§ 2. Персональные данные как предмет защиты конституционных прав в России

352

Истолкование Конституции РФ с учетом современных реалий позволяет выявить конституционные основания защиты персональных данных в следующих конституционных положениях:

- части 1 статьи 23 в совокупности с частью 1 статьи 24, закрепляющей право на неприкосновенность частной жизни;

- части 2 статьи 23, провозглашающей право на тайну переписки, телефонных переговоров, почтовых, телеграфных и иных сообщений (далее - право на тайну телекоммуникаций);

- статье 25, закрепляющей право на неприкосновенность жилища.

Именно три названных конституционных права с учетом взаимосвязей

между ними предлагается рассматривать как образующие российскую модель конституционно-правовой защиты персональных данных. Этот вывод не означает отрицания того факта, что в содержании иных гарантированных Конституцией РФ прав тоже могут быть выявлены отдельные гарантии защиты персональных данных. В числе таких прав можно назвать свободу совести и вероисповедания (статья 27 Конституции РФ), свободу собраний (статья 31 Конституции РФ), право на свободное использование своих способностей и имущества для предпринимательской и иной не запрещённой законом экономической деятельности (часть 1 статьи 34 Конституции РФ). Так, например, со свободой вероисповедания, как представляется, было бы несовместимо правило, предусматривающее ведение единого государственного реестра, содержащего сведения о членстве граждан в религиозных организациях. Свобода собраний предполагает такой механизм реализации, при котором субъект права не должен опасаться того, что любое его участие в публичных мероприятиях фиксируется государством. Приведенные примеры показывают, что в содержании этих прав могут быть обнаружены лишь «точечные» гарантии защиты персональных данных, а сами данные могут выступать дополнительным, а не основным предметом защиты. На первый взгляд может показаться, что неоправданно исключено из числа элементов модели право на защиту чести и доброго имени , закреплённое в качестве самостоятельного права в части 1 статьи 23 Конституции РФ^{[352] [353].}

защите вне зависимости от того, имело ли место распространение персональных данных или же иной информации, не являющейся таковыми.

С учетом изложенного к элементам российской модели конституционноправовой защиты персональных данных предлагается отнести право на неприкосновенность частной жизни, право на тайну телекоммуникаций и право на неприкосновенность частной жизни. Понимая под моделью символическую схему, которая допускает упрощения при воспроизведении исследуемого объекта, мы посчитали возможным отказаться от причисления к числу ее элементов иных прав. Содержащиеся в них конституционные гарантии защиты персональных данных могут быть оставлены за рамками модели, так как для раскрытия заложенных Конституцией РФ требований в части защиты персональных данных ключевое

355

значение имеют три перечисленные выше права .

2.1. Персональные данные как предмет защиты права на неприкосновенность

частной жизни

В отечественной литературе право на неприкосновенность частной жизни зачастую рассматривается в качестве комплексного конституционного права, к числу элементов которого относят в том числе право на тайну связи и на неприкосновенность жилища^{[354] [355]. Такой подход вполне объясним, учитывая, что и право на тайну коммуникаций (часть 2 статьи 23 Конституции РФ), и право на неприкосновенность жилища (статья 25 Конституции РФ) исторически формировались именно как права, направленные на защиту сферы частной жизни. Не отрицая имманентной взаимосвязи права на неприкосновенность частной жизни и прав, закрепленных в части 2 статьи 23 и статье 25 Конституции РФ, полагаем возможным рассматривать право на тайну коммуникаций и право на неприкосновенность жилища в качестве самостоятельных конституционных прав,[356] наполненных собственным содержанием[357] [358] и являющихся специальными по отношению к общему праву на неприкосновенность частной жизни.}

Часть 1 статьи 23 Конституции РФ закрепляет право каждого на неприкосновенность частной жизни, личную и семейную тайну . Часть 1 статьи 24 Конституции РФ устанавливает прямой запрет на сбор, хранение, использование и распространение информации о частной жизни лица без его согласия. В совокупности эти нормы следует рассматривать в качестве нормативной основы конституционного права на неприкосновенность частной жизни. Такое понимание нормативной основы анализируемого конституционного права находит, как думается, подтверждение в практике КС РФ^{[359] [360]. В этой связи не представляется возможным согласиться с мнением о том, что закрепленное в части 1 статьи 24 Конституции РФ правомочие отличается от права на неприкосновенность частной жизни, «предусмотренного статьей 23 Конституции РФ», и хотя «многие ... не}

361

видят разницы, ... она есть» .

Конституционные нормы, закрепленные в части 1 статьи 24 и части 1 статьи 23, необходимо раскрывать в системном единстве, а не в отрыве друг от друга.

Прямое указание части 1 статьи 24 Конституции РФ на информацию о частной жизни позволяет сделать вывод о том, что эта категория информации выступает предметом конституционной защиты.

Возникает, однако, вопрос, что же следует понимать под информацией о частной жизни и как эта категория информации соотносится с персональными данными. Ответ на поставленный вопрос невозможен без предварительного раскрытия категории «частная жизнь», являющейся одной из основополагающих для конституционно-правового статуса человека.

Следует отметить, что в отечественной юридической литературе категории частной жизни и праву на ее неприкосновенность уделялось и уделяется большое внимание, что подтверждается значительным количеством диссертационных исследований, защищенных по различным научным специальностям, а также опубликованием исследований в форме монографий и в периодических изданиях.

Детальное воспроизведение и рассмотрение в тексте работы всех тех определений частной жизни, которые в разное время предлагались исследователями, не представляется необходимым, тем более что не все авторские определения отличаются научной новизной . Для настоящего исследования, которое посвящено вопросам защиты персональных данных, важно установить, ^{[361] [362] какой подход к пониманию частной жизни можно считать преобладающим; есть ли альтернативные подходы, и в чем они заключаются.}

Традиционным для отечественной конституционно-правовой доктрины является такое понимание частной жизни, в соответствии с которым к ней относится «не широкий спектр отношений, а узкая сфера интимных, бытовых и семейных отношений, непосредственно не связанных с правовой сферой»^[363].

Показательными в этом смысле представляются следующие определения частной жизни, сформулированные в литературе. В.Ф. Цепелев указывает, что информация о частной жизни «отражает личностно выделенную деятельность, связанную с неофициальным, неформальным межличностным общением, ... а также значимые для лица действия и решения, в том числе опирающиеся на его правовой статус, но безразличные с точки зрения интересов общества и государства»^[364]. Н.С. Колесова определяет частную жизнь как «физическую и духовную сферу, которая контролируется самим индивидом, т. е. свободна от внешнего воздействия. Законодательство не может вторгаться в эту сферу; оно призвано ограждать ее от любого незаконного вмешательства»^[365]. И.А. Умнова рассматривает право на неприкосновенность частной жизни как состоящее из целого ряда правомочий, «обеспечивающих гражданину возможность находиться вне службы, вне производственной обстановки в состоянии известной независимости от государства и общества»^[366].

