Элементы системосохраняющего механизма

Общеизвестно, что структура является неотъемлемым атрибутом всех реально существующих объектов, она отражает их внутреннее строение, ту совокупность подсистем и элементов, которые в них входят и предопределяют характер, качество и интенсивность их функциональных процессов.

Представляется, что эффективность действия системосохраняющего механизма определяется именно его структурой, то есть элементами, входящими в его состав. Именно от них непосредственно зависит функционирование механизма в целом и набор его функций, их реализация.

В настоящей работе уже указывалось, что в структуру системосохраняющего механизма, действующего на отраслевом уровне (далее - в отрасли уголовного права), входят следующие составляющие: принципы, цели и задачи уголовного права, презумпции и фикции, преюдиции, пробельные и коллизионные правила, правоположения. Проводя их исследование по отдельности в рамках единого системосохраняющего механизма, следует помнить о том, что они являются тесно взаимосвязанными компонентами, предрасположенными к кооперации, взаимопомощи и взаимодополнению, и функционируют, как правило, в комплексе, совместно оказывая воздействие на отраслевую систему.

Одним из важнейших элементов системосохраняющего механизма в отрасли уголовного права следует признать принципы уголовного права, то есть основополагающие идеи, начала, которые обусловлены состоянием нравственного, политического, экономического устройства общества и определяют содержание правотворческой и правоприменительной деятельности в сфере уголовного права .

В доктрине уголовного права выделяют и иные его принципы, не закрепленные в действующем уголовном законодательстве: в первую очередь это

575

принципы неотвратимости ответственности и личной ответственности . Отсутствие их в законе можно объяснить следующим образом: относительно первого из них высказывались идеи, что это скорее не принцип уголовного права, а принцип уголовно-правовой политики или даже задача правоприменительных органов^{[559] [560]. Принцип личной ответственности не был включен в уголовное законодательство в связи с активным обсуждением до сих пор актуальной идеи уголовного преследования юридических лиц. Тем не менее, даже не будучи закрепленными в уголовном законодательстве, эти руководящие начала пронизывают действующие уголовно-правовые нормы и практику их применения, обеспечивая тем самым решение отраслевых задач и достижение отраслевых целей, что позволяет нам признать их в качестве составляющих системы принципов уголовного права РФ.}

Системность правовой материи, наличие взаимосвязей между различными правовыми явлениями, действие системосохраняющего механизма на различных уровнях актуализируют вопрос о соотношении общеправовых принципов и отраслевых принципов уголовного права. Ряд ученых (Г. В. Виттенберг, Н. А. Беляев и др.) четко различают общеправовые принципы и специфические отраслевые принципы уголовного права. Другая группа ученых (С. Г. Келина

B. В. Мальцев и др.), не проводит четкого разграничения между этими принципами, отмечая, что содержание отраслевых принципов выводится через указание на специфику содержания общеправовых принципов в той или иной отрасли, т.

мнению, анализ действующего уголовного законодательства подтверждает обоснованность последней позиции: в ст. 3-7 УК РФ общеправовые принципы законности, равенства граждан перед законом, вины, справедливости и гуманизма определены как отраслевые принципы уголовного права, наполнены чисто уголовно-правовым содержанием, четко прослеживается их тесная связь с предметом и методами уголовного права.

Таким образом, принципы - руководящие идеи дают представление о долженствующем в уголовном праве, определяют, каким оно должно быть; именно в них концентрируется сущность уголовного права, эти идеи-принципы возникают и развиваются задолго до появления собственно уголовно-правовых норм, впоследствии определяя их содержание. Как верно отмечают М. М. Бабаев и Ю. Е. Пудовочкин, принципы уголовного права выполняют также важную защитно-стабилизирующую функцию: они выступают «фильтром», который пропускает в уголовное право нормы, соответствующие отраслевым принципам, и препятствует внедрению в отрасль несовместимых с нею элементов, тем самым обеспечивая согласованность и системность уголовного права, сохраняя его

577

сущностные свойства .

Бесспорно, что принципы уголовного права определяют как построение системы данной отрасли права, так и реализацию уголовно-правовых норм: обеспечивают единообразное применение уголовного закона всеми субъектами правоохранительной деятельности, определенным образом унифицируют правоприменительную деятельность. Но не менее значимо их воздействие и на законодательную деятельность, на совершенствование существующей системы уголовно-правовых норм: провозглашая указанные идеи-принципы, законодатель тем самым возлагает на себя определенные обязанности по воплощению их в уголовно-правовых нормах.

соответствующую норму либо кардинально изменив ее содержание, приведя ее в соответствие с нарушенным отраслевым принципом. И юридической практике уже известны подобные примеры: так, по делу М. А. Асламазян Конституционным Судом РФ установлено, что «введя в правовое регулирование нормативное положение, устанавливающее уголовную ответственность за контрабанду валюты, которое в силу своей неопределенности не позволяет отграничить преступление от аналогичного ему по объективной стороне административного правонарушения, федеральный законодатель - в нарушение Конституции Российской Федерации и международных обязательств Российской Федерации - создал возможность произвольного применения этого положения и недопустимой подмены административной ответственности уголовной, что противоречит общепризнанным принципам уголовной ответственности, не согласуется с задачами уголовного законодательства, а также с принципами законности, равенства граждан перед законом и судом, справедливости, гуманизма, закрепленными на основе Конституции Российской Федерации Уголовным кодексом Российской Федерации (курсив наш. - А. Д.), и не соответствует предусмотренным им основанию уголовной ответственности и понятию преступления...» , в результате чего содержание соответствующей

запрещающей уголовно-правовой нормы о товарной контрабанде и практика ее применения существенно изменились, а через пару лет и вовсе ст. 188 УК РФ была признана утратившей силу, а товарная контрабанда - декриминализирована.

Принципы уголовного права, определяя смысл и реализацию каждой уголовно-правовой нормы, субинститута и института, пронизывая содержание отраслевых формально-юридических источников и обусловливая возникновение и развитие уголовно-правовых отношений, обеспечивают их внутриотраслевое единство и согласованность, тем самым участвуют в выполнении функций системосохраняющего механизма, выступая его неотъемлемым элементом.

Таким образом, принципы уголовного права следует признать одним из важнейших элементов системосохраняющего механизма (действующего на отраслевом уровне), которые не только входят в его структуру, но и детерминируют характер, качество и интенсивность его функциональных процессов.

Еще одним немаловажным элементом вышеупомянутого механизма следует признать задачи и цели уголовного права, ибо главное свойство любой системы - целостность - напрямую связано с целями и задачами, для выполнения которых и существует система.

Мы уже указывали в настоящей работе, что каждая отрасль существует и функционирует для выполнения определенных задач и целей. В ч. 1 ст. 2 УК РФ дан перечень задач Уголовного кодекса РФ. По мнению В. В. Мальцева, «поскольку категории «уголовное право» и «уголовное законодательство» не синонимичны..., не могут полностью совпадать по содержанию соответственно и понятия «функции, задачи уголовного права» и «функции, задачи уголовного законодательства (Уголовного кодекса)» . Однако, если исходить из концепции о единстве уголовного права и закона, находящихся в соотношении содержания и внешней формы, следует сделать вывод о том, что в ч. 1 ст. 2 УК РФ закреплены задачи, стоящие перед отраслью уголовного права в целом.

Роль задач в функционировании системосохраняющего механизма заключается в том, что данные конкретные целевые установки определяют направленность действия всего механизма и обуславливают работу его элементов таким образом, чтобы достичь желаемых результатов уголовно-правового регулирования. Исходя из содержания задач уголовного права, системосохраняющий механизм действует на отраслевом уровне, выполняет свои функции и способствует разрешению проблем, возникающих в системе российского уголовного права. Задачи сформулированы законодателем в виде утверждения того, чем необходимо заниматься, чтобы конечные цели уголовно - правового регулирования были достигнуты. В то же время успешность решения ^[563] поставленных законодателем задач может быть одним из критериев эффективности процессов функционирования системосохраняющего механизма в уголовном праве.

Дабы не быть голословными, обратимся к анализу ряда решений Конституционного Суда РФ, с помощью которых можно достаточно четко отследить действие системосохраняющего механизма и влияние на него задач отрасли уголовного права. Так, по делу И. И. Дадина Конституционный Суд РФ четко указал, что уголовная ответственность за то или иное деяние может быть признана отвечающей требованиям Конституции РФ, только если она необходима для защиты прав и свобод человека и гражданина, имущества физических или юридических лиц, окружающей среды, общественного порядка, общественной безопасности и иных конституционно признаваемых ценностей . В данном случае орган конституционного контроля подчеркнул важность и значимость охранительной задачи уголовного права не только для законодательных процессов криминализации деяний, но и для функционирования системосохраняющего механизма. В этом же решении было указано на допустимость законодательного и правоприменительного поисков более адекватных, соразмерных актуальным социально-политическим реалиям мер государственного реагирования для надлежащей правовой охраны прав и свобод человека и гражданина и эффективного предупреждения преступлений. То есть Конституционный Суд РФ выделил уже две отраслевые задачи, определяющие, помимо всего прочего, и направленность действия системосохраняющего механизма в уголовном праве.

Что касается миротворческой и воспитательной задач, их влияние на функционирование системосохраняющего механизма менее заметно, но от этого оно не становится менее значимым. Так, в п. 21 Концепции внешней политики Российской Федерации сказано о том, что Россия всецело осознает свою особую ^[564] ответственность за поддержание безопасности в мире как на глобальном, так и на региональном уровне и ее политико-правовой инструментарий готов к совместным действиям со всеми заинтересованными государствами в интересах решения общих задач^[565]. То есть, используя различные политические и правовые средства, в том числе и действие системосохраняющего механизма в национальной правовой системе, Россия осуществляет дальнейшее продвижение курса на укрепление международного мира, обеспечение всеобщей безопасности и стабильности. В этом же документе говорится о том, что Россия рассматривает борьбу с международным терроризмом в качестве важнейшей государственной задачи и ключевого приоритета в сфере международной безопасности. В этой связи Российская Федерация применяет в соответствии с международным правом и российским законодательством все необходимые меры по предупреждению терроризма и противодействию ему, защите государства и своих граждан от террористических актов, борьбе с распространением идеологии терроризма и экстремизма (п. 33). В целях реализации заявленных положений российское уголовное законодательство было дополнено рядом составов преступлений террористической и экстремистской направленности (несообщение о преступлении террористического характера, содействие экстремистской деятельности, а также совершение акта международного терроризма). Более того, в пояснительной записке к соответствующему законопроекту было указано на то, что в процессе функционирования системы российского уголовного права был обнаружен ряд противоречий (так, анализ правоприменительной практики свидетельствовал о том, что зачастую за тяжкие преступления экстремистской и террористической направленности наказания назначались менее суровые, чем за иные тяжкие преступления по той причине, что за их совершение законодательством были предусмотрены санкции ниже уровня общей ответственности, предусмотренной за тяжкие преступные деяния). Был выявлен и пробел, заключающийся в том, что за преступления террористической направленности был определен возрастной порог в виде 16 лет, хотя, как и террористический акт, данные преступления совершаются умышленно и несут особую опасность для общества, очевидную для подростков, достигших четырнадцатилетнего возраста . Представляется, что выявление и устранение данных недостатков уголовно-правового регулирования произошло благодаря действию системосохраняющего механизма в уголовном праве, «обнажившему»

583

данные внутрисистемные «возмущения» и просигнализировавшему о необходимости их преодоления.

Реализация воспитательной задачи в процессе функционирования системы российского уголовного права осуществляется путем согласованных взаимодействий всех элементов отраслевой системы при координирующей роли системосохраняющего механизма. Последний не просто адаптирует отраслевую систему к современным реалиям, в процессе выполнения своих функций он также способствует оказанию идеологического воздействия на людей, пропаганде неотвратимости наказуемости преступных посягательств и законопослушного образа жизни. В результате действия системосохраняющего механизма в российском уголовном праве повышается степень доверия граждан к правоохранительной и судебной системам Российской Федерации, в обществе формируется атмосфера неприемлемости преступного поведения.

В последнее время в специальной литературе отмечается, что перед уголовным правом стоит и регулятивная задача, заключающаяся в достижении состояния упорядоченности общественных отношений, возникающих в связи и по поводу совершения преступлений, придании им уголовно-правового характера и в наделении их участников (граждан и государства в лице его ^{[566] [567] правоприменительных органов) правами и обязанностями, которые реализуются и исполняются в рамках этих отношений . Отметим, что в тексте УК РФ, в отличие от иных кодифицированных актов, не содержится указания на наличие у уголовного права задачи регулирования тех или иных общественных отношений, поэтому, не оспаривая существование регулятивных функций у данной отрасли права, считаем излишним выделение одноименной отраслевой задачи. Данной позиции придерживается и Б. Т. Разгильдиев, отмечающий, что регулирование общественных отношений не является задачей уголовного права, оно выполняет охранительные задачи, регулируя поведение людей .}

Мы уже указывали в настоящей работе, что в отличие от задач цели уголовного права не закреплены нормативно, поэтому вопрос о них остается достаточно малоисследованным и дискуссионным. Как отмечает А. Э. Жалинский, в настоящее время ни в России, ни в иных странах не имеется инструментального представления о целях уголовного права, а уголовно-правовая теория об этом обстоятельстве умалчивает^{[568] [569] [570].}

На основе проведенных нами социологических исследований мы признаем главными отраслевыми целями российского уголовного права поддержание правопорядка в стране, а также обеспечение уголовно-правовыми средствами безопасного сосуществования людей в обществе. Для уяснения их роли и значения в структуре системосохраняющего механизма остановимся на более детальном анализе каждой из них.

