РИМСКАЯ ИМПЕРАТОРСКАЯ ВЛАСТЬ

Центром новой системы власти стала власть императора, объединив­шая в себе власть высших магистратов республики и получившая новое монархическое качество. Именно императорская власть была главным механизмом преобразования общества и именно она создала вначале принципат I—III вв.

Эти процессы и их последовательность будут определять последо­вательность нашего изложения. Рассмотрев вопрос об императорской власти, мы намерены перейти к анализу старых республиканских инсти­тутов, продолжавших свою жизнь и в императорскую эпоху, а затем завер­шим обзор рассмотрением эволюции императорского управленческого аппарата.

Рассмотрение императорской власти целесообразно построить по следующему плану. Характеристика сложной и противоречивой системы принципата представляет собой, быть может, самую сложную проблему римской истории, а потому любой обзор такого рода целесо­образно начать с характеристики положения в историографии и обзора различных теорий системы Империи I—III вв. н. э. Далее мы подробно рассмотрим титулатуру императора и внешние характеристики импера­торского статуса, а затем перейдем к, вероятно, главному вопросу — пра­вовой основе и экстралегальным компонентам императорской власти.

1. ИСТОРИОГРАФИЯ И ТЕОРИИ ПРИНЦИПАТА

Сложная и противоречивая система принципата не могла не вызвать различные оценки в историографии. Самая первая в порядке появления теория, которую можно условно назвать «теория монархии», существо­вала со времени поздней античности вплоть до появления «Римского госу­дарственного права» (Romisches Staatsreclrt) Т. Моммзена, а затем (и по сей день) оставалась одной из наиболее распространенных теорий прин­ципата. Типичной для средневековой историографии была теория четырех империй (египетской, ассиро-вавилонской, персидской и греко-римской), типологически сходных между собой и сменяющих одна другую^[74]. С дру­гой стороны. Римская империя идентифицировалась с монархиями Запад­ной Европы, а некоторые из них считали себя ее преемниками (Империя Каролингов, «Священная Римская Империя»), Эта трактовка принципата и, в общем, недефинированное понятие принципата как монархии харак­терно и для времени Возрождения и Просвещения, она же встречается у историков XVIII-XIX вв. (Ш. Монтескье, Ф. Шампаньи, Ж.-Ж. Ампер). Впрочем, у мыслителей эпохи Просвещения появляется противопо­ставление легитимных, основанных на подчинении закону европейских монархий и восточных деспотий, управляемых по произволу правите­лей. Место Римской Империи точно не выделялось, однако постепенно утверждается теория, сближающая принципат с моделью просвещен­ной монархии (П. Корнель. И. В. Гете).

В XVIII в. появляется вторая теория (т. и. «теория фасада»), согласно которой принципат, особенно ранний, был монархией, скрытой республи­канским фасадом (Ш. Монтескье, Ф. М. Вольтер, Эд. Гиббон), что создало представление о политической системе, выдающей одно за другое и отли­чавшейся особым лицемерием и раздвоенностью.

Новый этап изучения истории принципата и его политической системы связан с теорией диархии Т.

представляла собой диархию (двоевластие) императора и сената^[75]. Пол­ностью оценить теорию Моммзена можно только после более полного обзора положения сената, однако заметим, что это был первый в мировой истории опыт рассмотрения правовой системы Империи.

Теория Т. Моммзена вскоре стала господству ющей, а большинство ученых конца XIX - начала XX в. в той или иной степени приняли ее положения. При всех расхождениях общим было то. что они исходили именно из оценки правовой системы власти. Некоторые ученые (О. Кар­лова. П. Виллеме, Б. Низе, Е. Герцог) приняли ее практически целиком, тогда как другие внесли в нее некоторые дополнительные суждения. Так. Б. Низе. Е. Герцог и П. Виллеме принимают мнение Т. Моммзена без сколь-нибудь принципиальных разногласий^[76], а О. Карлова оспаривал его тезис об императорской власти как сочетании проконсульского империя и трибунской власти, полагая, что основой ее был некий всеобъемлющий круг функций, выраженный особым законом о власти (lex de imperio)^[77]. Другие, как Эд. Мейер и Г. Ферреро, пошли дальше, считая принци­пат «восстановленной республикой», а принцепса — ее чрезвычайным магистратом^[78]. Согласно теории Эд. Мейера. Авгу ст воплотил в жизнь не монархическую идею Цезаря, а респу бликанский вариант «принци­пата Помпея», когда единоличная власть оказалась встроена в республи­канскую систему^[79]. Наконец, третья гру ппа исследователей, оставаясь в рамках концепции Т. Моммзена, вместе с тем, пытается пересмотреть ее ключевые положения, постепенно выходя за ее пределы (Кл.

