Двойственность идеи экономического порядка
щ
Материалистический момент. Как уже было сказано, это тот момент в данной идее, который определен материалистическим взглядом на отношение бытия порядка и его осознания в идее.
Неявно такой взгляд предполагает модель «экономического человека» и модель его целерационального поведения. Этот взгляд отражает общие установки «расколдованного мира» и теснейшим образом связан с техногенной новоевропейской цивилизацией. Он выражен как в западном понимании экономического порядка, так и в советско- марксистком его понимании. Необходимо специально подчеркнуть, что при всех своих существенных различиях западная и советско-марксистская идеи экономического порядка произрастают из одного корня и схожи в ряде принципиальных установок. Эти установки базируются прежде всего на высокой оценке производительных сил, их развития, — на убежденности, что с помощью «хитрости разума» у природы можно получить то, что необходимо человеку для жизни.Перед нами фундаментальная новоевропейская идея. Уже отцы-основатели новоевропейской цивилизации Ф. Бэкон и р. Декарт полагали, что именно технический прогресс, его широкое тиражирование в промышленности выполняет соте- риологическую роль.[19] Известно, сколь большой вклад в эту идеологию внес и протестантизм.[20]
Производительные силы представляют высшую ценность для общества, поскольку они гарантируют его выживание, а также определенное благосостояние его членов (подчиняющихся экономическому порядку, лояльных по отношению к нему). Кроме того, производительные силы конституируют сам экономический порядок, способствующий их прогрессу.
Что касается современного состояния производства, то экономический порядок оказывается существенно зависимым от средств коммуникации. Количество циркулирующей в экономической сфере информации возрастает значительно быстрее, чем объем произведенных благ.
Поэтому экономика нуждается в опережающем развитии коммуникаций, что возможно сегодня лишь на основе компьютерных технологий. Поэтому переход от письменных и печатных форм поддержания экономического порядка к компьютерным формам заложен в самой ценностной базе материалистического взгляда на экономический порядок.Официальный советский марксизм культивировал установку на развитие производительных сил как самоцель. Поэтому так сравнительно безболезненно в СССР произошел переход от установки на планово-регулируемое хозяйство к установке на рыночное хозяйство. Ведь государственная власть легитимна в отношении экономического порядка только в том случае, если она способна организовать экономику, обеспечивающую прогрессивное развитие производительных сил. Тот политический режим, который сложился у нас к 1985 г., с этой точки зрения был нелегитимен, ибо он не был в состоянии обеспечить такое же прогрессивное развитие производительных сил, как в западных странах. Именно это нарушение экономического порядка и привело к краху советскую власть и Советский Союз. С такого обоснования нелегитимности советского строя начинается программа *500 дней», подготовленная рабочей группой Шаталина—Явлинского. Переход к новой системе (т. е. к рыночной модели), с точки зрения этой группы, «позволит решить наиболее острые, десятилетиями накапливающиеся проблемы страны, органично соединить нашу экономику с мировым хозяйством, обеспечить рост производства в соответствии с нуждами трудящихся и тем самым определить социальную ориентацию экономики, ликвидировать дефицит, открыть доступ гражданам ко всем достижениям мировой цивилизации».[21] Здесь перечислены ценности, которые не мог обеспечить советский экономический порядок, но которые имеют высший приоритет с точки зрения материалистического взгляда на него.
Аналогичным образом легитимность государства в аспекте экономического порядка мыслится и в межнациональных отношениях. Вхождение в Российскую империю, в Советский Союз или в Российскую Федерацию для того или иного этнического образования легитимно с точки зрения экономического порядка, если оно, это вхождение, обеспечивает прогресс производительных сил для данной этнической общности.
Поведение индивида лояльно в рамках материалистического момента экономического порядка, если оно направлено на прогресс производительных сил. Отсюда высокая ценность трудолюбия и соответствующее понятие в советской идеологии: труд как «первая жизненная потребность», труд как «потребность здорового организма*.[22]
Наконец, в рамках такого воззрения на экономический порядок индивид должен быть способен 1C сотрудничеству, труД°в°мУ согласию, к участию в разделении труда. Это означает, что он должен быть профессионалом. Отсюда высокая ценность профессионализма и нравственное осуждение дилетантизма. Дилетант плох даже не тем, что он плохо ведет дело, а тем, что он покушается не на свое дело, нарушает установленный порядок распределения труда. Человек должен испытывать не только склонность к труду, но и стремление работать «в команде», где он хорошо делает именно свое дело, дополняющее дело других.