Российскими теоретиками права под правопорядком принято понимать состояние фактической урегулированности общественных отношений, возникающее в результате соблюдения законодательства и иных правовых

предписаний государства; упорядоченность взаимоотношений субъектов права в сфере правовой регуляции . Зарубежные исследователи более широко толкуют данный термин, понимая под ним режим упорядоченных отношений между людьми посредством систематического применения силы политически организованного общества, т. е. государства . Однако и отечественные, и зарубежные исследователи единодушны в том, что одним из признаков правопорядка является то обстоятельство, что он возникает и существует благодаря организующей деятельности государства, его органов, ими правопорядок обеспечивается и охраняется от нарушений, в том числе с использованием уголовно-правовых средств.

Система российского уголовного права и ее элементы,

(системосохраняющий механизм в частности) являются одними из важных юридических факторов, обуславливающих состояние правопорядка в государстве, способствующих его совершенствованию и укреплению в современных условиях. Одна из главных целей существования отрасли уголовного права заключается в поддержании правопорядка в стране, т. е. в обеспечении фактической подчиненности общественных отношений действующим нормативно-правовым предписаниям. Другими словами, система уголовного права - это гарант правопорядка в государстве. Очевидно, что вышеуказанная цель определяет и направленность действия системосохраняющего механизма в уголовном праве, позволяет ему определять уязвимые места в отраслевой системе, своевременно предпринимать меры, необходимые для защиты и охраны правопорядка, прогнозировать динамику его развития в стране.

Роль цели поддержания правопорядка в процессе функционирования системосохраняющего механизма можно четко отследить, проанализировав ряд материалов судебной практики как одной из главных детерминант правопорядка. ^{[571] [572]}

Так, приговором Хамовнического районного суда города Москвы от 17 августа 2012 года Н. А. Толоконникова и другие участники группы “Pussy Riot” были осуждены за совершение квалифицированного «иделогического» хулиганства (с вменением признаков - в составе группы лиц по предварительному сговору, по мотивам религиозной ненависти и вражды и по мотивам ненависти в отношении социальной группы). Основываясь на совокупности исследованных

доказательств, суд в приговоре указал, что инкриминированное

Н. А. Толоконниковой и двум другим осужденным деяние выразилось в организации и совершении в общественном месте - в православном храме - действий, грубо нарушающих общественный порядок и продиктованных желанием виновных противопоставить себя лицам, посещающим храм из религиозных чувств, продемонстрировать пренебрежительное отношение к ним, а именно в выкрикивании бранных фраз и слов, оскорбляющих чувства присутствующих, осуществлении иных, подчеркнуто вульгарных и нарочито провокационных действий (имитация танцев и нанесение ударов по воображаемым противникам), недопустимых и неприемлемых с учетом специального предназначения данного общественного места для религиозных обрядов и церемоний, чем были нарушены общепризнанные правила поведения. В то же время подсудимые и их защитники не без оснований заявляли о том, что правила поведения в храме являются правилами внутри религиозной организации и не могут считаться общепризнанными, нарушение которых влечет уголовную ответственность, в материалах дела не было дано определения понятию «социальная группа», однако утверждалось, что акция была направлена против социальной группы православных верующих, хотя православные верующие не составляют единую социальную группу; вывод суда о фактическом возбуждении у потерпевших ненависти и вражды не свидетельствовал о наличии мотива ненависти и вражды в действиях подсудимых и т. п. . Возможность осуждения ^[573]

участниц группы “Pussy Riot” по ч. 2 ст. 213 УК РФ, на наш взгляд, была обеспечена именно системосохраняющим механизмом в уголовном праве, приведенным в действие в данном случае именно целью необходимости поддержания правопорядка^[574]. Благодаря функционированию

системосохраняющего механизма запретительная уголовно-правовая норма о хулиганстве проявила эластичность, распростанив свое действие на смежное негативное социальное поведение, выразившееся в публичных действиях, оскорбляющих религиозные чувства верующих. Ради необходимости упорядоченности взаимоотношений участников данного социального конфликта системосохраняющий механизм в данном случае надлежащим образом выполнил ряд своих функций - регламентационную, определительную, конкретизационную, оперативно-защитную, правовосполнительную, сигнально-информационную и даже прогностическую функцию (ибо буквально через 10 месяцев после вынесения приговора по данному уголовному делу отраслевая система было дополнена новой запретительной уголовно-правовой нормой о публичных действиях, выражающих явное неуважение к обществу и совершенных в целях оскорбления религиозных чувств верующих^[575]).

Цель поддержания правопорядка, будучи структурным элементом системосохраняющего механизма, воздействует на отраслевую систему, влияет на ее конкретные элементы (в проанализированном выше случае на запретительную норму о хулиганстве и соответствующее охранительное правоотношение), позволяет определить наличие пробелов и иных дефектов в отраслевой системе, при этом задает необходимую направленность действия системосохраняющего

механизма в отрасли и обеспечивает динамику развития российского уголовного права.

Вторая цель российского уголовного права - обеспечение уголовноправовыми средствами безопасного сосуществования людей в обществе (в том числе путем разрешения социальных конфликтов). Общеизвестно, что потребность в безопасности является одним из базисных мотивационных механизмов человеческой жизнедеятельности; обеспечение удовлетворения этой потребности выступает неотъемлемым атрибутом сложных социальных систем и организаций . Сложные процессы обеспечения безопасности связаны с функционированием государства, работой его специализированных органов, с применением особых средств и мер безопансоти. Разновидностью таких средств являются уголовно-правовые средства, т. е. средства, предоставляемые отраслью уголовного права для обеспечения безопасности. Результатом применения этих средств для удовлетворения соответствующей потребности является поддержание оптимальных параметров жизнедетельности людей в обществе, достойные качество и уровень их жизни, предупреждение и противодействие различного рода внешним и внутренним угрозам. Весьма показательно в данной связи, что в Стратегии национальной безопасности Российской Федерации среди основных показателей, необходимых для оценки ее состояния, на первом месте названа удовлетворенность граждан степенью защищенности своих конституционных права и свобод, личных и имущественных интересов, в том числе от преступных

593

посягательств .

Очевидно, что обеспечение безопасного сосуществования людей в обществе - непрерывно реализуемая цель уголовного права как отрасли, выполняющей основную нагрузку по противодействию общественно опасным деяниям. Характеризуя данную цель, можно охарактеризовать функционирование всей системы российского уголовного права, ибо существование и действие каждого ее ^{[576] [577]}

элемента, включая системосохраняющий механизм, обусловлено вышеуказанной целью. Так, соответствующее действие данного механизма в правовой системе можно проанализировать на примере решения Конституционного Суда РФ по жалобе И. И. Дадина, когда была осуществлена гармонизация различных правовых явлений (уголовно-правовых норм и отношений и смежных с ними административно-правовых норм и отношений)^[578]. При этом орган

конституционного контроля активно использовал принципы уголовного права законности, равенства, справедливости, гуманизма (п. 3), презумпцию

недостаточности административно-правовых средств при повторном (многократном) совершении лицом однородных (аналогичных) административных правонарушений (п. 4.2), презумпцию обусловленности общественной опасности деяния кумулятивным эффектом противоправного посягательства (п. 4.1), преюдиции (п. 5.1 - обвиняемый в неоднократном нарушении установленного порядка организации либо проведения собрания, митинга, демонстрации, шествия или пикетирования должен быть ранее в течение 180 предыдущих дней не менее трех раз подвергнут административному наказанию за правонарушения, предусмотренные ст. 20.2 КоАП РФ, на основании вступивших в законную силу судебных актов), коллизионное правило о том, что ст. 212.1 УК РФ предусматривает ответственность лишь за такое противоправное деяние, которое не послужило основанием административной ответственности совершившего его лица (п. 4.2) и пр. То есть практически все элементы системосохраняющего механизма были задействованы в том, чтобы обосновать необходимость государственной защиты прав и свобод всех людей (как участвующих, так и не участвующих в публичном мероприятии), их безопасности, а также установления эффективной публично-правовой

ответственности за действия, их нарушающие или создающие реальную угрозу их нарушения, т. е. способствовать достижению одной из отраслевый целей.

Однако уголовно-правовое обеспечение безопасного сосуществования людей в обществе осуществляется и путем разрешения их конфликтов. Мы уже указывали на то обстоятельство, что безопасность является сложным социальным явлением, отражающим противоречивые интересы в отношениях различных субъектов. Очевидно, что там, где есть противоречия интересов, неибежны социальные конфликты. Часть из них могут быть разрешены с помощью уголовно-правовых средств, при условии, что они подпадают под «юрисдикцию» отрасли уголовного права и предполагают изменение статуса участника (участников) (приобретение им статуса «лица, совершившего преступление», осужденного, потерпевшего и т. п.). Каждое преступление свидетельствует о противоречии интересов между лицом, его совершившим, и государством, установившим нарушенным уголовно-правовой запрет, а также лицами, пострадавшими в результате противоправного поведения, о наличии конфликтной ситуации между ними. Представляется, что разрешение конфликта предполагает максимальную нейтрализацию его негативных последствий, принятие

всевозможных мер для того, чтобы обезопасить ситуацию, трансформировать ее в максимально безопасную для граждан, общества, государства.

В специальной литературе перечислены способы разрешения конфликтов с помощью уголовно-правовых средств: привлечение лица к уголовной ответственности, деятельное раскаяние, примирение с потерпевшим, применение принудительных мер воспитательного воздействия и др.^[579]. Представляется, что этот перечнь можно дополнить следующими способами: назначение

справедливого уголовного наказания, уплата судебного штрафа и пр.

На примере конкретного уголовного дела постраемся проанализировать роль разрешения социальных конфликтов в процессе функционирования системосохраняющего механизма. Так, Карсункин А. Ю., совершив общеопасным способом убийство одного человека и покушение на убийство другого человека, вступил в конфликт с интересами государства и близких родственников жертв.

Данный первичный конфликт был разрешен путем привлечения Карсункина А. Ю. к уголовной ответственности, его осуждения и назначения наказания в виде лишения свободы сроком на шестнадцать лет с ограничением свободы на два года^{[580] [581]. Однако соответствующее разрешение конфликта повлекло за собой еще один конфликт - между осужденным, посчитавшим назначенное ему наказание чрезмерно суровым, и судом, назначившим ему данное наказание. Вторичный конфликт был разрешен Верховным Судом РФ, задействовавшим при вынесении своего решения ряд элементов системосохраняющего механизма, в частности, правоположение о том, что специальное правило о назначении наказания при наличии смягчающих обстоятельств, предусмотренное ч. 1 ст. 62 УК РФ, применяется даже в том случае, если совершено преступление, за которое в санкции статьи Особенной части УК РФ предусмотрены пожизненное лишение свободы или смертная казнь, при условии, что оно было неоконченным. Судебная коллегия по уголовным делам Верховного Суда РФ правильно отметила, что при назначении наказания Карсункину А. Ю. суд безосновательно назначил ему наказание за каждое преступление, в том числе и по ч. 3 ст. 30 п.п. «а, е» ч. 2 ст. 105 УК РФ, с учётом положений ч. 3 ст. 62 УК РФ, в то время как при назначении наказания в данном сдучае следовало исходить из положений ч. 1 ст. 62 УК РФ, так как за покушение на преступление, согласно ч. 4 ст. 66 УК РФ, смертная казнь и пожизненное лишение свободы не назначается. В связи с вышеизложенным наказание Карсункину А. Ю. было смягчено .}

Таким образом, цель уголовно-правового обеспечения безопасного сосуществования людей в обществе может реализоваться и через разрешение социальных конфликтов. Все вышеназванные цели обеспечивают направленное функционирование системосохраняющего механизма, задают «вектор» действия его элементам таким образом, чтобы те максимально содействовали достижению отраслевых целей. То явление, которое направляет что-либо, определяет его

действие и организует его содержание в определенном ракурсе, с точки зрения системологов явлется его составной частью^[582].

Очевидно, что выделение нами главных отраслевых целей не препятствует выделению иных целей данной отрасли права, имеющих подчиненное значение по отношению к вышеуказанным. Однако данные отраслевые цели могут служить достаточно надежными гарантиями от необоснованных изменений российского уголовного законодательства и практики его применения, тем самым обеспечивая нормальное функционирование системы российского уголовного права; кроме того отраслевые цели задают направленность действия системосохраняющего механизма в российском уголовном праве, особенно в случаях устранения или нейтрализации посредством него законодательных просчетов и правоприменительных ошибок в отраслевой системе.