Теории Кл. Мипуле и Э. Д. Гримма уже можно назвать попытками перехода к новой точке зрения. Так. Кл. Мипуле, возможно, одним из первых оспорил сущность теории, называя принципат не «диархией», а монархией без серьезных правовых ограничений и ответственности перед

коллегиальными органами, при этом считая римскую монархию синтезом различных республиканских полномочий^{[81] [82]. Еще дальше пошел Э. Д. Гримм, считавший, что римская конституция не имела разработанной консти­туционной теории, а потому вообще не определяла четкой грани между монархией и республикой. Перемены происходили постепенно: власть Августа еще можно считать чрезвычайной диктатурой, тесно связанной с республикой, однако при Тиберии и Калигуле устанавливается настоящая монархия. Время Флавиев стало периодом усиления статуса и престижа императорской власти, а ко времени Адриана последняя действительно становится монархией, когда принципат отрекается от своего деспотизма, а общество — от республиканских иллюзий82.}

Новое возрождение «теории монархии» было начато трудом В. Гар- дтгаузена. Автор вернулся к тезису о монархическом принципате, отойдя от преимущественного интереса к правовой системе власти и сделав акцент на политических реалиях, социальной системе и идеологии. Исследуя, главным образом, политическую историю Империи, автор при­ходит к выводу о фиктивности правовой диархии, реальном полновластии принцепса и монархической сущности системы^[83].

Теория (или скорее, теории) монархии нашли большое число сторон­ников. Последние выступили против приоритета правового оформления власти принцепса и поставили в центр внимания реальную социально- политическую сущность принципата. Условно их можно назвать теори­ями «чистой монархии», «фасада», а также «теорией конститу ционной монархии», авторитаризма и авторитарной системы.

Первая из этих теорий, в общем, развивала положения еще домомм- зеновского периода, также продолжая идеи В.

Другим вариантом монархической концепции принципата стала «тео­рия фасада», главной идеей которой было противоречие между «формой» и содержанием системы, выдающей себя за нечто отличное от того, чем она была на самом деле. Суть этой теории достаточно полно выражена Р. Хайнце, считавшим принципат «военной монархией с республикан­

ским фасадом»^[84], и Ф. Маршем, считавшим его целостной и тонко отре­гулированной системой, реалии которой были тщательно замаскированы юридическими тонкостями^[85].

Эту теорию или ее элементы в той или иной степени разделяют мно­гие ученые, занимавшиеся принципатом (В. Эренберг, Э. Корнеманн,

B. Кольбе, Ф. Марш, Л. Р. Тэйлор, Э. Холь, А. Джоунз и др.)^[86]. Теория «фасада» получила развитие и в отечественной историографии. Так, Р. Ю. Виппер считал фикцией всю республиканскую сторону принци­пата^[87]. В несколько более сложном варианте эта теория нашла свое отра­жение в научных исследованиях С. И. Ковалева, Н. А. Машкина и

C. Л. Утченко^[88], считавших, что республиканская фикция или даже эле­менты республиканской конституции не могли повлиять на монархиче­скую сущность системы.

Наконец, со времен В. Гардтгаузена и особенно в XX в. появились теории, согласно которым принципат был формой единоличного правле­ния, опирающегося исключительно на силовые структуры, причем это силовое господство делало вторичным все остальные факторы (правовой, идеологический и др.), а Империю считают «военным», «полицейским» или «тоталитарным» государством.

Впрочем, различные теории не только опровергали друг друга, но и взаимодополнялись, внося новые, уже вошедшие в науку положе­ния. После появления теории Т. Моммзена стал несомненным тезис о сложной правовой природе принципата, значении сената и республи­канских элементов системы и глубокой преемственности между респу­бликой III—I вв.

