Нормы об ответственности за распространение криминогенной информации в системе уголовно-правовых ограничений свободы слова

Научное обоснование системы уголовно-правовых ограничений свободы слова в российском законодательстве представляет теоретический интерес и практическую ценность. Вместе с тем нельзя не отметить, что в научной лите­ратуре нет единого мнения учёных о применении системной методологии к анализу объектов правовой природы.

По мнению Г. В. Мальцева применение системного подхода явилось «крупным прорывом в понимании природы права; заставило признать, что пра­во, правовое регулирование - это не механизм, не конгломерат отдельных структур, не агрегат рационально соединённых элементов, приводимый в дви­жение конструктором или инженером (законодателем или правоприменителем), но открытая динамическая система, обладающая качествами единства и це­лостности, активно взаимодействующая со средой, социальной и природной»^{[32] [33].}

Как представляется, метод системного анализа позволяет взглянуть на уголовно-правовые ограничения свободы слова как на единое и относительно самостоятельное образование, обладающее совокупностью интегративных свойств и структурой. Лишь на этой основе можно правильно определить круг деяний, связанных с распространением криминогенной информации, оценить характер и степень их общественной опасности, а также качество конструкции норм, предусматривающих ответственность за их совершение.

С учётом требований системного подхода система уголовно-правовых ограничений свободы слова представляется как закреплённая в образцах пове-

дения и правосознании субъектов функционирующая целостность предусмот­ренных уголовным законодательством запретов на осуществление лицом права свободно выражать собственное мнение, передавать или распространять ин­формацию.

не только от правовых норм, но в равной степени от правосознания и правоот-

„ 34

ношении» .

Как справедливо пишет С. П. Нарыкова, «использование выводов общей теории систем в изучении качественно различных правовых явлений необхо­димо производить на основе выявления и анализа их основного разграничи­тельного признака - интегральности»^{[34] [35].}

Способность к регулированию специфической группы общественных от­ношений - отношений, связанных с реализацией лицом права свободно выра­жать собственное мнение, передавать или распространять информацию, высту­пает центральной характеристикой механизма уголовно-правовых ограничений свободы слова, позволяющей рассматривать его в качестве системного образо­вания. Именно это свойство, на наш взгляд, следует считать интегративным, системообразующим фактором.

Сущностным признаком организации любой системы является наличие структуры, то есть определённого расположения набора элементов системы и порядок их связи. В связи с этим следует отметить, что проблема структуры уголовно-правовых ограничений свободы слова хотя и находится в поле зрения современной науки, однако единый подход к ней до настоящего времени не выработан. Так, руководствуясь содержанием цели устанавливаемых запретов, В. Г. Елизаров выделяет следующие группы правовых ограничений свободы распространения информации: 1) ограничения в целях защиты основ конститу­

ционного строя и обеспечения обороны страны и безопасности государства; 2) ограничения в целях защиты прав, свобод и законных интересов других лиц; 3) ограничения в целях защиты здоровья граждан и общественной нравственно­сти^[36].

Иной подход избирает А. В. Суслопаров. Определяя информационные преступления как общественно опасные противоправные деяния, причиняющие вред общественным отношениям по обеспечению информационной безопасно­сти личности, общества и государства, способом совершения которых является информационное воздействие и (или) предметом которых является информация как особый нематериальный объект, автор предлагает их систематизировать на две группы: 1) преступления, предметом которых является информация и 2) преступления, способом совершения которых является информационное воз­действие^[37].

По мнению В. И. Павликовского, уголовно-правовые ограничения права на свободу слова и информации представлены двумя основными направления­ми: 1) запрет распространения информации определённого вида (тайная, кон­фиденциальная) и 2) запрет пропаганды, склоняющей к противоправному пове­дению (публичные призывы, публикации)^[38].

Похожую точку зрения обосновывает А. Ю. Прохоров, отмечая, что воз­можны следующие институциональные формы ограничения свободы слова: 1) защита конфиденциальных данных (запрет разглашения с одновременным бло­кированием доступа) и 2) борьба с деструктивными сведениями, создающими информационную угрозу^[39].