Следующими важными составляющими системосохраняющего механизма уголовного права выступают презумпции и фикции. Традиционно в общей теории права юридические презумпции определяются как средства юридической техники, заключающиеся в признании фактов, связей, явлений, ситуаций истинными, пока не будет доказано обратное. Ряд исследователей конкретизируют данное абстрактное определение, указывая на то, что это закреплённые в нормах права предположения о наличии или отсутствии юридических фактов, основанные на связи между ними и фактами наличными и подтверждённые предшествующим опытом, правоприменительной практикой и влекущие правовые последствия, и в то же время предоставляющие возможность учесть специфику отдельных ситуаций путем опровержения презумпции^[583]. Исходя из анализа данных дефиниций представляется возможным сформулировать следующие признаки презумпций: 1) это предположение, которое в определенных ситуациях принимается за истину, достоверное правило или руководство к действию; 2) это обоснованное предположение, базирующееся на предыдущем социально-правовом опыте (для всякой правовой презумпции характерна вероятность предполагаемого в ней правила, условно принимаемого за истину. Эта вероятность доказана и проверена жизнью, опытом и юридической практикой. Эмпирический опыт подтверждает, что в подавляющем большинстве презумпции являются достоверными, истинными, не требующими каждый раз своего доказывания. Презумпция - это «такое положение, выраженное прямо или косвенно в правовой норме, которым какой-либо порядок явлений в области отношений, возникающих из человеческого поведения, признается обычным, нормальным и не требующим в силу этого специальных доказательств»^[584]. Она представляет собой вывод, основанный на наблюдении повторяющихся похожих по содержанию явлений; определенные сходные условия дают основания для соответствующего предполагаемого вывода, в истинности которого нет оснований сомневаться); 3) обязательное закрепление в тексте формальноюридических источников права (зачастую в скрытом виде, соответствующие предположения завуалированно содержатся в юридических текстах, возможно даже рассредоточены по нескольким правовым актам, для установления их полного содержания весьма актуально и обращение к принципам права). Отметим со своей стороны, что такая расконцентрация презумптивного материала чревата серьезными ошибками в деятельности правоприменительных органов и ослаблением борьбы с преступностью. Так, в административном праве действует презумция, что лицо, совершившее нарушение правил дорожного движения или эксплуатации транспортных средств и отказавшееся от медицинского освидетельствования, находилось на момент правонарушения в состоянии опьянения, при наличии достаточных оснований это полагать (п. 6 ч. 1 ст. 4.3. КоАП РФ).

Однако данная презумпция до декабря 2014 года не была прописана относительно процедуры определения состояния опьянения для лиц, совершивших уголовно наказуемые нарушения правил дорожного движения или эксплуатации транспортных средств и отказавшихся от освидетельствования. Поэтому введение в 2009 году в ст. 264 УК РФ квалифицирующих признаков, связанных с состоянием опьянения виновных лиц, на практике привело к фактическому «поощрению» водителей, отказывавшихся от освидетельствования, скрывавшихся с места происшествия или употреблявших алкогольные напитки, наркотические средства, одурманивающие или психотропные вещества после дорожно-транспортного преступления.

Так, приговором Кинельского районного суда Самарской области от 18.12.2009 года Елизаров был осужден по ч. 1 ст. 264 УК РФ. Прокурором, поддерживающим обвинение по данному уголовному делу, было внесено кассационное представление на приговор суда, в котором указывалось, что принятое решение является незаконным и необоснованным, так как выводы суда не соответствовали фактическим обстоятельствам уголовного дела, и подлежит отмене по следующим основаниям. В ходе предварительного и судебного следствия было установлено, что Елизаров, управляя автомобилем БМВ, находясь в состоянии алкогольного опьянения, нарушил правила дорожного движения, в результате чего допустил столкновение с автомобилем ВАЗ под управлением Широкова. В результате ДТП водителю ВАЗа Широкову по неосторожности были причинены телесные повреждения, повлекшие тяжкий вред здоровью. Выводы суда о том, что действия Елизарова подлежат квалификации по ч. 1 ст. 264 УК РФ основаны лишь на показаниях подсудимого, утверждавшего, что в момент ДТП он был трезв, а также на отсутствии в материалах уголовного дела медицинского освидетельствования на состояние алкогольного опьянения в отношении Елизарова. Действительно, после совершения ДТП Елизаров не был освидетельствован на наличие алкоголя в крови ввиду его намеренного отказа от освидетельствования, что подтверждается протоколом, имеющимся в материалах дела. Кроме того, рассматривая уголовное дело, суд должен был оценивать все доказательства, добытые в ходе предварительного и судебного следствия в совокупности, давая оценку каждому из них. Прокурор посчитал, что суд должным образом не принял во внимание показания потерпевшего и свидетелей, которые утверждали, что Елизаров находился в состоянии алкогольного опьянения, мотивируя данный факт запахом алкоголя, шаткой походкой, несвязанной речью подсудимого. По смыслу вынесенного приговора, если лицо отказалось от прохождения освидетельствования на наличие алкоголя в крови, его опьянение невозможно доказать, иные доказательства просто не принимаются во внимание и лицу не вменяется соответствующий квалифицирующий признак, правонарушитель остается безнаказанным за совершенное квалифицированное преступление. Исключив из действий подсудимого квалифицирующий признак «нахождение в состоянии опьянения» и переквалифицировав действия на ч. 1 ст. 264 УК РФ, суд проигнорировал Федеральный закон от 13.02.2009 года, которым предусматривается усиление уголовной ответственности за совершение лицами, находящимися в состоянии опьянения, нарушений правил дорожного движения или эксплуатации транспортных средств, повлекших тяжкие последствия. Таким образом, действия Елизарова были верно квалифицированы органами предварительного следствия как нарушение правил дорожного движения и эксплуатации транспортных средств, повлекшее по неосторожности причинение тяжкого вреда здоровью человека, совершенное лицом, находившимся в состоянии алкогольного опьянения. Судом кассационной инстанции приговор Кинельского районного суда был отменен, представление прокурора удовлетворено^[585].

Исходя из общеправовых принципов справедливости, законности и равенства необходимо было закрепить единый подход к правовой оценке подобных ситуаций в разноотраслевом законодательстве, как административном, так и уголовном. Поэтому в декабре 2014 года был принят Федеральный закон «О внесении изменений в отдельные законодательные акты Российской Федерации по вопросу усиления ответственности за совершение правонарушений в сфере безопасности дорожного движения»^[586], уравнявший лиц, управляющих транспортным средством в состоянии опьянения, и водителей, не выполнивших

законного требования уполномоченного должностного лица о прохождении медицинского освидетельствования на состояние опьянения в порядке и на основаниях, предусмотренных отечественным законодательством. Тем самым в уголовное законодательство официально была введена презумпция, согласно которой водители, отказывающиеся от прохождения освидетельствования, признаются находящимися на момент совершения преступления в состоянии алкогольного или наркотического опьянения.

Однако учитывая гипотетическую возможность опровержения презумпций, в целях недопущения объективного вменения по делам соответствующей категории представляется целесообразным дополнить постановление № 25 Пленума Верховного Суда РФ от 9 декабря 2008 года⁶⁰³ положением о том, что у правоприменителей должны быть достаточные основания полагать, что водитель находился в состоянии опьянения на момент совершения преступления и подлежал направлению на освидетельствование, в связи с наличием запаха алкоголя изо рта, неустойчивостью его позы, нарушением речи, поведением, не соответствующим обстановке, выраженным дрожанием пальцев рук, резким изменением окраски кожных покровов лица. При решении вопроса о правовой оценке содеянного следует исходить из совокупности всех обстоятельств дела и устанавливать как минимум один из вышеуказанных признаков-критериев в поведении виновного лица с помощью показаний потерпевших, свидетелей, материалов видеозаписи и т. д. Закрепление этого разъяснения в одном из отраслевых формально-юридических источников будет подкреплять введенную в уголовное законодательство презумпцию и препятствовать нарушению прав и законных интересов участников уголовно-правовых отношений.

Еще раз подчеркнем, что немаловажным признаком презумпций признается допустимость их опровержения (так, вполне возможно опровержение презумпции путем представления доказательств того, что в данном конкретном случае презюмируемое положение не соответствует сложившейся практике и, соответственно, для этого случая не является истинным (например, прекращение действия презумпции невиновности после вступления в законную силу обвинительного приговора). То есть правило, выраженное в правовой презумпции, проверено предшествующим опытом и потому верно отражает подавляющее большинство возможных ситуаций, на которые оно рассчитано, однако в то же время участникам правоотношений предоставляется возможность учесть специфику остальных ситуаций путем опровержения презумпции. Кроме того для любой правовой презумпции характерна юридическая значимость, которая выражается в наличии влияния на правовую действительность, способности изменять ее, порождая определенные правовые последствия. То есть это такое заранее установленное правом предположение, которое и правоприменительные органы, и граждане обязаны принимать без доказательств, пока это предположение не будет опровергнуто. Так, в уголовном праве презумпции, как правило, представляют собой предположения о наличии либо отсутствии юридически значимых фактов, влекущих возникновение уголовно- правовых отношений (либо наоборот - констатирующих невозможность их появления, как, например, в случае совершения малолетним лицом общественно опасного деяния, предусмотренного УК РФ, действует закрепленная в ст. 20 УК РФ презумпция непонимания малолетним опасности своего деяния, предрешающая вопросы о его уголовной ответственности и соответствующих процессуальных последствиях). Благодаря презумпциям происходит также конкретизация правового значения отдельных обстоятельств дела и предопределяется уголовно-правовая оценка преступных действий (так, благодаря презумпции законности и обоснованности правоприменительного акта о привлечении к административной ответственности за розничную продажу несовершеннолетним алкогольной продукции конкретизируется объективный признак времени совершения преступного деяния, предусмотренного ст. 151.1 УК РФ, и предопределяется правовая оценка соответствующих повторных действий как преступных и уголовно наказуемых).

В специальной литературе выявлены и исследованы множество общеправовых и отраслевых презумпций, имеющих значение в системе

уголовного права: в частности, это презумпции невиновности, знания закона, истинности уголовного запрета, вменяемости, непонимания малолетними общественной опасности деяния, необъективной оценки обороняющимся лицом степени и характера опасности нападения вследствие неожиданности посягательства и другие^[587].

Презумптивные положения, по нашему мнению, действуют на всех стадиях процесса уголовно-правового регулирования, начиная от правотворчества (там они используются в качества приема законодательной техники) и заканчивая стадией реализации уголовно-правовых норм, особенно ярко их действие проявляется в правоприменительной деятельности, способствуя ее эффективности и соблюдению разумных сроков судопроизводства (ч. 1 ст. 6 Европейской конвенции о защите прав человека и основных свобод). Не менее существенно значение презумпций для официального толкования уголовно-правовых норм и преодоления правовых коллизий. Так, Конституционным Судом РФ по делу о проверке конституционности ч. 4 ст. 222 УК РФ была использована презумпция о том, что совершение сделок со старинным (антикварным) холодным оружием не представляет общественной опасности. Данная презумпция следует из положений ст. 13 Федерального закона «Об оружии», согласно которым граждане вправе приобретать соответствующее оружие без получения лицензии на его приобретение и регистрации в органах внутренних дел. В отношении заявительницы по данному делу - гражданки Н. В. Урюпиной было возбуждено уголовное дело по признакам преступления, предусмотренного ч. 3 ст. 30 и ч. 4 ст. 222 УК Российской Федерации, в связи с тем, что она попыталась реализовать в пунктах оценки антиквариата два имевшихся у нее кортика 1935 года изготовления, доставшиеся ей в наследство от отца. В материалах дела были документы, подтверждающие, что вышеуказанные кортики обладают признаками оружия, имеющего культурную ценность. Однако в вынесенных судебных

решениях указывалось, что данные предметы, даже являясь антикварными и представляя историко-культурную ценность, не теряют признаков холодного оружия, поэтому Н. В. Урюпина была осуждена за покушение на незаконный сбыт холодного оружия. Осужденная обратилась в Конституционный Суд РФ с просьбой признать ч. 4 ст. 222 УК РФ не соответствующей Конституции РФ, т. к. она позволяет привлекать граждан к уголовной ответственности за продажу антикварного холодного оружия, оборот которого - особенно в целях коллекционирования или продажи в качестве предмета, имеющего культурную ценность, - не представляет общественной опасности. По мнению Конституционного Суда РФ, уголовная ответственность за правонарушения в сфере оборота оружия может считаться законно установленной и отвечающей положениям Конституции Российской Федерации лишь при условии, что она адекватна общественной опасности того или иного правонарушения, признаки которого, отграничивающие его от иных противоправных и тем более - от законных деяний, ясно и четко определены уголовным законом, встроенным в систему правового регулирования. В ч. 4 ст. 222 УК РФ установлен механизм защиты от противоправного распространения холодного оружия, признаваемого предметом, владение которым потенциально угрожает общественной

безопасности, жизни и здоровью людей. Однако при осуществлении правового регулирования в отношении холодного оружия, имеющего культурную ценность и сохраняющего при этом свои поражающие свойства, следует исходить не только из целей защиты общественной безопасности, жизни и здоровья людей, но и из цели сохранения исторического и культурного наследия (охраны культурных ценностей). Конституционный суд РФ установил, что положения ч. 4 ст. 222 УК РФ и сложившаяся правоприменительная практика придают деяниям в виде незаконного сбыта холодного оружия равную общественную опасность независимо от предназначения, качеств и свойств конкретного предмета, определяемого как холодное оружие, что - в нарушение вытекающих из ч. 1 ст. 19 и ч. 3 ст. 55 Конституции Российской Федерации принципов справедливости и равенства - не исключает возложение на правонарушителя избыточной ответственности, несоразмерной характеру совершенного деяния. Проведенный анализ законодательства свидетельствует о том, что в правовом регулировании порядка приобретения и хранения оружия, имеющего культурную ценность, в том числе старинного (антикварного) холодного оружия, имеет место рассогласованность и, соответственно, сохраняется неопределенность в правилах его продажи гражданами. Отсутствие специальной правовой регламентации порядка продажи такого оружия при том, что оно допущено в гражданский оборот нормативно-правовыми актами, регламентирующими не только сохранение культурного наследия, но и оборот оружия, приводит к необходимости выбора в конкретной правоприменительной ситуации между правовыми нормами различной отраслевой природы, одни из которых не учитывают возможную опасность этого оружия для жизни и здоровья людей, а другие - его культурную (историческую) значимость. Поэтому орган конституционного контроля признал положения ч. 4 ст. 222 УК РФ не соответствующими Конституции РФ в той мере, в какой они не предполагают возможности учета специфики использования антикварного холодного оружия и не позволяют лицу, желающему реализовать его как предмет, имеющий культурную ценность, осознавать общественно опасный и противоправный характер своих действий, а также предвидеть их уголовно-правовые последствия, Кроме того, в вынесенном решении было отмечено, что федеральному законодателю следует установить четкие правила оборота такого оружия, а также соразмерную ответственность за их нарушение^[588].

