Этика и экономическая наука: глобальная и локальная максимизация
Разработанный здесь подход является йе только необязательным расширением экономической проблематики на область теории религии. Теория деятельности и теория рациональности образуют фон для теории взаимоотношений экономики, этики и религии, причем этот фон не может быть создан моделью экономического человека (homo oeconomicus) в узком смысле.
Концепция экономического человека слишком узка для теории игр и теории рациональности, которая старается интегрировать экономическую теорию, этику и онтологию в некоторую всеобъемлющую теорию рациональной деятельности, учитывающую рациональную деятельность других. Она выходит за пределы классической теории homo oeconomicus, стремясь к некоторой теории «homo strategus». Для теории игр, как покажут нижеследующие рассуждения, обычные границы экономики и этики уже недействительны, а предметные их области — недостаточно определены. Теория рациональной, стратегической деятельности, основанная на теории игр, дает возможность разработки экономической теории, связанной с этикой, и этической теории, не исключающей разработку проблем экономической эффективности. Границы между экономической и этической теорией никоим образом не могут быть проведены с достаточной определенностью, так как единство деятельности должно быть объединяющим началом и в теории.В предпосылке, задающей рациональность действий людей, можно различить некую общую связь, определяемую описанным соотношением между экономикой, этикой и религией и конституирующую для рационально действующего индивида некоторую структуру этического, религиозного и экономического собственного интереса. Конечно, для людей, действующих не полностью рационально в смысле некоторой расширенной рациональности, эта теория применима лишь в малой мере. Но для индивида, действующего полностью рационально, структура, состоящая из экономики, этики и религии, демонстрирует некоторое духовное созвучие.
В тех развитых обществах, которые прошли через процесс рационализации и сделали шаг от объективистской ценностной рациональности к субъективистской целерациональности, ориентация деятельности на рациональность имеет отнюдь не периферийное значение. Ведь эта ориентация, особенно в области экономики, является тем, что как раз и требуется, ориентацией поведения, от которой действующее лицо никак не может уклониться. Ожидания рациональности переносятся с формы организации общества на индивидов.Координация экономики, этики и религии, координация экономического собственного интереса, гарантированности этикой всеобщности соблюдения правил и гарантированности религией всеобщности этики выходит за пределы координационной модели и совершенной конкуренции так, как ее описывает микроэкономика. Если бы модель совершенной конкуренции полностью совпадала с социальной действительностью, то хозяйственная этика как формальная этика соблюдения правил и координации оказалась бы излишней. Если нет несостоятельности рынка, вызванной высокими трансакционными издержками, нет и необходимости в формальной этике принципа pacta sunt servanda. Для микроэкономической теории совершенной конкуренции трансакционные издержки не играют никакой роли в координации рыночной системы — и поэтому здесь хозяйственная этика не является необходимой. И действительно, если бы в социальной действительности рациональной деятельности, основанной на собственном интересе, не возникали проблемы внешних эффектов, трансакционные издержки, а отсюда — и необходимость доверия и повтора деловых связей, а все свободные соглашения людей, все свободные договоры соблюдались бы в том виде, в каком они были приняты, то и действенность этики, правовой системы и религии в таком обществе стала бы излишней. Но поскольку действительность рыночной координации не такова, чтобы ее полностью и исчерпывающе можно было представить в виде чисто экономического идеала модели совершенной конкуренции, постольку этика* религия и правовая система необходимы для социально-экономического порядка.
Теория деятельности, лежащая в основе представленной здесь теории координации рациональной деятельности, взаимосвязи экономики, этики и религии, представляет собой не концепцию homo oeconomicus в узком смысле, а теорию рациональной деятельности, в которой этика, метафизика и/или религия принадлежат к среде, в которой действует субъект, и одновременно зависят от него. Напротив, модель экономического человека исходит из деятельности в условиях полной определенности в некоторой стабильной среде. Экономический человек максимизирует свою полезность в условиях полной определенности относительно прямых и косвенных последствий принятого решения и своей деятельности. Он действует в такой среде, которая рассматривается как фиксированная и обладающая определенными параметрами. Деятельность других субъектов и изменения в окружающей среде не рассматриваются действующим субъектом как параметры, на которые он может повлиять. Только в теории монополистической и олигополистической конкуренции, в которой деятельность монополистов или олигополистов рассматривается как ограниченно стратегическая, происходит отказ от предпосылки параметрично- сти окружающей среды в пользу ее частичной подверженности влиянию действующего субъекта.
