§ 5. Usus auctoritas

Ответственность mancipio dans по auctoritas имеет своим гене­тическим основанием единство ролей контрагентов по поводу вещи, которое выражалось в XII таблицах (VI, 3) асиндетотой USUS AUCTORITAS (Cic., top., 4, 23; pro Caec., 19, 54).

Закон дошел до нас в пересказе Цицерона, который дважды обсуждает применимость нормы не только к полю (fundus), но и^г к зданиям (aedes), т. е. к недвижимости вообще. Оба раза оратор- использует одну фразу, что позволяет предполагать цитирование. Cic., top., 4, 23:

Quod in re pari valet, valeat in hac., quae par est, at, quoniam usus auctoritas fundi biennium est, sit etiam aedium; at in lege aedes non appellantur et sunt ceterarum rerum omnium, qua- rum annuus est usus.

Cic., pro Caec., 19, 54:

Lex usum et auctoritatem fundi iubet esse biennium: at utimur eodem iure in aedibus, quae in lege non appelantur.

To что применимо к равным вещам, применимо и к тому, что сопоставимо, и поскольку usus auctoritas в отношении поля является двухлетним, так. и в отношении зданий; но в за­коне здания не называются и относятся ко всем остальным вещам, в отношении которых срок пользования годичный.

Закон приказывает, чтобы «пользование и власть» в отно­шении поля было двухлетним: но мы пользуемся тем же пра­вом в отношении зданий, кото­рые закон не упоминает.

Текст «Топики» (4, 23) может быть понят в том смысле, что за­кон не упоминал «ceterarum rerum omnium», хотя и противопостав­лял «fundus» всем остальным вещам^{[276] [277]. Это различение подтверж­дает Гай (Gai., 2, 54):}

Lex enim XII tabularum soli Ведь закон XII таблиц предпи-

quidem res biennio usucapi ius- ^сал- чтобы приобретательная

sit, ceteras vero anno. давность недвижимых вещей

была двухлетней, остальных

же — годичной.

Об отсутствии прямой цитаты в текстах Цицерона говорят сло­ва «annuus est usus», которые представляют собой свободное из­ложение смысла закона: оратор воспроизводит общепринятую интерпретацию нормы как устанавливающей двухлетний срок для usucapio недвижимости (ср, Gai., 2, 42). Эти слова показывают также, что Цицерон понимал асиндетоту «usus auctoritas» как непрерывное владение и считал второй член бинома плеонистиче- ским дополнением к «usus», что согласуется с обычным для пост- децемвиральной эпохи удвоением древних терминов с синкретич­ным значением (ср. «familia pecuniaque»; «nexum mancipiumque»). Такое понимание придает «auctoritas» роль определения «usus», которое утратило смысл с появлением термина «usucapio»^[278]. Usus предстает основой отношения, как, например, в конструкции usus- frucfus.

Остается только удивляться, что исследователи, которые обра­тили внимание на преобладающее значение «usus» в биноме^[279], ин­терпретировали auctoritas как результат двухлетнего wsus^[280], тогда как именно это подчиненное положение auctoritas по отношению к режиму usus, ее вспомогательное значение говорит об обратном: auctoritas принимается во внимание на этапе usucapio, а не возни­кает после реализации приобретательной давности.

Очевидно, usus не может быть результатом usucapio, хотя он и сохраняется на стороне приобретателя после появления у него пра­ва собственности. Упоминаемая в биноме «auctoritas» согласована

c «usus» и также относится к ситуации до истечения срока давно­сти, характеризуя положение субъекта пользования.

Сходное отношение Цицерона к формуле «usus auctoritas» за­фиксировал и такой текст (Cic., pro Caec., 26, 74):

Nam ut perveniat ad me fundus, testamento alicuius fieri potest: ut retineam quod meum Factum est sine iure civili non potest. Fundus a patre relinqui potest: at usucapio fundi, hoc est, Finis sollicitudinis ac periculi litium, non a patre relinquitur, sed a legibus. Aquaeductus, haustus, iter, actus a patre, sed rata auc­toritas harum rerum omnium ab iure civili sumitur.

Ибо того, чтобы поле доста­лось мне, можно добиться и посредством завещания како­го-либо лица, но чтобы я удер­жал то, что стало моим, невоз­можно без цивильного права. Поле может достаться от до­мовладыки: но приобретение поля по давности, т. е. конец споров и опасности судебных разбирательств, достается не от домовладыки, но от законов. Право водопровода, черпания воды, прогона скота — от до­мовладыки, но подтвержден­ная власть над всеми этими ве­щами приобретается от ци­вильного права.