Все вышеизложенное свидетельствует о том, что юридические презумпции совершенствуют уголовно-правовые правовые нормы таким образом, чтобы они могли реально, эффективно и в соответствии с Конституцией РФ применяться на практике. То есть презумпции необходимы для согласования правовых норм как одинаковой, так и различной отраслевой принадлежности, для обеспечения стабильности системы уголовного права, для экономии времени и объема уголовно-правовых средств воздействия. Именно по этой причине их следует признать важными составляющими системосохраняющего механизма как отрасли уголовного права, так и правовой системы в целом.

Некоторыми исследователями высказывается резко негативное отношение к правовым презумпциям. Так, Ю. К. Орлов пишет, что это «метод принятия решений за неимением лучшего, когда просто нет другого выхода»^[589], когда имеющихся в наличии правовых средств оказывается недостаточно для разрешения той или иной ситуации. Однако вне зависимости от степени успешности правоприменительной деятельности, уполномоченные субъекты уголовно-правовых отношений всегда должны дать точный ответ об установленности или неустановленности тех или иных фактов. Именно тогда им на помощь и приходят правовые презумпции, без которых в юридическом процессе зачастую просто невозможно обойтись. В таких ситуациях право (и уголовное право, в частности), чтобы дать ответы на поставленные вопросы, вынуждено дополнять себя, достраивать целостную содержательную систему с помощью презюмируемых положений, тем самым видоизменяя имеющийся правовой материал, скрепляя его и организуя в целостное единство.

Подводя итоги, отметим, что вероятностные знания обоснованно задействованы в уголовно-правовом регулировании общественных отношений. Они могут выступать в качестве одного из нескольких или даже единственного основания принятия правового решения в условиях дефицита, нехватки объективной информации и ограниченности познавательных ресурсов правоприменительных органов. Презумпции, также как и системосохраняющий механизм в целом, не являются сугубо уголовно-правовым феноменом, они всеобъемны и вездесущи, пронизывают всю национальную правовую систему и действуют не только на отраслевом, но и на межотраслевом уровне.

В общей теории права под правовыми фикциями принято понимать нечто, не существующее в действительности, но признанное законодательством существующим^[590]. Отметим, что в последнее время исследователями признается, что это наоборот реально существующие в правовой действительности нормы, правила, закрепленные в источниках права и реализующиеся в юридической практике (А. Ф. Черданцев, И. М. Зайцев^[591]). Для правовой системы фикции являются весьма эффективным способом ликвидации неопределенности в сфере общественных отношений. В связи с этим К. К. Панько признает этот элемент системосохраняющего механизма специфическим приемом законодательной техники, состоящим в признании существующим несуществующего и наоборот. Это утверждение нуждается в следующем уточнении: представляется, что и презумпции, и фикции являются не только инструментом в руках законодателя, но и объективными способами организации содержания системы уголовного права, пронизывают все его элементы, причем как нормативного, так и ненормативного характера. Подтверждение этому можно найти в трудах известнейших теоретиков права: так, по мнению С. С. Алексеева, фикции представляют собой своего рода связки в правовом материале, обеспечивающие оптимальное функционирование правовой системы в целом^[592]. Юридические фикции следует признать своеобразным правовым средством (правилом придания нужной видимости), актуальным на всех стадиях уголовно-правового регулирования, начиная от стадии правотворчества (именно на этой стадии они признаются приемами законодательной техники), далее - на стадии действия правовых норм - они объявляются специфическими правовыми нормами, объектами уголовно-правовых отношений или даже юридическими фактами, и на стадии правореализации и правоприменения - они могут быть признаны актами реализации уголовно-правовых норм. Представляется, что все эти трактовки слишком привязаны к конкретным стадиям уголовно-правового регулирования и не учитывают интегративного характера данного правового средства, его актуальности для любой стадии и уровня вышеуказанного процесса, что в свою

очередь обусловлено включением правовых фикций в структуру системосохраняющего механизма и важной связующей ролью в нем.

Будучи введенными в текст уголовного законодательства и иных источников уголовного права, презюмируемые или фиктивные положения содержатся в соответствующих уголовно-правовых предписаниях и востребованы отечественной юридической практикой, реализуются в уголовно-правовых отношениях, влияют как на профессиональное, так и на обыденное правосознание. Правовые фикции содержатся не только в соответствующих нормативно-правовых предписаниях источников уголовного права, но и во властных предписаниях разного рода процессуальных документов, опосредующих правоприменительную практику (например, обвинительный приговор суда о применении условного осуждения или об освобождении от уголовного наказания). Фикции в юридической практике играют роль фактов- сведений, принятых за достоверные в силу указаний соответствующих правовых актов и индивидуальных решений правоприменительных органов.

Следует согласиться с А. Ф. Черданцевым, что фикции - есть проявление юридического формализма высшей степени⁶¹⁰, так как то, что мы называем правовыми фикциями, есть правила, предписывающие считать несуществующее существующим, и наоборот - существующее - несуществующим. Так, судимое лицо после погашения или снятия судимости перестает считаться таковым, ибо в силу положений ч. 6 ст. 86 УК РФ погашение или снятие судимости аннулирует все правовые последствия, предусмотренные УК РФ и связанные с судимостью.

Достаточно четко фикции проявляются в нормах о рецидиве преступлений: не каждый случай фактического совершения лицом, имеющим судимость за ранее совершенное умышленное преступление, повторного умышленного преступления охватывается уголовно-правовым понятием рецидива. В частности, не учитываются как юридически безразличные: 1) судимости за умышленные преступления небольшой тяжести; 2) судимости за преступления, совершенные лицом в возрасте до восемнадцати лет; 3) судимости за преступления, осуждение

за которые признавалось условным либо по которым предоставлялась отсрочка исполнения приговора, если условное осуждение или отсрочка исполнения приговора не отменялись и лицо не направлялось для отбывания наказания в места лишения свободы; 4) судимости, снятые или погашенные в порядке, установленном ст. 86 УК РФ. Отметим со своей стороны, что в данном случае законодатель допустил пробел, не указав в п. «в» ч. 4 ст. 18 УК РФ о возможности снятия судимости в порядке, предусмотренном ст.ст. 84, 85 УК РФ (актами об амнистии или помилования). Поэтому представляется необходимым изложить соответствующее законоположение в следующей редакции: «а также судимости, снятые или погашенные в порядке, установленном статьями 84-86 настоящего Кодекса».

Верховный Суд РФ уже давно признал имеющей право на существование фикцию мнимой обороны, установив следующие правила: в тех случаях, когда обстановка давала основания полагать, что совершается реальное общественно опасное посягательство, и лицо, применившее меры защиты, не осознавало и не могло осознавать отсутствие такого посягательства, его действия следует рассматривать как совершенные в состоянии необходимой обороны. При этом лицо, превысившее пределы защиты, допустимой в условиях соответствующего реального посягательства подлежит ответственности за превышение пределов необходимой обороны^[593].

В специальной литературе выявлены и исследованы и другие уголовно - правовые фикции в институте преступления, нормах о рецидиве преступлений, формальных составах, условном осуждении, институтах освобождения от уголовной ответственности и наказания^[594]. Сравнивая фикции с презумциями, отметим, что последние, в отличие от первых, допускают свою оспоримость; однако в процессе взаимодействия в системосохраняющем механизме правовой системы и презумпции, и фикции дополняют друг друга, в некоторых случаях презумпция выступает общим правилом, а фикция - исключением из него. Так, презумпция истинности уголовного запрета подтверждается правоприменительной практикой привлечения к уголовной ответственности за совершение преступлений, предусмотренных УК РФ. В то же время из этого общего правила есть исключения в виде освобождения соответствующих лиц от уголовной ответственности и наказания в связи с истечением сроков давности по причине существования правовой фикции, согласно которой государство, по истечении указанного в уголовном законе промежутка времени (для определенных категорий преступлений), не достигнув целей уголовного преследования, прекращает таковое, то есть провозглашает существующее несуществующим.

Таким образом, фикции, являясь особыми юридическими средствами - правилами придания нужной видимости правовой действительности, находят свое выражение в тексте источников уголовного права и легитимно реализуются в решениях правоприменительных органов. От всех иных компонентов уголовноправовой среды они отличаются своим характерным содержанием - они предписывают считать несуществующие факты существующими и наоборот. То есть под фикциями следует понимать специфическую форму проявления и дополнения уголовного права, в них заключена целесообразная попытка правового инструментария выйти за пределы самого себя, ибо в отдельных случаях для всесторонности и полноты уголовно-правового регулирования не хватает именно этого - придания правового значения несуществующему или лишение правового значения существующих фактов. Тем самым происходит своеобразная обработка содержания системы уголовного права, обеспечивается необходимое сочленение и гармонизация ее элементов, т. е. поддерживается необходимый уровень их внутриотраслевого единства и целостности. Именно по этой причине фикции следует признать важными составляющими системосохраняющего механизма, действующего как в отрасли уголовного права, так и в правовой системе в целом. Фикции вносят в уголовно-правовое регулирование известную устойчивость, стабильность, ограничивают возможность произвольных, необоснованных решений, делают систему уголовного права более рациональной. Отметим, что фикции, также как и системосохраняющий механизм в целом, не являются сугубо уголовноправовыми феноменами, они всеобъемны и вездесущи, пронизывают всю национальную правовую систему и действуют не только на отраслевом, но и на межотраслевом уровне.

Следующий важный функциональный элемент в системосохраняющем механизме уголовного права - это преюдиции. Традиционно под преюдицией понимается процессуальная категория, которая означает предрешение вопроса в сфере судебной практики, важное юридическое значение предыдущего судебного решения для нового процесса, специальное правило доказывания^[595]. Именно в процессуальном аспекте это правовое явление неоднократно являлось предметом рассмотрения в Конституционном Суде РФ^[596]. Представляется, что

соответствующее понимание преюдиции тесно связано с другим элементом системосохраняющего механизма в праве, с правовыми презумпциями, ибо для правоприменителей обязательна юридическая сила ранее принятого судебного решения (в силу презумпции его законности и обоснованности), однако в то же время им предоставляется возможность его проверки, с тем чтобы при подтверждении судебной ошибки преюдициальность данного судебного решения могла быть преодолена путем его отмены в специально установленных процедурах. То есть единственным способом опровержения (преодоления) преюдиции следует признать пересмотр судебных актов по вновь открывшимся обстоятельствам (к числу оснований которого может относиться установление обвинительным приговором суда совершенных при рассмотрении ранее оконченного дела преступлений против правосудия, включая фальсификацию доказательств). Исходя из всего вышеизложенного, представляется возможным заключить, что преюдиция - это специальная разновидность презумпций, предполагающих законность и обоснованность ранее вынесенных процессуальных решений, имеющих значение для расследования и рассмотрения конкретного уголовного дела.

Однако понятие преюдиции имеет и материальное понимание в уголовном праве, как правило, оно связано с существованием составов преступлений с административной преюдицией. Сущность административной преюдиции заключается в привлечении лица к уголовной ответственности, если оно совершило повторное деяние в течение определенного периода времени после наложения одного или двух административных наказаний за такое же правонарушение^[597]. Данный правовой феномен также являлся предметом рассмотрения в Конституционном Суде РФ^[598].

Обращает на себя внимание межотраслевой характер изучаемого правового явления, свидетельствующий о тесном взаимодействии уголовного и административного права. Так, Н. И. Пикуров определяет административную преюдицию как особую форму взаимосвязи вышеуказанных отраслей права, которая представляет собой предусмотренный законом способ коррекции границы между преступлением и проступком применительно к конкретному деянию, представляющему собой систему однородных действий, каждое из которых в отдельности оценивается как административное правонарушение, но в своем единстве они образуют деяние качественно иного характера - преступление, обладающее сложным составом, который включает в себя два последовательно совершенных правонарушения^[599].

Со своей стороны согласимся, что административная преюдиция - это действительно разновидность правовой связки, некий межотраслевой адаптер, позволяющий постепенно переходить от административной ответственности к уголовной. Административное наказание рассматривается в данном случае как правовое средство борьбы не только с административными правонарушениями, но и с преступлениями. Ведь лицо, совершившее административное нарушение и подвергнутое за это административно-правовому воздействию, тем самым предупреждается о возможном его привлечении к уголовной ответственности в случае совершения им еще одного такого же нарушения. Если административное наказание не сработало в первый раз, то согласно данной конструкции его применения вторично нецелесообразно. Если принятые административноправовые меры оказались безрезультатными, виновное лицо привлекается к ответственности уголовной. Последняя же обладает, как известно, более высоким предупредительным потенциалом в отношении и преступлений, и смежных с ними административных правонарушений, принуждая к соблюдению и уголовно- правовых, и административно-правовых норм.

Таким же образом рассуждает и Конституционный Суд РФ, подчеркивая, что повторное (многократное) совершение лицом однородных (аналогичных) административных правонарушений объективно свидетельствует о недостаточности имеющихся административно-правовых средств для результативного противодействия таким деяниям, что вкупе с иными факторами может рассматриваться в качестве конституционно значимой причины для криминализации соответствующих действий (бездействия), которые, оставаясь в своей нормативной первооснове административными правонарушениями, по характеру и степени общественной опасности приближаются к уголовно наказуемым деяниям и при определенных условиях способны причинить серьезный вред общественным отношениям, поставленным под охрану уголовного закона^[600].

