§ 3. Прогресе дифференциации сторон в реальном соглашении
Признание индивидуальной принадлежности как нормальной влечет различение контрагентов друг от друга и утверждает значимость держания в публичной сфере. Абстрактный и всеобщий взгляд, предвосхищая утверждение автономии индивида, фиксирует момент индивидуальной принадлежности на уровне факта.
Совпадение дифференциации сторон в реальном соглашении с приданием значения держанию отвечает сущности отношения владения как связи лица с вещью.Прогрессирующая дифференциация сторон в отношениях, которые в древности обслуживала фидуциарная форма, выявляется на основе анализа интерпретации lex Atinia классическими юристами.
QUOD SUBRUPTUM ERIT, NISI IN POTESTATEM EIUS, CUI SUBREPTUM EST RE- VERTATUR, EIUS REI AETERNA AUCTORITAS ESTO.
ЧТО БУДЕТ УКРАДЕНО, ЕСЛИ НЕ ВЕРНЕТСЯ ВО ВЛАСТЬ ТОГО, У КОГО БЫЛО УКРАДЕНО, ПУСТЬ КОНТРОЛЬ НАД ЭТИМИ ВЕЩАМИ БУДЕТ ВЕЧНЫМ.
Убедительную реконструкцию текста закона осуществил П. Ювелен на основе цитат Авла Геллия (17, 7, 1) и Павла (D. 41, 3, 4, б)[352]. Нас привлекает в этом законе оговорка «nisi in potestatem.., revertatur», которая и стала объектом интерпретации и дискуссий в классическую эпоху[353]. D. 41, 3, 4, 6: Paul., 54 ad ed.:
Quod autem dicit lex Atinia, ut res furtiva non usucapiatur nisi in potestatem eius, cui subrepta est revertatur, sic acceptum est ut in domini potestatem debeat reverti, non eius utique, cui sub- reptum est. Igitur creditor! subrepta, et ei cui commodata est, in potestatem domini redire debet.
Когда же закон Атиния говорит, что ворованная вещь не подлежит приобретению по давности, пока не вернется во власть того, у кого она была украдена, (то это) следует понимать так, что она должна вернуться во власть собственника, а не вообще того, у кого она была украдена. Следовательно, вещь, украденная у кредитора или у того, кому она дана в ссуду, должна возвратиться во власть собственника.
Общепринятая интерпретация слов «aeterna auctoritas» как запрета usucapio ворованных вещей связывает порок с самой вещью, а не с противоправным деянием: дальнейшие отчуждения не снимают ограничения на usucapio, пока вещь не вернется во власть ее прежнего владельца.
Если в древности возвращение вещи к залоговому кредитору снимало с нее порок и делало ее полноценным объктом гражданского оборота, то текст Павла требует непременного попадания вещи во власть ее собственника (который и оставался таковым в промежутке: «auctoritas» означает способность к распоряжению, это древний эквивалент права собственности; перевод «контроль» призван избежать точной квалификации этой власти). По Павлу, вещь должна не просто («utique» — во всяком случае) вернуться к тому, у кого была украдена, поскольку возможно несовпадение собственника и владельца. С этой точки зрения фигура ссудопринимателя — неудачный пример: ссудоприниматель ие владеет. Противопоставление «dominus» и тех, к кому вещь перешла на время по условиям контракта, ретроспективно указывает на то, что слова «cui subreptum est» охватывали и общепризнанного хозяина, господина вещи, и ее держателя. Идея держания, которое может быть нарушено силой или тайно («sub- гереге» ■— подкрадываться, — что больше отвечает идее «clam»), распространяется и на dominium. Эквивалентом понятия и института собственности в древности будет auctoritas, как это и указано в законе, тогда как potestas, которая интерпретируется Павлом как выражение dominium, относится именно к той форме принадлежности, которая была нарушена в результате subreptio. Само различение «dominus» и владельца станет логичным, или если potestas признается и за держателем, или если она предполагает носителя auctoritas, позднейшего dominus. В первом решении акцентируется близость possessio и potestas, оправданная уже этимологически: possessio < potis-sedeo, во втором устанавливается связь с potestas как отличительной характеристикой домовладыки, тогда как оппозиция с auctoritas утрачивается. Дальнейший анализ текстов продвинет наше понимание вопроса. D. 41, 3, 43: Lab, 5 pith, a Paulo epit.:Si quid est subreptum, id usucapi non potest antequam in domini potestatem pervenerit. PAULUS: Immo forsitan et contra: nam si id quod mihi pignori dederis subripueris, erit ea res furtiva facta: sed simulatque in meam potestatem venerit usucapi poterit.