В тексте противопоставлены две группы отношений: одна свя­зана с приобретением вещей и прав «а patre», другая зависит от ius civile. Вторая группа включает «usucapio», «finis sollicitudinis ас periculi litium» и «rata auctoritas» (которая обеспечивает, чтобы «я удержал то, что стало моим»). Эта «rata auctoritas» предпола­гает наличие другой auctoritas, которая не может быть названа «rata»^{[281] [282]} и достается непосредственно от pater famiiias («а patre») как от признанного носителя частной auctoritas. Термин «-pater» подчеркивает частную автономию в оппозиции к публичным «le­ges»¹⁹⁰. В контексте приобретения по давности эта подразумевае­мая auctoritas, сопряженная с владением, не может быть понята иначе, как второй член бинома «usus auctoritas». Отказаться при­знать в «rata auctoritas» результат usucapio^[283] значит отрицать тех­ническое значение термина «usucapio» в этом тексте^[284]. Впечатля­ющий рефрен «а legibus» — «ab iure civili» не оставляет места для другой интерпретации.

Бинарная структура свидетельствует о том, что auctoritas (не «rata») предшествует usucapio, хотя и не является причиной при­обретения. Основание права собственности приобретателя исходит от ius civile, а именно — от XII таблиц («а legibus»), которые уста­новили срок приобретательной давности.

Очевидно, что выражение «rata auctoritas» (уникальное в ла­тинской литературе) составлено Цицероном по модели терминоло­гии XII таблиц.

В представлении Цицерона — нашего основного информатора— auctoritas, происходящая от домовладыки («а patre»), собственно, не переносится в отличие от самой вещи (или сервитута). Слова «perveniat» и «relinqui» относятся только к объекту приобретения, но не к праву на него. По этому основанию противопоставлены два источника приобретения: «а patre» и «аЬ iure civili». Первый пере­носит вещь, второй доставляет владельцу публичную auctoritas. В этом отношении справедлив тезис П. Фуэнтесеки, который кладет текст в основу своей концепции раннеримской собственности как публичного института^[285]. Однако эта концепция не принимает во внимание режим usus auctoritas и, таким образом, игнорирует при­надлежность вещи в плане гражданского оборота.

Противопоставление auctoritas, связанной с usucapio («rata»), и другой, имплицированной, auctoritas (не «rata») доказывает, что «власть», о которой говорится в биноме «usus aucoritas», не явля­ется результатом двухлетнего usus, а представляет собой консти­туирующий элемент специфического режима принадлежности, соотносимого с классической possessio ad usucapionem.

Показательно, что «rata auctoritas», необходимая для удержа­ния вещи, не создает права приобретателя на нее: она лишь кла­дет конец риску подвергнуться судебному разбирательству по по­воду вещи, обеспечивая прочную позицию собственника («meum factum est»).

Как было справедливо отмечено в науке, интерпретацию зна­чения «auctoritas» можно считать удовлетворительной лишь тог­да, когда она объясняет все три нормы XII таблиц, содержащие этот термин (нашу VI, 3 и две об «aeterna (вечной) auctoritas»¹²", интерпретированные впоследствии как запрет приобретения по давности)^{[286] [287] [288]. На достигнутом уровне понимания проблемы (когда ясно, что «rata auctoritas» — это творение Цицерона, созданное по модели и в оппозиции к закону VI 3) можно принять за акси­ому, что «auctoritas» всегда характеризует режим принадлежно­сти в обороте, как и в норме об «usus auctoritas». Эта модель при­надлежности противоположна статической, свойственной вещи до того, как она стала объектом сделки, или после того, как она вер­нулась в состояние familia.}

«Aeterna auctoritas» как режим принадлежности характерен не столько тем, что он не ограничен по времени, сколько тем, что вещь повлечена в систему гражданских связей. Обе нормы об aeterna auctoritas в XII таблицах (VI, 4: «adversus hostem» и VIII, 17 в отношении украденной вещи) подчеркивают подвласт­ность вещи домовладыке, несмотря на нарушение ее стабильной принадлежности семейству. «Auctoritas» относится к индивиду­альной распорядительной власти¹²⁶ представителя автономной социальной единицы. Одним из ее выражений является возмож­ность истребовать вещь по суду^[289]. Однако распространенному при таком подходе^[290] пониманию «auctoritas» в биноме как права соб­ственности, приобретаемого в результате двухлетнего usus, проти­вится грамматика: оба элемента существуют одновременно.

Мы видели, что, по словам Цицерона, auctoritas домовладыки не переходит к приобретателю: предшественник сохраняет возмож­ность требовать вещь по суду и защищать ее от третьих лиц. Сопо­ставление с неограниченным но времени режимом индивидуальной подвластности (aeterna auctoritas) не оставляет сомнений в том, что бином относится к особой (совместной) принадлежности вещи, непосредственному результату либрального акта.

Такую трактовку подтверждает запрет приобретения по давно­сти res mancipi, отчужденных женщиной без auctoritas опекуна (Gai., 2, 47 в сопоставлении с I, 192). Норма, которую возводят к XII таблицам, должна была также содержать утверждение об «aeterna auctoritas»: в отсутствие auctoritas tutoris провозглашает­ся вечная auctoritas. Это рассуждение исключает возможность ин­терпретировать auctoritas как гарантию против эвикции, необхо­димость в которой сохраняется до тех пор, пока вещь не приобре­тена покупателем по давности^[291]. Отсутствие auctoritas может быть согласовано с ее вечностью лишь в том случае, если это распоря­дительное полномочие, необходимое для отчуждения вещи. В этой функции auctoritas опекуна (точнее, auctoritatis interpositio — не­обходимое подтверждение сделки) сохраняется и в классическую эпоху. Предоставление auctoritas определяет позицию приобрета­теля в отношении вещи, придавая его фактическому обладанию (usus) правовое значение.