Представляется, что поддержание правопорядка и обеспечение правовыми средствами безопасного сосуществования людей в обществе возможны только в результате тесного взаимодействия всех отраслей права на всех уровнях и стадиях правового регулирования, их постоянной динамики и взаимопроникновения друг в друга. Поэтому в правовой реальности в принципе невозможны «отраслевая чистота» и изолированное друг от друга действие правовых норм разной отраслевой принадлежности. Все вышеописанные интегративные и преобразовательные свойства преюдиций обусловлены их включением в структуру системосохраняющего механизма, важной ролью в процессе его функционирования как на отраслевом, так и на межотраслевом уровнях.

В специальной литературе часто утверждается, что административная преюдиция - плод советского уголовного права, однако истоки данного правового явления можно обнаружить в законоположениях царской России, например, в Уложении о наказаниях уголовных и исправительных 1845 г., которое руководствовалось идеей об усилении юридической ответственности за повторение тождественных правонарушений (см., в частности ст. 1201 Уложения). С установлением советской власти наметилась тенденция появления и постепенного увеличения в отечественном законодательстве числа статей с административной преюдицией. Таковые имели место и в УК РСФСР 1922, и в УК РСФСР 1926, и в УК РСФСР 1960 гг. Однако при принятии УК РФ 1996 г. законодатель отказался от использования данного правового средства при конструировании составов преступлений. И лишь через двенадцать лет действия УК РФ были предприняты первые попытки официальной реабилитации вышеуказанного правового средства: так, в послании Президента РФ Федеральному собранию РФ 2009 г. было предложено «в уголовном законе шире

использовать т. н. административную преюдицию, то есть привлекать к уголовной ответственности в случае неоднократного совершения административного правонарушения»^[601]. В п. 43 Стратегии государственной антинаркотической политики РФ до 2020, утвержденной Указом Президента РФ от 9 июня 2010 г. № 690 также указывается на целесообразность более широкого использования административной преюдиции в уголовном законодательстве^[602]. Все это обусловило появление в УК РФ составов преступлений с административной преюдицией: ст.ст. 116.1 «Нанесение побоев лицом, подвергнутым административному наказанию», 151.1 «Розничная продажа несовершеннолетним алкогольной продукции», 157 «Неуплата средств на содержание детей или нетрудоспособных родителей», 158.1 «Мелкое хищение, совершенное лицом, подвергнутым административному наказанию», 171.4. «Незаконная розничная продажа алкогольной и спиртосодержащей пищевой продукции», 212.1 «Неоднократное нарушение установленного порядка организации либо проведения собрания, митинга, демонстрации, шествия или пикетирования», 215.4 «Незаконное проникновение на охраняемый объект», 264.1 «Нарушение правил дорожного движения лицом, подвергнутым

административному наказанию», 284.1 «Осуществление деятельности на территории Российской Федерации иностранной или международной

неправительственной организации, в отношении которой принято решение о признании нежелательной на территории Российской Федерации ее деятельности» и 314.1 УК РФ «Уклонение от административного надзора или неоднократное несоблюдение установленных судом в соответствии с федеральным законом ограничения или ограничений». Имеющие место тенденции нам дают основание предполагать, что в уголовном законодательстве соответствующее правовое явление не только устойчиво закрепилось, но и будет достаточно активно развиваться, вполне вероятно в рамках предлагаемого Верховным судом РФ института уголовного проступка.

Косвенно на наличие в действующем УК административной преюдиции указывают положения ст. 154 - о незаконном усыновлении (удочерении), ч. 1 и 2 ст. 180 - о неоднократном незаконном использовании средств индивидуализации товаров (работ, услуг). Они могут трактоваться и как повторное совершение административных правонарушений, предусмотренных ст. 5.37 (о незаконных действиях по усыновлению (удочерению) ребенка, и ст. 14.10 (о незаконном использовании средств индивидуализации товаров (работ, услуг)). Отметим, что в данном случае очень важную роль играет согласованность административного и уголовного законодательства, только если эти две отрасли скоординированы между собой возможно успешное противодействие соответствующим правонарушениям. Так, ст. 180 УК РФ предусматривает ответственность не только за неоднократное незаконное использование чужого товарного знака, знака обслуживания, наименования места происхождения товара или сходных с ними обозначений для однородных товаров, но и за неоднократное незаконное использование предупредительной маркировки в отношении не зарегистрированного в России товарного знака или наименования места происхождения товара (ч. 2 ст. 180 УК РФ). В ст. 14.10 КоАП РФ второе правонарушение не предусмотрено, следовательно, возникают серьезные препятствия для привлечения виновных лиц к уголовной отвественности по ч. 2 ст. 180 УК РФ в связи с процессуальной сложностью установления фактов неоднократности совершения вышеуказанных деяний. Поэтому представляется необходимым либо исключить признак неоднократности из ч. 2 ст. 180 УК РФ (тем более, что в процессе диссертационного исследования автором не было обнаружено ни одного уголовного дела, возбужденного по ч. 2 ст. 180 УК РФ в связи с наличием данного признака), либо дополнить Кодекс об административных правонарушениях положением о наказуемости соответствующего однократного деяния, не причинившего крупный ущерб.

Более того, и в Общей части УК РФ встречаются положения, обремененные административно-правовой преюдициальностью. Так, согласно ч. 3 ст. 74, если условно осужденный в течение испытательного срока систематически нарушал общественный порядок, за что привлекался к административной ответственности, суд по представлению органа, осуществляющего контроль за поведением условно осужденного, может вынести решение об отмене условного осуждения и исполнении наказания, назначенного приговором суда. В соответствии с ч. 7 ст. 79, если в течение оставшейся неотбытой части наказания осужденный совершил нарушение общественного порядка, за которое на него было наложено административное взыскание, суд по представлению органов, осуществляющего контроль за поведением лица, освобожденного условно-досрочно, может постановить об отмене условно-досрочного освобождения и исполнении оставшейся части наказания. Представляется необходимым в целях соблюдения единства терминологических требований законодательной техники заменить используемый в ч. 7 ст. 79 УК РФ термин «взыскание» на «наказание», так как именно последний употребляется в тексте действующего КоАП РФ (глава 3).

Все вышеизложенное позволяет заключить, что преюдиция вообще и административная преюдиция в частности может быть эффективным способом противодействия преступности, обеспечивающим экономию мер уголовной репрессии и средств уголовной юстиции, а также подтверждает целесообразность ее применения. Использование преюдиции позволит государству более дифференцированно реагировать по отношению к лицам, впервые вставшим на путь правонарушений, и к лицам, не исправившимся после применения к ним административного наказания. Для подкрепления своих выводов сошлемся на высказывание В. Н. Кудрявцева, который описывал уголовно-правовой запрет как субсидиарный, «в том смысле, что уголовное наказание следует устанавливать в качестве последнего средства»^[603], своеобразной крайней меры, приберегаемой правоприменителями напоследок, в завершении иных мер государственного реагирования для их усиления или замены.

Кроме того, представляется целесообразным четко прописать в предлагаемой Концепции (Стратегии) уголовно-правовой политики РФ, что положения о преюдиции должны содержаться в определенных видах и категориях преступлений (по нашему мнению, это преступления небольшой тяжести, посягающие на личность, экономику, экологическую или транспортную безопасность, интересы службы и прочие, наказание за которые, как правило, не связано с лишением свободы). Весьма перспективным видится также конструирование состава преступления с административной преюдицией за повторные потребление наркотических средств и психотропных веществ в общественных местах либо появление в состоянии наркотического опьянения в общественных местах (например, ст. 228.5 УК РФ). Отметим, что похожие поправки были предложены еще в 2012 году ФСКН РФ, подготовившей соответствующий законопроект для обсуждения в Государственной Думе РФ^[604], однако «воз и ныне там».

Еще раз подчеркнем, что время совершения преступления является обязательным конструктивным признаком составов преступлений с административной преюдицией, поэтому предлагаем по примеру ст. 32 УК Республики Беларусь сформулировать в Общей части УК РФ статью (например, 15.1) «Административная преюдиция», согласно которой в случаях, предусмотренных Особенной частью УК РФ, уголовная ответственность за преступления с административной преюдицией наступает, если деяние совершено в течение одного года с момента окончания исполнения постановления о назначении административного наказания за соответствующее правонарушение.

Если в диспозициях статей Особенной части УК РФ используется термин «неоднократно», представляется необходимым разъяснять его в примечании к соответствующим статьям, используя и возможности административно-правовой преюдиции. Например, в постановлении Пленума Верховного Суда РФ от 26 апреля 2007 года № 14 «О практике рассмотрения судами уголовных дел о нарушении авторских, смежных, изобретательских и патентных прав, а также о незаконном использовании товарного знака»^[605] разъяснить, что неоднократность имеет место и в тех случаях, когда соотвествующее деяние совершено лицом, подвергнутым административному наказанию за аналогичное деяние, в период, когда лицо считается подвергнутым административному наказанию. Схожее по смыслу разъяснение целесообразно сформулировать и относительно ст. 154 УК РФ.

Таким образом, структурное построение уголовно-правовых норм, предусматривающих административную преюдицию, должно учитывать функциональную связь соответствующих норм административного и уголовного права, исходить из требований обеспечения максимальной согласованности между взаимодействующими элементами вышеназванных отраслевых систем, причем не только на нормативном уровне (например, при правотворчестве следует неукоснительно соблюдать единство требований законодательной техники и в той, и в другой отрасли), но и на иных уровнях (например, в правоприменительной деятельности необходимо найти эффективные способы решения проблем организации регистрации и учета соответствующих административных правонарушений, а также лиц, подвергнутых административным наказаниям).

Все вышеизложенное позволяет заключить, что повышению эффективности действия права, в том числе и уголовного, способствует объединение наиболее работоспособных элементов разноотраслевых систем, такая консолидация возможна благодаря существованию системосохраняющего механизма в правовой материи. Именно он сочетает и успешно координирует разноотраслевые процессы правового регулирования, сочленяет их отдельные элементы, заставляет их эффективно работать в связке. Одним из наиболее значимых элементов системосохраняющего механизма, имеющих межотраслевой характер, следует признать правовые преюдиции, существующие как в процессуальном, так и в материальном аспекте, но в любом случае предполагающие законность и обоснованность ранее вынесенных процессуальных решений, которым придается уголовно-правовое значение, возможность порождать, изменять или прекращать уголовно-правовые последствия.

Еще одним элементом системосохраняющего механизма в уголовном праве следует признать т. н. пробельные правила - доктринальные правила установления, преодоления и создания условий для устранения пробелов в праве. Под последними принято понимать одно из несовершенств права, отсутствие в нем того, что должно быть его необходимым компонентом, как правило, это отсутствие нормы или ее отдельной части, необходимых для регулирования отношений, имеющих правовой характер^[606]. То есть пробелы характерны лишь для нормативной подсистемы права, попытки их обнаружить в других элементах правовой системы (в правовом сознании и юридической практике) предпринимались, но были признаны малопродуктивными^[607]. Представители науки уголовного права также придерживаются соответствующей точки зрения, отыскивая отраслевые пробелы в тексте уголовного законодательства^[608]. Именно с помощью юридической практики, в процессе реализации права, в ходе конкретных уголовно-правовых отношений и обнаруживаются пробелы в праве, ибо правоприменитель испытывает очевидные затруднения при расследовании или рассмотрении уголовного дела в связи с отсутствием правового инструментария, необходимого ему в данном случае (и в остальных - последующих - случаях).

В специальной литературе сформулирован перечень необходимых условий для установления пробела в уголовном праве, а также предложен специальный алгоритм действий правоприменителя при этом:

1) необходимо знать действующее уголовное законодательство, уметь в нем ориентироваться, видеть связь предписаний Общей и Особенной частей, а также их взаимозависимость и взаимосвязь с нормами иных отраслей права;

2) при этом следует исходить из принципов уголовного права, его задач, знать практику применения уголовного закона, пользоваться легальным и доктринальным толкованием правового материала;

3) необходимо обратиться к юридической науке, специальным исследованиям по интересующим вопросам;

4) установить потребность в правовом опосредовании конкретного отношения;

5) выяснить практику нормативного регулирования сходных

общественных отношений и практику индивидуального юридического воздействия в подобных ситуациях;

6) следует обратить внимание на соответствие рассматриваемого отношения интересам личности, общества, государства и на возможность обеспечения его охраны экономическими, социальными, политическими, организационными и иными средствами⁶²⁷.

Таким образом, правоприменитель для обнаружения пробела в уголовном праве должен выявить неурегулированность какого-либо случая в отраслевых формально-юридических источниках и обосновать необходимость правового регламентирования соответствующего отношения, доказав его юридический характер.

Мы со своей стороны добавим, что правоприменитель должен не только хорошо знать уголовное законодательство, но и ориентироваться в иных формально-юридических источниках уголовного права, осознавать их взаимосвязи между собой, а также разбираться в системе российского уголовного права, понимать корреляции и взаимозависимости ее элементов, быть способным прогнозировать, что предложенное им казуальное восполнение обнаруженного пробела достаточно гармонично впишется в вышеупомянутую систему, не будет ее разбалансировать, тем самым разрушая изнутри.