Иной подход к пониманию частной жизни, который «не подразумевает точного обозначения [её] границ»^[368] и, вероятно, допускает более широкое истолкование рассматриваемой категории, нашел отражение в определении, сформулированном М.В. Баглаем. Ученый указывает, что «[ч]астную жизнь составляют те стороны личной жизни человека, которые он в силу своей свободы не желает делать достоянием других»; при этом из сферы частной жизни исключается «антиобщественная или противоправная деятельность»^{[369] [370] [371]. С таким}

371 372

подходом можно соглашаться или не соглашаться .

Неизменным остается следующее обстоятельство: большую роль в содержательном наполнении такой высоко абстрактной юридической категории, которой является частная жизнь, призвана сыграть правоприменительная практика. Учитывая, что речь идет о категории, закрепленной в Конституции РФ, единственным органом, уполномоченным давать ей официальное истолкование, является КС РФ^[372].

КС РФ, как показывает анализ его практики, также придерживается узкого подхода к определению частной жизни, проводя достаточно строгое различие между сферой частной жизни и иными сферами жизнедеятельности человека. Так, он указывает, что в частную жизнь «включается та область жизнедеятельности человека, которая относится к отдельному лицу, касается только его и не подлежит контролю со стороны общества и государства, если она носит непротивоправный

374

характер» . Конечно, можно было бы предположить, что раз использован глагол

«включается», то есть и другие области жизнедеятельности человека, которые охватываются понятием «частная жизнь». Но в решениях КС РФ подтверждение такого предположения обнаружить не удалось. Более того, к информации о частной жизни не относятся, по мнению КС РФ, «личные данные (имя, адрес места жительства, почтовый адрес, контактный телефон) лица, заявляющего о правонарушении..., личные данные свидетеля, которые фиксируются в процессуальных документах.» .

трудовые отношения, складывающиеся между работником и работодателем в рамках трудового договора, полагая, что они «носят общественный характер»^{[373] [374] [375] [376] [377] [378].}

Право на неприкосновенность частной жизни понимается КС РФ как «предоставленная человеку и гарантированная государством возможность контролировать информацию о самом себе, препятствовать разглашению сведений личного, интимного характера» . Примечательно, что указанная формулировка не

является, вероятно, «изобретением» КС РФ, она использовалась уже в 1989 году

378

И. Л. Петрухиным при характеристике права на личную жизнь , и в последующем

379

утвердилась в литературе .

Следует, однако, отметить, что данная формулировка таит в себе неопределенность. Категории «информация о самом себе», «сведения личного, интимного характера» не идентичны по объему: первая является более широкой и содержит в качестве одного из элементов «информацию личного, интимного характера». Соответственно возникает вопрос, входит ли вся информация о личности в сферу действия права на неприкосновенность частной жизни или только «информация личного, интимного характера».

На основании сложившегося в практике КС РФ подхода к пониманию частной жизни можно было бы предположить, что именно узкая категория информации личного характера включается им в содержание права на неприкосновенность частной жизни.

В то же время сомнения в правильности данного предположения возникают при обращении к тем решениям, в которых содержатся высказывания КС РФ о конституционности отнесения персональных данных к категории информации ограниченного доступа. В Определениях №2 3-О-О 2009 г. и №2 1063-О-О 2011 года КС РФ, руководствуясь сформулированной в 2000 году правовой позицией, согласно которой Конституция РФ допускает возможность установления в отношении той или иной информации специального правового режима, в том числе режима ограничения свободного доступа к ней со стороны граждан, делает следующий вывод: «Исключение информации, относящейся к персональным данным, из режима свободного доступа полностью соответствует предписаниям ч. 2 ст. 24 Конституции. В противном случае под угрозой оказалось бы гарантированное ч. 1 ст. 23 и ч. 1 ст. 24 Конституции право на неприкосновенность частной жизни»^[379]. Приведенная цитата дает основания утверждать, что к информации, защита которой обеспечивается в рамках конституционного права на неприкосновенность частной жизни, относятся все персональные данные, вне зависимости от того, содержат они сведения о частной жизни или нет.

Учитывая, что решения КС РФ не позволяют дать однозначный ответ на вопрос о том, как соотносятся между собой понятия «информация о частной

жизни» и «персональные данные», обратимся к существующим доктринальным

381

подходам к его разрешению .

В одну группу представляется возможным объединить два подхода, представители которых исходят из того, что не все персональные данные являются информацией о частной жизни человека.

Первый подход основывается на том, что персональные данные - более широкая категория информации, одной из составляющих которой выступают сведения о частной жизни. Так, по мнению А.С. Федосина, «вся информация о частной жизни ... является сегментом категории персональных данных. Однако имеется большой объем персональных данных, который хотя и идентифицирует личность, но не составляет сведений о частной жизни» .

Представители второго подхода, воздерживаясь от установления того, какая из двух категорий информации является общей, а какая - частной, рассматривают информацию о частной жизни и персональные данные как неидентичные по объему, но имеющие содержательные совпадения категории. Так, А. Л. Кононов полагает, что «категория персональные данные, хотя и пересекается с формулой «информация о частной жизни», но не вполне идентична ей»^{[380] [381] [382]. А. Лушников, очевидно, аналогичным образом рассматривает соотношение двух указанных категорий информации, отмечая, что «элементы частной жизни могут составлять персональные данные». При этом в качестве примера информации, представляющей собой персональные данные, но «не затрагивающей частную жизнь», им приводятся анкетные данные (в их числе называются имя и место жительства лица, сведения о дате и месте рождения, паспорте, об образовании, профессиональной подготовке)[383].}

Однако сложно найти обоснование тому обстоятельству, что во всех случаях сведения об образовании, о месте работы рассматриваются как не имеющие отношения к частной жизни. Также как и не представляется возможным согласиться с тем, что априори лишаются статуса информации о частной жизни такие персональные данные, как имя, адрес места жительства, почтовый адрес, контактный телефон (особенно в совокупности), на том основании, что они фиксируются в процессуальных документах^[384]. Тот факт, что лицо участвует в публично-правовых отношениях, выступая, как это имело место в

рассматриваемом КС РФ случае, в роли лица, заявляющего об административном правонарушении, сам по себе, как представляется, не ведет к тому, что указанные данные не могут относиться к информации о частной жизни.

Особенностью персональных данных как самостоятельной категории информации, нуждающейся в защите, является то, что порой именно в совокупности персональные данные, которые по отдельности могут казаться неважными и не имеющими отношения к частной жизни лица, способны «сложиться в обобщающую картину, характеризующую его личность»^[385].