«Теории монархии» в принципе основывались на негативном отноше­нии к принципату. На рубеже XIX-XX вв. передовая общественная мысль видела в нем аналогии с ненавистными абсолютистскими монархиями, а в XX в. в принципате (в общем, без всяких на то оснований) «обнаружи­лись» аналогии с фашистскими и тоталитарными режимами. Между тем. в Империи с ее развитой экономикой, культурой и политической систе­мой было трудно увидеть только «военную диктатуру» или «тоталитарное общество».

Новое понимание Империи как высокоразвитого цивилизованного общества пришло в 30-50-е гг.. когда Рим стал вызывать ассоциации не только с фашистскими режимами, но и с обществами типа Британской Империи и Соединенных Штатов Америки.

Следствием этого развития было признание, что республиканская тра­диция была не только фасадным прикрытием, но и важным интегральным элементом системы. Это было известным признанием «конституцион­ности» принципата, в результате которого возникли две группы теорий, теории «неформальности» и теории «конституционности» принципата.

Возможно, наиболее полно теория «неформальной власти» была выражена в исследовании А. фон Премерштейна. считавшего, что осно­вой реальной власти императора была его «личная партия», группиро­вавшаяся вокруг политического деятеля эпохи гражданских войн. С победой Августа такого рода «личная партия» пришла к власти и встала во главе государства, а принцепс превратился в патрона всего общества, ставшего его клиентелой. Как полагает А. фон Премерштейн, принци­пат был господством императора, однако его правовая форма выходит за рамки смысла, понятного современному историку. Принцепс был главой государства, но это положение не имело четкой и определенной правовой фиксации^[89].

Другим направлением этой теории была очень популярная в конце 40-х гг. XX в. теория auctoritas, согласно которой власть принцепса имела основание не в каких-то особых полномочиях, а напротив — в особом, личном авторитете носителя власти, выраженном в сложном и нефор­мальном понятии auctoritas^[90].

Теория «конституционности», вероятно, берет начало с М. Хэммонда. В какой-то степени это было возрождением «теории диархии» Т. Момм­зена. Согласно этой точке зрения, принцепс скорее был руководителем

государства, сохранившего или даже развивавшего идеи представитель­ной власти, нежели монархом или диктатором, а римская монархия была ограничена правовыми нормами и традициями^[91].

Конституционность принципата в той или иной степени признается многими исследователями императорской власти (Л. Виккерт. X. Кастри- циус, К. Левенштейн, Э. Мейер, Э. Уодлис Хэдрил, Ж. Беранже, В. Хартке и др.)^[92]. Эта точка зрения постепенно сменяла «теорию фасада» и в отече­ственной историографии. Уже в работах В. С. Сергеева встречается опре­деление принципата как «республиканской монархии»^[93]. Н. А. Машкин, всестороннее исследовав монархию Августа, отмечает в качестве наибо­лее характерной черты принципата его юридическую неопределенность и сочетание монархической сущности с официально декларированной, а отчасти и проводимой в жизнь идеей «восстановленной республики»^[94].

По мнению И. П. Портнягиной, система принципата была не «диар­хией», а соглашением двух неравных сил, одна из которых была зна­чительно сильнее другой, но не настолько, чтобы другая полностью утратила властные позиции^[95]. Как полагает E. М. Штаерман, на импера­тора постепенно переносится власть и величие римского народа, а основ­ным отличием императорской власти от традиционных магистратур была auctoritas^[96].

Наиболее полно эта теория была выражена в исследованиях Г. С. Кнабе. Отечественный исследователь, быть может, наиболее отчетливо показал, что система принципата формировалась под определенную задачу — пре­кращение кризиса эпохи гражданских войн и создание мировой державы. Принципат должен был примирить римскую олигархию, республиканские традиции и глубинные основы римской ментальности с одной стороны, и силы имперской новизны и нову ю глобальную политику — с другой. Власть императора, по сути дела, опиралась на военную силу и доста-

точно четко определенные правовые полномочия, однако при этом прин- цепсы пытались опереться и на вековые устои римской жизни, которые и были основой авторитета римского сената. Все сказанное выше опреде­ляло компромиссную сущность системы: старые традиции растворялись в новой системе, оставляя при этом мощный архаический пласт, существу­ющий в массовом сознании^[97].