Теория игр преобразует модель рациональности экономической теории во всеобъемлющую теорию стратегически рациональной деятельности, в которой деятельность других индивидов и изменения среды становятся переменными величинами, подверженными влиянию собственной деятельности субъекта. Стратегическая деятельность означает, что изменения среды должны рассматриваться как предугадываемые и подверженные влиянию, что при принятии собственных решениий необходимо предугадывать решения других субъектов и согласовывать с ними свои решения. Этическая игра в гарантии (assurance game) есть согласование собственной деятельности с деятельностью других с целью гарантирования всеобщего соблюдения правил.
В понятиях теории рациональности Эльстера согласование экономических и этических мотиваций деятельности означает, что субъект, действующий этично в смысле игры в гарантии (assurance game) и обобщения норм, является «глобальным максимизатором» и отличие от локального максимизатора.
Субъект, действующий этично, может ждать. Он способен отвергнуть какую-либо кратковременно выгодную стратегию. Он не использует предоставляющуюся ему возможность нарушить этико-экономические правила без угрозы санкций. Он отказывается от использования этой возможности, чтобы не ставить под угрозу гораздо большую, в конечном счете, выгоду всеобщего соблюдения правил. Этично действующий субъект способен применять непрямые стратегии. Он выбирает вначале менее выгодную стратегию, чтобы позднее иметь возможность воспользоваться гораздо более выгодной стратегией. Он отдает предпочтение всеобщему (А1Е1) соблюдению правила перед вариантом, в котором он делал бы исключение для себя (А1Е0), то есть предпочитает непрямую стратегию. Непрямые стратегии, как, например, способность ждать, являются следствием интенциональности человеческой деятельности и отличают человека как существо, способное реализовать глобальный максимум, от животного как существа, способного достичь лишь локального максимума.31 Этично действующий субъект в случае игры в гарантии выбирает кратковременно невыгодный вариант неиспользования правила в своекорыстных целях, чтобы обеспечить себе на будущее долговременно более выгодный вариант всеобщего соблюдения правила. Этично действующий субъект не может, однако, быть до конца уверенным в том, что эта непрямая стратегия будет выгодной, поскольку всеобщность соблюдения правила может потерпеть крах, если среди других субъектов окажется слишком много нарушителей правила.Поэтому этический и религиозный человек еще раз повторит ожидание более выгодного варианта и непрямую стратегию отказа от кратковременно выгодной стратегии в пользу долговременно выгодной стратегии, так как этого требует игра в гарантии этики в рамках игры в сверхгарантии («super-assurance-game»), которую предлагает религия. Эта игра воспроизводит непрямую стратегию этики в виде вдвойне непрямой стратегии религии и в гарантировании религией этической деятельности. Религиозный человек трансцендирует остаточную параметричность среды, существующую для этично действующего субъекта.
Для этического человека окружающая среда остается параметричной и определяющей его поступки извне в той мере, в какой он испытывает последствия всеобщности этических норм для других субъектов. Поведение других субъектов не зависит от него. Религиозно-этический человек, выходя за рамки этического взгляда на его ситуацию, доходит до такого понимания совокупной действительности, в которой всеобщность этической деятельности становится для него несущественной. Он делает совокупную действительность зависимой от себя. Совокупная действительность становится той, которую желает видеть человек после того, как он принял нравственное решение. Тезис Фихте «каков человек, такова и его философия» или тезис Лейбница «если человек не считает мир самым лучшим из миров — он недостаточно любит Бога» находят свое подтверждение на уровне теории рациональной деятельности как стратегии глобальной максимизации: нужно видеть мир таким, чтобы в нем была оправдана этическая деятельность. И если его видят таким, то этическая деятельность действительно в нем целесообразна. То, каким человек видит мир, зависит от того, что amp;то за человек, а что это за человек, зависит от того, каким он видит мир.Непрямая стратегия этического отказа от краткосрочной выгоды является долгосрочно выгодной при двух условиях. Этическое поведение выгодно, во-первых, если оно является общепринятым в среде, окружающей действующего субъекта. Оно, во-вторых, выгодно и тогда, когда для действующего субъекта безразлично, какие стратегии избраны другими субъектами, поскольку этически правильное действие имеет для него ценность как таковое или видится им в такой окружающей среде и тотальности, в которой этическое поведение, выходя за границу жизни, благодаря божественной справедливости, всегда является долгосрочно выгодной, непрямой стратегией.
