§1. Развитие учения о категории «управление делами юридического липа»
Обращаясь к историческому анализу отношений, связанных с управлением делами юридического лица, отметим, что ни одно правовое учение или теория не возникали сами по себе, из одной лишьдютребности человека мыслить.
Они выступали естественным продолжением реальных фактов общественной жизни и практической необходимости в их объяснении.Все учения об управлении делами юридического лица, его природе и сущности были вызваны к жизни теми практическими вопросами, с которыми впервые столкнулись римские юристы. Кто вправе выступать от имени общественного или государственного образования в отношениях с третьими лицами? Кто песет при этом ответственность за нарушение обязательства или деликт?
Теперь мы обращаемся к этим вопросам в поиске уже новых ответов. Данные теории представляют собой ценное наследие нескольких поколений юристов, способное оказать огромную помощь в исследовании отношений по управлению делами юридического лица.
Получившая большое распространение в XIX в. теория фикции, автором которой признается Ф.К. Савиньи, исходила из того, что действительным субъектом прав может выступать только физическое лицо, поскольку право установлено в интересах людей, но исходя из потребностей оборота конструируется искусственный субъект, представляющий собой, в сущности, фикцию или некое отвлеченное понятие[1].
Точка зрения Б. Виндшейда о том, ч го юридическое лицо существует не в действительности, а в представлении, близка мнению Ф.К. Савиньи. Вначале ученый полагал, что за юридическим лицом находятся в сущности бессубъектные права, фикция же есть средство, удовлетворяющее глубокой склонности человека к персонифицированию*. В дальнейшем он уточнил свой подход, высказав мнение, что в основе представления находится нечто фактическое, на которое оно опирается, именно реально существующим субстрат, коему мысль придает значение лица[2] [3] [4] [5]. Вслед за К. Безслером, наиболее яркий представитель органической теории О. Гирке предложил рассматривать корпорацию как «реальную совокупную личность», «телесно-духовное жизненное единство, которое может хотеть и хотимое претворять в действие», которое по аналогии с индивидом обладает собственной волей и способностью к ее выражению. Этой же концепции придерживались Цительманн, Бойстель, Л. Мишу’. Оценивая достаточно долго противопоставлявшиеся друг другу теорию фикции и теорию социальной реальности[6], отметим, что при характеристике юридического лица, обе они обращаются как к правовой, так и социальной областям. На наш взгляд, нс обязательно, чтобы сфера правовых отношений представляла собой зеркальное отражение отношений общественных. Для юридических лиц вовсе не исключается возможность бы?ь действительным субъектом прав, как утверждали сторонники теории фикции, и, вместе с тем, организация не обладает такими качествами, которые бы позволили ей выступить конечным пользователем благ на уровне социальной реальности, как полагал О. Гирке. Необходимость разграничения правовой и социальной реальности позволяет нам не согласиться и с предложенными сторонникам органической теории примерами реальных проявлений юридического лица. Еще Г.Ф. Шершеневич указывал, что данная теория «смешивает наши представления с реальностями, их вызывающими» (совершенно справедливо он отмечал, что реальны здание, больные, врачи, кровати и т.п., но сама больница как субъект нрава - это только наше представление)1. Б. Виндшейд полагал, что «субстрат «юридического лица> ие следует считать уничтожившимся тогда, когда в данный момент он фактически не существует, но лишь тогда, когда он не может уже возобновиться»[7] [8]. По мнению ряда ученых, идея Р. Неринга заключалась в том, что юридическое лицо как таковое не имеет ни своих собственных интересов, ни прав, их обеспечивающих[9]. В работе «Дух римского права» Р. Иеринг писал: «Юридическое лицо, как таковое, неспособно к пользованию...Оно не может иметь и пряв...Право, которое не может достигать этой цели в липе того, за кем оно признано, есть химера, несовместимая с основной идеей права»[10]. Однако эмоциональность данного высказывания говорит в пользу его общефилософского, а не специально юридического значения. Ученый признавал юридическое лицо неким единым центром для прав «дестинаторов»’, рассматривал его как субъекта прав: «права, которыми вооружены (курсив наш - К.К.) юридические лица, идут на пользу отдельным членам»[11] [12]. «Ставя вместо отдельного лица общественные соединения (государство, церковь, союзы) как субъекты (курсив наш - К.