§ 2. Статус личности в Шотландии во второй половине XVIII – XIX в.
Шотландское Просвещение, классический либерализм и социа-лизм. После окончательной унификации культурного ландшафта Шотландии ее ждал не только экономический бум за счет всех благ свободной торговли, отныне доступной не только англичанам, но и бум интеллектуальный.
Шотландская мысль второй половины XVIII столетия вошла в историю как Шотландское Просвещение и подарила миру немалую долю краеугольных камней классического либерализ-ма.Шотландское Просвещение отличалось от своего французского собрата крайним эмпиризмом и скептицизмом – что неудивительно в свете его зарождения как реакции на идеалистические концепции не-давнего прошлого, где политическая доктрина находилась в тесной связи с религиозной. В отличие от деиста Дидро и уклончиво призна-вавшего необходимость хотя бы фикции Высшего Разума Вольтера, шотландские философы проповедовали экстремальный рационализм и сциентизм, утверждая, что посредством одного только человеческого разума может быть достигнуто идеальное общественное устройство. Вторым немаловажным отличием доктрины шотландских просветите-
108
лей от их французских коллег было в высшей степени уважительное отношение к собственности: как от эгалитарных концепций Руссо, так и от пиетета к “просвещенной монархии” per se в трудах шотландцев не было и следа.
Исторически центрами Шотландского Просвещения стали Эдин-бург, Глазго и Абердин – вернее, университеты этих городов, одни из старейших в Европе. Многие мыслители входили в число их препода-вательского состава, оттого довольно скоро Просвещение приобрело если не институциональный, то, по крайней мере, близкий к тому ха-рактер. Также важной (хотя и не исключительно шотландской) осо-бенностью эпохи можно считать и образование многочисленных клу-бов по интересам. Политические клубы, “якобитские” и вигские ко-фейни, куда не рекомендовалось являться представителям противной идеологии, не были новостью в прежние поколения, так как лежали в русле общей городской традиции XVIII столетия, как британской, так и континентальной.
Однако в Шотландии философские и литератур-ные клубы просветителей имели тенденцию к институциональному оформлению, и именно на их основе в дальнейшем развивались жи-вые научные сообщества. Особое значение для нас, безусловно, име-ют такие эдинбургские клубы как “Общество св. Джайлса”, специали-зировавшееся на общественных науках, и “Покерный клуб”, работав-ший над теоретическим и правовым обоснованием гражданского ополчения82.Среди громких имен Шотландского Просвещения в области об-щественных наук мы можем назвать не только Адама Смита и Дэвида Юма, которые и без того весьма известны русскоязычному читателю, но и Адама Фергюсона, Томаса Рида, Уильяма Гамильтона, Джеймса
82 См. напр.: Buchan J. Crowded with genius : the Scottish enlightenment : Edinburgh's Moment of the Mind. London: Harper-Collins e-books, 2006. – 451 p.
109
Битти, Дугалда Стюарта. Ниже мы коротко коснемся тех из высказан-ных ими идей, которые имеют непосредственное отношение к теме нашей работы.
Адам Фергюсон прославился прежде всего как автор монумен-тального труда “Размышление об истории гражданского общества” (1766). История правовых и политических учений знает его прежде всего как одного из основоположников позитивизма; однако тот факт, что Фергюсон был большим поклонником Монтескье и Юма, привел его к формулированию принципа историзма. Рассматривая человека как существо сугубо биологическое, Фергюсон тем не менее писал об эволюции нравственного чувства, все более возвышающегося над ин-стинктом, и соответствующей эволюции общества и культуры. Соци-альные институты, возражал Фергюсон классическому прагматизму, вовсе не всегда являются плодом холодной институционализирован-ной рефлексии; человек не может избавиться от своей человеческой природы, потому следует, берясь за изучение общества в том или ином ключе, первым делом принять современный ему господствую-щий человеческий тип за меру всех вещей и оценивать события и тео-рии с точки зрения их исторического контекста. Критикуя теорию общественного договора, Фергюсон выдвигал идею социальных ин-ститутов как продукта взаимодействия конкретных исторических об-стоятельств – и дальнейшей эволюции этого продукта.