Общеизвестно, что правоохранительные и судебные органы зачастую сталкиваются с трудностями в процессе своей правоприменительной деятельности, связанными с несовершенством отрасли уголовного права, отсутствием необходимых правовых норм или соответствующих предписаний, однако отказаться в связи с этим от уголовного преследования лица, совершившего преступление, не могут. Поэтому в таких случаях

правоприменители прибегают к казуальному восполнению обнаруженных пробелов, преодолевают их единожды применительно к данному конкретному случаю (не устраняя его из отрасли). Как правило, такое восполнение является временным решением вопроса, не способным окончательно устранить пробел из отрасли, по сути, это вынужденное применение уголовного закона по аналогии. Этот способ может быть востребован в тех редких случаях, когда правоприменитель удостоверится в отсутствии необходимых нормативноправовых предписаний, которые должны быть прописаны, как представляется, в Общей части УК РФ, но их там нет. Так, например, в примечании 1 к ст. 285 УК РФ разъясняется понятие должностного лица. При этом в нем четко указывается, что данное определение распространяется только на статьи гл. 30 УК РФ. Между тем должностное лицо названо в качестве субъекта преступлений, предусмотренных и в других главах УК РФ. Например, субъектом воспрепятствования законной предпринимательской или иной деятельности (ст. 169 УК РФ) также может быть только должностное лицо. В этой связи возникает вопрос о том, можно ли в данном случае руководствоваться определением должностного лица, содержащимся в примечании 1 к ст. 285 УК РФ. Изучение судебной практики убедительно свидетельствует о том, что при уяснении признаков должностного лица, являющегося субъектом преступлений, предусмотренных в других главах УК РФ, суды руководствуются примечанием 1 к ст. 285 УК . В этом и подобном ему случаях применение принципа аналогии позволяет достичь единообразия при реализации уголовно-правовых норм, ^[609] содержащих одинаковые признаки. К такому же выводу приводит анализ позиции Пленума Верховного Суда РФ, выраженной им в некоторых постановлениях. Так, в постановлении № 11 от 28 июня 2011 г. «О судебной практики по уголовным делам о преступлениях экстремистской направленности» Пленум указывает, что к лицам, использующим свое служебное положение при совершении соотвествующих преступных деяний, относятся, в частности, должностные лица, обладающие признаками, предусмотренными примечанием 1 к статье 285 УК РФ^[610]. Аналогичные разъяснения содержатся и в других постановлениях Пленума Верховного Суда РФ (п. 29 постановления № 48 от 30 ноября 2017 года «О судебной практике по делам о мошенничестве, присвоении и растрате», п. 27 постановления № 51 от 27 декабря 2007 года «О практике рассмотрения судами уголовных дел о нарушении авторских, смежных, изобртеательских и патентных прав, а также незаконном использовании товарного знака» и др.).

Еще раз отметим, что российское законодательство не дает никаких рекомендаций следственным и судебным органам о том, как им следует себя вести при обнаружении правовых пробелов. Следовательно, в силу положений ст. 2 Конституции РФ, они в любом случае должны признавать, соблюдать и защищать права и свободы граждан, как совершивших преступления, так и потерпевших от них.

Представляется, что законодатель сам прибегает к аналогии, ссылаясь в статье о физическом и психическом принуждении на необходимость учета условий правомерности крайней необходимости (ч. 2 ст. 40 УК РФ). Вообще, аналогию следует признать способом мыслительной деятельности человека, когда мы встречаемся с чем-то неизвестным, мы в первую очередь начинаем это сравнивать с уже знакомым нам, изученным явлением. В словарях аналогия определяется как сходство предметов (явлений, процессов) в каких-либо свойствах, соответственно, умозаключением по аналогии признается знание, полученное из рассмотрения какого-либо объекта, которое переносится на менее изученный, сходный по существенным свойствам, качествам объект^[611]. Аналогия - это некое отражение взаимосвязи предметов и явлений действительности в сознании человека. Свойство нашего мышления таково, что любой объект без напряжения порождает у нас несколько аналогий, ассоциаций, лишенное этого свойства мышление следует признать ограниченным. Соответственно, аналогия, ассоциативное мышление присущи и правоприменителям как представителям человеческого рода Homo sapiens, в том числе и практикующим в сфере противодействия преступности. Следовательно, аналогия так или иначе включается в систему российского уголовного права, несмотря на прямой законодательный запрет в ч. 2 ст. 3 УК РФ. Однако обязательно отметим, что обнаруженный пробел ни в коем случае не должен быть связан с необходимостью криминализации деяния, определением границ преступного и уголовно наказуемого поведения, ибо в последнем случае «восполнение этого вида пробелов является исключительной прерогативой законодателя»^[612]. Именно в результате правотворческой деятельности законодателя пробел заполняется постоянным правовым содержимым, рассчитанным на неоднократное применение, окончательно устраняется из отрасли уголовного права, перестает в ней существовать.

Так, в уже упомянутом постановлении по жалобе Н. В. Урюпиной Конституционным судом РФ был выявлен пробел в правовом регулировании холодного оружия, имеющего культурную ценность,^[613] который повлек за собой правоприменительную необходимость действовать по аналогии с позицией органа конституционного контроля при квалификации сбыта такого оружия до тех пор, пока в ст. 222 УК РФ не будут внесены соответствующие изменения.

Все вышеизложенное позволяет заключить, что пробельные правила необходимы в системе уголовного права для не только для «приладки» подсистемы уголовно-правовых норм, субинститутов и институтов к существующим общественным отношениям, для развития подсистемы уголовноправовых отношений, для развития правового сознания и повышения уровня профессиональной компетентности правоприменителей, но и для объединения всех этих составляющих ради соблюдения, признания и защиты прав каждого человека в уголовно-правовой сфере на территории РФ. Наличие пробельных правил в системосохраняющем механизме уголовного права, а следовательно - и в отраслевой системе, обеспечивает их (и механизма, и системы) оптимальное и бесперебойное функционирование, жизненно необходимое для своевременного решения отраслевых задач и достижения соответствующих целей.

В настоящей работе мы уже неоднократно указывали, что право в целом, и уголовное право в частности, являются саморегулирующимися системами, равновесное состояние которых, помимо всего прочего, поддерживается и с помощью т. н. «коллизионных» норм (правил) - специализированных правовых норм, предназначенных для разрешения коллизий между правовыми нормами.

Согласно проведенным нами социологическим исследованиям абсолютное большинство опрошенных правоприменителей и научно-педагогических работников (411 человек или 76,2 %) сталкивались с коллизиями, рассогласованиями в российском уголовном праве и подтвердили их существование; 14 респондентов (2,6 %) ответили отрицательно на данный вопрос и 114 респондентов (21,2 %) затруднились с ответом (см. приложения 1, 2).

По своей сути коллизия норм - это возникающее на основе регламентирования одной фактической ситуации отношение между нормами, выступающее в форме противоречия или различия. Коллизии уже фактом своего существования подрывают основное свойство права, правовой системы - быть системным, гармоничным, единообразным и сбалансированным социальным регулятором общественных отношений, ибо они мешают нормальной, слаженной работе правовой системы и ее подсистем, подрывают эффективность правового регулирования, сказываются на состоянии законности и правопорядка, правосознании и уровне правовой культуры общества. Таким образом, коллидирующие нормы не только серьезно усложняют процесс правоприменения, но и низводят значимость права в целом.

Именно для разрешения коллизий и создаются специальные коллизионные нормы, особенность которых состоит в том, что они участвуют в регулировании общественных отношений в комплексе с теми правовыми нормами, к содержанию которых они отсылают правоприменителей и иных участников правового общения^[614]. В то же время они относительно самостоятельны по своему функциональному предназначению, ибо любая коллизионная норма регламентирует действия правоприменителя по выбору одной из коллидирующих норм применительно к конкретной ситуации. Это позволяет говорить о достаточной автономности данной группы норм в правовой системе, об их специфичном предмете регулирования. Кроме того, это также подчеркивает их юридическую силу и значение, они обладают «наибольшим властным началом»^[615], в силу которого и способны разрешить возникший конфликт правовых норм, установить порядок реализации сталкивающих нормативных предписаний и тем самым стабилизировать правовую систему, поддержать ее равновесное состояние. Соответствующее властное начало на стадии правотворчества вкладывается в содержание коллизионных норм, ибо законодатель и иные субъекты правотворческой деятельности учитывают возможные конфликтные ситуации между различными правовыми нормами и формулируют правила их разрешения.

Коллизионные нормы указывают на конкретные правовые нормы или предписания, подлежащие применению в том или ином случае. Фактом своего существования коллизионные нормы освобождают правотворческие органы от дальнейшего разъяснения и последующих изменений коллидирующих правовых норм. Но самое главное - они существенно облегчают правоприменительную деятельность, ибо дают ее субъектам ориентиры, как поступить в конкретном случае, какую правовую норму или предписание выбрать. Таким образом, коллизионные нормы лишь юридически, а не фактически устраняют коллизионную проблему, ибо все конфликтующие правовые нормы и предписания остаются в правовой системе без изменений, уполномоченные субъекты лишь определяют, какие из них будут обладать безусловным приоритетом в определенной ситуации.

В настоящее время самостоятельная подсистема коллизионных норм отсутствует как на отраслевом, так и на межотраслевом уровнях (сказанное не касается международного частного права, которое первоначально возникло и развивалось как коллизионное право), отдельные коллизионные предписания можно встретить в различных нормативно-правовых актах: так, в ч.ч. 2 и 3 ст. 2 Федерального закона от 13 июня 1996 года «О введении в действие Уголовного кодекса Российской Федерации»^[616] и ст. 10 УК РФ содержатся специальные правила разрешения темпоральных коллизий межу правовыми нормами и предписаниями, принятыми в разное время. Эти правила относятся к группе хронологических коллизионных норм, сформулированных по принципу, что последующий закон по тому же вопросу отменяет действие предыдущего.

Помимо хронологических различают также содержательные и иерархические коллизионные правила. Первые сводятся к тому, что специальная (исключительная) норма отменяет действие общей; а вторые - в случае противоречия норм разных по юридической силе приоритет имеет норма с большей юридической силой. Так, содержательное коллизионное правило закреплено в ч. 3 ст. 331 УК РФ, согласно которому уголовная ответственность за преступления против военной службы, совершенные в военное время либо в боевой обстановке, определяется законодательством Российской Федерации военного времени. То есть при наличии указанных условий подлежит применению не глава 33 УК РФ «Преступления против военной службы», а соответствующее специальное законодательство, которое в настоящее время пока не принято. Представляется, что оно будет иметь заведомо временный характер, без включения в состав УК РФ. Во всяком случае, если бы это предполагалось, не имело бы смысла закреплять приведенную норму, так как в случае поглощения законодательства военного времени Уголовным кодексом РФ оно утрачивало бы свой специальный и самостоятельный характер и применению подлежал бы УК РФ (в соответствующей редакции). По нашему мнению, основное иерархическое коллизионное правило для российского уголовного права можно сформулировать следующим образом: Уголовный кодекс РФ обладает приоритетом в случае его противоречия иным правовым актам применительно к сфере уголовно-правового регулирования, за исключением Конституции РФ и решений Конституционного суда РФ.

Отметим, что коллизионные правила должны исполняться правоприменителями для того, чтобы их решения были правильными, законными. В самих коллизионных предписаниях нередко употребляется словосочетание «применяется закон», т. е. соответствующим адресатам предписывается совершение определенных действий. То есть коллизионные правила (нормы) по своей сути относятся к числу обязывающих. Они возлагают на правоприменителей обязанность совершения определенных юридически значимых действий. Соответственно, этой позитивной обязанности корреспондирует юридическое право: при нарушении коллизионных предписаний заинтересованные лица могут требовать отмены или изменения принятых решений.

В юридической практике можно встретить и одновременное, параллельное применение коллизионных норм и пробельных правил. Так, Конституционный Суд РФ по делу гражданина С. А. Красноперова выявил наличие и пробелов, и коллизий в российской правовой системе и сформулировал правила, необходимые для их преодоления. Суть дела заключалась в том, что заявителю отказали в возбуждении уголовного дела в порядке частного обвинения на том основании, что действующим уголовно-процессуальным законом Российской Федерации порядок привлечения к уголовной ответственности гражданина Российской Федерации, совершившего преступление, предусмотренное Уголовным кодексом Российской Федерации, за пределами Российской Федерации, не регламентирован. Хотя согласно ст. 12 УК РФ, определяющей действие уголовного закона в отношении лиц, совершивших преступление вне пределов Российской Федерации, граждане Российской Федерации, совершившие вне ее пределов преступление против интересов, охраняемых данным Кодексом, подлежат уголовной ответственности в соответствии с данным Кодексом, если в отношении них по этому преступлению не имеется решения суда иностранного государства. Соответственно, по данному делу Конституционный суд РФ установил наличие пробела в уголовно-процессуальном законодательстве и констатировал существование серьезной коллизии между материальными и процессуальными нормами.

Содержание вышеуказанных уголовно-правовых предписаний, уголовноправовое регулирование этого вопроса требуют закрепления в уголовнопроцессуальном законе подсудности соответствующих уголовных дел, с тем чтобы обеспечить как потерпевшим, так и обвиняемым возможность защиты своих прав и законных интересов, включая право на рассмотрение дела в том суде и тем судьей, к подсудности которых оно отнесено законом, на основе вытекающего из статей 1 (часть 1), 6 (часть 2), 17 (часть 3) и 19 Конституции Российской Федерации принципа юридического равенства, соблюдение которого может быть гарантировано лишь при условии взаимной согласованности норм уголовного и уголовно-процессуального законодательства, без чего невозможно единообразное толкование и применение материальных и процессуальных норм.