К.) той цели, которую преследуют здесь правила права, мы не скрываем от себя того, что они только приемлют выгодное действие этих правил, чтобы перенести его на естественного человека, что, в конце концов, все правила права сводятся к нему»[13]. Вывод в отношении интересов юридического лица с позиции Р. Иеринга можно сделать, определив, в каком значении он использовал понятие «интерес». Мы вернемся к этому в настоящей работе. Отдельные цивилисты вообще не видели необходимости в использовании института юридического лица, считая, что фактически им подменяются отношения коллективной собственности. Такого мнения, в частности, придерживался русский ученый Ю.С. Гамбаров[14]. • М. Планиоль также рассматривал юридическое лицо в качестве коллективного имущества, полагая, что, как субъект права, оно является юридической фикцией, созданной для упрощения его использования[15]. Л. Бринц придерживался мнения, что имущество юридическою лица является бессубъектным, и права, приписываемые юридическому лицу, в действительности принадлежат не субъекту, а цели[16]. Схожей позиции придерживался и Бёлау[17]. Однако нет никакого противоречия в том, что право будет считать это имущество принадлежащим юридическому лицу, тогда как с точки зрения социальной реальности данными благами будет пользоваться человек. Данными авторами, наряду с Виндшейдом, обсуждался вопрос о юридической личности отдельных видов имуществ («лежачее наследство:», имения). Мнение о юридической личности «лежачего наследства» опровергает анализ права управления внутренними делами юридического лица. Реализация данного права предполагает свободное волеобразование и волеизъявление, а такие качества за имуществом признаваться не могут. Комплексный анализ нрава управления внутренними делами дореволюционными авторами не проводился, вероятно, по причиге недостаточной развитости самого института юридического лица. Тем не менее, ряд исследований указывает на то. что уделялось внимание никоторым правам организаций, а также их соотношению с правами учредителей или участников. И.А. Покровский отмечал, что «вес более и более начинает находить себе признание не только имущественная, но и личная сторона союзных образований», при этом вслед за признанием нх права на имя, которое «является лишь первым пионером идеи прав личности», неизбежно последуют другие[18]. Сам же автор одним из таких прав признавал право на приобретение общественным союзом юридической личности, ссылаясь на комментарий к первому проекту' Германского Уложения: «Даже тогда, когда для превращения в юридическое лицо необходима обязательная регистрация..., юридическое лицо является к этой регистрации с правом на свое существование, а не с просьбой о даровании ему жизни»2. Позиция ученого была довольно прогрессивной для своего времени и несомненной его заслугой является отношение к юридическому лицу как к самостоятельному субъекту права. В то же время, вряд ли можно приписывать организации право на приобретение юридической личности. До определяемого законом момента юридическое лицо нс существует и нс может иметь каких-либо прав: в данной ситуации следует говорить о праве физических и (или) юридических лиц на создание нового юридического лица. При установлении правового регулирования повес не обязательно, чтобы форма тех или иных общественных отношений была восприняла правом без изменений, и применительно к юридическому лицу эта особенность проявляет себя в полной мере. Индивиды и коллектив, коллективный субъект в социальной и правовой реальности нетождественны друг другу. При общественных отношениях, не нашедших отражения в праве, коллективный субъект еще не возник. Есть коллектив, группа людей, множество лиц, объединившихся для достижения общих целей или реализации общих интересов. В правовых отношениях появляется единый субъект - юридическое лицо со своей волей, своими интересами и целями. Множество лиц, заинтересованных в его деятельности, не тождественно самому юридическому лицу. Изменения в этом множестве не влекут с необходимостью изменений в правосубъектности юридического лица. По замечанию В.Е. Чиркина, в результате применения общефилософского подхода в теории права установлено, что субъект права не есть нечто материальное: физическое лицо (природное существо) или совокупность люден, имущественная масса и г.п. Сделан вывод, что это не материальное, естественно-природное явление и не правовая усредненность, а определенная юридическая абстракция[19]. Следует согласиться с таким подходом. Вопросам соотношения воли организации и ее участников уделял внимание профессор Л.С. Таль, усматривая важное отличие юридическою лица «в необходимости подчинения всех участников воле громады». Именно этим моментом господства и подчинения, по его мнению, союзные образования отличаются от других обязательственных отношений, которые также могут' быть направлены на достижение объединенными усилиями обшей цели1. Л.