Если что-то украдено, то это нельзя приобретать по давности до тех пор, пока (оно) не окажется во власти собственника. ПАВЕЛ: Впрочем, может быть и иначе: ведь если ты украдешь то, что дал мне в залог, эта вещь станет ворованной; но как только она попадет в мою власть, ее можно будет приобретать по давности.
Здесь Павел, приведя мнение Лабеона, совпадающее с тем, что он сам высказал в D. 41, 3, 4, 6, возражает великому мэтру, хотя
и осторожно («forsitan»). Безупречный — и логически, и грамматически[354] — текст оказывается в явном противоречии как с предыдущим (что предопределило его усиленную критику[355]), так и с другими суждениями Павла: D. 41, 3, 4, 21; 47, 2, 20, I[356] [357]. Распространенная поправка [pignori] se не выдерживает критики, так как именно в случае фидуциарного залога украденная залогодателем вещь не считалась res furtiva. Не спасает эту гипотезу и реконструкция отношения, предложенная Б. Албанезе[358], будто фидуциарий (кредитор) ворует у фидуцианта, которому он передал вещь в прекарное владение или в аренду, и тогда — для контраста с мнением Лабеона — Павел должен был бы говорить о необходимости ее возвращения к обворованному — фидуцианту. Ошибочность этого мнения определяется тем, что собственник (а фидуциарий, получив вещь посредством манципации, оказывается ее собственником) не совершает воровства, когда тайно завладевает вещью, данной в прекарное владение или в аренду. Текст засвидетельствовал новаторство Лабеона в интерпретации lex Atinia. Гипотеза кражи залога залогодателем наглядно демонстрирует различение обокраденного и собственника: останься Павел на позиции, требующей непременного возвращения вещи во власть собственника, он должен был бы признать это условие выполненным одновременно с самой кражей. Возражая Лабеону, Павел отказывается идентифицировать furtum suae rei (кражу собственной вещи) с reversio in potestatem domini. D. Si rem pignori datam debitor subripuerit et vendiderit usucapi earn posse Cassius scribit, quia in potestatem domini videtur pervenisse, qui pignori de- Кассий пишет, что если должник украдет и продаст данную в залог вещь, то ее можно приобретать по давности, поскольку считается, что она вернулась во власть собственника, der it, quamvis cum eo furti agi залогодателя, хотя бы против potest: quod puto rectius dici. него можно было вчинить иск из воровства; и я полагаю, что это сказано более правильно. Кассий заявляет о совпадении furtum suae rei с reversio in potestatem domini, допуская давностное приобретение украденного залогодателем залога, и Павел примыкает к нему. Оговорка Кассия: «quamvis cum eo furti agi potest» — обязана принципу, который выдвинул основатель сабинианской школы (D. 41, 3, 35: lul. 3 ad Urs. Fer.): Sabinus respondit nullam eius Сабин ответил, что не подле- rei usucapionem esse cuius no- жит приобретению по давности mine furti agi possit. вещь, по поводу которой мож но вчинить иск из воровства. Сабин абсолютизирует процессуальный аспект subreptio, Кассий возражает ему, фактически присоединяясь к мнению Лабеона. Позиция Павла должна восприниматься в контексте этой контроверзы: северовский юрист склоняется к мнению Кассия, считая его поправку к сентенции Сабина обоснованной («rectius»). Б. Албанезе считал, что этот текст подвергся переработке: в нем не только мнение Павла отличается от высказанного им в D. 41, 3, 49, но искажено и мнение Кассия, который в другом тексте выступает против отождествления subreptio sui rei и reversio in potestatem (D. 41, 3, 4, 25: Paul., 54 ad ed.): Si dominus fundi possessorem vi deiecerit, Cassius ait non videri in potestatem eius redisse, quando interdicto unde vi re- stituturus sit