Возможно ли в таких условиях провести строгую границу между персональными данными, которые являются информацией о частной жизни лица и защита которых гарантирована Конституцией РФ, и иными персональными данными, защита которых отдается исключительно на усмотрение законодателя? По всей видимости, нет.

Именно поэтому более обоснованной представляется позиция, согласно которой «информация о частной жизни - понятие более широкое, чем персональные данные»^{[386] [387] [388]. Только такой подход к соотношению этих понятий в конституционном праве позволяет обосновать тезис о рассмотрении всех персональных данных в качестве предмета конституционно-правовой защиты. Тот факт, что «персональные данные как специальный объект защиты в Конституции РФ не упоминаются» , этому, по нашему мнению, не препятствует.}

И первый, и второй подходы, изложенные выше, включают в содержание права на неприкосновенность частной жизни только такие персональные данные или их совокупности, которые уже содержат сведения о частной жизни. Соответственно лишенными конституционных гарантий оказываются персональные данные, которые информацией о частной жизни в настоящий момент времени считаться не могут, но смогут в будущем, в случае соединения с дополнительными данными.

Отдельно следует упомянуть, что в литературе можно встретить замечание об условности понятия «защита персональных данных», так как «защищаются скорее не персональные данные как таковые, а их носитель, человек, от

389

противоправного или нежелательного для него использования таких данных» .

Указанное замечание справедливо в том отношении, что единственным субъектом,

в чьих интересах осуществляется защита персональных данных, является человек. Как отмечают В.В. Дятленко и Е.К. Волчинская, «в конечном итоге, защита персональных данных - это не защита информации, а защита персоналий»^{[389] [390] [391]. Принимая во внимание, однако, что персональные данные представляют собой информацию, непосредственно связанную с человеком, и что предметом защиты выступают именно персональные данные, термин «защита персональных данных» представляется вполне оправданным.}

Тезис о необходимости конституционно-правовой защиты персональных данных как самостоятельной категории информации получает постепенное подтверждение в отечественной литературе, хотя, к сожалению, не всегда сопровождается обоснованием. Так, например, Н. Варламова без каких-либо пояснений указывает на статью 24 Конституции РФ как на закрепляющую право на защиту персональных данных . Другой способ «раскрытия» конституционных гарантий защиты персональных данных - это анализ содержания конституционного права на неприкосновенность частной жизни через призму законодательства о персональных данных. Такой способ, однако, не представляется убедительным, так как одно лишь рассмотрение законодательных положений не может быть признано достаточным для выявления смысла конституционных

392

норм .

Анализ существующих в отечественной литературе точек зрения относительно конституционной природы притязания на защиту персональных данных позволяет разделить их на три группы, в зависимости от того, как решается вопрос о его соотношении с конституционным правом на неприкосновенность частной жизни и какое название оно получает.

Одни исследователи исходят из самостоятельного характера притязания на защиту персональных данных.

Л.К. Терещенко указывает на часть 1 статьи 23 и часть 1 статьи 24 Конституции РФ как на нормы, «непосредственно затрагивающие защиту персональных данных» и отмечает, что «... наблюдается тенденция рассматривать защиту персональных данных как самостоятельное право гражданина, т.е. отдельно от более широкого права на уважение частной и семейной жизни» ^[392].

Самостоятельность права на защиту персональных данных и необходимость отнесения его к фундаментальным правам и свободам человека отстаивает И.А. Вельдер. Автор приходит к выводу, что указанное право «отлично от права на неприкосновенность частной жизни, хотя имеет определенное сходство с ним. Отличие состоит в том, что право на неприкосновенность частной жизни предполагает защиту, наряду с прочим, информации, относящейся к частной жизни, а право на защиту персональных данных - справедливую и законную обработку этих данных вне зависимости от их характера и сферы использования»^[393]. Следует, однако, отметить, что диссертационное исследование И.А. Вельдера выполнено по специальности «Международное право. Европейское право» и посвящено системе правовой защиты персональных данных в ЕС. Соответственно в центре внимания автора находится право ЕС, хотя и в российском праве он обнаруживает конституционные основания защиты персональных данных. В качестве таковых им называются часть 1 статьи 23 и часть 1 статьи 24 Конституции РФ .

Другие исследователи усматривают в положениях Конституции РФ право на информационное самоопределение.

Г. А. Гаджиев со ссылкой на К. Экштайна интерпретирует нормы статьи 24 в совокупности с частью 1 статьи 23 Конституции РФ как нормы, содержащие право на информационное самоопределение, которое рассматривается в качестве элемента права на неприкосновенность частной жизни^{[394] [395]. При этом Г.А. Гаджиев использует понятие «право на информационное самоопределение» в качестве синонима понятию «право на защиту информации о частной жизни».}

По мнению Э.А. Цадыковой, в части 1 статьи 23 и статье 24 Конституции РФ содержится право на информационное самоопределение, предоставляющее человеку возможность «контролировать информацию о самом себе» .

А. Бергер усматривает в части 1 статьи 24 российской Конституции самостоятельное «право на информационное самоопределение» и раскрывает его с точки зрения традиционных для немецкой догматики основных прав категорий - сферы защиты, вмешательства, оправдания вмешательства^[396].

В основании такой интерпретации, усматривающей в конституционных нормах право на информационное самоопределение, лежит, очевидно, признание процесса эволюции конституционного права на неприкосновенность частной жизни, которая сопровождается появлением новых аспектов частной жизни, при этом преобладающим становится информационный аспект^[397].

На изменения, происходящие с правом на неприкосновенность частной жизни, указывает также А.В. Кучеренко, отмечая в качестве «одной из тенденций развития правопонимания в этом отношении ... переход от защиты права на частную жизнь к защите права на информационное самоопределение (информационную автономию)»^[398].

Представляется, однако, что изменение подходов к пониманию права на неприкосновенность частной жизни, обусловленное стремительным развитием информационно-коммуникационных технологий, выражается не в «переходе» от одного права к другому, а в увеличении значимости информационного аспекта права на неприкосновенность частной жизни. В этой связи следует согласиться с

И.В. Балашкиной, по мнению которой современный этап развития отличается тем, что информационная составляющая дополняет две другие, традиционные составляющие - физическую и территориальную^[399].

Интерпретация положений Конституции РФ как содержащих право на информационное самоопределение представляется небесспорной. Право на информационное самоопределение является «исключительно немецким

концептом», который не был воспринят другими правопорядками, в том числе и родственным германскому правопорядком Австрии^[400]. По всей видимости, отечественные исследователи, использующие данный термин, обращались к немецкому опыту конституционно-правовой защиты персональных данных. В то же время в самостоятельном глубоком обосновании нуждается не только допустимость переноса на российскую почву конструкции права на информационное самоопределение, но и возможность использования самого термина применительно к характеристике права, гарантированного Конституцией РФ.