То, что относится к кооперации индивидов, в известной мере может быть применено и к кооперации народов, национальных экономик. При этом здесь возникают более сложные и труднопреодолимые проблемы. Международной кооперации мешают национальные мифы, этнические амбиции. Призывы к сотрудничеству, к распределению сфер деятельности эмоционально воспринимаются подчас как «национальное унижение», «национальное оскорбление». Насущная задача теоретиков состоит в том, чтобы, насколько это возможно, стать выше этой мифологии, суметь выделить рациональную основу межнациональной кооперации.
Материалистическая идея экономического порядка для России вообще имеет западный смысл. Первоначальную его модель мы получили вместе с другими атрибутами западной цивилизации. Причем эта идея ассимилируется сначала в умах верхов (Петр I, например), а затем привносится в низы, трансформируясь и деформируясь иногда до неузнаваемости.
Существенно в связи с этим, что взаимные этнические оценки определены сопротивлением, которое оказывает парод вносимому экономическому порядку. Жозеф де Местр высказал несколько определений русского характера, которые представляются чрезвычайно «обидными»: «два недостатка русских: непостоянство и лживость.
Во всех жилах государства обращается... дух недоверия и обмана. ...Воровство в виде грабежа у вас реже... вы хоть и храбры, но ...мягки; зато воровство в виде обмана — непрерывное. Купите алмаз — в нем окажется пятно; купите... спичек — в них нету серы. Этим духом сверху донизу заражены все пути управления, и он производит страшные опустошения».[23] То, что представляется на первый взгляд страшным оскорблением русского народа, на самом деле есть эмоциональная реакция западного человека на другой тип экономического порядка. После первой мировой войны русский философ иронически пишет: «Ей- ей, под немцами нам будет лучше. Немцы наведут у нас порядок, — „как в Риге". Устроят полицию, департаменты. Согласимся, что ведь это всегда у нас скверно и глупо. Ми- нистерию заведут. Не будут брать взяток, — наконец-то... Да, еще: наконец-то, наконец, немцы научат нас русскому патриотизму, как делали их превосходные Вигель и Даль...».[24] Вообще эта тема — сдаться «в полон» цивилизованным народам — сквозная в русской культуре и высказывается всегда с большей или меньшей долей иронии.Если теоретики пойдут на поводу у подобных эмоций, то это будет мешать конструктивному межнациональному сотрудничеству. Эмоции разоружают сторонника материалистической идеи западного порядка, выводят его за рамки целерационального поведения.
Идеалистический момент. Он предполагает, что идея экономического порядка определяет ее бытийствование, а трансцендентное представляет собой высшую ценность.
Подчас представляется, что сам «экономический порядок* остается вообще за скобками идеалистического взгляда. Мол, конечно, какое-то земное благоустроение необходимо, но оно не должно отвлекать нас от подготовки к вечному, от веры и напряженного размышления о трансцендентном. Подходит ли здесь сам термин «порядок», который есть калька с западных языков? Не применяется ли он с натяжкой? Может быть, лучше говорить здесь не об экономическом порядке, а о хозяйственном ладе, например. Слова поэта о том, что
земля наша богата, а все порядка нет,
скорее фиксируют немыслимость какого бы то ни было чужого западного порядка, чем его желательность.
Идеалистический взгляд на хозяйство предполагает не целерациональную модель поведения, а некоторый синтез ценностно-рациональной и традиционной моделей. (Для верхов — ценностно-рациональная модель, для низов — традиционная?) Субъект такого порядка не моделируется «экономическим человеком». Честность «экономического человека», его тщательность и добросовестность предстают как пустой формализм, мелочность; взяточничество — как естественное дарение, выражение благорасположения. С точки зрения но- воевропейца, такой «хозяйственный лад» связан с обществом традиционного типа, причем не только русского.