И. Каминка, указывая, что «участники являются составными частями громады», отмечал, что сама «громада, с коллективной волей, „ 2 создающей предприятию единство, управляет делами предприятия» . Б. Виндшейд же не считал возможным говорить о собственных действиях и естественной способности воли корпорации*. Следует привести и мнение упомянутого выше О. Гирке, считавшего правоспособность юридического лица более узкой, чем правоспособность индивида, поскольку отпадают все ..права, связанные с человеческой индивидуальностью. Дореволюционное российское законодательство также упоминало категорию управления делами. Статьей 2177 т. X Свода Законен Российской Империи было установлено: «Никакому лицу, хотя бы то было в качестве изобретателя предприятия, первоначального учредителя и лроч., не может быть присвояемо право на всегдашнее и беземенное управление делами компании». Однако вести речь о едином праве управления как внутренними, так и внешними делами не вполне оправданно, поскольку в его содержание будут включены полномочия как имущественного, так и неимущественного характера. Категория «управление делами» охватывает не только внутренние дела юридического лица, но иные, внешние отношения, нс только личные права, но и права имущественного характера. К оценке прав по управлению делами обращался и гражданский кассационный департамент Сената: «Акционерное общество... не вправе требовать от директора-распорядителя отчета непосредственно помимо правления, давшего отчет общему собранию акционеров общества за время управления делами общества»1. В другом рсиюнии указывалось, что «суд должен руководствоваться не только одним наименованием, данным этому лицу в учредительном договоре, но и сущностью нрав по управлению делами товарищества, предоставленных ему по учредительному договору»[24] [25]. В одном из своих решений гражданский кассационный департамент Сената обращает внимание на производный характер полномочий члена правления, тем самым подчеркивая, принадлежность права самому юридическому лицу: «Член правления; хотя даже и избранный из акционеров, по обязанностям, возложенным на него уставом байка и предоставленным ему уставом банка правам... является не хозяином банка, а его уполномоченным»[26]. Значение теорий о юридическом лице XIX века нельзя недооценивать. Одними из наиболее важных можно признать выводы Г.Рюмелина и В.Б. Ельяшевича: момент «приражения» всех прав и обязанностей к самостоятельному пункту и отделение их от участвующих лиц и составляет сущность юридического лица и притом всю его сущность*. И это необходимый путі, в создании общей категории, которая охватила бы физических лиц и «все прочие единства, выступающие й обороте»2. Остается только всецело присоединиться к данным выводам талантливых цивилистов. К сожалению, в дальнейшем эти теоретические положения долго не получали своего развития. В Гражданском кодексе РСФСР 1922 г. понятие «ведение общих дел» нашло отражение в главе X, посвященной простому товариществу, полному товариществу, товариществу на вере, товариществу с ограниченной ответственностью, акционерному обществу (паевому товариществу). В Гражданском кодексе РСФСР 1964 г. термин «ведение общих дел» упоминался в ст. 435, посвященной полномочиям участников договора о совместной деятельности. Развитие теорий о сущности юридического лица в советский период изменило взгляд на само юридическое лицо, и, как следствие, на субъекта, обладающего правом управления внутренними делами организации. С позиции Л.В. Венедикгова (1948 г.) действительным субъектом всех прав юридического лица следовало признавать организованный коллектив грудящихся’. Позднее автор уточнил, что государственное юридическое лицо - это и есть «...коллектив рабочих и служащих»[27] [28]. В развитие положений о праве оперативного управления союза организаций он писал, что правление как исполнительный орган союза распоряжается от его имени имуществом и организует вею производственно-трудовую деятельность рабочих и служащих союза. Тем самым, в право оперативного управления, ученый включал полномочия по организации производственной деятельности союза, с чем нельзя согласиться[29]. С.И. Аскпазий (1947 г.), указывая на гот факт, что за каждым государственным юридическим лицом стоит собственник его имущества - государство «как организованный всенародный коллектив», полагал, что оно и есть тот субъект, который осуществляет управление делами государственных предприятий. Само юридическое лицо при этом рассматривалось как «вспомогательное средство» •• в деятельности государства, как «форма управления социалистическим хозяйством»[30]. Ю.