Дэвид Юм, как пишут некоторые ученые, “заложил базу для не вполне понятого и отраженного Кантом тезиса о равенстве государст-ва и гражданского общества, скорее, даже о подчиненности государ-ства нуждам гражданского общества”83. Однако т.н. Шотландская школа здравого смысла, представителями которой были Рид, Гамиль-83 Баренбойм П. Три века одиночества правовых идей Давида Юма // Право и экономика. 2011. № 9. С. 56.
110
тон, Битти и Стюарт, выступила в оппозиции скептицизму и протосо-липсизму Юма, превознося человеческое рацио и апеллируя, de facto, к бихевиоризму Томас Рид также был создателем весьма оригиналь-ной теории познания, отводившей ключевую роль в познании мира и соответствующей реакции индивида на внешние раздражители мо-рально-нравственным воззрениям конкретного человека. Тем не менее, особый интерес для нас представляет учение Адама Смита – без которого немыслим как современный либертаризм, так и вообще общественные науки.
Традиционно биографы Смита обращают особенное внимание на его наследие как экономиста – однако Смит серьезно интересовался правом, более того, одно время преподавал юриспруденцию в универ-ситете Глазго. Таким образом, экономическая теория Смита неотде-лима от его взглядов на естественное право и вообще на природу со-циума. Краеугольным же камнем его позиции в этом отношении слу-жило понятие свободы – именно к ее апологетике сводятся, в сущно-сти, даже сугубо экономические, на первый взгляд, выкладки в его ра-ботах.
Именно в пору своего глубокого увлечения теорией права и эти-кой Адам Смит, по мнению большинства ученых, впервые задумался о взаимосвязи этических систем, позитивного права и экономического процветания. В дальнейшем, пребывая во Франции, Смит имел воз-можность войти в кружок физиократов (на правах, впрочем, более слушателя, нежели оратора) и воспринять их идею свободного взаи-модействия индивидов как практического проявления естественного права – и, следовательно, наиболее рационального и эффективного способа удовлетворить их потребности.
Имплементируя в дальней-шем идею свободы на знаменитую «невидимую руку рынка», Смит никогда не упускал из виду ее (свободы) социокультурный аспект. В111
частности, разделение труда – основной двигатель экономического прогресса – Смит выводит именно из эквивалентного обмена и есте-ственной склонности к нему людей в том случае, в котором в их пове-дении проявляется правовое начало. В основе учения Смита – свобод-ный индивид, обладающий самоценностью (в той системе социальных связей, по крайней мере, о которой Смит говорит, но не стоит труда понять, что невозможно выводить этот принцип, не опираясь на него же на более высоком уровне обобщения); homo economicus действует исключительно sui iuris и без какого-либо внешнего принуждения, не имея над собой никакой довлеющей идеи, кроме себя самого.
Впрочем, не будем подробно говорить о теснейшей и непосредст-венной связи между работами Смита, классическим либеральным ка-питализмом и либертарно-юридической теорией – это, без сомнения, было рассказано до нас куда убедительней многими уважаемыми уче-ными – и перейдем к анализу социально-экономического положения Шотландии в период после унии корон (а также попробуем уяснить, насколько укоренилась на практике доктрина laissez-faire).
К моменту заключения унии Шотландия была сугубо аграрной страной; более того, 40% ее экспортных потоков (в основном прихо-дившихся на скот, лен, уголь и соль) шли в Англию, а с XVII столетия также и в Ольстер, активно заселявшийся шотландскими протестан-тами-колонистами84. Старые экономические и дипломатические связи с континентом были нарушены еще Реформацией и перешли к окон-чательному закату, потому Шотландия выживала почти исключитель-но за счет южного соседа. После потери суверенитета страна взамен приобрела более свободный доступ к английским ресурсам и могла участвовать в обширной внешней торговле Англии не опосредованно,
84 Devine T.M. The Scottish Nation 1700 – 2007. London, 2006. P. 51.
112
как прежде. Так, отныне шотландские купцы могли напрямую торго-вать с английскими колониями в Новом Свете, что вызвало бум в та-бачной торговле и вообще в торговле колониальными товарами.