Решение принять определенную точку зрения или теорию совокупной действительности, таким образом, становится рациональным решением принять непрямую стратегию. Оно сводится к способности ждать и способности отказываться от кратковременно выгодных стратегий в пользу долгосрочно выгодных.
Кантовы постулаты о существовании Бога и бессмертии души могут рассматриваться как индивидуальная стратегия глобальной максимизации. Максимизирующий характер этой стратегии гарантируется тем, что временной горизонт ее максимизации выходит за границу жизни индивида. Недостаток Кантовой теории религии заключается не в ее практическом характере, то есть не в том, что решение в пользу определенной теории совокупной действительности имеет обратную связь с практическим разумом или рациональностью. Ее недостаток заключается, скорее, в том, что она остается постулированной и только практической и находится вне теории совокупной действительности, теоретической философии, способной содержать истину. Суперрациональность экономики, этики и религии, то есть этики как гарантии индивидуального соблюдения правил и религии как гарантии этики и коллективного соблюдения правил, превращает параметричность, фиксированность окружающей среды в стратегическую ситуацию, в которой совокупная действительность и ее видение вместе взятые становятся предметом рационального решения и стратегии глобальной максимизации. Посредством этики и религии окружающая среда, релевантная для принятия решения действующим субъектом, превращается в нечто, полностью зависящее от его нравственного решения и не влияющее на его решение как естественный параметр. Модель игры в супергарантии, которую предлагает религия, обеспечивающая гарантии этики, позволяет человеку действовать в условиях определенности относительно окружающей среды и последствий собственной деятельности. Игра в супергарантии в известной степени возвращается к простой ситуации принятия решения, максимизирующего полезность в условиях определенности, как она представляется экономическому человеку. Для экономического человека окружающая среда полностью параметрична, а для этико-религиозного человека она полностью не параметрична и зависит только от принятой им теории совокупной действительности, которая является одновременно и следствием и условием его нравственного решения в пользу стратегии глобальной максимизации.Обе модели принятия решения и оба восприятия действительности совпадают в том, что они дают возможность действовать с уверенностью. Максимизация полезности экономическим человеком позволяет действовать с уверенностью, так как его контроль за состоянием среды ограничен, а его ситуация принятия решения хорошо структурирована. Игра в супергарантии религиозной теории совокупной действительности позволяет действовать с уверенностью, поскольку само видение действительности становится этической, совершенно непараметрической переменной. Теория совокупной действительности становится зависимой от этической позиции действующего субъекта. Хуже всего структурированная ситуация принятия решения при стратегической деятельности в условиях неуверенности в поведении других субъектов и составе их индивидуальных стратегий в отношении среды превращается в хорошо структурированную ситуацию принятия решения в условиях определенности, поскольку деятельность других субъектов вследствие религиозной гарантии собственной деятельности стала нерелевантной для религиозной стратегии игры в супергарантии, совершенно непрямой в сравнении с экономической и этической стратегией.
Теория рациональной деятельности как единство экономической науки и этики демонстрирует все больший учет лиц, подвергающихся воздействию, и растущую интернализацию внешних эффектов по мере последовательного продвижения по ступеням рациональности и различных стратегий. Экономическая деятельность, соответствующая модели максимизации полезности при условии сохранения параметричности окружающей среды, не учитывает деятельность других субъектов-и не строит свои стратегии в зависимости от антиципации антиципаций других субъектов. Субъективность максимизатора полезности не расширяется до интерсубъективности. Теоретико-игровая модель рациональной деятельности расширяет экономическое поведение до стратегической деятельности, антиципируя и принимая в расчет реакции других субъектов на свою собственную деятельность. Стратегическая деятельность преобразует субъективность в интерсубъективность или, точнее, в транссубъективность. По теории игр возможны две формы транссубъективности: стратегическая и этическая. Стратегическая транссубъективность учитывает действия и реакции другого или других субъектов только как средство или препятствие для собственных целей, а этическая транссубъективность включает другого субъекта и антиципирует его действия, антиципируя его как участника кооперативной игры и как фактор, который необходимо учитывать в собственной функции полезности.