Следует, пожалуй, согласиться с подобным подходом. Противодействие посягательствам на сведения ограниченного доступа (конфиденциальной ин­формации) и борьба с оборотом вредоносной информации являются двумя ос­новными направлениями регламентации уголовно-правовых ограничений сво­боды слова. Вместе с тем деструктивные сведения или вредная информация также представляет собой неоднородное явление. Отдельные авторы предлага­ют выделять: 1) информацию, направленную на разжигание ненависти, вражды и насилия; 2) ложную информацию; 3) информацию, содержащую посягатель­ства на честь, доброе имя и деловую репутацию других лиц; 4) непристойную информацию; 5) информацию, оказывающую деструктивное воздействие на здоровье людей^{[40] [41].}

По мнению В. С. Маурина наиболее приемлемой представляется следу­ющая классификация вредной информации: 1) ненадлежащая реклама: недоб­росовестная, недостоверная, заведомо ложная, неэтичная, скрытая, навязанная («спам»); 2) информация, посягающая на честь, достоинство и деловую репута­цию; 3) непристойная информация или порнография; 4) информация, возбуж­дающая дискриминацию прав и законных интересов личности; 4) информация,

- -41

оказывающая неосознаваемое негативное воздействие на здоровье людей .

С. А. Куликова выделяет следующие формы вредоносной информации: 1) информация, возбуждающая социальную, расовую, национальную или религи­озную ненависть, вражду и насилие; 2) пропаганда войны, призывы к насиль­ственному захвату власти, насильственному изменению конституционного строя, нарушению целостности территории; 3) ложная/недостоверная инфор­мация; 4) информация, распространение которой противоречит нормам обще­ственной нравственности; 5) информация, порочащая честь, достоинство и де­ловую репутацию лица; 6) информация, оказывающая деструктивное воздей­ствие на здоровье людей; 7) призывы к совершению действий или употребле-

нию веществ, оказывающих вредное влияние на здоровье человека; 8) инфор­мация, запрещённая к распространению среди детей^{[42] [43].}

Как представляется, в зависимости от содержания распространяемой ин­формации система уголовно-правовых ограничений свободы слова может быть представлена следующими структурными элементами:

1) нормы об ответственности за распространение информации, оборот ко­торой ограничен законодательством (ст. 137, ст. 138, ст. 146, ст. 155, ст. 183, ч. 2 ст. 185⁶, ст. 275, ст. 276, ст. 283, ст. 310, ст. 311, ст. 320 УК РФ);

2) нормы об ответственности за распространение открытой лишённой ценности вредной (вредоносной) информации:

2.1) нормы об ответственности за распространение информации, оказы­вающей деструктивное воздействие на психику человека, причиняющей вред здоровью населения и общественной нравственности (ст. 110, ст. 119, ст. 151, ст. 230, ст. 240, ст. 242, ст. 242¹ УК РФ);

2.2) нормы об ответственности за распространение недостоверной (лож­ной) информации (ст. 128¹, ст. 185³, ст. 298¹, ст. 306, ст. 307 УК РФ);

2.3) нормы об ответственности за оскорбление (ст. 297, ст. 319, ст. 336 УК

РФ);

2.4) нормы об ответственности за подстрекательство к совершению пре­ступлений (ч. 4 ст. 33, ст. 150, ч. 1 ст. 205¹, ч. 2 ст. 361 УК РФ);

2.5) нормы об ответственности за распространение криминогенной ин­формации (ст. 205², ч. 3 ст. 212, ст. 280, ст. 280¹, ст. 282, ст. 354, ст. 354¹ УК РФ).

Очевидно, что система уголовно-правовых ограничений свободы слова входит в качестве составляющей в более общие фундаментальные культурно- исторические, социальные, организационные и управленческие процессы. В та­

ком контексте она предстаёт и как один из видов скрепляющих общество и имеющих множество источников отношений власти, в которых она «находит себе основания, обоснование и правила, благодаря которому она расширяет свои воздействия и маскирует свое чрезмерное своеобразие»^[44].

