершение конкретных общественно опасных деяний превратит соответствующие нормы либо в «мёртвые», либо создаст искусственную практику по квалификации таких деяний как неоконченного преступления на стадии покушения. Анализируя субъективные признаки составов публичных призывов к преступным деяниям, следует отметить, что их субъектом является вменяемое физическое лицо, достигшее шестнадцатилетнего возраста. A. М. Багмет считает, что за призывы к массовым беспорядкам необходимо снизить возраст уголовной ответственности до четырнадцати лет[127]. На наш взгляд, такое решение является преждевременным и в любом случае требует комплексной проработки. Распространение уголовной ответственности на более широкий круг несовершеннолетних может повлечь негативные социальные последствия, и, как представляется, вряд ли будет способствовать повышению эффективности борьбы с уголовно-наказуемым распространением криминогенной информации. B. В. Бабошин и О. И. Коростылев пишут, что “определённые затруднения могут вызывать ситуации публичных призывов к совершению действий, направленных на нарушение территориальной целостности Российской Федерации, провозглашённых зарубежными политиками. Например, власти Японии периодически призывают к отделению ряда Курильских островов от территории России; лидеры США и Европы настаивают на возвращении Крыма Украине. Фактически подобные деяния образуют признаки состава преступления, предусмотренного ст. 2801 УК РФ. Однако вряд ли в этой ситуации можно говорить о целесообразности и необходимости уголовного преследования соответствующих лиц, допускающих обозначенные высказывания в рамках их дипломатической работы”[128]. Соглашаясь в целом с мнением данных авторов, необходимо указать, что современная правоприменительная практика содержит примеры квалификации высказываний зарубежных политиков и (или) общественных деятелей как публичных призывов к преступной деятельности. Так, например, Главным следственным управлением Следственного комитета Российской Федерации возбуждено уголовное дело в отношении лидера одной из националистических организаций Украины Дмитрия Корчинского по признакам преступлений, предусмотренных ч.2 ст. 354 УК РФ и ч.2 ст.2052 УК РФ. По мнению следствия, в своих выступлениях Корчинский публично призывал к осуществлению террористической деятельности и развязыванию агрессивной войны на территории Крыма и других регионов Российской Федерации[129]. Поскольку все анализируемые составы имеют формальную конструкцию, их субъективная сторона выражена прямым умыслом. Следовательно, необходимо установить, что лицо осознавало общественную опасность соответствующих обращений (заявлений, воззваний) и желало их совершить. Кроме того, сознанием субъекта также должен охватываться фактор публичности. Следует отметить, что подобное понимание субъективной стороны публичных призывов находит своё отражение и на правоприменительном уровне. Так, рассматривая кассационное представление на оправдательный приговор Судебная коллегия по уголовным делам Кемеровского областного суда специально указала, что «...преступление, предусмотренное ст. 280 УК РФ может быть совершено лишь с прямым умыслом, когда лицо осознаёт характер и публичную направленность призывов и желает действовать таким образом...» . Нельзя не отметить, что в теории уголовного права высказана точка зрения о возможности совершения публичных призывов к преступной деятельности с косвенным умыслом. Так, А. Соловьёв обосновывает, что «призывающий к активному неподчинению, к массовым беспорядкам и насилию над гражданами действует с косвенным умыслом и лишь сознательно допускает возможность наступления вредных последствий от своих действий. Он может и не желать их наступления или надеяться, что «ничего плохого не произойдёт», а лишь так выражает свою активную позицию, не заботясь о последствиях» [130] [131] . Пожалуй, во многом это коррелирует с позицией о возможности подстрекательской деятельности как с прямым, так и с косвенным умыслом. Например, по мнению Г. С. Злобина и Б. С. Никифорова, «ответственность за подстрекательство должна наступать как в тех случаях, когда подстрекатель желал совершения преступления исполнителем, так и в тех, когда он сознательно допускал, что исполнитель может решиться на совершение определённого умышленного преступления»[132]. На наш взгляд, такая трактовка субъективной стороны публичных призывов к преступной деятельности является по меньшей мере дискуссионной. Как известно, в формальных составах преступлений волевое содержание умысла исчерпывается волевым отношением к самим общественно опасным действиям (бездействию)[133]. Вместе с тем А. Соловьёв вопреки общепринятому подходу раскрывает содержание волевого момента умысла публичных призывов к массовым беспорядкам отношением субъекта к общественно опасным последствиям, которые, однако, не описаны диспозицией ч. 3 ст. 212 УК РФ. Таким образом, аргумент автора, что лицо может и не желать, а лишь сознательно допускать наступление таких последствий представляется малоубедительным, поскольку значение имеет желание лица совершить сами действия по публичным призывам к массовым беспорядкам. В теории уголовного права сложилось представление о том, что обязательным признаком субъективной стороны составов публичных призывов к преступным действиям является специальная цель - сформировать у неопределённого круга лиц желание (намерение, решимость) на совершение соответствующих действий (экстремистских, террористических, массовых беспорядков)[134] [135]. Такая интерпретация, на наш взгляд, необоснованно выводит из сферы уголовно-правового регулирования действия лиц, которые за вознаграждение занимаются размещением и распространением вредоносного контента в сети Интернет. Следует признать, что, осознавая характер размещаемых материалов, такие лица безразлично относятся к достижению такой цели как формирование соответствующей криминогенной мотивации. Их целью является выполнение определённого объёма мероприятий по насыщению сети Интернет вредоносной информацией. По этой же причине представляется дискуссионным мнение Ю. В. Грачёвой и В. В. Палий, что «публичные призывы к осуществлению экстремистской деятельности характеризуются наличием мотива политической, идеологической, расовой, национальной или религиозной ненависти или вражды либо мотивом ненависти или вражды в отношении какой-либо социальной группы»133. В завершение выделим основные выводы данного параграфа: 1. Объектом публичных призывов к преступной деятельности выступают общественные отношения, складывающиеся в сфере безопасности общества, государства, а также человечества в целом от совершения ряда тяжких и особо тяжких преступлений; 2. Разделяя мнение о недопустимости расширения понятия предмета преступления путем включения агитационных материалов, текстов, компьютерной информации и т.п., которые не только не выражают сущность охраняемого законом общественного отношения, а по существу выступают инструментом причинения вреда последнему, материалы с призывами к террористической, экстремистской или иной преступной деятельности следует рассматривать как возможное орудие совершения соответствующих преступлений; 3. Субъект публичных призывов к преступной деятельности - общий, то есть вменяемое физическое лицо, достигшее шестнадцатилетнего возраста; 4. Субъективная сторона публичных призывов к преступной деятельности характеризуется прямым умыслом, то есть лицо должно осознавать общественную опасность соответствующих обращений (заявлений, воззваний) и желать их совершения. Кроме того, сознанием субъекта должен охватываться фактор публичности. Мотивы и цели публичных призывов не обладают значением обязательных признаков; 5. К ст. 280 УК РФ следует закрепить примечание в следующей редакции: «В настоящей статье под экстремистской деятельностью понимается совершение хотя бы одного из преступлений, предусмотренных статьями 280, 282 , 2821, 2822, 2823, а также иных преступлений по мотивам, указанным в пункте «е» части первой стати 63 настоящего Кодекса». 6. Диспозицию ст. 2801 УК РФ следует изложить в следующей редакции: «Публичные призывы к вооружённому мятежу, массовым беспорядкам, совершению иных насильственных действий, а также к воспрепятствованию законной деятельности государственных органов, органов местного самоуправления, общественных объединений или иных организаций в целях нарушения территориальной целостности Российской Федерации». 2.2.