К. Толстой (1955 г.), признав директора государственной организации ее волеобразующим органом, пришел к выводу, что он и является носителем юридической личности организации*. С этой позиции все прав:! по управлению делами юридического лица принадлежат ею руководителю[31] [32]. Общий подход указанных концепций заключался в том, что юридическое лицо не рассматривались как непосредственный носитель права управления. Причем эта исходная установка не подкреплялась необходимыми доказательствами. вследствие чего категория управления делами юридического лица, складывавшаяся в XIX в. как гражданско- правовая, в XX в. приобрела публичные черты. Акцент в признании правосубъектности сместился от самой организации к ее органам управления как наиболее реальным ее проявлениям. Юридическое лицо не только экономистами, но и юристами стало рассматриваться как «форма управления теми или иными участками государственного или коммунального хозяйства»[33]. В литературе на сегодняшний день комплексный анализ права управления внутренними делами как субъективного права юридического лица не проводился, тем нс менее, отдельными авторами выделялись права, затрагивающие область рассматриваемых нами отношс чин. В одних случаях эти права признавались имущественными, в других - неимущественными, в ряде случаев их природа не получала оценки. В дискуссии с А.В. Венедиктовым, по замечанию которого «лакмусовой бумагой, свидетельствующей о наличии правосубъектности у общественного образования, является самостоятельное участие в гражданском обороте», С Л. Братусь отметил, что «право выступления от своего имени - эго не предпосылка или элемент правосубъектности; а ее проявление и выражение». Решающим признаком юридического- лица ученый назвал имущественную обособленность1. В целях настоящего исследования интерес представляет исключение ученым из содержания правосубъектности права выступления ог своего имени. Точного указания на субъективный характер данного нрава, а также на его природу, в работе С.Н. Братуся не содержится. С.Н. Братусь также выделял право юридического липа на объединение •> в союзы*, но вряд ли эту возможность следует рассматривать как самостоятельное субъективное право. Вполне вероятно, чго н сам автор слово «право» употреблял в значении «правомочие». Социальным благом может быть признано явление социальной реальности, которое имеет самостоятельную ценность для индивида. Как особое благо нематериального характера следует расценивать существование и деятельность коллективного образования с целью удовлетворения и защиты общих интересов его членов. Это благо сохраняет значение и для «обществ одного лица», когда учредитель получает возможность объединить работников в единый коллектив. Право самостоятельного ведения финансово-хозяйственнсй деятельности выделяет В.В. Бараненков*. Право самостоятельного совершения от своего имени сделок - Л.В. Щенникова[34] [35] [36] [37]. Однако при таком подходе не учитывается, что деятельность юридического лица представляет собой осуществление целого комплекса субъективных прав, несения и исполнения обязанностей, совершения юридических и фактических действий. Применительно к совершению сделок необходимо учитывать, какое право лежит в основании каждой сделки (право собственности, имущественные права, др.)1. По мнению Г. Хоидиуса, юридическое лицо, как и физическое, имеет конститу ционное право на жизнь, которое не может быть прекращено[38] [39] [40]. В данном случае следует обратить внимание на конституционный, нс гражданско-правовой характер такого права. В.С. Толстой выделяет целый комплекс неимущественных прав юридических лиц: право на существование, право на автономную деятельность, право на внешний облик, право на выбор обозначения, право на деловую репутацию’. Наиболее близки к выделяемому нами праву право на существование и право на автономную деятельность юридического лица. Полагаем, что в авторской оценке различие между этими двумя правами оказывается недостаточно четким. Так, сущность права юридическою лица на существование определяется как «принадлежащая ему возможность решать вопрос о своей деятельности в пределах правосубъектности. Правомочье пользования своим существованием выражается в возможности юридического лица функционировать... Правомочие распоряжения своим существованием представляет собой возможность юридического липа изменить пределы своей правоспособности и дееспособности либо вообще прекратить свое существование»1. Очевидно, что каждое из перечисленных правомочий, охватывает не столько существование, сколько деятельность юридического лица. Подобная формулировка содержания права не могла не вызвать затруднений при определении права на автономную деятельность. Хотя сам автор отмечает, что благодаря такому свойству как автономия, организация получает возможность участвовать в правоотношениях, предполагающих внутреннюю и внешнюю деятельность, он предлагает определение только права на автономию внутренней деятельности. Под ним понимается «возможность по своему усмотрению в установленных законом пределах определясь внутреннюю структуру и взаимодействие между структурными элементами»2. Вызывает вопросы содержание правомочия пользования