Ситуация такова, что термину «право на информационное самоопределение» присуще определенное содержательное наполнение, которое он получил в немецкой правовой системе, а источником этого права стало общее право на свободу личности, неизвестное российской правовой системе. Безусловно, право на информационное самоопределение доказало свою эффективность в обеспечении защиты персональных данных и сохраняет свое значение, продолжая развиваться с тем чтобы не стать анахроничным по отношению к уровню развития информационно-коммуникационных технологий. Вместе с тем, конструкция информационного самоопределения, являющаяся высоко абстрактной, не может считаться единственной, способной обеспечивать защиту персональных данных на самом высоком уровне - уровне прав человека (достаточно обратить внимание на практику ЕСПЧ). Кроме того, сам факт признания права на информационное самоопределение как гарантированного Конституцией РФ не делает данное право реально действующим, для этого оно должно получить конкретное содержательное наполнение и применение в практике КС РФ при разрешении дел.

Представители третьей группы исследователей рассматривают притязание на защиту персональных данных в качестве элемента права на неприкосновенность частной жизни.

По мнению А.С. Федосина, право на защиту персональных данных, являющееся элементом структуры комплексного конституционного права на неприкосновенность частной жизни, предполагает «исключение возможности каких-либо действий с персональными данными без согласия субъекта персональных данных, а также обеспечение возможности субъектов персональных данных контролировать действия операторов обработки с их персональными данными»^{[401] [402] [403]. Право на конфиденциальность персональных данных}

рассматривается А.С. Федосиным в качестве правомочия конституционного права

404

на защиту персональных данных .

А.В. Преснякова, отмечает, что «право на защиту персональных данных и личной информации» вытекает из права на неприкосновенность частной жизни и

405

является дополнительным по отношению к нему .

Е.А. Миндрова в содержание права на неприкосновенность частной жизни включает правомочие лица «ограничивать доступ других лиц ... к сведениям о себе»^{[404] [405] [406] и указывает, что, хотя «Конституция РФ не выделяет понятия «персональные данные», но гарантирует их защиту в режиме информации о}

407

частной жизни лица» .

И.М. Хужокова рассматривает право на защиту персональных данных как

408

составляющую права на неприкосновенность частной жизни .

Более обоснованным представляется третий подход, так как он, в отличие от первого, не предполагает необходимости формулирования Конституционным Судом РФ нового непоименованного права (такой шаг с учетом имеющейся практики органа конституционного контроля представляется маловероятным), а позволяет за счет расширительного толкования права на неприкосновенность частной жизни включить в его содержание в качестве элемента право на защиту персональных данных.

Такой взгляд на право на неприкосновенность частной жизни сопряжен с отходом от преобладающего в России узкого истолкования частной жизни. Как представляется, в Конституции РФ отсутствуют препятствия для расширения содержания понятия «частная жизнь» за счёт включения в него различных аспектов жизнедеятельности, связанных с личностным развитием человека в обществе, что позволяет не ограничиваться только теми, которые происходят в неформальной сфере.

Более того, отход от узкого понимания частной жизни можно наблюдать в отечественной литературе. Так, С.А. Авакьян предлагает относить к ней «собственно личную жизнь человека; его жизнь в семье; трудовую (в широком смысле слова) деятельность; состояние здоровья; общение человека с другими людьми»^[407]. А. Л. Кононов справедливо указывает на то, что «само лицо вправе определять, какие именно сведения имеют отношение к его частной жизни» и называет среди информации о частной жизни, которая «во всяком случае» является конфиденциальной, сведения о принадлежности к общественным объединениям, здоровье, имуществе, доходах, профессиональной деятельности^[408].

Узкий подход к истолкованию частной жизни своим недостатком имеет ограничение содержания конституционного права на неприкосновенность частной жизни и как следствие снижение объема конституционных гарантий, призванных обеспечить свободное развитие личности^[409].

Кроме того, приверженность узкому истолкованию понятия «частная жизнь» делает невозможным выделение в качестве элемента права на неприкосновенность частной жизни притязания на защиту персональных данных, так как создаёт недопустимую с доктринальной точки зрения ситуацию, при которой элемент права по своему содержанию оказывается шире самого права. Как известно, персональные данные представляют собой информацию, возникающую не только в интимной и бытовой сферах, но и в любых сферах жизнедеятельности человека.

Перспективным с учетом изложенного представляется сближение сформировавшегося в КС РФ подхода к пониманию частной жизни и права на неприкосновенность частной жизни с подходом, получившим развитие в практике ЕСПЧ к истолкованию статьи 8 Конвенции о защите прав человека. Последний, как следует из его практики, проанализированной выше, исходит из расширительного толкования понятия частная жизнь и включает в ее содержание, в том числе, право налаживать и развивать отношения с другими людьми и внешним миром, а при определенных условиях - и деятельность профессионального и коммерческого характера.

Рассмотренные выше подходы отечественных исследователей к вопросам защиты персональных данных в свете истолкования Конституции РФ свидетельствуют о том, что в российской научной среде получает развитие процесс признания конституционной природы притязания на защиту персональных данных.

Первый шаг в направлении признания конституционной природы указанного притязания сделан и КС РФ: указав, что исключение информации, относящейся к персональным данным, из режима свободного доступа направлено на защиту права на неприкосновенность частной жизни, КС РФ, как представляется, подтвердил наличие имманентной взаимосвязи персональных данных со сферой частной жизни и открыл возможности для истолкования норм части 1 статьи 23 во взаимосвязи с частью 1 статьи 24 Конституции РФ как обеспечивающих защиту персональных данных.

Приходится, однако, признать, что уровень разработанности вопросов конституционно-правовой защиты персональных данных в доктрине, а также в практике КС РФ не отвечает современным реалиям. Так, не представляется возможным согласиться с О.С. Соколовой в том, что Конституционным Судом России «наработана обширная практика по вопросам защиты персональных данных» . В обоснование своей позиции исследователь указывает на 136

определений, принятых КС РФ и посвященных вопросам обработки персональных данных. Однако, как отмечает сама О.С. Соколова, 102 определения было вынесено по жалобам граждан, касающихся законодательным норм, регулирующих выпуск универсальной электронной карты^{[410] [411]. То есть абсолютное большинство из названных 136 решений посвящено одной правовой проблеме. Более того, речь идет о решениях КС РФ, вынесенных в форме определений и не содержащих решение вопросов, поставленных в обращениях, по существу.}

Развитие конституционно-правовой доктрины и практики в сфере защиты персональных данных предполагает не только признание конституционной природы притязания на защиту персональных данных, но и сопутствующее такому признанию определение содержания названного притязания, условий, при которых оно может быть ограничено, его соотношения со смежными правами (правом на тайну коммуникаций и правом на неприкосновенность жилища), а также с правами, в основании которых лежит противоположный интерес - интерес в раскрытии информации (в первую очередь, закрепленной в статье 29 Конституции РФ свободой информации).