possessionem. Если собственник поля силой выгонит владельца, Кассий говорит, что не считается, что (поле) вернулось в его власть, раз владение будет восстановлено посредством интердикта о применении силы. По мнению Б. Албанезе, слова «in potestatem eius redisse» принадлежат юстиниановским компиляторам, которые приняли идею Лабеона: Кассий вообще не мог рассуждать в этих терминах. Основание для подозрений в переделке текста сицилийский ученый видит в том, что безусловная защита владельца против применения силы утвердилась только в юстиниановскую эпоху, когда из интердикта «de vi» была изъята exceptio vitiosae possessionis. По гостини айовскому воззрению, deiectus vi сохранял владение, а в нашем тексте этого нет: владение утрачено и подлежит восстановлению. То что в тексте не дана специальная квалификация владельца (и он мог бы быть possessor iniustus), еще не дает оснований подозревать подлинность фразы о reversio in potestatem. Кассий возражает именно Лабеону, и потому, вместо того чтобы просто сказать: «поп videtur eum fundum usucapi posse», — он приводит слова своего оппонента. Кассий был знаком с отрицаемым им мнением Лабеона не хуже, чем компиляторы. Представляется, что текст содержит и доказательство подлинности: «possessio» как объект restitutio может иметь значение «fundus», возможное только в классическую эпоху. Кассий отвергает мнение Лабеона потому, что владение, начатое силой, порочно и не может считаться potestas. Мотивируя свой взгляд тем, что собственник в этом случае пассивно управомочен на владельческий интердикт, Кассий следует процессуальному видению отношения, распространенному в сабинианской школе. Известно, что Кассий принял интерпретацию lex Atinia, предложенную Сабином (D. 50, 16, 215: Paul., 1. sing, ad leg. Fuf. Can.), no которой reversio следует считать осуществившейся, если собственник получил возможность виндицировать вещь. В определенной степени этому взгляду следовал Павел (D. 41, 3, 4, 13). Он выдвигает требование непорочного владения для осуществления reversio in potestatem во фрагменте, который целиком составлен из анализа мнений других юристов: «Tunc in potestate domini redis- se dicendum est, cum possessionem eius nactus sit iuste» (D. Солидарность Павла с идеей тождественности subreptio suae rei и reversio in potestatem domini демонстрирует и такой текст (D. 47, 2, 20, 1: Paul., 9 ad Sab.): Si bona fide rem meam emeris eamque ego subripuero, vel etiam tuus ususfructus sit et earn contrectavero, tenebor tibi furti actione, etsi dominus rei sum. Sed his casibus usucapio quasi furtivae rei non impedietur, quoniam et si alius subripuat et in meam potestatem reversa res fuerit, usucapiebatur. Если ты добросовестно купишь мою вещь и я ее у тебя украду, или же тебе принадлежит узуфрукт вещи, а я ее присвою, то я отвечаю перед тобой по иску из воровства, хоть я и собственник этой вещи. Но в этих случаях нет препятствия для приобретения по давности такой вещи в качестве украденной, поскольку и в том случае, если кто другой украдет и вещь вернется в мою власть, ее можно приобретать по давности. Комментируя Сабина, Павел снова допускает usucapio вещи, украденной собственником, мотивируя решение тем, что осуществилась reversio in potestatem domini, очистившая вещь от порока: после реализации этого факта такую вещь нельзя уже считать во- рованной («quasi furtivae геі»), а ее usucapio — невозможной. Такой взгляд вовсе не игнорирует vitium furti, и текст следует считать подлинным[359]. Здесь опять представлено знакомое возражение Сабину: возможность вчинить иск из воровства не означает, что usucapio исключена совершенно. Мнение Сабина опровергается тем, что в случае, когда вещь была