автономией на внутреннюю деятельность, которое может состоять в том, чтобы устранить возможные помехи от вмешательства со стороны других субъектов, а также получить некоторые преимущества в конкуренции с другими субъектами, занимающимися аналогичной деятельностью. Го же самое касается и правомочия распоряжения автономией, согласно которому можно предоставить другим лицам возможность беспрепятственно участвовать в деятельности юридического лица и получать имеющуюся у него информацию’. Ввиду неточности авторской позиции, дадим оценку праву на автономную деятельность в его возможно широком понимании автором (внешняя и внутренняя деятельность), и в узком значении (внутренняя деятельность). Определив объектом нрава деятельность организации в целом, мы будем вынуждены признать, что им охвачены объекты всех других ' Там же. С. 158. “Там же. С. 158. 164-165. 3 Гам же. С. 165. мыслимых субъективных прав, поскольку каждое из них предполагает возможность определенного поведения. Все же нет оснований и необходимости в выделении подобного права. Скорее следует говорить об общем для всех субъективных прав признаке- исключительности их осуществления самим управомоченным лицом'. В узком понимании данное право совпадает с такими правомочиями права на управление внутренними делами как возможность в соответствии с законом определять структуру собственных органов управления, создавать свои подразделения и прекращать их деятельность, принимать решения о своей реорганизации гечи ликвидации. Отношения по поводу информации и конкурентные отношения не являются внутренними отношениями организации и складываются при осуществлении иных прав. Возможность определения внутренней структуры и взаимодействия между структурными элементами организации выступает частным отражением такого нематериального блага как существование и деятельность коллективного образования. Предложенное понимание нрава на существование юридического лица как возможность решать вопрос о своей деятельности в пределах правосубъектности схоже е правом на автономную деятельность (в широком значении). Это подтверждается пониманием автором содержания правомочия пользования как возможности осуществлять действия, которые соответствуют правоспособности и дееспособности юридического лица2. Конечно же, одно из отличий юридического липа от лица физическою в том, что оно создается для определенной деятельности. Если же такая деятельность не ведется, юридическое лицо может быть исключено из единого государственного реестра юридических лиц (ст. 21.1 Закона о 1 Ранее в своей работе В.С. Толстой уже затрагивает признак исключительности 'в формулировке автора- неприкосновенности). См.: Толстой В.С. Указ. соч. С. 156. ' См.: Т олстой В.С. Указ. соч. С. 158. государственной регистрации1) или ликвидировано и порядка, установленном законом (ст. 61 ГК РФ). В отечественной правоприменительной практике в большей степени оценивается деятельность как внешнее проявление существования юридического лица. В зарубежной литературе признается важной оценка внутренних отношений для подтверждения существования организации. Отмечается, что внутренние расходы организации известные в экономической литературе как «агентские расходы» (agency costs) позволяют установить, продолжает ли фирма свое существование, изменилась ли она, или прекратила свое существование2. Данные выводы могут быть полезны и для отечественной правоприменительной практики. Например, если общество перестало перечислять налоговые платежи с доходов своего генерального директора и других членов органов управления, это может свидетельствовать пли о нарушении таким обществом обязанностей по перечислению налогов в качестве налогового агента, или о фактическом прекращении деятельности юридическим лицом, когда директор и другие члены органов управления организации перестают выступать в таком качестве. И все же, несмотря на то, что деятельность и существование юридического лица тесно связаны между собой, нет оснований включать первое понятие в содержание права юридическою лица на существование. Деятельность как фактическое осуществление любого субъективного права организацией, несение и исполнение обязанностей, совершение юридических и фактических действий, не может входить в содержангс субъективного права как меры возможного поведения. В.С. Толстой верно отмечает, что «право на существование вытекает из положений о прекращении юридического лица: оно не можег быть 1 Федеральный закон от 08.08.200 і г. №■ 129-ФЗ (ред, 05.02.2007 г.) «О государственней регистрации юридических лиц и индивидуальных предпринимателей» И СЗ РФ. 2001. № 33 (часть I). Ст. 3431:2007. № 7. Ст. 834. 