Таким образом, система уголовно-правовых ограничений свободы слова находится в неразрывном взаимодействии с так называемыми компонентами внешней среды, такими статично не существующими образованиями и струк­турами, как приоритеты политической и экономической сфер жизни общества, снижение или увеличение уровня безопасности, ухудшение или улучшение со­циальной защищённости населения и т. и. Например, появление уголовно­правовой нормы об ответственности за реабилитацию нацизма (ст. 354¹ УК РФ) явилось следствием изменившегося духовно-нравственного состояния совре­менного российского общества, обеспокоенного попытками исказить историче­скую правду, результаты Второй Мировой войны, а также возрождением нацистской идеологии, героизацией нацистских преступников. Конечно же, во многом этому способствовали события на Украине, наглядно показавшие тра­гические последствия распространения криминогенной информации.

Система уголовно-правовых ограничений свободы слова характеризуется синергетичностью, то есть её функциональные возможности существенно пре­вышают функциональность отдельных её элементов. Так, например, положения уголовно-правовой нормы об ответственности за публичные призывы к экстре­мистской деятельности (ст. 280 УК РФ), взятые по отдельности, не способны служить полноценной формой, необходимой для регулирования конкретного правоотношения. Это может быть достигнуто только путем объединения пред­писаний УК РФ с положениями Федерального закона от 25 июля 2002 г. № 114- ФЗ «О противодействии экстремистской деятельности».

Данное свойство исследуемой системы наглядно проявляется во взаимо­связи уголовно-правовых запретов с иными нормативными правовыми актами. Так, уголовная ответственность за вовлечение несовершеннолетних в соверше­

ние преступлений (ст. 150 УК РФ) и антиобщественных действий (ст. 151 УК РФ) корреспондирует положениям Федерального закона от 29 декабря 2010 г. № 436-ФЗ «О защите детей от информации, причиняющей вред их здоровью и развитию»; уголовная ответственность за публичные призывы к осуществле­нию террористической деятельности или публичное оправдание терроризма (ст.

В тесном взаимодействии система уголовно-правовых ограничений сво­боды слова находится с положениями Кодекса Российской Федерации об адми­нистративных правонарушениях. Так, например, ст. 6.10 «Вовлечение несо­вершеннолетнего в употребление алкогольной или спиртосодержащей продук­ции, новых потенциально опасных психоактивных веществ или одурманиваю­щих веществ», ст. 6.21 «Пропаганда нетрадиционных сексуальных отношений среди несовершеннолетних», ст. 13.12 «Нарушение правил защиты информа­ции», ст. 13.14 «Разглашение тайны с ограниченным доступом», ст. 13.15 «Зло­употребление свободой массовой информации», ст. 17.13 «Разглашение сведе­ний о мерах безопасности», ст. 20.3 «Пропаганда или публичное демонстриро­вание нацистской атрибутики или символики или символики экстремистских организаций либо иных атрибутики или символики, пропаганда или публичное демонстрирование которых запрещены федеральными законами», ст. 20.29 «Производство и распространение экстремистских материалов» самым непо­средственным образом влияют на функционирование исследуемой системы. Очевидно, что реализация гарантий от произвольного уголовно-правового ограничения свободы слова напрямую зависит от определённости, содержа­

тельной непротиворечивости предписаний соответствующих составов админи­стративных правонарушений.

В данном контексте нельзя обойти вопрос разрешения конкуренции уго­ловно-правовых и административно-правовых ограничений свободы слова. По мнению одних специалистов в определении преступности деяния приоритет должен принадлежать исключительно уголовному закону^[45]. Так, Н. И. Пикуров полагает, что «уголовная противоправность поглощает все остальные виды противоправности и последние теряют своё юридическое значение либо суще­ствуют обособленно, не сливаясь друг с другом»^[46].