Мнение о «восстановленной республике» разделяет и Я. Ю. Меже- рицкий, считавший, что Август нашел «золотую середину», прокладывая путь между Сциллой своевольного абсолютизма и Харибдой буквального соблюдения конституционных установлений, а «республиканизм» был не только (и не столько) фасадом, сколько единственной точкой отсчета и важным элементом идеологии. Республиканская идея могла претерпеть изменения, но она по-прежнему оставалась основой политики Августа^[98].

Сложность проблемы принципата породила еще одну теорию, авторы которой отказываются от четкого определения принципата, считая его уникальной политической системой, не подходящей под какую-либо определенную правовую дефиницию. Видимо, одним из основополож­ников этой концепции можно считать М. И. Ростовцева, считавшего ошибочным как мнение о «восстановленной республике», так и возмож­ные теории монархии, и видевшего в принципате особую политическую систему, предназначенную для управления Средиземноморским обще­ством, перешедшим на качественно новый уровень развития по сравне­нию с Римской республикой^[99]. Как полагает В. Кункель, Рим не имел единой конституции монархического государства, а элементы монархии были определены в рамках республиканского права^[100]. Другой исследова­тель, Эрнст Мейер, полагает, что государственную систему принципата можно описать, но нельзя четко дефинировать^[101]. Наконец, итог этой тео­рии подводит высказывание, вероятно, самого крупного ее представителя, Л. Виккерта: «Определить характер монархического принципата в госу­дарственно-правовом плане нам мешают те методы, которые сознательно или бессознательно используют принцепсы и их помощники, стремясь

привести в соответствие видимость и действительность. Можно дать опи­сание этой государственной формы, но нельзя ее четко дефинировать... Сочетание правовых и политических элементов, которые соединились, но не слились в принципате, не определяется ни одной из известных нам правовых категорий»^[102].

Подводя итоги, можно отметить наличие разнообразных теорий прин­ципата, которые условно можно разделить на несколько категорий:

1. Теории монархии, типологически сближающие принципат с существующими историческими типами монархии (эллинистические и восточные монархии, абсолютные монархии Европы XVI-XVII вв.) или объявляющие его неким особым типом римской монархии с соответству­ющей монархической традицией, конституцией и идеологией.

2. Теории авторитарного, тиранического, военного, полицейского и тоталитарного характера Империи, опирающейся исключительно на сило­вые структуры. Эти теории сближают принципат не с традиционными легитимными монархиями, а с узурпационными режимами типа грече­ской тирании или авторитарными и тоталитарными диктатурами XX века.

3. «Теория фасада», согласно которой империя представляет собой автократический, монархический или диктаторский режим, прикрываю­щийся республиканской или квазиреспубликанской традицией и скры­вающий свою авторитарную сущность за ширмой республиканской идеологии.

4. Теория «диархии» или дуализма, согласно которой политическая система Империи, по крайней мере, I—II вв. н. э. представляла собой дво­евластие или равновесие императора и сената, имперско-монархического и полисно-республиканского начал.

5. Теория «республики» или «восстановленной республики», согласно которой республиканское начало превалировало над единолич­ным, а принцепс был не монархом, а выборным или назначенным респу­бликанским магистратом с особыми полномочиями.

6. Теория «неравных сил», согласно которой кумуляция республи­канских полномочий все же создавала новое монархическое качество, а элементы монархии были значительно сильнее и доминировали в обще­стве, хотя и оставляя определенную нишу для полисно-республиканской традиции. По сути дела, к этой теории примыкает теория «конституцион­ной монархии», однако, если первая точка зрения объясняет баланс неким естественно сложившимся порядком вещей, то вторая вносит более упо­

рядоченный характер адаптации системы к единой Средиземноморской Империи.

7. Теория «уникальности» принципата, сторонники которой отказы­ваются от четкой дефиниции системы либо по причине ее сложности и противоречивости, либо по причине специфики того объединения, кото­рым она призвана управлять.