Ценности еще «не расколдованного мира» активно конституируют хозяйственный лад. Это убедительно показал С. Н. Булгаков в своем религиозном осмыслении экономической сферы. В хозяйственной деятельности во всех аспектах обнаруживаются им «софийные корни».[25]
Власть для идеалистического взгляда легитимна в отношении экономического порядка в том случае, если она максимально обеспечивает приобщение своего народа и каждого индивида к Богу. Когда М. Ганди критикует западную цивилизацию, то он указывает прежде всего на то, что «цивилизация — это отрицание религии, и она настолько захватила народы Европы, что они кажутся полусумасшедшими...».[26] Прогрессивное развитие производительных сил здесь вовсе не обязательно. Л.Толстой прямо пишет, что «вся эта внешняя культура, которая казалась... каким-то особенно важным результатом усилий христианского человечества, есть нечто очень неважное и столь ничтожное, что никакими особенными высшими духовными свойствами не отличающийся японский народ, когда ему понадобилось, в несколько десятков лет усвоил себе всю научную мудрость...».[27] И далее Толстой противопоставляет христианство и европейскую цивилизацию: «японцы ...имеют огромное преимущество ...они не христиане».[28]
Собственно речь идет даже не о том, что власть способна и обязана исполнить регулирующее, управляющее воздействие по отношению к хозяйству. Она априори легитимизирована Провидением, а потому не столько призвана и способна к управляющему воздействию, сколько является проводником судьбы.
Речь идет уже не о легитимности власти, а о «легитимности эпохи». Сакрально легитимизированная власть претерпевает ту же судьбу, что и народ. Вопрос об оценке легитимности власти снизу, со стороны народа, и не стоит: демократические механизмы этой оценки отвергаются с порога.Показательна в этом отношении реакция многих русских философов на первую мировую войну. Экономическая катастрофа, постигшая население, мыслится по апокалиптическому типу как время духовного подъема и противопоставляется «тусклой эпохе», «будничной эпохе»: «В другую, более тусклую эпоху мы сами не будем обладать той совершенно исключительной восприимчивостью и чуткостью, которые нам свойственны в настоящую минуту — в дни переживаемого нами духовного подъема. В эпохи будничные сверхвременное блекнет, гаснет чувство и самая мысль нередко утрачивает высоту и силу своего полета. Тогда внимание поглощается частным и забывается общее, великое историческое целое заслоняется раздором противоположных начал, несущественными подробностями и преходящими злобами дня, а единый смысл жизни теряется и словно исчезает в пестром хаосе событий».[29]
Очевидно, что с материалистической точки зрения война предстает как нарушение экономического порядка, но с идеалистической — она есть обнаружение высшего закона Провидения. Напротив, будничные эпохи, когда, казалось бы, как раз и господствует экономический порядок, предстают как «пестрый хаос событий».
Соответственно и лояльность индивида по отношению к целому в русском сознании такого типа также не задерживается, как правило, на его экономическом поведении, а предстает в качестве духовности, богоугодности, богобоязненности, смирения. Продолжим цитату из В. В. Розанова, где речь шла о том, что «немцы наведут у нас порядок». За этим следует инверсия: «Мы же овладеем их душой так преданно и горячо, инверсия: «Мы же овладеем их душой так преданно и горячо, как душой Вигеля, Даля, Ветенека (Востокова) и Гильфердин- га... Покорение России Германиею будет на самом деле, а внутренне и духовно — покорение Германии Россиею. Мы, наконец, из них — из лучших из них — сделаем что-то похожее на человека, а не на шталмейстера... В тайне вещей мы будем их господами, а они нашими нянюшками. Любящими и послушными нам. Они будут нам служить. Материально служить. А мы будем их духовно воспитывать*.[30] Эти слова выражают слабость перед лицом западной цивилизации, — попытку взять реванш в ускользающей, трудно определимой области «духовности».
Практически же идеалистическая лояльность (за пределами эмоциональной и иронической, но не конструктивной утопии Розанова) предстает как различные формы аскезы. Снова процитирую кн. Е. Н. Трубецкого: «И вот теперь, в дни великого огненного испытания, Россия презрела свое богатство и с небывалой силой ощутила ничтожество материального благополучия... Теперь, когда люди массами идут на вольную страсть и добровольная жертва жизнью стала явлением привычным, заботиться об удобстве и комфорте становится прямо постыдным».[31]
Наконец, солидарность, согласие как момент хозяйственного лада (экономического порядка) в идеалистическом взгляде определяется соборностью.8 Таким образом, мы попытались представить два момента идеи экономического порядка. Теперь обратимся к некоторым их существенным модификациям.
gt;; ¦ ¦ ¦ \\г і О it v