По общему правилу, предусмотренному частью первой статьи 32 УПК Российской Федерации, уголовное дело подлежит рассмотрению в суде по месту совершения преступления, каковым признается то место совершения деяния, содержащего признаки преступления, где оно пресечено или окончено (часть вторая статьи 32, часть первая статьи 73 и часть первая статьи 152 УПК Российской Федерации, статьи 8, 11, 12, 14, 29 и 30 УК Российской Федерации). Данное правило - в силу ограничения юрисдикции Российской Федерации по судебному рассмотрению уголовных дел территорией Российской Федерации, если иное прямо не предусмотрено международным договором Российской Федерации или самим Уголовно-процессуальным кодексом Российской

Федерации (например, в части второй статьи 2), - не позволяет однозначно определить территориальную подсудность уголовных дел о преступлениях, совершенных вне пределов Российской Федерации.

Применительно к уголовным делам частного обвинения о предусмотренных Уголовным кодексом Российской Федерации преступлениях, совершенных гражданами Российской Федерации в отношении граждан Российской Федерации вне пределов Российской Федерации (в частности, на морском судне, приписанном к порту иностранного государства и (или) плавающем под флагом иностранного государства), это означает, что часть первая статьи 32 УПК Российской Федерации - в системе действующего правового регулирования, в том числе во взаимосвязи с положениями частей второй и третьей той же статьи и регламентирующей изменение территориальной подсудности уголовного дела статьи 35 данного закона, - не согласуется ни с предписанием пункта 1 части первой статьи 6 УПК Российской Федерации, в силу которого уголовное судопроизводство имеет своим назначением защиту прав и законных интересов лиц и организаций, потерпевших от преступлений, ни с предписаниями частей первой и третьей статьи 12 УК Российской Федерации, закрепляющими право гражданина Российской Федерации на государственную защиту от преступлений, предусмотренных данным кодексом.

Отсутствие в действующем правовом регулировании закрепления подсудности соответствующих уголовных дел лишает возможности однозначно определить суд, компетентный разрешить вопрос об уголовном преследовании по делу частного обвинения о преступлении, совершенном гражданином Российской Федерации в отношении гражданина Российской Федерации вне пределов Российской Федерации, тем самым позволяя правоприменителю отказывать в принятии к производству и в рассмотрении по существу соответствующих заявлений, что в итоге умаляет права потерпевших от таких преступлений, ставит их и потерпевших от преступлений, совершенных на территории Российской Федерации, в неравное положение - вопреки требованиям Конституции Российской Федерации, обязывающей государство охранять достоинство личности, не допуская его умаления, и обеспечивать всем потерпевшим в равной мере доступ к правосудию и компенсацию причиненного вреда.

Исходя из всего вышеизложенного, Конституционный Суд РФ предписал федеральному законодателю внести в Уголовно-процессуальный кодекс Российской Федерации изменения, направленные на совершенствование правил определения подсудности уголовных дел о предусмотренных Уголовным кодексом Российской Федерации преступлениях, совершенных вне пределов Российской Федерации. А впредь до внесения в Уголовно-процессуальный кодекс Российской Федерации соответствующих изменений, такие уголовные дела, по решению Конституционного Суда РФ, подлежат рассмотрению тем мировым судьей, чья юрисдикция распространяется на территорию, на которой проживают и потерпевший, и обвиняемый, а во всех иных случаях территориальная подсудность уголовного дела определяется председателем (заместителем председателя) вышестоящего суда с использованием процессуального

инструментария, обеспечивающего баланс интересов потерпевшего и обвиняемого, полноту, объективность и соблюдение процессуальных сроков рассмотрения уголовного дела^[617]. Примерно через год после вынесения этого решения ст. 32 УПК РФ была дополнена ч.ч. 4-6 соответствующего содержания Федеральным законом от 21.10.2013 г. № 271-ФЗ, таким образом выявленные пробел и коллизия уголовно-правовых и уголовно-процессуальных норм были устранены.

Обобщая все вышеизложенное, можно заключить, что коллизионные нормы являются важным системосохраняющим фактором для отрасли уголовного права, признаются необходимым элементом одноименного механизма, специализирующегося на сохранении, защите целостности правовой системы (и системы уголовного права в частности) от разного рода внешних и внутренних факторов, противодействующих ее нормальному функционированию.

Эффективное осуществление коллизионными нормами своих функций в правовой системе не возможно без их совершенствования и систематизации. Поэтому следует сделать вывод, что развитие коллизионного права - одно из перспективных направлений онтогенеза отечественной правовой системы. По мере развития системы уголовного права должно происходить совершенствование, «обогащение» его коллизионной подсистемы, благодаря чему станут более консолидированными иные элементы системы отрасли, осуществится их прилаживание друг к другу, и тем самым усилится действие системосохраняющего механизма на отраслевом уровне. Соответствующий механизм придает частично саморегулируемый характер правовой системе в целом и ее подсистемам, делает их самонастраивающимися, обеспечивает соответствие системных связей и отношений необходимым, предопределяемым самой системой и внешней средой требованиям. В свою очередь устойчивость и высокое качество связей и корреляций (отношений) в системе (в том числе и в системе уголовного права) обусловливает надлежащее выполнение ее элементами своих функций.

От коллизионных норм необходимо отличать т. н. правоположения, не являющиеся правовыми нормами. В самом общем виде правоположения трактуются как определенные коллизионные правила, выработанные в судебной практике для преодоления правовых коллизий и правовой неопределенности. Однако взгляды теоретиков права разнятся относительно сущности данного правового явления. Так, по мнению одних ученых, под правоположениями следует понимать «устоявшиеся типовые решения применения юридических норм, которые реально приобретают черты общих правил»^{[618] [619]. По мнению других авторов, правоположениями являются «юридические правила, выработанные в ходе правореализующей практики и направленные на ее обслуживание» . Однако все исследователи едины в том, что данные правовые явления характеризуются своей функциональной направленностью на обслуживание нужд правоприменительной деятельности.}

Правоположения создаются именно в процессе правоприменительной, а не правотворческой деятельности, вследствие чего их создателями являются судебные, правоохранительные и прокурорские органы. Правоположения не закреплены в официальных правовых источниках, они содержатся в индивидуальных правовых актах, принятых по конкретному уголовному делу. Кроме того, они уступают нормативно-правовым предписаниям по юридической силе и значению, более тесно связаны с фактическими обстоятельствами дела, как правило, не имеют собственных средств юридического обеспечения, но следуют отраслевым принципам, общим основам и смыслу уголовного законодательства и иных отраслевых источников. Они создаются первоначально в связи с наступлением конкретных жизненных фактов и только затем начинают применяться ко всем аналогичным фактам как общее правило. То есть это устоявшиеся и признанные позиции правоприменительных органов, которые с наибольшей определенностью отражают волю законодателя и оказывают определенное юридическое воздействие на участников общественных отношений, относящихся к предмету уголовно-правового регулирования.

Так, до 24 мая 2016 года правоположением можно было признать правило о том, что действия виновного следует квалифицировать по п. «г» ч. 2 ст. 158 УК РФ в тех случаях, когда имущество похищается из одежды, сумки или другой ручной клади, находившихся у живых лиц; следовательно, хищение имущества, находившегося при потерпевшем, после его убийства не может быть квалифицировано по п. «г» ч. 2 ст. 158 УК РФ^[620]. Данное правило сформировалось в процессе правоприменительной деятельности, первоначально не было закреплено ни в одном из формально-юридических источников уголовного права, тем не менее строго соблюдается правоприменителями, исходя из анализа обзоров практики вышестоящих судебных органов. Очевидно, что вышеуказанное правоположение соответствовало принципам уголовного права (в первую очередь, принципам справедливости и гуманизма), общим основам и смыслу уголовного законодательства и иных отраслевых источников, а также иноотраслевому законодательству (включая положения Конституции РФ о праве на личную неприкосновенность граждан). Резонно, что в 2016 году Пленум Верховного Суда РФ официально признал это правило, его нормативный характер, дополнив постановление от 27.12.2002 года № 29 «О судебной практике по делам о краже, грабеже и разбое» соотвествующим предписанием^[621].

Отметим, что рассматриваемое правило начали применять более десяти лет назад - после дополнения в 2002 году состава кражи новым квалифицирующим признаком «из одежды, сумки или другой ручной клади, находившихся при потерпевшем». Первоначально оно было сформулировано в отдельных процессуальных документах в связи с наступлением конкретных жизненных фактов (как правило, связанных с убийством потерпевшего или обнаружением его мертвым), его применение не было повсеместным и только затем оно стало применяться ко всем аналогичным фактам как общее правило. В настоящее время это устоявшаяся и уже официально признанная позиция правоприменительных органов, которая с наибольшей определенностью отражает волю законодателя и оказывает существенное юридическое воздействие на субъектов охранительных правоотношений, возникновение которых обусловлено совершением уголовно наказуемых краж.

Правоположением, до сих пор востребованным в системе российского уголовного права в качестве такового, можно признать правило о том, что если при незаконном изъятии чужого имущества присутствует лицо, не являющееся близким родственником виновного, однако относительно которого последний рассчитывает на то, что в процессе совершения преступления он не встретит его противодействия, то содеянное следует квалифицировать как тайное хищение чужого имущества. Пленум Верховного Суда РФ разъяснил, что присутствие лишь близкого родственника виновного свидетельствует о тайности хищения (п. 4 постановления от 27.12.2002 года № 29 «О судебной практике по делам о краже, грабеже и разбое»). Однако в ходе правоприменительной практики сформировалось несколько иное правило, более широкое по своему содержанию - к очевидцам, заведомо не противодействующим преступным посягательствам, стали относить и иных родственников, лиц, состоящих в свойстве с виновным, а также лиц, ведущих с ним общее хозяйство и даже иных лиц (знакомых, друзей и т. п.). Так, приговором Мотовилихинского районного суда г. Перми был осужден М. Г. Ахметзянов по ч. 1 ст. 158 УК РФ за хищение монитора, клавиатуры и компьютерной мыши в присутствии своей сожительницы Ю. и знакомого Б. Следствием по данному делу было установлено, что виновный рассчитывал на то, что его действия останутся тайными и вышеуказанные лица не окажут ему противодействия в хищении^{[622] [623]. М. А. Филимонов был осужден по ч. 1 ст. 158 УК РФ за хищение телевизора в присутствии своей знакомой К. О., с которой он поддерживал интимные отношения . То есть данное правило действует на практике, применяется повсеместно, однако не закреплено ни в одном отраслевом источнике, его содержание можно узнать только в результате анализа материалов конкретных уголовных дел.}

Таким образом, нужда в правоположениях возникает при выявлении возможности различного понимания уголовного законодательства и иных отраслевых источников, именно тогда правоприменитель вынужден в принимаемом индивидуальном правовом акте прописать единственно верный, по его мнению, смысл нормативно-правовых предписаний уголовно-правового характера. То есть правоположения необходимы, чтобы исключить возможность различной интерпретации содержания воли правотворческих органов в юридической практике. В первую очередь они призваны «обслужить» данное конкретное уголовное дело, в связи с которым и принимается конкретный правоприменительный акт. Однако далее в силу авторитета соответствующего государственного органа и обдуманности его позиции по данному вопросу, не вызывающей сомнения ни у теоретиков уголовного права, ни у практиков, сформулированные им выводы приобретают широкое действие, применяются при расследовании и рассмотрении других дел. При этом следование правоположениям не носит обязательного характера, они лишены властного начала; правоприменители не могут официально ссылаться на них в материалах уголовных дел. То есть сделанные выводы по конкретному уголовному делу отделяются от фактических обстоятельств, послуживших поводом для их формулирования (фиксирования) в правоприменительных документах, приобретают относительную самостоятельность. В то же время они неразрывно связаны с существующими уголовно-правовыми нормами, не могут применяться в отрыве от них, созданы для их обслуживания и приладки к актуальным потребностям социальной действительности.

Следовательно, правоположения следует признать своеобразными «праобразами» уголовно-правовых норм, дополнительным поднормативным средством юридического воздействия на общественные отношения. Как верно отмечают С. С. Алексеев и З. А. Незнамова, будучи объективированным результатом судебной и иной индивидуально-правовой деятельности компетентных органов, правоположения, не сливаясь с действующими нормами, представляют собой относительно самостоятельные правовые явления, специфическую разновидность правовой реальности; они лишены нормативности и формальной определенности, вырабатываются в ходе правореализующей деятельности и направлены на ее обслуживание, объективируются вовне в актах правоприменительных органов^[624]. То есть это некие рекомендательные установки, позиции правоприменительных органов, выраженные в индивидуальных правовых актах, принимаемых по конкретным уголовным делам, и негласно признанные, получившие поддержку со стороны иных правоприменителей, которые в свою очередь начинают им следовать повсеместно.

Нужда в правоположениях возникает в связи с тем, что в ряде случаев распространение предписаний уголовного законодательства на конкретные общественные отношения требует от правоприменительных органов дополнительных усилий, а именно - наиболее полного выражения государственной воли применительно к тому или иному уголовно-правовому отношению, ее развития, актуализации, а иногда - и доформулирования. Именно такого рода правоприменительная деятельность и порождает правоположения. По своему содержанию всякое правоположение есть официальная позиция правоприменительного органа относительно понимания и реализации той или иной уголовно-правовой нормы в связи с возникновением определенной жизненной ситуации, подпадающей под действие уголовного закона. Юридической формой (своеобразным источником) для правоположений выступают, как правило, приговоры судов по конкретным уголовным делам, определения и постановления вышестоящих судебных инстанций, инструкции Генерального прокурора РФ, приказы и указания Председателя Следственного комитета РФ и т. п.

