Заключение
Избирательность защиты владения (possessio) должна быть увязана с различением лиц на самовластных и подвластных, удержавшимся в римском праве на протяжении всей его тысячелетней истории.
Это деление восходит к принципам организации римской патриархальной семьи (familia) и отражает ту стадию в становлении правовой регуляции волевых отношений, когда принадлежность к семейству рассматривалась как подвластность его главе (potestas), а волеизъявление всей группы — как распоряжение ее главы (auctoritas). Властные полномочия, обретаемые благодаря особой позиции в структуре семейства, были перенесены на отдельное лицо и закреплены как характеристика субъекта права. Прогресс индивидуализма состоит в признании участника оборота как такового, независимо от его главенства в семейной группе. До тех пор пока этот процесс не завершен, господствующая схема принадлежности отличается от права частной собственности по природе субъекта: в непосредственной связи с вещью пребывает не самоценная личность, свободно (т. е. в соответствии с утвердившимся правопорядком) преследующая собственные интересы, а зависимое от воли других (и потому несвободное, хотя и формально равное в сфере оборота) лицо (persona), по сути, являющееся представителем той группы, которая на данном этапе исторического развития выступает основным социальным субъектомОднако природа некоторых вещей требует для их усвоения автономной группой индивидуальной активности ее членов, так что сам тип ведения хозяйства и взаимодействия людей в этом процессе приводит к подчинению вещи воле отдельной личности. Такое господство является реализацией индивидуальных способностей к освоению внешнего мира и, формируя самого индивида, служит знаком его полноценности. Представители разных групп, вступая между собой в отношения по поводу таких вещей, действуют как отдельные лица. На стадии, когда социальное значение патриархальной семейной группы преобладало над индивидом, соглашение по поводу вещи конструировалось как вовлечение постороннего для семейства лица в сферу, подвластную главе семьи.
В таком формально неравном союзе хозяин вещи выступал как отдельное, признанное па индивидуальном уровне лицо. Посторонний оказывался связанным с вещью по воле ее хозяина, а сама эта связь опосредовалась признанием распорядительной власти домовладыки как самодостаточного субъекта. Взаимное признание интересов и его формализация наделяют отдельную личность типизированной властью над усвоенными ею фрагментами внешнего мира и над самой собой. Гражданский оборот сообщает ценность участникам взаимодействия, и зависимость человека от группы снимается. Самовластие домовладыки — это выражение в сфере гражданского оборота автономии iamilia. Однако в актах распоряжения, направленных на определение судьбы индивидуально подчиненной вещи, воля распорядителя уважается как таковая и идея potestas окончательно увязывается с отдельной личностью. Связь индивида с вещью воспринимается как первичная, как источник самого вовлечения вещи в оборот.Развитие индивидуализма стимулируется вмешательством в отношения гражданского оборота публичной власти, для которой все граждане равны. Таково владение на общественном поле, а также владение секвестра в ситуации с заданным публичным характером. Признавая и защищая административными средствами фактическую принадлежность вещи индивиду, публичная власть воспринимает ее как непосредственную {и достойную защиты) только в том случае, если субъект отношения выступает во всей полноте своих волевых качеств. В том случае, когда его связь с вещью опосредована формально неравным соглашением с другим лицом и является следствием внсправовой личной зависимости, публичная власть закономерно игнорирует само присутствие субъекта в сфере оборота. Эти ситуации не признанного владением держания восходят к древней конструкции соглашения по поводу вещи, при которой само вторжение постороннего в сферу влияния другого лица влекло за собой утрату самостоятельности, сопровождалось известным отказом от собственной самодостаточности в пользу обладания чужой вещью.
Таковы все безвозмездные контракты римского права: поклажа и ссуда (реальные), договор поручения (консенсуальный) и ведение чужих дел без поручения (квазиконтракт).Формальное равенство участников реального соглашения не вызывает сомнения тогда, когда сделке предпослано другое отношение между сторонами, при котором контакт с чужой вещью компенсирован уплатой или наличием обязанности на стороне хозяина вещи, например в результате займа у контрагента, приказа или обещания выдать вещь. Таковы владение залогового кредитора н все случаи давностного владения (possessio ad interdicta). Равенство сторон иногда основывается на особом личном отношении между ними (например, на просьбе), если оно получило юридическое признание и обеспечивает необходимое различение контрагентов друг от друга, индивидуальный характер отношения держателя к вещи. Таково прекарное владение.
Проблема избирательности защиты владения в римском праве может быть решена с учетом развития социального аспекта человеческой личности, прогресса индивидуальной свободы.
Summary
Under classical Roman law not every detentor was entitled to interdict protection. Thus, not every situation of factual disposal of a thing was viewed as possession. Dogmatically, as it is present in the legal experience of modern civil codes of the continental law system, no restrictions to recognize every detention as possession and to protect it by appropriate means can be found. Theoretically, it is regarded as desirable, for such recognition reveals social respect to any subject of right. And this is the aspect that had influenced European legislators. In protecting the possessor, the law departs from the presumptio that his link with the thing is based on a legal reason (iusta causa), until the contrary has been proved. The protection of possession, to Puchta and his followers, defends a possibility of the real right, the very legal capacity of a person. Other and seemingly more obvious approach, advocated by Endemann and others, holds that the protection of possession defends civil order and, therefore, excludes self-defence in real relations, since any violation of possession is inevitably connected with violence.