Другие исследователи придерживаются противоположного мнения. Так, по мнению Н. Ф. Кузнецовой, при коллизии норм уголовного и других отрас­лей права приоритет за последними^[47]. Ю. А. Яницкий указывает, что позиция авторов, определяющих приоритет в применении уголовного закона над адми­нистративными в случае их конкуренции, противоречит положениям ч. 3 ст. 49 Конституции Российской Федерации, согласно которым неустранимые сомне­ния в виновности лица толкуются в пользу обвиняемого^[48].

Как известно, согласно ст. 76 Конституции Российской Федерации ни один федеральный закон не обладает по отношению к другому федеральному закону большей юридической силой. Учитывая отсутствие иерархической связи между УК РФ и КоАП РФ, следует, пожалуй, согласиться с мнением И. А. Большовой, что коллизия между уголовно-правовыми и административно­правовыми нормами должна решаться по правилу конкуренции общей и специ­альной нормы. То есть должна применяться та норма, которая наиболее полно

и детально раскрывает признаки совершённого посягательства (специальная норма)^[49]. Следует, однако, сделать оговорку, что в случаях невозможности вы­деления качественных различий между составом административного правона­рушения и составом преступления, то есть при объективно существующей кол­лизии действующего законодательства, сомнения в квалификации содеянного всё же должны решаться в пользу лица, привлекаемого к ответственности.

Субординационными по характеру являются связи системы уголовно- правовых ограничений свободы слова с допускаемыми Конституцией РФ изъя­тиями из конституционного статуса человека и гражданина. Примером такого взаимодействия является норма об ответственности за нарушение неприкосно­венности частной жизни (ст. 137 УК РФ), корреспондирующая положениям ч. 1 ст. 24 Конституции РФ. Как справедливо отмечает А. Б. Эктумаев границы сво­боды слова, установленные непосредственно в Конституции РФ, имеют более высокий статус по сравнению с теми, что установлены федеральным законода­тельством^[50].

Требования системного подхода предполагают изучение объекта не толь­ко в статике, но и в динамике. По замечанию С. П. Нарыковой, «каждый новый этап (стадия, фаза) развития права не представляет собой полностью обновлён­ный набор существовавших ранее элементов, а продолжает удерживать значи­тельную часть прежних характеристик, привнося в него новации в рамках с уже существующими внутрисистемными свойствами»^[51].

Развитие системы уголовно-правовых ограничений свободы слова в це­лом оправдывают справедливость данной точки зрения. Изменение социально- политических условий всегда имело влияние на определение пределов уголов­ной ответственности за злоупотребление правом на свободу слова. Так, Уго­

ловное уложение 1903 года предусматривало весьма значительное число уго­ловно-правовых ограничений права на свободу слова: ответственность за оскорбление (поношение) христианских святых, а также святых мощей, икон или других предметов, почитаемых церковью (ст. 73); поношение христианских обрядов, а также предметов, используемых в богослужении (ст. 74); оскорбле­ние признанного в России нехристианского вероисповедания (ст. 76); склоне­ние православных христиан к изменению вероисповедания путем проповеди или распространения агитационных материалов (ст. 90); публичное доказатель­ство раскола (ст. 92); оскорбление православного священника (ст. 98); оскорб­ление императора, императрицы или наследника престола (ст. 103); изготовле­ние и распространение материалов оскорбительного характера по отношению к императору, императрице или наследнику престола (ст. 104); оскорбление па­мяти усопших царствующих особ (ст. 107); государственную измену (ст. 108); публичные призывы к совершению государственного переворота (ст. 129); рас­пространение материалов, склоняющих к государственному перевороту, непо­виновению органам государственной власти, совершению иных тяжких пре­ступлений (ст. 130); распространение учений (суждений) или материалов среди военнослужащих с целью склонения их к отказу от исполнения обязанностей военной службы (ст. 131); оправдание совершения тяжкого преступления, со­вершенное публично, или распространение материалов, заведомо содержащих такое оправдание (ст. 133); неуважение к власти (ст. 154); заведомо ложный до­нос (ст. 156); дачу заведомо ложных показания свидетелем, сведующим лицом или переводчиком (ст.ст. 158, 160, 161); подстрекательство к уклонению от ис­полнения обязанностей действительной военной службы (ст.ст. 190. 191); рас­пространение заведомо ложных, способных нарушить общественное спокой­ствие, сведений о принятом органом государственной власти решении, обще­ственном бедствии или ином событии (ст. 263); распространение заведомо ложных сведений на бирже (ст. 264); распространение заведомо бесстыдных сочинений или изображений (ст. 281); изготовление и распространение запре­щенной печатной продукции либо произведений без соответствующего цензур-