Наиболее оптимальным представляется решение перечисленных вопросов в порядке конституционного судопроизводства, в том числе потому, что решения КС РФ носят обязательный характер^{[412] [413] [414] [415] и сформулированные в них правовые позиции обязательны для законодателя и правоприменителя.}

Следует отметить, что в последние годы порядок конституционного судопроизводства подвергся серьезным коррективам . Так, например, после изменений, внесенных в ФКЗ о Конституционном Суде России в ноябре 2010

416

года , граждане лишились возможности оспаривать конституционность закона, подлежащего применению. Теперь жалоба на нарушение конституционных прав может подаваться только в отношении закона, который уже был применен в конкретном деле. Таким образом, произошло «ужесточение критериев допустимости конституционной жалобы», которое влечет за собой ограничение возможности граждан обращаться за защитой своих прав в КС РФ . На «спорный характер» соответствующего изменения указывает судья Конституционного Суда России Г.А. Гаджиев, который не считает возможным рассматривать его как «безусловно положительн[ое]»^[416]. Еще более критически оценивает данное изменение В. А. Кряжков. Как указывает ученый, «есть основания полагать, что новое регулирование противоречит буквальному смыслу ч. 4 ст. 125 Конституции РФ, которая не обусловливает обращение граждан в Конституционный Суд только после рассмотрения их конкретного дела в ином суде»^[417]. По мнению Т. В. Соколова, напротив, произошедшее «изменение ... критериев допустимости ... жалобы гражданина теоретически оправдано, поскольку отражает субсидиарный характер конституционного судопроизводства в системе судебной защиты прав и свобод, предназначенного для защиты прав и свобод человека и гражданина от нормативных (а не фактических) нарушений»^{[418] [419].}

Ужесточение требований к допустимости жалобы, вероятно, среди прочего преследовало цель снизить поток жалоб граждан в КС РФ. Информация, размещенная на сайте Конституционного Суда России, позволяет сделать вывод о постепенном сокращении числа обращений, поступающих в орган

конституционного контроля в течение года . Неизменным остается то, что абсолютное большинство от общего числа обращений составляют

конституционные жалобы^[420].

Будучи связанным поступающими обращениями, КС РФ не может произвольно выбирать вопросы для рассмотрения. Вместе с тем следует отметить, что, как свидетельствует анализ практики КС РФ, весьма регулярно, особенно в последние годы, в орган конституционного контроля направляются жалобы на законодательные положения, регулирующие обработку персональных данных. При этом КС РФ воздерживается от проверки конституционности оспариваемых заявителями законодательных норм, хотя на основании текстов отдельных определений можно предположить, что в жалобах обозначаются проблемы конституционно-правового характера, нуждающиеся в конституционно-правовом истолковании.

Приведем следующие два примера:

1) дело, в котором оспаривались нормы Федерального закона от 21 ноября 2011 года № 323-ФЗ «Об основах охраны здоровья граждан в Российской Федерации» , позволяющие устанавливать в кабинетах врачей системы аудио- и

видеонаблюдения^{[421] [422] [423]. Интересным это дело представляется в том числе и потому, что заявитель являлся одновременно и врачом медицинской организации, в которой были установлены соответствующие системы наблюдения, и пациентом. Не ставя перед собой цели исчерпывающего анализа решения КС РФ, которое было принято по данному делу (Определение КС РФ от 24 сентября 2013 года № 1333-О), остановимся на следующем вопросе.}

КС отказывается от рассмотрения по существу положений законодательства, не препятствующих установлению систем аудио- и видеонаблюдения на рабочем месте, и указывает следующее: «Что касается довода заявителя о нарушении его прав как работника медицинской организации в связи с установкой в лечебных кабинетах системы наблюдения, то в случае изменения определенных сторонами условий трудового договора работодатель обязан заранее уведомить об этом работника, а также обеспечить защиту его персональных данных» .

Вместе с тем можно предположить, что заявителя волновало не соблюдение работодателем процедуры по изменению условий трудового договора, а допустимость установления систем, очевидно, постоянного наблюдения на рабочем месте. Данная проблема, как представляется, носит конституционноправовой характер, а, следовательно, тот факт, что действующее законодательство не содержит запрета на наблюдение за работником на рабочем месте, еще не означает конституционности такого мероприятия. Очевидно, что отсутствие конституционно-правовых рамок, определяющих условия и порядок, при которых установление наблюдения могло бы быть признано допустимым, негативным образом сказывается на работниках, которые не защищены от произвольного решения работодателя по установлению систем наблюдения. Согласие работника на обработку персональных данных в таких ситуациях с трудом можно назвать добровольным, так как, вероятно, результатом отказа от дачи согласия станет

-426

прекращение трудовых отношении .

2) дела, в которых предметом оспаривания явились нормы Федерального закона от 27 июля 2010 г. № 210-ФЗ «Об организации предоставления

427

государственных и муниципальных услуг» , регулирующие выпуск

универсальной электронной карты.

КС РФ указал, что действующее регулирование по выпуску электронных карт не может рассматриваться как нарушающее конституционные права заявителей в указанном ими аспекте, так как «направлено на обеспечение выполнения органами государственной власти и органами местного самоуправления своих обязанностей, связанных с предоставлением гражданам государственных (муниципальных) услуг, ив то же время на защиту прав и интересов лиц, нуждающихся в получении государственных (муниципальных)

428

услуг» .

Апеллируя к обеспечению баланса между эффективным исполнением органами публичной власти своих функций и интересами частных лиц как получателей публичных услуг, КС РФ не останавливается, например, на вопросе о том, насколько обоснованным является правило, согласно которому выпуск универсальной электронной карты осуществляется на основании имеющейся у органов государственной власти информации о гражданах (в тех случаях, когда граждане не написали заявления о выдаче универсальной электронной карты или ^{[424] [425] [426] об отказе от ее получения). Можно предположить, что изначально граждане предоставляли свои персональные данные не для целей выпуска универсальной электронной карты. Как представляется, в этой связи возникает более общий вопрос о том, какие принципы обработки персональных данных могут рассматриваться как гарантированные Конституцией РФ и каково их содержание. Речь идет, в частности, о необходимости получения по общему правилу согласия на обработку персональных данных и ограничении обработки заранее определенными целями. Тот факт, что гражданин может воспрепятствовать выпуску универсальной электронной карты, подав соответствующее заявление, перечисленных вопросов не снимает.}

В другом деле, которое хотя и завершилось вынесением определения об отказе в принятии жалобы к рассмотрению^[427], КС РФ, по сути, было дано истолкование законодательных норм, определяющих порядок доступа к сведениям, содержащимся в обращениях граждан (в том числе их персональным данным), подаваемых в порядке Федерального закона от 2 мая 2006 года № 59-ФЗ «О порядке рассмотрения обращений граждан Российской Федерации» (далее - Закон об обращениях)^[428].

