ПРЕДЕЛЬНА» ПОЛЕЗНОСТЬ И МОРАЛЬ СТРЕМЛЕНИЯ
Я уже упоминал, что если мы ищем параллели среди предметов научных занятий, то ближайшим родственником морали долга будет право, а мораль стремления состоит в кровном родстве с эстетикой.
Теперь я предлагаю исследование, которое может показаться несколько эксцентричным, — выявление родственных связей между двумя нашими типами морали и способами суждений, присущими экономической науке.Трудности, возникающие с самого начала, связаны с тем, что среди экономистов не существует общего согласия по поводу определения предмета их науки. Притом что экономическая теория заслужила репутацию наиболее развитой
из социальных наук, мир все еще ждет окончательного ответа на вопрос «О чем она? ». Представляя читателю свой предмет, большинство авторов экономических трактатов ограничиваются более или менее разрозненным списком типов проблем, особенно волнующих экономистов. Далее читателю оставляют самостоятельно решить, что за предмет он изучает[12].
Однако имеется несколько серьезных попыток решить проблему надлежащего определения экономической науки[13]. В результате возникло два общих воззрения. Одно состоит в том, что экономическая теория занимается отношениями обмена. Другое — в том, что в основе экономической теории лежит принцип предельной полезности, согласно которому, стремясь достичь поставленных перед собой целей, каковы бы они ни были, мы распределяем находящиеся в нашем распоряжении ресурсы наиболее эффектив - ным образом. Для проведения границы между этими мнениями принято использовать пример с Робинзоном Крузо. По меньшей мере до появления Пятницы не было никого, с кем Робинзон Крузо мог бы чем-нибудь обмениваться, если не говорить об обмене в метафорическом смысле слова, когда он, так сказать, обменивал свой труд на дары природы. Если экономика отождествляется с обменом между людьми, то перед Робинзоном не стояло экономических проблем.
В то же время ему действительно приходилось решать,
как наиболее эффективным образом применить имеющиеся у него редкие ресурсы, включая его собственные время и энергию. Если в данный момент он обрабатывает поле, ему, возможно, придется задать себе вопрос, не заняться ли рыболовством и не будет ли отдача от часа ловли рыбы больше, чем от часа занятий фермерством. В этом смысле Робинзону Крузо приходилось решать не просто экономические проблемы, а весьма серьезные экономические проблемы.
Я считаю, что между двумя этими представлениями об экономической науке и двумя точками зрения на мораль, рассматриваемыми в этой главе, существует поразительный параллелизм. Теория экономического обмена весьма близка к морали долга. Теория предельной полезности является, так сказать, экономическим двойником морали стремления. Позвольте мне начать со второй пары.
Мораль стремления имеет своим предметом стремление людей наилучшим образом использовать свои короткие жизни. Экономическая теория предельной полезности занимается нашими усилиями по наилучшему использованию наших ограниченных экономических ресурсов. Эта пара по - добна не только по устремлениям, но и по ограничениям. Говорят, что мораль стремления необходимо подразумевает ту или иную концепцию высшего блага человека, не сообщая о том, что это такое. В точности такое же критическое замечание и в той же мере может быть высказано в адрес принципа предельной полезности. Экономическая теория предельной полезности считает, что потребитель стремится уравнять отдачу от каждого потраченного им доллара. Потратив на книги столько долларов, что отдача данного вида расходов начинает ощутимо уменьшаться, он может направить свои расходы в другом направлении, скажем, на более питательную и приносящую больше удовольствия пищу. В этом переключении — в самой идее о том, что человек способен сопоставлять и уравнивать расходы на радикально различающиеся вещи, — подразумевается некое конечное мерило, возвышающееся над книгами, едой, одеждой и всеми другими вещами и услугами, на которые человек может потратить деньги.
Сторонник теории предельной полезности не может описать, что это за мерило, хотя в отличие от сторонника морали стремления в его распоряженииесть слово, позволяющее скрыть его неосведомленность. Это слово, разумеется, «полезность». Когда полезность, обеспечиваемая долларом, потраченным на товар А, снижается до уровня ниже полезности, извлекаемой из доллара, потраченного на товар Б, потребитель переключает свои расходы на второй товар. Именно при помощи слова «полезность» экономист вуалирует свою неспособность выделить некое экономическое благо, возвышающееся над всеми отдельными товарами и направляющее выбор из этих товаров. Умолчание экономиста состоит в том же, в чем и умолчание моралиста, который намеревается указать людям путь к благой жизни, не определяя, в чем состоит или должна состоять наивысшая цель их жизни[14].
Попытка Бентама подменить цель совершенства целью удовольствия была по существу не более чем внедрением в мораль того же самого скрытого умолчания, которое укоренилось в экономической теории. Невозможно утверждать, что все устремления человека направлены на получение удовольствия, если только мы не хотим расширить понятие удовольствия до той точки, где удовольствие, подобно полезности в экономике, становится пустой емкостью, куда можно поместить любой тип человеческих желаний или устремлений. Если вслед за Миллем мы попытаемся быть более разборчивыми относительно содержимого этой емкости, то дело закончится не принципом максимального счастья, а чем-то вроде греческой концепции совершенства.
За неимением высшего морального или экономического блага в конечном счете мы обращаемся (как в случае морали стремления, так и в случае экономической теории предельной полезности) к понятию равновесия: «не слишком много и не слишком мало». Это понятие не столь банально, как может показаться на первый взгляд. Нормальным людям свойственно преследовать множество целей: одержимая озабоченность какой-то одной целью может быть принята за симптом душевной болезни.
У Фомы Аквинского есть отрывок, в котором он приводит, на наш взгляд, любопытный аргумент: на существование конечной цели человеческой жизни указывает факт переключения с одной частной цели на другую, ибо если бы не существовало критерия, направляющего этот переключение, мы все время двигались бы в одном направлении. Так как это невозможно и абсурдно, отсюда следует, что мы не стали бы действовать вообще, ни в каком направлении, если бы не руководствовалис некоей высшей целью[15]. Как бы кто ни относился к этому парадоксальному рассуждению, Аристотелева концепция надлежащей середины весьма нетривиальна. Эту середину не следует путать с современным понятием «среднего пути». Для людей Нового времени средний путь означает легкий путь, подразумевающий минимум обязательств. Для Аристотеля середина была трудным путем — путем, от которого ленивые и неопытные, скорее всего, отклонятся. В этом отношении такой путь предъявляет такие же требования к проницательности и интеллекту, как и разумное экономическое управление.