ного разрешения (ст.ст. 298-309); подстрекательство рабочих к забастовке (ст. 368); вовлечение в занятие проституцией (ст. 526); оскорбление (ст.ст. 530-540); разглашение тайны: личной, тайны переписки, коммерческой (ст.ст. 541-546); склонение к совершению заведомо невыгодной (убыточной) сделки (ст. 611); разглашение служебной тайны (ст.ст. 653-655)^{[52] [53].}

Практически полностью отказавшись от уголовно-правовых средств за­щиты вероисповеданий, УК РСФСР 1926 года содержал достаточно широкий перечень контрреволюционных преступлений, прямо или косвенно связанных с реализацией лицом права на свободу слова. Лицо могло подлежать уголовной ответственности за призывы к свержению власти Советов (ст. 58.13); призывы к сопротивлению законам и постановлениям рабоче-крестьянской власти (ст. 58.14); призывы к помощи международной буржуазии (ст. 58.15); распростра­нение контрреволюционной литературы (ст. 58.17); распространение целях ложных слухов, могущих вызвать общественную панику, возбудить недоверие к власти или дискредитировать ее (ст. 58.18).

Кроме того, уголовная ответственность устанавливалась также за призы­вы к совершению преступлений, предусмотренных статьями 59.2-59.5 (массо­вые беспорядки, бандитизм и др.), возбуждение национальной вражды и розни (ст. 59.6); распространение произведений, призывающих совершению преступ­лений, предусмотренных статьями 59.2-59.5 (ст. 59.7); публичное оскорбление представителей власти при исполнении таковыми служебных обязанностей (ст. 76); преподавание малолетним или несовершеннолетним религиозных вероуче­ний в государственных или частных учебных заведениях и школах или с нару­шением установленных для этого правил (ст. 122); подговор к самоубийству несовершеннолетнего или лица, заведомо неспособного понимать свойства или значения им совершаемого или руководить своими поступками (ст. 141) и др?¹

По понятным причинам УК РСФСР 1960 года уже не содержал блока преступлений, связанных с контрреволюционной деятельностью, в том числе с агитацией и пропагандой, однако сохранил практику уголовно-правового обес­печения государственной идеологии путем регламентации таких составов пре­ступлений как «Антисоветская агитация и пропаганда» (ст. 70), «Нарушение законов об отделении церкви от государства и школы от церкви» (ст. 142) и «Распространение заведомо ложных измышлений, порочащих советский госу­дарственный и общественный строй» (ст. 190¹).

Кроме того, УК РСФСР 1960 года предусматривал следующие традици­онные уголовно-правовые ограничения свободы слова в целях обеспечения безопасности государства, общественного порядка и интересов личности: ст. 64 «Измена Родине», ст. 65 «Шпионаж», ст. 71 «Пропаганда войны», ст. 75 «Раз­глашение государственной тайны», ст. 124¹ «Разглашение тайны усыновления», ст. 130 «Клевета», ст. 131 «Оскорбление», ст. 180 «Заведомо ложный донос», ст. 181 «Заведомо ложное показание», ст. 184 «Разглашение данных предвари­тельного следствия или дознания», ст. 192 «Оскорбление представителя власти или представителя общественности, выполняющего обязанности по охране об­щественного порядка», ст. 192¹ «Оскорбление работника милиции или народ­ного дружинника», ст. 207 «Угроза убийством, нанесением тяжких телесных повреждений или уничтожением имущества», ст. 210 «Вовлечение несовер­шеннолетних в преступную деятельность», ст. 224² «Склонение к потреблению наркотических веществ», ст. 228 «Изготовление или сбыт порнографических предметов», ст. 243 «Оскорбление подчинённым начальника и начальником подчинённого», ст. 259 «Разглашение военной тайны или утрата документов, содержащих военную тайну»^[54].