Конституционный Суд России указал, что, по общему правилу, лица, направляющие обращения, содержащие информацию, которая может послужить основанием для проведения внеплановых проверок, могут рассчитывать на то, что «сообщенные ими сведения, относящиеся к частной жизни этих лиц, а равно их персональные данные не будут автоматически, без необходимости предоставлены лицам, в отношении которых проводятся указанные проверки». Вместе с тем часть 2 статьи 6 Закона об обращениях «не может рассматриваться как запрещающая во всех случаях ... предоставлять соответствующие сведения лицу, права и законные интересы которого они затрагивают»^[429]. Соответственно если лицу, в отношении которого проводится проверка, для защиты собственных прав необходимы сведения, содержащиеся в обращении, оно эти сведения имеет право получить.

Давая такое истолкование законодательным нормам, КС РФ тем самым обеспечивает баланс конкурирующих интересов (сохранение информации в тайне и получение доступа к этой информации) и оправданно отказывается от абсолютизации идеи защиты прав субъектов персональных данных .

С учетом изложенного следует отметить, что постепенное раскрытие в практике КС РФ вопросов, связанных с обработкой персональных данных, может стать основой для содержательного наполнения притязания на защиту персональных данных как элемента конституционного права на неприкосновенность частной жизни.

2.2. Персональные данные как предмет защиты права на тайну переписки, телефонных переговоров, почтовых, телеграфных и иных сообщений

Право на тайну переписки, телефонных переговоров, почтовых, телеграфных и иных сообщений закреплено в части 2 статьи 23 Конституции РФ. Рассматривать данное право с точки зрения того, в каком объеме им охватывается защита персональных данных, представляется возможным потому, что персональные данные обнаруживаются как в содержании индивидуального сообщения, так и в сведениях, относящихся к обстоятельствам совершения самой коммуникации.

Думается, что в содержание данного права входят коммуникации с использованием любых видов связи (в том числе коммуникации в информационнотелекоммуникационной сети «Интернет»). Вместе с тем распространение действия права, закрепленного в части 2 статьи 23 Конституции РФ, на «все виды коммуникаций между индивидами»^{[430] [431] (очевидно, в том числе те, которые происходят без использования сетей связи) представляется проблематичным. Повышенные требования, которые предъявляются к допустимости ограничений права на тайну переписки, телефонных переговоров, почтовых, телеграфных и иных сообщений[432] [433] [434], обусловлены тем обстоятельством, что лицо для осуществления коммуникации пользуется сетями связи и тем самым в известной степени теряет контроль над своей коммуникацией.}

Ключевым для определения объема конституционных гарантий защиты персональных данных в соответствии с частью 2 статьи 23 Конституции РФ является ответ на вопрос о том, какая информация составляет тайну индивидуальных сообщений: только информация, относящаяся к содержанию соответствующих сообщений, или также информация, характеризующая обстоятельства их совершения.

Еще в советский период обращалось внимание на то, что «объектом права на тайну переписки является не только содержание корреспонденции, но и сам факт

435

переписки между определенными лицами .

Конституционный Суд РФ относит к охраняемой Конституцией РФ тайне телефонных переговоров «любые сведения, передаваемые, сохраняемые и устанавливаемые с помощью телефонной аппаратуры, включая данные о входящих и исходящих сигналах соединения телефонных аппаратов конкретных

436

пользователей связи» .

Вместе с тем в литературе справедливо обращается внимание на то, что возможна ситуация, в которой номер абонента и дата и время соединений, произведенных с него, не охватываются содержанием права на тайну телефонных переговоров. Это имеет место, когда указанные сведения затребуются с целью установления местонахождения лица, исходя из привязки к базовой станции, а связи абонента с другими лицами не раскрываются, так как информация о том,

какие другие абоненты вызывались, не запрашивается . Перечисленные данные, однако, не лишаются конституционных гарантий защиты. Они охватываются содержанием конституционного права на неприкосновенность частной жизни, а не конституционного права на тайну телефонных переговоров.

К тайне индивидуальных сообщений, отправляемых посредством информационно-телекоммуникационной сети «Интернет», обоснованным

представляется отнесение наряду с содержанием самой коммуникации сведений об обстоятельствах ее совершения (в частности, сведений о получателях и отправителях, включая их географическое местоположение в момент коммуникации, сведения о времени приема, передачи, доставки сообщений).

Принимая во внимание определение, которое дается персональным данным в российской правовой системе, следует отметить, что одни и те же персональные данные могут подлежать защите одновременно как информация о частной жизни и как информация, составляющая тайну индивидуального сообщения. Как следствие возникает проблема конкуренции конституционных норм, которая может быть разрешена следующим образом: персональные данные подлежат защите в рамках права на неприкосновенность частной жизни, если они не входят в сферу защиты права на тайну переписки, телефонных переговоров, почтовых, телеграфных и иных сообщений . При таком подходе нормы части 2 статьи 23 Конституции РФ понимаются в качестве специальных по отношению к нормам части 1 статьи 23 в совокупности с частью 1 статьи 24 Конституции РФ.

Право на тайну переписки, телефонных переговоров, почтовых, телеграфных и иных сообщений может быть ограничено в соответствии с прямым указанием части 2 статьи 23 Конституции РФ только на основании судебного решения. ^{[435] [436]}

В дополнение к этому, специальному условию допустимости ограничения, должны быть соблюдены требования, закрепленные в части 3 статьи 55 Конституции РФ и предъявляемые к ограничениям всех конституционных прав и свобод, а именно: ограничения должны быть установлены федеральным законом и преследовать одну или одновременно несколько из следующих целей - защиту основ конституционного строя, нравственности, здоровья, прав и законных интересов других лиц, обеспечения обороны страны и безопасности государства^{[437] [438]. Хотя сам перечень целей носит закрытый характер, он «позволяет вводить ограничения конституционных ... прав и свобод в значительных пределах», в том числе и потому, что понятия, использованные для обозначения целей, «имеют}

440

весьма широкое и не всегда определенное содержание» .

Следует отметить, что в практике Конституционного Суда России были выработаны требования к законам, вводящим ограничения прав и свобод, и к самим ограничениям. Так, соответствующий закон должен быть формально определенным, то есть содержать точные и ясные законодательные предписания, не допускающие неоднозначного истолкования, а меры, ограничивающие права и свободы, - справедливыми, соразмерными конституционно защищаемым

ценностям и необходимыми^[439].