Учи-тывая, что подавляющее большинство населения регулярно курило либо нюхало табак, а потребители колониальных товаров в силу са-мой специфики последних были исключительно обеспеченными людьми, обороты подобного рода предприятий весьма впечатляли. Более того – Вестминстер отличался удивительным равнодушием к вопросам шотландской экономики, в основном заботясь о политике и подавлении якобитского сопротивления; поэтому шотландские торго-вые деловые круги пользовались практически полным laissez-faire. Учитывая феноменальную популярность идей Смита на родине эко-номиста, шотландцы довольно быстро осознали всю эффективность этого принципа в деле извлечения прибыли из чего бы то ни было.Кальвинистская предприимчивость, помноженная на тяжелый и страстный национальный характер, отдавшийся индивидуализму столь же полно, сколь до того отдавался религиозному, родовому и государственническому самопожертвованию, сформировала новый психологический тип, быстро завоевавший господство в обществе. На смену безумному и вдохновенному воину, вызывавшему у англичани-на почти суеверный страх, пришел шотландец практичный, ставший героем не баллад, но анекдотов: педантичный, прижимистый, учтивый и жестокосердный. Шотландец с равнин был столь же свободолюбив, сколь и его кельтский соотечественник; однако если для гэла свобода заключалась исключительно в свободе беспрепятственно подчиняться роду, вождю клана, Церкви – а не некоему навязанному извне «зако-ну» и уж тем более не «саксонскому королю», то для этого нового шотландца свобода была прежде всего свободой в кальвинистском ее понимании – свободой преуспевать без внешних произвольных помех.
113
Институциональное уничтожение прежнего порядка жизни в гэльских областях, равно как и физическое уничтожение большинства пассионарных носителей родовой ментальности, серьезно переменило не только жизнь горных областей, стремительно опустевших, но и жизнь равнин, в особенности – городов. После подавления последних осколков гэльского сопротивления (в настоящее время историками, в частности, такими авторитетными учеными, как Дорон Циммерман, принято ставить точку в якобитской кампании в 1759 году, когда сра-жение в бухте Киберон определило победителя в англо-французском противостоянии и лишило Лувр резона и средств спонсировать яко-битские десанты) встал вопрос распоряжения громадными освобо-дившимися территориями, а также каким-никаким, но все же выжив-шим населением.
Новые вожди кланов, бывшие уже не более, чем лордами – вла-дельцами соответствующих земель, довольно быстро пришли к ра-ционализации своих хозяйств.
Члены кланов (рассматривавшиеся уже не как родичи, делившие с вождем принадлежность к одной и той же общности, но как неплатежеспособные арендаторы, деликвенты в контракте), выселялись с прежде занимаемых ими земель, поскольку понятие общинной, клановой собственности на землю, господство-вавшее до 1746 de factо, в сознании новой элиты совершенно уступило место частнособственнической концепции, со времен Regiam Majestatem единственной реальной de jure. Освободившиеся террито-рии пускались под пастбища новых, тонкорунных пород овец, а также стали пользоваться популярностью у охочих до живописных пейзажей англичан; к тому же, после войны огромные деньги были выведены на строительство широких, надежных дорог, и по сей день пересекаю-щих Горную Шотландию примерно по такой же схеме. Умерщвление либо эмиграция пассионариев, запрет на ношение горцами оружия,114
крайняя запуганность выживших, большую часть которых составляли женщины и дети – все это сделало из прежде диких, непредсказуемых областей удобные места для прогулок и разбивки ценных пастбищ. Горные лорды (отныне, пожалуй, и впрямь справедливо именовать их именно так) все чаще перебирались на постоянное место жительства в Эдинбург либо в Англию, оставляя для управления поместьями аген-тов, преимущественно не-гэлов или англичан. Те, в свою очередь, безжалостно избавлялись от арендаторов, беспомощных вне рухнув-шего кланового мира.
Перед гэльским населением вновь встал вопрос физического вы-живания. Большинство избрало для себя путь эмиграции в колонии, где запретительные меры по отношению к гэльской культуре de facto не соблюдались. Меньшинство было поглощено новой социальной системой.