Таким образом, действующее уголовное законодательство отражает исто­рически сложившийся набор средств противодействия злоупотреблениям пра­вом на распространение информации. Вместе с тем, реагируя на новые вызовы

и угрозы, исполняя международные обязательства, отечественный законодатель последовательно демонстрирует тенденцию по криминализации новых форм таких действий.

Краткий исторический экскурс развития системы уголовно-правовых ограничений свободы слова позволяет сделать вывод о том, что она является динамической. Число и характеристики компонентов её составляющих отнюдь не являются постоянными величинами. При этом динамический характер си­стемы обусловлен таким её свойством как адаптивность, которая позволяет ей приспосабливаться к изменившимся условиям функционирования. В ответ на изменение внешних условий (уголовной политики или политической ситуации в целом, потребности правоприменительной практики и т.п.) в систему уголов­но-правовых ограничений свободы слова включаются новые элементы или ис­ключаются те, в которых отпала необходимость, трансформируются системные связи и т.д.

По справедливому мнению С. С. Шахрая, «факт потенциальной делимо­сти элементов системы означает, что они, в свою очередь, могут рассматри­ваться как особые системы меньшего объема (подсистемы)»^[55]. Следует при­знать, что совокупность норм, устанавливающих ответственность за распро­странение криминогенной информации, представляет собой такую подсистему, то есть обособленную целостность, обладающую относительной самостоятель­ностью и развивающуюся по своим специфическим закономерностям. В связи с этим важным является выделение признаков данной подисистемы, определение ее понятия и структуры.

Основным признаком данной группы преступлений является свойство самой криминогенной информации, которая с содержательной точки зрения направлена на возбуждение и (или) укрепление желания на совершение пре­ступлений, а равно на оправдание таковых. При этом подобная информация имеет идейно-теоретический (пропагандистский) характер, то есть вовлечение

в совершение преступлений происходит опосредованно, путем формирования своеобразной «преступной» идеологии и эстетики, а также системы устойчивых взглядов о возможности или даже необходимости совершения определённых преступлений.

Другим важным признаком преступлений, связанных с распространением криминогенной информации, является то, что они адресованы персонально не­определённому кругу лиц и не имеют конкретного характера. Указанное обсто­ятельство позволяет проводить разграничение данных преступлений от под­стрекательской деятельности (ч. 4 ст. 33 УК РФ), сущность которой заключает­ся в склонении определённого лица (или группы лиц) к совершению конкрет­ного преступления. В этой связи к группе преступлений, связанных с распро­странением криминогенной информации, на наш взгляд, не следует также от­носить различные формы уголовно-наказуемого вовлечения в совершение пре­ступления: ст. 150, ч. 1 ст. 205¹, ч. 2 ст. 361 УК РФ.

Следующей сущностной характеристикой преступлений, связанных с распространением криминогенной информации, является то, что они создают условия собственного воспроизводства, а также способствуют совершению других преступлений, обладающих существенной общественной опасностью. Так, например, в пояснительной записке к законопроекту об установлении уго­ловной ответственности за реабилитацию нацизма отдельно подчёркивалось, что деяния, отрицающие преступность нацистского режима, факты совершения им военных преступлений, преступлений против мира и безопасности человечества, ге­ноцида не только противоречат международному праву, но и создают условия для совершения преступлений, предусмотренных ст.ст. 243,282¹,353-358 УК РФ^[56].