But even in this perspective, the denial of protection to several types of detentors manifests insufficiency of legal system.The conflict becomes more acute in the condition when the detention of the stolen or robbed things is recognized as possession, as it was the case in classical Roman law. If these kinds of detention (iniusta possession) were protected with the aim to keep civil order, then the non-recognition of detention exercised in accordance to the owner’s will would still contradict the logic. Excluding several kinds of detentors from the category of possessors means ignoring the relevance of the owner’s decision to put the thing in the disposition of another person. This makes us deduce that the Roman concept of possession, actually, differed significantly from the modern concept (which is based on protection of every fact of detention) and did not reduce this real situation to a factual belonging of the thing to a person.
The problem of selectivity in the protection of possession in Roman law was addressed in three different ways. Savigny and his followers started from reconstructing the specific concept of possession in Roman legal science as opposed to detention. Jhering tried to find some practical reasons why in several situations the public power refused to grant administrative protection to detentors. Bonfante saw this selectivity of protection as the product of the institution’s historical evolution. The modern romanistics has come with a strange conceptual hybrid. Having adopted Savigny’s reconstruction of the concept of possession (corpus+animus rem sibi habendi) and agreed with Jhering in that the juridical consequences of the factual belonging of a thing (proper to possession) are the result of a positive legal interference, modern romanists started to search for the reasons why a hypothetical legislator introduced an interdict protection of so-called anomalous possessions, when animus domini is absent.
The non-recognition of every detention as possession seems to leave no space for a dogmatic explanation.
Thus, the necessity of a genetic approach becomes obvious. Previous attempts to treat the problem from the evolutionary perspective failed to take into account the development of individual freedom which forms the most important side in the legal progress. At the same time, the legal ignoring by the law of the very fact of a person’s immediate linkage with the thing, as well as the denial to recognize the significance of the indi- vudual’s volition, calls for interpretation of this phenomenon as an institutional manifestation related to the low level in the development of the individualism.If viewed through the evolutionary perspective, the selectivity of protection of possession in Roman law becomes an evidence for the development of the schemes of belonging and real bargaining in preclassical epoch. Several situations of commerce deny the presence of individual’s volition as embodied in a thing. This phenomenon marks the stage in the process of establishment of single individual’s significance, when independent legal function of a person could be ignored by the legal system.
The analysis of the development of the institution of possession in Roman law shows the selectivity of interdict protection as reflecting the conflict between the public organization of the society (which recognizes the significance of belonging of a thing to the individual) and the patriarchal familial structure (which denies individuality of its members). The previous monograph of the same author (Roman archaic law of family and succession. Moscow, 1993) attended to reconstruct the familial character of ancient Roman ownership and the related mentality. The latter was conceived as absorption of the individual’s interests by genealogical perception of the world. This world was limited by the boundaries of joint family.
Domination of the family form of property strongly conditions the forms of individual belonging by the state of constant inclusiveness of a thing into a family unit.
This corresponds to the relative character of the real rights’ protection in the preclassical period (detected by M. Kaser) and is proper for Roman institution of possession, when in several cases the intention to possess for one’s individual benefit is ignored by the legal system. The public recognition is granted only to those situations of belonging when the individual’s linkage with the thing is not mediated through the thing’s belonging to another autonomous social unit, to the familiy. Contrary to that, in hypotheses of real bargains constructed as assumption of one’s juridical role, as related to the object, by the counterparty — the resulting linkage of the detentor to the thing is not viewed by the public power as significant. In such situations (all based on amicitia or ho- spitium) the individual’s own social function is absorbed by other party’s family and, consequently, there was no socially relevant distance between the bargaining persons. These situations form the later category of detention which remained deprived from the interdict protection.The archetype of the real contract is represented by fiducia — a bargain concluded through the application of per aes et libram ritual with various aims. The most caracteristic feature of the contract in the classical epoch was that both parties resulted somehow related to the object (res mancipi) unlike the case of usual mancipatio venditionis causa. Hence the theft, if commited by one of them against another, was not recognized furtum (Gai., 3, 201). This structure corresponds to the stage when the institute of individual possession has not yet arizen. Among the functions (causae) of fiducia one finds all cases where in the classical period a mere detention of the party to the contract (non-owner) was recognized. AU these contracts: commodatum, depositum, mandatum had fiducia cum. amico as a formal antecedent. The classical form correspondent to fiducia cum creditore was constituted by the real contract pignus datum where the link of the non-owner making party to the bargain (pledgee) was regarded as possession and was protected by interdicts.
This only case of possessio ad interdicta among the legal forms deriving from fiducia (or, better to say, having the same functions as fiducia) differs from others by the fact that the parties to the bargain are definitely distached from each other by the underlying debt. Such distance (which corresponds to distiction between amicus and creditor in classical systematics of fiducia contracts) determines juridical recognition of the detenlor’s real position as of single individual which linkage with res is of public relevance. The very substitution of fiducia cum creditore with pignus datum as a classical means of real guaranty reflects the same process of gradual individualization of the forms of civil interaction in Antiquity.
This vector of development is manifested as well in the recognition of possession of the precarist. It is common opinion that the situation of precario habere is a relic of the ancient clientela based on fides when the client seeked to receive social and juridical protection of his patron and, thus, a juridically unique person have been compound.
Interdict possession as a form of juridical recognition of the individual form of real belonging is, at the same time, not free from limitations. The real situation of possessor of ager vectigalis protected by the administrative means (interdicts) detects the public nature of the institute of possession (reflected in the name of this regime: ager publicus privatusque), proper to the public perception of the individual’s autonomy. Possessor is recognized individual as an object of administration rather than a free subject of social order and legal regulation. This institute, unlike the civil one of ownership, marks only the first stage in the establishment of liberty and civil society.