В правление Георга III, когда на волне сентиментализма и обще-европейского увлечения Руссо шотландский горец (вернее, его изряд-но искаженный писателями образ) стал привлекать к себе интерес зна-ти как пресловутый «благородный дикарь», власти осознали, что ту военную силу, которая прежде так часто внушала страх, вполне мож-но поставить себе на службу, тем самым обуздав окончательно. Был объявлен набор в этнические горские полки британской армии; всту-пившим в них дозволялось носить элементы национальной одежды и, само собой, оружие. Среди поколения, заставшего эпоху кланов ис-ключительно по рассказам бабок и матерей, это предложение встрети-ло весьма горячий прием – молодые потомки как протестантских, так и традиционно католических, про-Стюартовских кланов шли служить королю Георгу в обмен на лоск, выгодно отличавшийся от страдаль-ческого, полуголодного существования в непривычном «английском» платье, с принуждением говорить на полуневедомом им языке. Спустя
115
некоторое время носить национальный костюм было дозволено всем гэлам мужского пола, не только военнослужащим. Эта подачка была встречена с благодарностью – символ ушедшей эпохи уже никого не мог тронуть.
Однако немалая часть горцев отправилась не на передовую, а в Глазго, Эдинбург, Абердин – дешевой и на все готовой рабочей силой, в которой отчаянно нуждалась бурно растущая шотландская промыш-ленность. Как мы уже упоминали выше, академический и институ-циональный характер шотландского Просвещения, в отличие от французского, способствовал конвергенции знаний и идей между представителями различных школ и наук. Вследствие этого прогресс естественных наук не отставал от прогресса общественных, и по тем-пам промышленного развития Шотландия едва ли не опережала Анг-лию. Стремительно расширялись и достраивались крупные города; в Абердине процветала горнодобывающая промышленность, Глазго «специализировался» на судостроении, машинерии и мануфактурах. Гэльские мигранты удовлетворили экспоненциально растущий спрос на покорных и нетребовательных работников; в XIX столетии к ним прибавились ирландцы, пытавшиеся спастись от Великого Голода не только в Новом Свете, но и в трущобах Лондона, и на фабриках в Глазго. Впрочем, первый приток ирландских иммигрантов в Шотлан-дию можно датировать уже 1820-ми годами; как был он несхож с при-бытием основателей Дал Риады!
К концу XVIII века стабильность нового порядка в Шотландии была уже такова, что Лондон пошел на эмансипацию католиков. В 1783 году шотландские католики получили гражданские права – и это отнюдь не потрясло основ (не в последнюю очередь потому, что като-ликами были почти исключительно ирландцы и гэльские мигранты, так или иначе не проходившие имущественного ценза на выборах и
116
неспособные потому влиять на политическую конъюнктуру). В 1829 году права католиков на территории всей Великобритании были вновь подтверждены с правом на сей раз занимать все государственные должности, за исключением таковых лорда-канцлера, лорда-хранителя Большой Печати, лорда-лейтенанта (для Ирландии), монар-ха и регента. Процветание торговли и промышленности в это время уверенно вывело Шотландию на положение едва ли не самого ценно-го из «сырьевых придатков» Англии – а после потери американских колоний, пожалуй что, и самого ценного, не считая разве что Индии.
Развитие шотландского права в этот период, впрочем, не пред-ставляет собой особенного интереса. Уния корон оставила за Шотлан-дией автономную судебную систему и систему законодательства; од-нако в действительности шотландское право конца XVIII – XIX – XX вв. развивалось, практически полностью повторяя английское. Поми-мо пост-Куллоденского законодательства, ставившего вне закона гор-скую систему статусов и упразднявшего наследственные суды вождей кланов, новеллы в основном касались чисто административной реор-ганизации судебной системы (так, была упразднена национальная шотландская апелляционная инстанция; апелляции отныне поступали к особым судьям в английской апелляционной инстанции). Вместо кланового суда были введены шерифы – своего рода аналог мировых судей; их должность обычно переходила по наследству, реально же рассмотрением дел занимался назначенный профессиональный юрист – помощник шерифа. В случае пресечения мужской линии рода, пред-ставители которого традиционно занимали посты шерифа в опреде-ленной местности, пост принимал на себя помощник последнего ше-рифа, и он же становился новым «наследодателем» должности. Таким образом, вскоре шерифы стали консолидироваться во вполне профес-сиональный круг юристов. В 1787 году должность шерифа из почет-
117
ной стала оплачиваемой, а с 1877 года она более не переходила по на-следству – шерифы назначались монархом.