Ф. Де Висшер интерпретировал auctoritas как наделение приоб­ретателя вещноправовым титулом со стороны mancipio dans^[292]. На это возражали, что тогда дальнейшие отчуждение этой вещи до истечения срока давности будет невозможным^[293]: новый приоб­ретатель не будет пользоваться той же защитой, что и первый. Это возражение несостоятельно. Закон рассматривает два аспекта при­надлежности (материальный и процессуальный) как две стороны одного отношения. Он не говорит только об auctoritas^ как в случае «aeterna auctoritas» (как он и не говорит об usus auctoritas «adver- sus hostem»): ограничению по времени подлежит единый режим принадлежности, так что стороны занимают однопорядковое поло­жение в отношении третьих лиц^[294].

Таким образом, auctoritas отчуждателя не зависит от дальней­ших отчуждений: новый приобретатель как всякое третье лицо вступает в отношение с альянсом прежних контрагентов. Auctori­tas должна предоставляться всякий раз, как по воле прежнего хо­зяина в непосредственный контакт с вещью с целью ее усвоения вступает новое лицо. Вещь может быть переведена в состояние pe­cunia только посредством социально признанного ритуала и поэто­му в обороте она всегда пребывает в режиме usus auctoritas.

Причудливая конструкция единства роли контрагентов в обо­роте является следствием господства в раннеримском обществе групповой схемы принадлежности (familia) и предполагается ею. Оба социально-экономических феномена принадлежат одной эпохе (и одной стадии в становлении правовой формы социального взаи­модействия) как либральная процедура и виндикационный про­цесс, в которых они воплощаются.

Помещение индивидуальной воли в вещь в процессе овладения человеком внешней природой^[295] по-разному фиксируется в семей­ной п публичной сферах. Если инструментализация вещи в про­цессе ее одомашнивания является для семейства предпосылкой ее последующего вовлечения в оборот, то публичный взгляд отме­чает акт взятия вещи, вычленения ее из аморфного материального мира, установления физического единства лица с вещью и фикси­рует преобладание хозяина над другими гражданами в отноше­нии данной вещи.

Непосредственность индивидуального воздействия на вещь в процессе ее присвоения семейством сообщает такой личной при­надлежности момент абсолютности, отличной от принадлежности вещи'семейству. Член familia, выступая в качестве инструмента, посредством которого семейство овладевает внешним миром (ког­да относительное господство лица над вещью выражает ее абсо­лютную принадлежность этой социальной единице), реализует всеобщее свойство водящей личности господствовать над лишен­ной собственной цели материей. Относительность такой власти лица над вещью является выражением внутренней расчлененно­сти личности, когда она сама не может отстоять свою исключи­тельность в отношении вещи. Поскольку индивидуальная и непо­средственная связь лица с вещью вынесена за рамки семейного, эта слабость отдельной личности позволяет посторонним претен­довать на участие в судьбе вещи так, что становится возможным согласование индивидуальных воль по ее поводу. Единство се­мейства преодолевается в процессе индивидуального овладения природными объектами.

Семейное имущество (familia) может быть вовлечено в ком­мерческий оборот актом индивидуального распоряжения управо­моченного лица (самого домовладыки или члена семьи на основа­нии auctoritas домовладыки). Вовлеченные в оборот вещи ассо­циируются в общественном сознании с личностью распорядителя и мыслятся поэтому как индивидуально принадлежащие домовла­дыке, хотя социум, разумеется, осознает отличие режима фамиль­ной принадлежности от принадлежности главе семейства. С мо­мента вовлечения в оборот (с момента сделки) вещь мыслится в связи с теми лицами, которые вступили в соглашение по ее по­воду. Способность отчудить вещь и способность ее приобрести одинаково указывают для наблюдателя на наличие особого отно­шения к вещи обеих сторон, на ее принадлежность сразу двум господам, которым все остальные потенциальные распорядители противостоят как третьи лица. Это не вещное право, но право лич­ное и относительное. Фактическое пребывание вещи в руках всту­пившего в коммерческие отношения лица может быть защищено и как таковое. Для публичной сферы существуют только отдельные личности, поэтому режим фамильной принадлежности здесь игно­рируется. Позитивное право, считая нормативным полномочием индивидуальную способность определять судьбу вещи, фиксирует непосредственность связи вещи с ее конкретным распорядителем. Исключительность этой фактической связи приобретает юриди­ческое значение, которое сказывается на возможности для субъек­та устранить в этом отношении любое другое лицо (в том числе и прежнего распорядителя вещи, и семейную группу, которой вещь принадлежит), противопоставить свою фактическую связь с вещью всем другим ее связям с иными субъектами. Защита дер­жания на всеобщем уровне превращает его в вещное право — владение. Именно этот институт является первым нормативным признанием индивидуальной принадлежности вещи в прямом смысле этого слова.