Социологические исследования, проведенные автором настоящей работы, свидетельствуют о том, что правоприменители в своей профессиональной деятельности ориентируются на правоположения. Так, из 493 опрошенных правоприменителей на вопрос о том, ориентируются ли они в своей практической деятельности на устоявшуюся судебно-следственную практику по делам соответствующей категории, 207 респондентов (42 %) ответили - да, всегда; 232 (47 %) - зачастую, и 49 (10 %) - иногда и всего 5 респондентов (1 %) отрицательно отнеслись к возможности учета в своей профессиональной деятельности выработанных практикой правоположений (см. приложения 1, 2).

Результаты проведенного социологического исследования свидетельствуют о том, что и в судебной, и в прокурорской системах, и в правоохранительных органах принимаются меры по обеспечению единообразного разрешения принципиальных и спорных вопросов. Исходя из этого, следует считать ненормальной (исключительной) ситуацию принятия абсолютно разных, зачастую противоположных, решений по аналогичным уголовным делам.

Относительно момента возникновения правоположения в специальной литературе высказана следующая точка зрения: «лишь с момента закрепления в актах правоприменительных органов выработанные в ходе теоретического осмысления судебной практики правила преодоления коллизий норм права приобретают статус «правоположения», представляют собой относительно самостоятельные правовые явления, специфическую разновидность правовой реальности»^[625]. Позволим себе не согласиться с данным высказыванием по той причине, что соответствующие положения правоприменительных актов приобретают статус «правоположения» не в момент закрепления в индивидуальном правовом акте, а с момента их признания (одобрения) другими правоприменителями в виде следования им в своей практической деятельности, последующего опосредования в иных актах правоприменительных органов, в момент констатации их достаточно распространенной востребованности, признания их устоявшимися. То есть когда соответствующее положение из единичного разъяснения по конкретному уголовному делу трансформировалось в некое общее правило, распространенное и общепризнанное в правоприменительной среде, тогда мы можем говорить о появлении нового правоположения.

Применение правоположений позволяет, не изменяя сложившейся системы уголовного права, преодолевать правовые коллизии и неопределенности в каждом конкретном случае возникновения спорных ситуаций. Таким образом, правоположения выступают одним из способов преодоления коллизионных и пробельных ситуаций, возникающих в системе уголовного права, дорабатывают ее, совершенствуют, конкретизируют или видоизменяют, без задействования громоздкой и длительной процедуры внесения поправок и дополнений в действующие отраслевые формально-юридические источники. Именно правоположения в состоянии компенсировать естественное отставание уголовного права от динамики общественных отношений, могут устранять противоречия между относительным «консерватизмом» исследуемой отрасли права и изменчивостью общественной жизни, способны обеспечит их сцепку и системное взаимодействие. Все это подтверждает наш вывод о том, что правоположения являются важным элементом системосохраняющего механизма в праве (в том числе и в уголовном праве).

Обобщая все вышеизложенное, отметим, что правоположения - это объективированные в индивидуальных актах правоприменительных органов специальные правила преодоления коллизионных и пробельных ситуаций, возникающих в системе уголовного права относительно фактических ситуаций, признанные и одобренные иными правоприменителями, которые следуют им в своей профессиональной деятельности, придавая им тем самым востребованный характер.

В то же время правоположения менее авторитетны, чем нормативноправовые предписания, содержащиеся в формально-юридических источниках уголовного права, достаточны непрочны, их в любой момент можно отвергнуть или модифицировать в связи с изменением позиций правоприменительных органов. Так, например, во второй половине 1990-х гг. благодаря опубликованию в «Бюллетене Верховного Суда РФ» решений по ряду конкретных уголовных дел о незаконном предпринимательстве, сформировалось правоположение, согласно которому при исчислении крупного дохода как конститутивного признака данного состава преступления необходимо вычитать из него понесенные преступником расходы, связанные с осуществлением незаконной предпринимательской деятельности^[626]. Однако впоследствии в связи с принятием 18.11.2004 года Пленумом Верховного Суда РФ постановления № 23 «О судебной практике по делам о незаконном предпринимательстве»^[627] данное правоположение было отвергнуто в связи с изменением позиций высшей судебной инстанции и закреплением нового правила в отраслевом формальноюридическом источнике. В настоящее время согласно п. 12 вышеуказанного постановления под доходом в ст. 171 УК РФ следует понимать выручку от реализации товаров (работ, услуг) за период осуществления незаконной предпринимательской деятельности без вычета произведенных лицом расходов, связанных с осуществлением незаконной предпринимательской деятельности.

Отметим, что в специальной литературе подчеркивается необходимость трансформации правоположений, сформулированных правоприменителями в индивидуальных правовых актах, и не вызывающих сомнения ни у теоретиков, ни у практиков, в коллизионные нормы, их перевода в разряд нормативно-правовых предписаний путем опосредования в формально-юридических источниках уголовного права^[628]. Примером тому може служить уже упоминавшееся правило о квалификации хищения имущества из одежды, сумки или другой ручной клади, находившихся у живых лиц, которое постепенно стало повсеместным и трансформировалось из правоположения в официальное разъясние Пленума Верховного Суда РФ.

Однако следует учитывать то обстоятельство, что соответствующие трансформационные процессы весьма протяженны по времени и ресурсозатратны (зачастую правотворческие органы достаточно далеки от нужд правоприменительной деятельности «на местах», своевременно не осведомлены о существовании тех или иных противоречий, пробелов или неопределенностей в сфере уголовно-правового регулирования, либо сами подталкивают к формулированию правоположений, допуская различные логико-структурные дефекты в процессе уголовного правотворчества), в то время как потребности правореализационной практики вынуждают правоприменителей действовать «здесь и сейчас», работать с имеющимися нормативно-правовыми предписаниями уголовно-правового характера, без оглядки на возможные в будущем изменения уголовного законодательства и других отраслевых источников. Поэтому правоположения являются неотъемлемыми реалиями современной российской правовой системы, были, есть и всегда будут, они помогают правоприменителям разрешать возникающие на практике неоднозначные ситуации. Правоприменительная практика своими решениями нейтрализует многие неясности, противоречия и пробелы, существующие в системе уголовного права. Мы не считаем такой способ разрешения соответствующих ситуаций идеальным, однако признаем его наиболее оперативным и оптимальным способом поднормативного юридического воздействия на уголовно-правовые отношения в современных условиях.

Зачастую существующие нормативно-правовые предписания уголовноправового характера наполняются реальным содержанием, начинают работать, активно применяться на практике только после того, как будут сформулированы правоположения, их обслуживающие; без них они достаточно абстрактны и маловостребованны (особенно это четко прослеживается в случае той или иной формальной неопределенности, противоречивости или пробельности соответствующих предписаний). Однако в настоящее время судебная практика даже не может сослаться на ранее вынесенные решения, содержащие правоположения - созданные ею правила, для обоснования принимаемого решения. В свете вышеизложенного представляется целесообразным закрепить на законодательном уровне право судей ссылаться в обоснование своих выводов по уголовному делу на опубликованные решения (например, Верховного суда РФ) по конкретным делам, в которых разрешены спорные вопросы применения уголовно-правовых норм. Вызывает интерес тот факт, что сами правоприменители весьма неоднозначно воспринимают данное предложение: так, согласно проведенным нами социологическим исследованиям лишь относительное большинство опрошеннывх лиц поддерживает эту идею (256 респондентов или 47,5 %), чуть меньшее количество высказались против данной инициативы (217 респондентов или 40,2 %) и 66 человек (12,3 %) затруднились с ответом (см. приложения 1, 2). Примечателен тот факт, что работники судебной и прокурорской систем двойственным образом отнеслись к данной идее, разделившись на два примерно равных по количеству голосов лагеря. Безусловную поддержку данная рекомендация нашла среди следователей и дознавателей, а научно-педагогические работники выразили свое несогласие с данным предложением в наиболее категоричной форме (количество несогласных более чем в два раза превышает количество согласных с данной идеей). Все это свидетельствует о том, что в профессиональной среде отсуствует единство мнений относительно возможностей учета в правоприменительной деятельности ее «устоявшихся» («засиленных») результатов.

Итак, правоположения в уголовном праве - это определенные обобщения и выводы, получаемые в ходе правореализационной практики; это правила, выработанные в ходе правоприменительной деятельности и направленные на совершенствование и развитие системы уголовного права, на обеспечение согласованности и целостности функционирования отрасли, на ее эффективное взаимодействие с окружающей средой. Несмотря на то, что правоположения достаточно активно применяются на практике, они не находят закрепления в формально-юридических источниках уголовного права. Тем не менее, благодаря им как элементу системосохраняющего механизма, функционирующая система уголовного права не остается беззащитной перед правовыми колизиями, пробелами и неопределенностями, она как бы усиливает и дополняет себя «неформальными» правилами, тем самым гарантируя отраслевое единство и самосохранение.

Подводя итоги по данному параграфу, следует сделать следующие выводы:

1. Системосохраняющий механизм, функционирующий в отрасли уголовного права, имеет определенное строение и форму внутренней организации, обусловленные составляющими его элементами, к числу которых относятся: принципы, цели и задачи уголовного права, презумпции и фикции, преюдиции, пробельные и коллизионные правила, правоположения. Эти правовые составляющие обеспечивают целостность системосохраняющего механизма и тождественность самому себе, а самое главное - выполнение присущих ему функций при различных внешних и внутренних изменениях.

Однако в то же время отметим, что структура исследуемого механизма, на наш взгляд, не является неизменным, инвариантным его аспектом. То есть вполне возможно появление (выявление) новых элементов системосохраняющего механизма и модификация прежних.

2. Под принципами уголовного права как элементами системосохраняющего механизма следует понимать определенные идеи, основополагающие начала, которые обусловливают не только содержание правотворческой и правоприменительной деятельности в сфере уголовного права, но и существование и функционирование всей отрасли в целом.

Цели отрасли уголовного права как элемент системосохраняющего механизма - это мыслимый результат определенной юридической и иной деятельности, предполагаемые результаты функционирования соответствующей отрасли. Достижению цели предшествует последовательное решение ряда взаимосвязанных задач, стоящих пред отраслью - проблем, требующих разрешения; задачи, таким образом, выступают в качестве промежуточных целей отрасли уголовного права.

Юридические презумпции как элемент системосохраняющего механизма в уголовном праве - это средства юридической техники, заключающиеся в признании фактов, связей, явлений, ситуаций истинными, пока не будет доказано обратное, и влекущие уголовно-правовые последствия.

Фикции как элемент системосохраняющего механизма в уголовном праве - это особые юридические средства - правила придания нужной видимости правовой действительности, которые находят свое выражение в тексте источников уголовного права и легитимно реализуются в решениях правоприменительных органов, их характерная особенность - специфическое содержание - они предписывают считать несуществующие факты существующими и наоборот.

Преюдиции как элемент системосохраняющего механизма в уголовном праве - это правовые явления, существующие как в процессуальном, так и в материальном аспекте, но в любом случае предполагающие законность и обоснованность ранее вынесенных процессуальных решений, которым придается уголовно-правовое значение, возможность порождать, изменять или прекращать уголовно-правовые последствия.

Пробельные правила как элемент системосохраняющего механизма в уголовном праве - доктринальные правила по установлению, преодолению и устранению пробелов в системе уголовного права.

Коллизионные правила как элемент системосохраняющего механизма в уголовном праве - это правила по установлению, преодолению и устранению коллизий в системе уголовного права, зафиксированные в формально - юридических источниках уголовного права, имеющие форму нормативноправовых предписаний.

Правоположения как элемент системосохраняющего механизма в уголовном праве - это объективированные в индивидуальных актах правоприменительных органов специальные правила преодоления неясных (формально неопределенных), коллизионных и пробельных ситуаций, возникающих в системе уголовного права относительно фактических ситуаций, признанные и одобренные иными правоприменителями, которые следуют им в своей профессиональной деятельности, придавая им тем самым востребованный характер.

3. Все вышеуказанные элементы системосохраняющего механизма обладают определенными реляционными свойствами, осуществляют своеобразную обработку уголовно-правового материала, определяют содержание и реализацию каждой уголовно-правовой нормы, субинститута и института, как правило, закреплены в формально-юридических источниках данной отрасли права, влияют на возникновение и развитие уголовно-правовых отношений, т. е. обеспечивают внутриотраслевое единство и согласованность вышеуказанных правовых феноменов, тем самым поддерживая целостность и единство системы уголовного права.

4. Значимость структурного исследования системосохраняющего механизма определяется тем, что изучение его строения и анализ действия его составляющих, их влияния на систему уголовного права, позволят разработать оптимальную схему данного механизма; результаты кинематического и динамического анализа могут послужить в будущем основой для доработки существующих и конструирования его новых элементов, расчета их действия с учетом требований, предъявляемых к современным правовым явлениям.

5. Все структурные элементы исследуемого механизма, выполняя каждый свое функциональное предназначение, находятся в единстве и тесной взаимосвязи, образуют динамичную системосохраняющую конструкцию, действующую на уровне отрасли уголовного права. Все элементы данного механизма направлены на совершенствование и развитие системы уголовного права, на обеспечение согласованности и целостности функционирования отрасли, на ее эффективное взаимодействие с окружающей средой, специализируются на сохранении, защите целостности правовой системы (и системы уголовного права в частности) от разного рода внешних и внутренних факторов, противодействующих ее нормальному функционированию, жизненно необходимы для обеспечения стабильности и работоспособности системы уголовного права. Их согласованное действие подразумевает продуктивное выполнение системосохраняющим механизмом своих функций в отрасли уголовного права, изучению которых посвящен следующий параграф настоящей работы.

4.3.