Следует отметить, что в юридической литературе уголовно-правовые нормы об ответственности за такие преступления принято относить к числу

норм с двойной превенцией^[57]. 3. А. Шибзухов справедливо указывает, что «ст. 205² УК РФ обладает двойным превентивным воздействием - позволяя пресечь террористическую пропаганду, она тем самым дает возможность предупредить преступления террористического характера, к совершению которых призывал виновный»^[58].

Таким образом, под криминогенной информацией следует понимать ин­формацию, выраженную в любой форме (вербальной, текстовой, графической, электронной), доступной для восприятия человеком, возбуждающую или укрепляющую желание у неопределённо большого круга лиц на совершение преступлений, а равно оправдывающую такое поведение.

Система уголовно-правовых норм об ответственности за распространение криминогенной информации представляет собой совокупность предусмотрен­ных уголовным законодательством запретов на осуществление лицом права свободно выражать собственное мнение, передавать или распространять ин­формацию, возбуждающую или укрепляющую желание у неопределённого круга лиц на совершение преступлений, а равно оправдывающую такое поведе­ние.

Структура данной системы может быть представлена следующими обра­зом:

1) нормы об ответственности за публичные призывы к преступным дея­ниям (ст. 205², ч.З ст. 212, ст. 280, ст. 280¹, ст. 354 УК РФ);

2) нормы об ответственности за оправдание или реабилитацию преступ­ных деяний (ст. 205², ст. 354¹ УК РФ).

3) нормы об ответственности за распространение информации, возбуж­дающей ненависть или вражду (ст. 282 УК РФ).

Нельзя не отметить, что дискуссионным вопросом является отнесение к группе преступлений, связанных с распространением криминогенной инфор­мации, незаконного оборота порнографических материалов и предметов. Как известно, в юридической литературе обосновывается вывод, что такие материа­лы имеют криминогенный потенциал, то есть могут продуцировать преступ­ность. Так, Д. Олсон приводит результаты исследований, согласно которым ре­гулярный показ порнографии ведет к росту числа насильников и людей при­стающих к детям, 86% осуждённых насильников признавались в регулярном использовании порнографии, 57% подтвердили, что они пробовали повторно ставить порносцену в течение изнасилования^{[59] [60].}

3. А. Незнамова также раскрывает общественную опасность распростра­нения порнографии в «ее отрицательном воздействии на моральное, физиче­ское и психическое развитие несовершеннолетних. Кроме того, по ее мнению, «порнография влечет появление половых извращений, нередко болезненного характера. Ознакомление с порнографическими материалами может повлиять

на совершение таких сексуальных преступлений, как изнасилование, насиль-

60

ственные действия сексуального характера, развратные действия» .

Вместе с тем представляется очевидным, что на продуцирование пре­ступности незаконный оборот порнографических материалов влияет опосредо­ванно, посредством общего нравственного оскудения социума и возникающих психических отклонений^[61]. Как справедливо отмечают Р. Б. Осокин и М. В. Де­нисенко, «...на совершение сексуальных преступлений психически здоровыми людьми порнография, скорее всего, не влияет»^[62].

Другим проблемным вопросом является включение в структуру преступ­лений, связанных с распространением криминогенной информации, склонения

к потреблению наркотических средств, психотропных веществ или их аналогов (ст. 230 УК РФ). Опасность данного преступления, как известно, заключается в способствовании наркотизации населения, влекущей совокупность негативных социальных последствий в виде наличного или возможного вреда, причиняемо­го качеству жизни личности, интересам общества и государства. Отрицать ре­альную связь между ослаблением состояния защищенности общества от неза­конного оборота наркотиков и ухудшением криминогенной обстановки, конеч­но же, нельзя. Вместе с тем склонение к употреблению наркотических средств представляет собой подстрекательские действия к совершению административ­ного правонарушения - потребление наркотических средств или психотропных веществ без назначения врача либо новых потенциально опасных психоактив­ных веществ (ст. 6.9 КоАП РФ). Кроме того, в отличие от пропаганды^[63] склоне­ние предполагает, что оно совершается в отношении конкретного лица или группы лиц определенным способом и с конкретной целью.