Таким образом, на основании изложенного выше можно сделать вывод о том, что Конституцией РФ установлены высокие гарантии защиты персональных данных, входящих в содержание права на тайну переписки, телефонных переговоров, почтовых, телеграфных и иных сообщений. Другой вопрос - это насколько соответствующие конституционные гарантии являются реально действующими.

Для ответа на него обратимся к законодательным нормам, регулирующим отношения, складывающиеся в процессе оказания услуг связи и предоставления сервисов для коммуникаций в сети Интернет.

Статья 64 Федерального закона «О связи»^[440] (далее - Закон о связи), как следует из ее названия, устанавливает ограничения прав пользователей услугами связи при проведении оперативно-розыскных мероприятий и мероприятий по обеспечению безопасности России. Существование законодательных ограничений права, гарантированного частью 2 статьи 23 Конституции РФ, допустимо, однако лишь при соблюдении изложенных выше требований как к самому закону, так и к мерам, которые им вводятся.

Пунктом 1.1 статьи 64 Закона о связи установлена обязанность операторов связи предоставлять определенную информацию уполномоченным государственным органам, осуществляющим оперативно-розыскную деятельность или обеспечение безопасности России.

Во-первых, речь идет об информации о пользователях услугами связи и об оказанных им услугах связи. При этом перечень сведений, которые к такой информации относятся, равно как и срок их хранения операторами связи в самом законе отсутствуют. Они обнаруживаются в подзаконном акте - утвержденных Постановлением Правительства РФ Правилах взаимодействия операторов связи с уполномоченными государственными органами, осуществляющими оперативнорозыскную деятельность (далее - Правила взаимодействия операторов связи с уполномоченными органами)^[441]. В них был определен перечень информации, подлежащей включению в базы данных об абонентах (пункт 14), трехлетний срок хранения соответствующей информации, а также установлена обязанность операторов связи предоставить уполномоченным государственным органам круглосуточный удаленный доступ к базам данных (пункт 12).

Во-вторых, речь идет об информации, указанной в подпункте 1 пункта 1 статьи 64 Закона о связи. К ней относится информация обо всех фактах приема, передачи, доставки и (или) обработки пользователями услуг связи любых сообщений. До того как в июле 2016 года Закон о связи был дополнен указанным подпунктом, на законодательном уровне отсутствовал перечень сведений, подлежащих хранению оператором связи в отношении каждого абонента. Это, однако, не значит, что сведения не собирались и не хранились. Разница заключалась лишь в том, что основой создания баз данных об абонентах выступали подзаконные акты, в частности, упомянутые выше Правила взаимодействия операторов связи с уполномоченными органами. Соответственно подпункт 1 пункта 1 статьи 64 Закона о связи с содержательной точки зрения новую обязанность на операторов связи не возлагает, а лишь закрепляет в должной законодательной форме ту, которая существовала раньше.

Совсем другая ситуация складывается относительно обязанности, выполнять которую операторы связи должны будут с 1 июля 2018 года. Речь идет о хранении содержания всех сообщений всех без исключения пользователей услугами связи. Основанием беспрецедентного по своему размаху ограничения конституционного права, гарантированного частью 2 статьи 23 Конституции РФ, станет подпункт 2 пункта 1 статьи 64 Закона о связи^[442]. При этом существенные параметры ограничения оказались делегированными Правительству РФ, а именно определение порядка, сроков и объема хранения информации, указанной в подпункте 2 пункта 1 статьи 64 Закона о связи. Законодатель смог установить лишь максимальный срок хранения информации - 6 месяцев.

С конституционно-правовой точки зрения к рассмотренным нормативным положениям, регулирующим обязанность операторов связи по хранению различной информации об абонентах и предоставлению ее уполномоченным государственным органам, возникает большое количество вопросов. Назовем лишь некоторые из них. Насколько обоснованно делегирование Правительству РФ установления существенных параметров принудительной меры, вводимой законодателем и ограничивающей конституционные права? Может ли в таком случае ограничение считаться установленным законом? Чем руководствовался законодатель при выборе сроков хранения информации - трехлетнего в отношении данных о коммуникациях и максимально шестимесячного в отношении содержания коммуникаций? Не посягает ли ограничение, предусматривающее хранение содержания коммуникаций всех без исключения пользователей на само существо конституционного права на тайну переписки, телефонных переговоров, почтовых, телеграфных и иных сообщений? Почему законодателем не установлены специальные процедуры контроля за доступом уполномоченных органов к хранимой в соответствии с Законом о связи информации?

Безусловно, Россия не единственная страна, в которой предусмотрено хранение данных о пользователях услугами связи и об их коммуникациях. Однако ссылкой на то, что в каких-то странах существует аналогичная практика, нельзя обосновать допустимость с конституционной точки зрения ограничений, установленных российскими законами. Кроме того, похожие на первый взгляд меры, получившие закрепление и в отечественном, и в зарубежном законодательствах, при ближайшем рассмотрении могут оказаться совершенно различными. Так, например, институт сохранения данных про запас, получивший закрепление в немецком законодательстве, и российское хранение данных операторами связи нельзя считать сопоставимыми. Начиная с перечня информации, подлежащей хранению, сроков хранения и заканчивая порядком доступа к соответствующей информации - по всем этим пунктам российское регулирование принципиально отличается от немецкого.

Наряду с операторами связи в российском законодательстве есть еще один субъект права, обязанный хранить информацию о коммуникациях. Речь идет об организаторах распространения информации в сети «Интернет», которые своим появлением обязаны Федеральному закону № 97-ФЗ от 5 мая 2014 года^[443]. В соответствии с подпунктом 1 пункта 3 Федерального закона «Об информации, информационных технологиях и защите информации» (далее - Закон об информации)^[444] на организаторов распространения информации в сети «Интернет» возложена обязанность по сохранению информации о пользователях сети «Интернет» и об их сообщениях в течение одного года и последующему ее предоставлению государственным органам, осуществляющим оперативнорозыскную деятельность или обеспечение безопасности России. С 1 июля 2018 года организаторы распространения информации в сети «Интернет», как и операторы связи, должны будут хранить до шести месяцев содержание сообщений.