украдена у владельца третьим лицом и вернулась во власть собственника, порок воровства снимается, хотя иск у обокраденного остается. Вспомним, что н в D. 41, 3, 4, 6 Павел, говоря об интерпретации lex Atinia, иллюстрировал reversio in potestatem domini ситуацией, когда вещь украдена у залогового кредитора или ссудопринимателя третьим лицом. Позицию Лабеона в восприятии Павла и сущность новаторства основателя прокулианской школы демонстрируют следующие тексты. D. 47, 2, 57 (56), 2: Iul., 22 dig. Si res peculiaris subrepta in potestatem servi redierit solvi- tur furti vitium et incipit hoc casu in peculio esse et a domino possideri. D. 41, 3, 4, 7: Paul., 54 ad ed.: Labeo quoque ait, si res peculiaris servi mei subrepta sit me ignorante, deinde earn nanctus sit, videri in potestatem meam ’edisse: commodius dicitur, etiamsi sciero redisse earn in meam potestatem (nec enim sufficit, si earn rem quam perdidit ignorante me, servus adprehen- dat): si modo in peculio earn esse volui: nam si nolui, tunc exigendum est ut ego faculta- tem eis nactus sim. Если вещь из рабского пекулия была украдена и вернулась во власть раба, порок воровства снимается и вещь начинает принадлежать пекулию, а господин ею владеть. Лабеон тоже говорит, что если украдена вещь из пекулия моего раба без моего ведома, а затем он ею овладеет, то считается, что она вернулась в мою власть: лучше сказать, что даже если я знал, она вернулась в мою власть (ведь недостаточно, чтобы мой раб завладел той вещью, что он утратил без моего ведома); если только я прежде изъявил желание, чтобы она принадлежала пекулию: ибо если я не хотел, тогда требуется, чтобы я получил возможность ею распоряжаться. Юлиан без оговорок заявляет, что возвращение вещи, украденной из рабского пекулия, в руки раба предопределяет восстановление владения на стороне господина и очищение вещи от порока. Лабеон выражается тоньше (требование знания господина о возвращении вещи принадлежит, очевидно, самому Павлу) и сосредоточивает внимание на объективной стороне отношения, рассматривая гипотезу кражи ignorante domino. Вопрос решается утвердительно, но при условии, что господин предварительно согласился на пребывание вещи в пекулии раба (ср.: D. 41, 3, 4, 9: «item Labeo»). Для эффективного возвращения вещи in potestatem domini требуется восстановление предшествующего отношения в соответствии с волей собственника (D. 41, 3, 8 рг). Б D. 41, 3, 4, 8 Павел говорит, что при знании хозяина о краже требуется и его знание для осуществления reversio in potetstatem. Отсюда следует, что в рассматриваемом тексте он не мог требовать знания о краже, поскольку не выдвигает дополнительного условия знания хозяина о возвращении вещи в пекулий. «Ignorante те» в его реплике относится к факту кражи; эта неосведомленность препятствует механическому возвращению вещи во власть господина. У Лабеона иной взгляд: субъективный момент в отношении требуется только для установления пекулия: «volui», «поіиі» (оба глагола в перфекте и относятся к событиям до кражи). «Ignorante те» в первой части текста, где приведены слова Лабеона, относится к факту пребывания вещи в пекулии во время кражи. Павел ломает логику Лабеона, приписывая ему мысль о неосведомленности о краже. Лабеон считает существенной волю господина в отношении пекулия, так как она оправдывает приобретение владения через раба (ср.: D. 41, 2, 1, 5: «voluntate domini»). Только при отсутствии предварительно выраженной воли господина на пекулий обратное приобретение владения украденной вещью потребует ее действительного подчинения господину. Это внимание к волевой стороне отношения объясняет и интерпретацию lex Atinia, предложенную Лабеоном: vitium