2 Orts Eric W. Shirking and sharking: A Legal Theory of ihe Finn ii 16 Yale Law & Policy Review, 1908.275-278. прекращено по чьему бы то ни было произволу, а лишь в случаях и порядке, предусмотренных законом»1. Предложенная ученым трактовка правомочия распоряжения своим существованием, в том числе как возможности юридического липа изменить пределы своей правоспособности и дееспособности', представляется одним из правомочий права управления внутренними делами - возможность с учетом закона определять и изменять свою правоспособность, вносить изменения в устав, иные учредительные и внутренние документы организации. Данная возможность основана на таком элементе правоспособное™ как компетенция юридического лица. В целом же, о праве на существование и праве па деятельность юридического лица можно говорить как о правах конституционных, как об элементе правосубъектности организации. Как указал Конституционный Суд РФ в одном из своих постановлений, «право на свободнее использование своих способностей и имущества для предпринимательской и иной не запрещенной законом экономической деятельности служит основой конституционно-правовою статуса участников хозяйственных обществ, в частности акционеров акционерных обществ - юридических лиц...»[41] [42] [43]. Понятие экономической деятельности подразумевает и возможность создания юридических лиц. В Соглашении о партнерстве 11 сотрудничестве, учреждающем партнерство между Российской Федерацией, с одной стороны, и Европейскими сообществами ц их государсівами - членами, с другой стороны, подписанном на о. Корфу 24.06.1994 г.1, предусмотрено право российских компаний или компаний Сообщества приступать, к экономической деятельности путем создания дочерних компаний и филиалов в Сообществе или соответственно в России (статья 30 Соглашения). В.С. Мартемьянов, И.В. Ершова в системе правоотношений юридического лица признали существование неимущественного правоотношения по ведению собственной хозяйственной деятельности[44] [45] [46]. Содержание данного правоотношения не раскрывается, однако в качестве примера нарушения данного правоотношения самим юридическим лицом, И.В. Ершова приводит нарушение правил бухгалтерского учета-'. Мы считаем, что нет необходимости в признании общего правоотношения по ведению собственной хозяйственной деятельности юридического лица. Понятие деятельности юридического лица было раскрыто выше. В.А. Рахмилович и Т.Д. Левшина ставят вопрос о правовой природе неимущественных членских отношений в юридическом лице (участие в управлении юридическим лицом и т.д.), признавая их составной частью предмета гражданского права[47]. Следующие авторы, обосновывая неимущественную природу прав на участие в делах юридических лиц, оставляют нераскрытым вопрос о правах самих обществ. * /Д.В. Тариканов отмечает, что не вызывает сомнения неимущественный характер права на участие в управлении делами юридического лица, признанный в литературе большинством авторов1. По мнению А.Б. Савельева, право на участие в простом товариществе включает права и обязанности личного и имущественного характера. Личными правами являются право на участие в управлении общими делами, право на информацию, право на ведение дел, имущественными - право на долю в общем имуществе при выходе из товарищества или прекращении договора товарищества, право на получение прибыли[48] [49]. Полагаем недопустимым обоснование таких субъективных прав, содержанием которых выступают одновременно правомочия личного и имущественного характера. В.А. Гуреев предлагает иной подход. В рамках самостоятельней группы корпоративных прав субъективное право акционера на участие в распределении прибыли и право на «ликвидационную квоту» он относит к имущественным правам, а права акционера на управление и информацию - к другой их разновидности, неимущественным корпоративным правам[50]. Такое распределение правомочий представляется правильным. Возможность выделения группы корпоративных прав мы рассмотрим далее в настоящей работе. К группе имущественных прав юридического лица Н.В. Козлова относит право самостоятельно или совместно с другими субъектами создавать юридические лица[51]. Однако имущественная природа этого права вызывает сомнение. Тот факт, что при создании юридического лица в большинстве случаев необходимо закрепление за ним определенного имущества, еще не указывает на имущественную природу данного права. Распоряжение имуществом осуществляв гея в рамках вещных или иных имущественных прав. Само же создание юридического лина как субъекта права - это действие неимущественного характера. 11,ель создания юридического липа, дочернего или зависимого общества, заключается в расширении возможностей организации, круга лиц, которые будут представлять ее интересы и действовать от ее имени. Поэтому возможность создания юридического лица выступает правомочием прана на управление внутренними делами. Г.В. Цепов приходит к выводу, что следует говорить об отношениях, «связанных с «управлением» одного субі.