В силу сопоставимости законодательного оформления обязанностей по хранению данных, возложенных на операторов связи и организаторов распространения информации в сети «Интернет», сходны и конституционноправовые вопросы, возникающие применительно к институту сохранения данных, урегулированному в статье 10.1 Закона об информации. Чтобы избежать ненужного дублирования, назовем лишь несколько. В частности, остается неясным, почему вопросы, которые в силу своей принципиальной важности должны быть решены в тексте самого закона, регулируются на подзаконном уровне (состав информации, подлежащей хранению, порядок ее предоставления государственным органам^[445], порядок, сроки и объем хранения применительно к содержанию сообщений). Неопределенностью отличается и содержание понятия «организатор распространения информации в сети „Интернет“», которое не позволяет однозначно установить, какие субъекты под него подпадают. Также открытым остается вопрос о том, предполагается ли обязательность получения предварительного судебного решения при направлении компетентным органом запроса на получение информации о фактах приема, передачи, доставки и (или) обработки электронных сообщений и информации о соответствующих пользователях к организатору распространения информации в сети «Интернет»^{[446] [447].}

Приведенные выше примеры законодательного регулирования, как представляется, не только подтверждают необходимость их конституционноправовой оценки в порядке конституционного судопроизводства, но и весьма наглядно иллюстрируют специфику обеспечения конституционных прав граждан в сфере оперативно-розыскной деятельности. Следует согласиться с А.Л. Кононовым, который, ссылаясь на И.Л. Петрухина, отмечает, что «практика и ряд исследований свидетельствуют о недопустимой неопределенности и размытости правового регулирования ОРД, об отсутствии законной процедуры, неадекватно широком усмотрении спецслужб в определении своих полномочий, о неэффективности контроля и судебной защиты от возможного произвола, что

449

существенно снижает уровень гарантий неприкосновенности частной жизни» .

Приводя примеры нормативных положений, которые регулируют обработку персональных данных, входящих в содержание конституционного права на тайну коммуникаций, и нуждаются в конституционно-правовой оценке, мы не ставили перед собой цели представить их детальный анализ, а хотели акцентировать

внимание на конституционном характере возникающих в связи с ними вопросов. В конечном счете необходимо определить, соблюден ли законодателем баланс конституционно значимых ценностей в действующем нормативном регулировании и могут ли считаться допустимыми установленные им ограничения конституционного права, гарантированного частью 2 статьи 23 Конституции РФ. Решение перечисленных вопросов относится к исключительной компетенции Конституционного Суда РФ, который уполномочен признавать нормативные положения конституционными / неконституционными, а также устанавливать, соответствует ли Конституции РФ смысл, придаваемый нормативным положениям правоприменительной практикой. При этом правовые позиции органа конституционного контроля должны находить свое закрепление в постановлениях. Учитывать определения Конституционного Суда РФ, как показывает практика, государственные органы, в том числе судебные, готовы не всегда^[448].

2.3. Персональные данные как предмет защиты права на неприкосновенность

жилища

Закрепленное в статье 25 Конституции РФ право на неприкосновенность жилища может быть интерпретировано как право, в сферу защиты которого входят в том числе персональные данные, зафиксированные на материальных носителях, находящихся в жилище. Как справедливо отмечает И.А. Умнова, «неприкосновенны личные бумаги, дневники и иные материалы, хранящиеся в жилище»^[449]. Продолжая данный перечень, можно указать на то, что и персональные компьютеры, ноутбуки, съемные носители информации, находящиеся в жилище, охватываются закрепленным в статье 25 Конституции РФ правом.

Объем содержания права на неприкосновенность жилища зависит в первую очередь от того, что понимается под «жилищем» в конституционно-правовом смысле. КС РФ в Определении от 12 мая 2005 года № 166-О со ссылкой на положения Уголовно-процессуального кодекса РФ указал, что к жилищу могут относиться в том числе нежилые помещения и строения, не входящие в жилой фонд, при условии, что они используются для временного проживания^{[450] [451]. Представляется, что положения Конституции РФ не препятствуют расширительному толкованию понятия «жилища», которое является}

предпочтительным, поскольку повышает объем конституционных гарантий

453

неприкосновенности жилища .

Соответственно к жилищу относятся не только собственно жилые помещения, но и вспомогательные помещения (такие, например, как подвалы, чердаки, пристройки), хозяйственные постройки, комнаты в гостиницах, палаты в больницах, палатки, личные гаражи и др. объекты^[452]. Отдельного упоминания заслуживает тот факт, что уже в советской литературе под жилищем в конституционном смысле предлагалось понимать не только полезную жилую площадь, но и все вспомогательные подсобные помещения^[453].

Конституционное право на неприкосновенность жилища призвано обеспечить «свободное волеизъявление лица при принятии решения о допуске посторонних в свое жилище»^[454]. Ограничения данного права, связанные с проникновением в жилище против воли проживающих в нем лиц, должны не только отвечать требованиям, предусмотренным частью 3 статьи 55 Конституции РФ, но и происходить исключительно «в случаях, установленных федеральными законами, или на основании судебного решения» (статья 25 Конституции РФ). Следует согласиться с И.Л. Петрухиным, который отходит от буквального понимания нормы статьи 25 Конституции РФ, содержащей слово «или», и полагает, что федеральным законом должны быть определены все случаи, когда допускается проникновение в жилище вопреки воле проживающих в нем лиц, а также установлено, в каких из этих случаев, кроме того, требуется получение судебного решения^[455].

Безусловно, важную роль в определении содержания права на неприкосновенность жилища играет то обстоятельство, что под проникновением понимается не только физическое вторжение в жилище, но и вторжение с использованием специальных технических средств, при котором наблюдение за происходящим в жилище осуществляется без физического присутствия в нем^[456].

Особенностью конструкции права на неприкосновенность жилища является то, что оно непосредственно обязывает всех субъектов воздерживаться от проникновения в жилище - как представителей публичной власти, так и частных лиц. Такой запрет находит выражение в формулировке статьи 25 Конституции РФ, согласно которой «никто не может проникать в жилище против воли проживающих в нем лиц». Соответствующая формулировка дает основания рассматривать конституционное право на неприкосновенность жилища как право, распространяющее прямое действие на частноправовые отношения^[457]. Прямое

действие данного права в частном праве, однако, не отменяет обязанности государства «предусмотреть гарантии и установить санкции за [его] нарушение» .

Между правом на неприкосновенность жилища и правом на неприкосновенность частной жизни возможно возникновение конкуренции тогда, когда подлежащие защите персональные данные входят в сферу действия обоих прав (речь идет о персональных данных, которые относятся к частной жизни лица и при этом закреплены на материальных носителях, находящихся в жилище). Как и в ситуации с правом на тайну переписки, телефонных переговоров, почтовых, телеграфных и иных сообщений, применению будет подлежать право на неприкосновенность жилища, являющееся специальным по отношению к праву на неприкосновенность частной жизни. Такой подход объясняется в том числе и тем обстоятельством, что статьей 25 Конституции РФ установлены более высокие требования к допустимости ограничения права на неприкосновенность жилища, соответственно, в интересах субъекта права, чтобы ограничение проверялось на соответствие требованиям статьи 25 Конституции РФ.