Швеммер[51] переформулировал категорический императив, добавив к нему тезис «трансцендируй свою субъективность». Континуум теоретико-игровых ситуаций простирается от параметрической деятельности экономического человека через стратегическую деятельность в некооперативной игре, где тем не менее антиципируются стратегии других субъектов, так и в кооперативной игре и доходит до игры в супергарантии, присущей этико-религиозной деятельности. Этот континуум, по терминологии Швемме- ра, является континуумом возрастающего трансцендирования собственной субъективности и непосредственного собственного интереса. Он может быть представлен в обозначениях Сена следующим образом: экономический человек предпочитает ситуацию, в которой все другие кроме него самого соблюдают правило, той ситуации, в которой все, включая его самого, соблюдают правило, т. е. предпочитает ситуацию А1Е0 ситуации А1Е1. Условно этический человек из игры в гарантии предпочитает А1Е1 ситуации А1Е0, а религиозный человек из игры в супергарантии индифферентен в альтернативе А0Е1 и А1Е1. Локальная максимизация непосредственного собственного интереса в результате учета других людей и интернализации внешних эффектов становится все более обширной и всеобъемлющей максимизацией.
Континуум трансценденций непосредственности и субъективности простирается от бережливости как трансценденции непосредственной потребности и насущного потребления до религиозной этики как трансценденции принципа обобщения норм. Адам Смит был прав, находя в способности ждать этическое начало.[52] Поэтому и сбережения нужно рассматривать как этический феномен, принадлежащий экономической науке и этике. В сбережении, как и во всех этических действиях, непосредственность субъективного побуждения трансцендирует в непрямую стратегию с широким временным горизонтом. Сбережение есть транс- ценденция непосредственно переживаемого настоящего, инвестиция — проявление великодушия.[53] Образование капитала содержит этический момент трансценденции непосредственности. Склонность и воля к тому, чтобы следовать этическим максимам, предполагает низкий уровень предпочтения настоящего над будущим. Напротив, высокий уровень предпочтения настоящего, большее предпочтение сегодняшней полезности трудно сочетаются с этическим поведением.[54] Высокий уровень предпочтения сегодняшней полезности, высокая норма дисконта, является выражением неспособности ждать, неспособности трансцендиро- вать непосредственность побуждения во имя долгосрочности стратегий. Поскольку и этика требует трансценденции непосредственной потребности, способность ждать и низкий уровень предпочтения настоящего над будущим являются ступенями, ведущими к этическому.[55] Дело не только в том, что, как пишет Бьюкенен,[56] этика представляет собой вид капиталообразования, а этическое поведение является капитальным благом или общественным благом, но и в том, что капиталообразование является протоэтическим феноменом и этическим поведением, трансцен- дирующим непосредственный собственный интерес. Капиталообразование, как и этическое поведение, является непрямой стратегией ожидания и отказа от непосредственно выгодной стратегии в пользу долгосрочно выгодной.
Начиная с трансценденции сегодняшней полезности в будущую, субъективность в дальнейшем трансцендирует в интерсубъективность всеобщих норм. Действующий субъект, усваивающий максиму, которая становится всеобщей, трансцендирует свою субъективность в пользу интерсубъективной координации индивидуальных устремлений. Он предпочитает состоянию, в котором он является исключением из нормы, состояние, когда норма является всеобщей. Наконец, предпочтение всеобщих норм способ- по еще раз быть трансцендированным в предпочтение тотальности и совершенства.
Случай этического предпочтения состояния А1Е1 состоянию А1Е0, предцочтения в пользу ситуации всеобщего соблюдения правила ситуации, в которой индивид может без последствий сделать для себя исключение, нуждается в еще одном подразделении. Готовность к трансцендированию субъективности, которая иедет к всеобщему и к собственному соблюдению правила, может иозникать по двум побудительным мотивам. Во-первых, она может возникнуть из заинтересованности в том, чтобы из всеобщего следования правилам выросла общая уверенность в том, что это действительно имеет место. Благодаря этому в долгосрочном плане максимизируется и собственная полезность. Во-вторых готовность к обобщению максимы может возникнуть и из такой позиции, когда человек видит смысл этического поведения не в обобщении как таковом и не в пользе, вытекающей из него для отдельного индивида, а понимает обобщение норм только как иыражение некоторой этической тотальности, подлинными целью и смыслом которой является не самообобщение норм, а вытекающее из него большее совершенство. Положение Канта о том, что нравственны только такие действия, которые предпринимаются не ради пользы всеобщего соблюдения норм, а из простого уважения к закону, описывает эту разницу между стратегическим обобщением норм как предпосылкой максимизирования полезности и нравственным обобщением норм как отображением и присоединением к некоторой тотальности. Кант сам несколько затушевал эту разницу тем, что слишком сильно привязал нравственное к закону, и таким образом уважение к закону и радость от закона, транс- цендирующие законопослушность в утверждение нравственной и имманентной бытию тотальности, были оттеснены на второй план (юблюдением закона.