екта гражданского права другим субъектом», уточняя, что «ио сути, речь идет не об управлении обществом как самостоятельным субъектом права, а об управлении его имуществом, выступлении в гражданском обороте от его имени». Понятие «управление», по мнению автора, употребляется в значении «распоряжение», а право управления отнесено им к правам гражданским, но субъект данного права не определен[52]. Полагаем, что здесь имеет место анализ полномочий участников, а не прав самой организации. Если бы автор исходил из того, что полномочия руководителей организации носят производный характер от права юридического липа, то смог бы избежать затруднений, связанных с установлением' содержания правоотношений, возникающих при управлении делами организации. Приравнивать управление к распоряжению имуществом так же неоправданно, как и относить управление всеми делами юридического лица к области имущестяенпых отношений. Полномочия на управление внутренними делами по своей природе являются неимущественными, поскольку тесно связаны с личностью каждого представителя юридического лица, а субъективное право на управление внутренними делами с личностыо самого юридического лица, и не имеют отношения к материальным благам. В.П. Мозолин характеризует долю учредителя (участника) в уставном (складочном) капитале хозяйственного товарищества и общества как право, которое является ключевым при определении числа голосов, принадлежащих участникам в общих собраниях товариществ и обществ, доли имущества, получаемого участниками при выходе из товарищества и общества или при их ликвидации в случаях, предусмотренных законом, реализации других прав, принадлежащих участникам. В совокупности с названными правами участников право на долю в капитале составляет более широкое по содержанию право, называемое правом па участии в делах товарищества или общества (курсив наш - К.К.). При этом подчеркивается, что доля учредителя (участника) — это часть целого, принадлежащего самому юридическому лицу, и более правильно говорить о праве на долю учредителя (участника) как элементе правоотношений, существующих внутри юридического липа[53]. Подобное изложение содержания права на участие в делах юридического лица позволяет сделать вывод о его имущественной природе. В.К. Андреев, комментируя данную позицию, отмечает, что при таком подходе теряется главное в доле участника на имущество обществ.!, ее вещно-правовой характер2. В дальнейшем В.П. Мозолин уточнил, что указанное право «включает в себя комплекс входящих в него прав, в целом определяемых экономической природой отношений, регулируемых законодательством о хозяйственных товариществах и обществах на основе действия принципов верховенства интересов фирмы, лояльности к ней и внутренней информирован пости участников в делах товарищества или общества1. Дискуссия об имущественно-правовой или вещно-правовой характеристике долей участил в ООО или акций для АО не вполне охватывается рамками настоящего исследования. Оставляя в стороне этот вопрос, отметим, что независимо от того, какую полицию занять в этой дискуссии, нельзя нс признать за участниками хозяйственного общества прав на участие в его делах. Нс признавая имущественную природу права управления внутренними делами, мы поддерживаем В.П. Мозолина в выборе термита «участие», а не «управление» для полномочий участников, поскольку участник товарищества или общества уделяет внимание не всем вопросам их деятельности, а лишь определенной части вопросов, в отличие от самого юридического лица, управляющего всеми своими делами[54] [55]. Позиция Н.Н. Пахомовой заключается н том, что правомочия общества как собственника реализуются через деятельность его органов, а полного товарищества через деятельность его участников. Автор полагает, что право учредителя (участника) на участие в управлении можно толковать как право на участие в реализации правоотношений корпоративной собственности[56] [57]. Наконец, Б.И. Пугинский обоснованно полагает, что на основании права управления различаются организационно-правовые формы юридических лиц, однако субъект данного права не определен1. С учетом того, что автор говорит об одном праве, а не о полномочиях его органов управления или правах участников, данное право признается им за юридическим лицом. Отношения, связанные с созданием юридического лица, с возможностью юридического лица определять направления своей деятельности, создавать филиалы и представительства, осуществлять реорганизацию, некоторые авюры считают проявлениями правоспособности'. Для того, чтобы дать оценку этой точке зрения, необходимо установить соотношение правоспособности и субъективных прав. В развитии учения о субъективном праве можно выделить два периода. В период с конца XVIII по начало XX века с учетом господствовавших философских и естественно-правовых теорий были предложены первые определения субъективного права. На втором этапе (30-е годы XX века - настоящее время) формируется, критически оценивается и развивается современное понятие субъект ивного права. Если постараться сгладить многообразие подходов к объяснению субъективного права, можно сказать, что его понятие развивалось от вопроса «почему действиям лица предоставляется защита?» до вопроса «что вправе делать получившее защиту лицо?». Первой наиболее разработанной теорией субъективного права стала волевая теория Ф.