В завершение данной части работы представляется необходимым остано­виться на её основных выводах:

1. Система уголовно-правовых ограничений свободы слова представляет собой закреплённую в образцах поведения и правосознании субъектов функци­онирующую целостность предусмотренных уголовным законодательством за­претов на осуществление лицом права свободно выражать собственное мнение, передавать или распространять информацию;

2. Интегративным свойством системы уголовно-правовых ограничений свободы слова выступает ее способность к регулированию специфической группы общественных отношений - отношений, связанных с реализацией ли­цом права свободно выражать собственное мнение, передавать или распростра­нять информацию;

3. Система уголовно-правовых ограничений свободы слова обладает та­кими сущностными свойствами как синергетичность, адаптивность и динамич­

ность. Кроме того, она находится в неразрывном взаимодействии с компонен­тами внешней среды, такими статично не существующими образованиями и структурами, как приоритеты политической и экономической сфер жизни об­щества, снижение или увеличение уровня безопасности, ухудшение или улуч­шение социальной защищенности населения и т.п.;

4. В зависимости от содержания распространяемой информации система уголовно-правовых ограничений свободы слова может быть представлена сле­дующими структурными элементами:

1) нормы об ответственности за распространение информации, оборот ко­торой ограничен законодательством (ст. 137, ст. 138, ст. 146, ст. 155, ст. 183, ч. 2 ст. 185⁶, ст. 275, ст. 276, ст. 283, ст. 310, ст. 311, ст. 320 УК РФ);

2) нормы об ответственности за распространение открытой лишённой ценности вредной (вредоносной) информации:

2.1) нормы об ответственности за распространение информации, оказы­вающей деструктивное воздействие на психику человека, причиняющей вред здоровью населения и общественной нравственности (ст. 110, ст. 119, ст. 151, ст. 230, ст. 240, ст. 242, ст. 242¹ УК РФ);

2.2) нормы об ответственности за распространение недостоверной (лож­ной) информации (ст. 128¹, ст. 185³, ст. 298¹, ст. 306, ст. 307 УК РФ);

2.3) нормы об ответственности за оскорбление (ст. 297, ст. 319, ст. 336 УК

РФ);

2.4) нормы об ответственности за подстрекательство к совершению пре­ступлений (ч. 4 ст. 33, ст. 150, ч. 1 ст. 205¹, ч. 2 ст. 361 УК РФ);

2.5) нормы об ответственности за распространение криминогенной ин­формации (ст. 205², ч. 3 ст. 212, ст. 280, ст. 280¹, ст. 282, ст. 354, ст. 354¹ УК РФ);

5. Под криминогенной информацией следует понимать информацию, вы­раженную в любой форме (вербальной, текстовой, графической, электронной), доступной для восприятия человеком, возбуждающую или укрепляющую же­

лание у персонально неопределённо круга лиц на совершение преступлений, а равно оправдывающую такое поведение;

6. Система уголовно-правовых норм об ответственности за распростране­ние криминогенной информации представляет собой совокупность предусмот­ренных уголовным законодательством запретов на осуществление лицом права свободно выражать собственное мнение, передавать или распространять ин­формацию, возбуждающую или укрепляющую желание у неопределённого круга лиц на совершение преступлений, а равно оправдывающую такое поведе­ние.

В структуре данной системы следует выделять следующие группы:

1) нормы об ответственности за публичные призывы к преступным дея­ниям (ст. 205², ч. 3 ст. 212, ст. 280, ст. 280¹, ст. 354 УК РФ);

2) нормы об ответственности за оправдание или реабилитацию преступ­ных деяний (ст. 205², ст. 354¹ УК РФ).

3) нормы об ответственности за распространение информации, возбуж­дающей ненависть или вражду (ст. 282 УК РФ)^[64].