Итак, уже само рассмотрение историографии показывает сложность проблемы принципата. Следующим этапом должно стать рассмотрение реальной ситуации.

2. ТИТУЛАТУРА

Полный императорский титул состоял из многочисленных компо­нентов. каждый из которых выражал определенную концепцию власти. Как правило, этот титул представлен надписями, а более сокращенный вариант дают монеты и частные документы: Imperator Caes(ar) Augustus, pontifex maximus, tribunicia potestate, pater, patriae, consul, censor.

1. Титул imperator детально исследован в историографии (Е. Розен­берг, Л. Лесуисс, Р. Сайм, Л. Виккерт и др.)^[103]. Впервые он встречается в «Анналах» Квинта Энния и относится к раннему периоду римской исто­рии. К I в. до н. э.. а возможно и ранее, термин приобретает два значения: 1) общее обозначение командующего, носителя imperium и 2) титул, кото­рый солдаты давали полководцу в случае крупной победы.

Цезарь получил его в 58 г. в ходе Галльских войн (вероятно, после первой победы над гельветами) и носил на протяжении всей жизни до 44 г. до н. э. Впрочем, в этот период титул носили и многие противники Цезаря и даже его подчиненные. Помпей получал этот титул ранее (после побед в 83, 77-71 и 66-62 гг.). а затем специально удостоился его после Диррахия (Caes. В. С., III. 71), а Сципион — сразу после того как принял командова­ние помпеянцами в Африке (В. Afr., 4; 45). Цицерон регулярно именуется этим титулом в письмах 51-49 гг. (он получил его в 51 г. после небольших операций в Киликии), из чего следует, что его можно было носить даже через некоторое время после победы. В 49 г. победившие солдаты Куриона провозгласили его императором (Caes. В. С., II, 32).

Во времена республики носить титул могли несколько человек одно­временно и. вероятно, только со времени Галльских войн начинается

состязание за право быть «императором». Солдаты Цезаря не признавали право Сципиона на ношение этого титула, а сторонники Сципиона отве­чали им тем же (В. Afr 4; 45). В речи к воинам Курион заявил, что про­возглашение императором не снимает с него обязанности быть воином Цезаря (Caes. В. С.. II, 32).

После победы Цезарь остался единственным носителем этого титула. Существует мнение, что он стал использовать его в качестве преномена (личного имени), однако все указания на это исходят от поздних источ­ников П-Ш в. н. э. (Snet. Iui., 76, 2; Арр. В. С., II, 110). В современных Цезарю документах преномена нет, и титул употребляется только в тради­ционном республиканском значении.

Противоречие решается разными путями: одни исследователи (Ю. Дайнингер) полностью отрицают использование Цезарем титула в ином смысле кроме традиционного^[104], другие считают, что преномен действительно появился (Н. А. Машкин, С. Л. Утченко)^[105], есть мнение, что диктатор его отклонил (А. фон Премерштейн). Многие исследователи считают, что даже независимо от конкретного применения титул сохранил свое республиканское значение (Р. Сайм. Н. А. Машкин, С. Л. Утченко)^[106], другие — что это качество уже возникает (X. Лэст, М. Грант)^[107].

Вопрос о точном времени принятия преномена Августом также нея­сен. Впервые его провозгласили императором в апреле 43 г. после двух сражений при Мутине, во второй раз это произошло в 38 г. до н. э., когда Октавин, по всей видимости, принял и преномен^[108]. В 38-29 гг. до н. э. Август использовал преномен крайне редко, а его регулярное применение относится ко времени после Акция. Из 32 надписей с титулатурой Авгу­ста императорский преномен встречается в 31. Кроме преномена Август продолжает брать традиционный титул, фиксируя крупные победы, одер­жанные им и его легатами, и ставя это в конец общего титула. Так, в 29 г. до н. э. он имел 6 или 7 аккламаций (Dess.. 80). в конце правления — 21 (Dio, 52,41).