Перемены ожидали и Сессионный суд. В 1808 году он был разде-лен на две судебные палаты, в 1848 году было увеличено число судей, в 1850 году – усовершенствован и отредактирован процессуальный регламент суда. Подведомственность Сессионного суда расширялась, к 1839 году вобрав в себя все специальные и чрезвычайные суды и унифицировав процессуальные нормы по образцу Сессионного суда.
Среди важных имен той эпохи можно назвать таких людей, как Уильям Форбс, первым читавший спецкурс шотландского права в университете Глазго с 1714 по 1745 год, и его преемники Уильям Кросс (читал курс с 1745 по 1750 гг.) и Эркюль Линдсей. Большинст-во шотландских юристов, впрочем, предпочитали учиться на конти-ненте – в Лейдене или в Утрехте; вследствие этого шотландское право несмотря ни на что сохраняло историческое своеобразие юридической техники – пристрастие к кодифицированным актам, латинизмам. Фи-лософ-просветитель Джон Миллар был также признанным теоретиком права и преподавал в Глазго после Линдсея.
Весьма распространенной одно время была практика частного обучения у барристеров, однако к XIX столетию она все же сошла на нет, так как университетское образование наконец доказало свою большую эффективность.
В практически применявшейся доктрине права Стайру наследо-вали такие имена, как лорд Маккензи из Роузхо с собственными «Ин-ституциями» 1684 года, лорд Форбс с «Институциями» 1722 года, Бэнктон с собранием от 1751-1753 гг., Джон Эрскин лорд Карнок с подобными же трудами под названиями «Принципы шотландского права» и «Институция шотландского права» (первый трактат являлся фактически дополнением к труду Маккензи, в то время как второй
118
представлял собой масштабную самостоятельную работу), Генри Хо-ум лорд Кеймс и др. Все эти труды были подобны «Институциям» Стайра и применялись судьями не только в качестве сборников норм материального права, но и как доктринальный базис и авторитетное толкование, принимавшееся за основу при вынесении решения. Более поздними, но не менее уважаемыми справочниками такого рода были комментарии к шотландскому законодательству Дэвида Юма (не фи-лософа, но его полного тезки, профессора шотландского права в Эдинбургском университете) и его коллеги Джорджа Джозефа Белла.
В XIX столетии бурно развивается статутное право, учреждается местное самоуправление, увеличивается количество представителей от Шотландии в Вестминстере. Все большую важность, впрочем, при-обретает прецедент как источник права; особенно значимы здесь фи-гуры таких судей, как уже упоминавшиеся выше как ученые Дэвид Юм, Джордж Белл; лорд МакЛарен, составивший компиляцию бес-ценных решений по искам в области наследственного права, и лорд Фрэзер, оставивший трилогию трудов о правоотношениях между суп-ругами, между родителями и детьми и между нанимателями и наем-ной прислугой.
Статутное право Шотландии в XIX столетии обогащается, в чис-ле прочего, и такими категориями, как акционерные общества (и во-обще виды юридических лиц), общества с ограниченной ответствен-ностью, чеки (что подхлестнуло развитие финансового сектора эко-номики страны, довольно скоро вышедшего на первые мировые пози-ции), банкротство, торговое право, страхование и т.д. В 1881 году за-мужние женщины получили право самостоятельно владеть, пользо-ваться и распоряжаться имуществом. Права фермеров (крофтеров) были со всей тщательностью расписаны в акте 1874 года; реформиро-ван, подобно гражданскому, был уголовный процесс.
119
Казалось бы, что могло пойти не так в этой капиталистической утопии – в царстве рассудка, формального равенства и эгоизма? Од-нако шотландская мятежная пассионарность, утратив религиозное из-мерение, нашла себе новое лицо в социалистических идеалах.