furti заключается в том, что связь лица с вещью нарушена помимо его воли. Необходимость ее эффективного восстановления определяется значимостью воли собственника для релевантного отчуждения вещи, которое является реализацией этой воли. Такое понимание reversio in potestatem — когда требуется восстановление ситуации, предусмотренной волей хозяина вещи, выраженной в предшествующем соглашении, — согласуется с «aeterna auctoritas» закона Ати- ния, утрата социального значения которой с появлением интерпретации закона как запрета usucapio должна была компенсироваться вниманием к субъективной стороне отношения. Отсюда требование scientia domini. Требование возвращения вещи во власть того, у кого она была украдена, в новых условиях не достигало цели, вело к извращению сущности объективного препятствия для давностного приобретения, которое создавал furtum. Конфликт воли собственника с самой собой, как при краже вещи, данной в залог, закономерно игнорировался Лабеоном, поскольку его интерпретация была нацелена на восстановление гармонии воли собственника. Когда Павел излагает этот взгляд в самом общем виде (D. 41, 3, 4, 6), противоречий Между юристами нет. Гипотеза воровства, совершенного собственником у залогового кредитора или ссудопринимателя, опускается, что позволяет представить широко одобренное понимание слов закона в качестве принципа. Конфликт возникает при абсолютизации либо процессуального аспекта отношения (у Сабина), когда вещь не считается очищенной от порока, несмотря иа возвращение к собственнику, либо потестарного (у Лабеона), когда всякое возвращение вещи во власть собственника признается действенным, даже если reversio совпадает с фактом кражи. В рамках гипотезы кражи залога залогодателем дилемма остается неразрешимой (что, возможно, предопределило и метания Павла). В практическом плане проблема допустимости usucapio в этом случае была решена законодательным путем: рескрипт императора Филиппа запретил приобретение такой вещи по давности (С. 7, 26, 6: «palam est non potuisse earn quasi furtivam usucapi»), отвергнув противоположное решение, к которому склонялась позднеклассическая юриспруденция (D. 41, 4, 5: Mod., 10 pand.: «utiliter cedere tempora usucapionis»). В догматическом же плане отрицание reversio in potestatem domini при краже залога должником-собственником граничит с отрицанием права собственности на стороне залогодателя. Не только новое понимание lex Atinia, которое остается в рамках, заданных терминологией текста закона, по-разному интерпретируя «potestas» и «auctoritas», но и неестественность кражи залога (кражи невладеющим собственником у владельца) для предусмотренной в законе гипотезы указывают на то, что «potestas» исчерпывала и положение собственника, и положение владельца в отношении вещи. Зависимость сабинианской идеи о возможности виндицировать вещь как показателе reversio от «aeterna auctoritas» текста закона Атиния показывает, что эта интерпретация связывала «potestas» преимущественно с владением. Новаторство Лабеона тоже отражает этот подход: нерушимость собственности при краже задавала правовой контекст для интерпретации. В обеих версиях именно появление фигуры владельца-несобственника создало проблему. Примечателен и тот факт, что модельной ситуацией для критики ограниченности взглядов противоположной школы стал pignus datum. В отношении ссудопринимателя, упоминаемого Павлом (D. 41, 3, 4, 6), ссудодатель не совершает воровства, когда тайно овладевает ссуженной вещью (D. 13, 6, 21 pr: Afr., 8 quaest.; 4q, 2, 15, 2; Paul., 5 Sab.; 47, 2, 60 (59): Iul,, 3 ex Min.). Конструкция реальных сделок подвергается дифференциации, не известной во время издания lex Atinia.