Впрочем, при Августе императорский преномен не становится един­ственным, исключительным и даже главным титулом монарха. Сам Август

предпочитал именоваться принцепсом. Цезарем или Августом. Юлии- Клавдии использовали преномен очень редко: Тиберий вообще отказался от этой чести (Suet. Iui.. 26). а Калигула. Клавдий и Нерон использовали его крайне мало. Нерегулярность преномена сохраняется и у Флавиев, и только с Нервы и Траяна преномен становится постоянным атрибутом надписей. Традиция сохраняется у Антонинов. Северов и императоров III в. н. э. У последних она сочетается с титулом dominus noster, а затем полностью исчезает в надписях Диоклетиана.

Если преномен используется нерегулярно, то число аккламаций, т. е. воинских побед, фиксировали все императоры. Умолчание об этом могло свидетельствовать о мирном характере политики (Август, Нерва. Антонин Пий). Быть может, не менее интересно, что в первые десятилетия принци­пата титул имели люди, не бывшие правителями и даже не претендовав­шие на это качество.

Если преномен был исключительно императорской привилегией, то во времена Августа и Тиберия аккламации получают не только правители. Светоний сообщает, что при Августе триумфа удостоились более 30 человек (Suet. Aug., 30), а назначение триумфа обязательно предполагает император­скую аккламацию. Надписи указывают на аккламации ведущих полковод­цев Августа: Г. Кальвизия Сабина. С. Аппулея. М. Нония Галла (Dess., 289; 890; 894; 895). Буду щий император Тиберий имел два триумфа (Suet. Tib., 9; 20) и именовался в надписи imp. Iterum («император дважды») (Dess., 883; 893а). При Тиберии практика исчезает: в 17 г. н. э. триумф получил Германик (Тас., Ann., II, 42). а в 22 г. войска дали титул импера­тора Юнию Блезу (Тас., Ann., III. 74). что стало последней аккламацией человека, не бывшего принцепсом. После Блеза провозглашение импера­тором означало только претензию на власть.

Титулы imperator. Caesar. Augustus, princeps часто используются в качестве синонимов, однако там. где употребление титула «император» подчеркивает какой-либо специфический оттенок, речь идет о монархи­ческом и военном характере власти. Редким, но очень характерным при­мером может служить заявление императора Тиберия: «Я — господин для рабов, император для воинов, а для остальных — принцепс» (Dio, 57. 8,2). Аналогичным образом высказывается Плиний Младший, цитируя люби­мого им Траяна: «граждане повинуются ему как принцепсу, а воины как императору» (Plin. Paneg.. 22. 9).

Аналогичные тенденции заметны и у греческих авторов. У Диона Кас­сия и Плутарха правитель обычно именуется «император» (оштократсор) и «Цезарь» (Kcticup). Геродиан предпочитает царский титул ((lo.oi/.suc).

Эквивалентом imperator является греческое сготокрсгаор. впрочем, имею­щее несколько иной смысл: «тос «сам» и крстасо «править», т. е. «само­держец».

2. Цезарь и Август. Имя Юлия Цезаря было принято Окгавианом после принятия им завещания диктатора и официального признания усыновления. За редким исключением, имя Цезаря принимают все импе­раторы, однако иногда оно закрепляется за младшими соправителями, наследниками и даже близкими родственниками правящей семьи. После Адриана титул «Цезарь» носят только император, его соправители и бли­жайшие наследники, а ко II в. он все больше и больше относится к млад­шим членам династии. Во времена Диоклетиана и после него «Цезарь», как правило, относится к младшему соправителю более низкого ранга.

Имя «Август» первый принцепс получил 16 января 27 г. до и. э. по решению сената (R. g., 34; Veil., II. 91, 1; Dio, 53, 16), и тех пор оно стало основным именем-титулом императоров. Этимологически оно связано с augeo (увеличивать), augur и augurium и часто переводится как «умно­женный, возвышенный, возвеличенный». Имя продолжало традицию почетных имен императорского времени (Сулла Феликс, Помпей Маги) и, будучи связанным с сакральной символикой, подчеркивало божествен­ную природу его носителя, создавая вокруг императора ореол святости. В день принятия титула было решено совершать торжественные молебствия (Dess., 108). В отличие от имени-титула «Цезарь», «Август» всегда отно­силось только к правящему императору.

Вопрос о трибунской власти и титуле отца отечества, которые регу­лярно встречаются в императорской титулатуре, будут рассмотрены при рассмотрении правовых аспектов власти римских правителей. Теперь необходимо рассмотреть титул princeps, который редко используется в документах, но является одним из главных обозначений в быту и у антич­ных авторов. Термин детально исследован немецким ученым Л. Виккер- том, и нам остается только повторить его основные выводы.

3. Princeps. Хотя это понятие нельзя считать правовым обозначением монарха, оно попадает в документы и надписи, тем самым приобретая правовой оттенок. Princeps обозначает не только императора, но и исполь­зуется по отношению к иностранным политикам и правителям, равно как и по отношению к различным римским политическим деятелям респу­блики и даже императорского времени. Л. Виккерт отметил, что термин используется по отношению к разным государствам и городам (в т. ч. городам Италии. Греции и Македонии), principes есть в Галлии, Испа­

нии, Нумидии и Карфагене^[109]. Как правило, речь идет о немонархических государствах и полисах, племенах, находящихся на ранней стадии госу­дарственности, либо, наконец, о государствах с полумонархической, дик­таторской или скрытой монархической формой правления. Аналогичное обозначение настоящих восточных и эллинистических монархов встреча­ется крайне редко, а если речь идет о государствах типа Селевкидской или Атталидской монархии, оно чаще все применятся по отношению не к правителям, а к другим представителям правящей элиты.

Princeps достаточно часто используется по отношению к политиче­ским деятелям эпохи республики. Л. Виккерт приводит список из 72 поли­тических деятелей, в разных контекстах именуемых principes^[110]. Список начинается с Госта Гостилия и П. Валерия Публиколы и заканчивается Марком Антонием, Секстом Помпеем и Октавианом Августом. В числе имен фигурируют Марк Фурий Камилл, Фабий Максим, оба Сципиона, Катон Старший, Марий, Сулла, Метелл Пий, Катул, Лукуллы, Помпей, Красс, Цицерон, Цезарь и др.

Наконец, principes именуются и деятели эпохи Империи, не являвши­еся императорами. Небольшой список этих людей начинается с деятелей времени Августа, Азиния Поллиона, Планка и Агриппы, и заканчивается Плинием Младшим и Валерианом^[111]. Общий анализ термина позволяет заметить, что principes выражает идею главенства в ее наиболее общей форме и (в отличие от imperator) гражданскую и республиканскую состав­ляющие императорской власти.

Наряду с общим понятием princeps существует и более конкретное понятие princeps senatus (принцепс сената), еще в республиканское время обозначавшее сенатора, стоящего первым в цензорском списке и имею­щего огромный престиж и право высказываться первым. Уже при поздней республике принцепс сената начинает превращаться в его фактического лидера. С 70 по 61 г. до н. э. таковым несомненным лидером был Квинт Лутаций Катул, один из ближайших соратников Суллы. Похоже, что с 59 г. положение принцепса занимал Помпей, а во времена диктатуры Цезаря сенатский список, вероятнее всего, начинался с имени самого диктатора.

В 29 г. до н. э. после своего первого ценза princeps senatus стал Август (R. g., 7, 2) оставаясь им до конца жизни. Эго положение как бы делало императора лидером сената. Буквальный греческий перевод (рськсйфпт) существовал, но используется крайне редко. После Августа принцепсами

сената были все императоры I—III вв. и. э , и только в конце III в. военные императоры перестали пользоваться этим титулом, что показывает упа­док сената и его лидерства. Одним из первых случаев, когда император сделал принцепсом другое лицо, было назначение Марка Клавдия Тацита при Аврелиане.

4. Dominus noster («наш господин»). Термин был взят из области частного права, где он обозначал господина (dominus) в его отношении к рабам (servus). Это сочетание может быть противопоставлено princeps и imperator, однако чаще служило в качестве синонима. Первые импе­раторы, Август и Тиберий, решительно отвергали титул (Тас. Ann., 11, 87), и только императоры-тираны — Калигула, Нерон и Домициан — постепенно вводили его в обиход. Впрочем, постепенно он становится употребительным: Плиний именует так Траяна, а при Адриане dominus появляется в латинских папирусах. Начиная с Септимия Севера, титул становится одним из основных, а после Диоклетиана — главным титулом императора. Греческие варианты — 5еал6тг|