К. Савиньи. Между его последователем Б. Зиндигейдом и автором теории интереса Р. Иерипгом позднее развернулась острая дискуссия. Применительно к обязательству Ф.К. Савиньи говорит, что оно состоит в господстве над одиночными действиями чужого лица, которые моїут быть представлены выделенными из его свободы и подчиненными нашей воле («Wahle»). Иногда в рамках этой теории употреблялся и другой термин — «Macht» - власть'. Правом пли правомочием (Befugniss) Ф.К. Савиньи называл принадлежащую отдельному лицу власть: область в которой господствует его воля, притом господствует с нашего согласия*. По определению Б. Виндшейда «право (управомочив) есть установленная юридическим порядком дозволенность воли (Woilen- Durfen), есть предоставляемая юридическим порядком власть или господство»[58] [59]. Р. Иеринг же определил субъективное право как интерес, который имеет исковую защиту, то есть юридически защищенный интерес. Ученый открыл совершенно новое поле исследования, равное по значению тому, которое в свое время предложили сторонники теории воли. Интерес определялся в двух аспектах. Во-первых, «интерес в смысле субъективном указывает на чувство зависимости в жизни (das Gefuhl der Lebensbcdingheit)». Имеется в виду наше довольствие или счастье от определенных вещей или отношений. «Интересы следовательно, - это суть жизненные требования (Lcbensbedingungen) в широком смысле[60]. Каждый человек ищет благосостояния (Wohlscin) и не только бытия (Dasein), а «условия существования» - это нс только условия физического бытия, ко все те блага и наслаждения, которые, по мнению лица, дают жизни ее настоящую цену[61]. Во-вторых, интерес составляют не только отвлеченные категории как счастье, благополучие, но и сами действия на пути к этим более далеким целям. «Одного заключения договора уже достаточно, как доказательства интереса», в противном случае «пользующийся хорошим зрением должен будет доказать, для чего он купил себе очки; имеющий густые волосы, - почему он приобрел парик»? Чаще всего имеют в виду не объективный интерес, а субъективное суждение о наличности его (покупатель убеждает продавца, что интерес последнего заключается в уступке вещи за предлагаемую цену; продавец - покупателя, что интерес, покупателя т ребует взять вещь за назначенную цену)[62] [63]. Мы считаем, что это второе значение интереса является определяющим для субъективного права. Поведение самого управомоченного лица — его первый и непосредственный интерес, и в то же время, единственный интерес, поддающийся правовому регулированию, а. следовательно, исковой защите. Через защиту интереса, поведения лица, защищаются и блага, по поводу которых данный интерес возникает. Другие категории “ счастье, богатство, уважение - суть не юридические, а эвдемонологические, в значительной степени субъективны. Право само по себе не способно привести к счастью, да и вообще такая цель перед ним не стоит. Как говорил Метродор, ученик Эпикура, «то, что находится внутри нас, более влияет на наше счастье, чем то, что вытекает из вещей внешнего мира»[64]. Подтверждение динамического понимания интереса мы встречаем и в философии С. Кьеркегора, считающего, что интерес (Inter-esse) - это как раз и есть действительное существование. Индивид несет* в себе «активный, даже «бесконечный» интерес к экзистированию самою действительного; интерес имеет также и практический аспект - это высокая экзистенциальная активност ь»[65]. К сожалению Р. Иеринг, по-пидимому, нечетко проводил отмеченное нами разграничение, что во многом явилось причиной серьезной критики со стороны его современников, не всегда обоснованной. Высказывались мнения, что субъективное право может существовать при отсутствии интересов, что можно оставаться носителем права даже вопреки собственному интересу'. По мнению Е.Н. Трубецкого, если бы интерес составлял сущность правомочия, прекращение интереса непременно влекло бы за собой уничтожение права[66] [67]. Однако в равной мере справедлив вопрос, почему продолжает существовать право, если пропадает не сам интерес, но интерес к праву? Вероятно, по той причине, что прекращение уже возникшего, действующего субъективного права не должно нарушать прав других лиц. Замечание П.В. Михайловского о том, что «можно иметь интерес в чем-либо и не иметь на это никакого права»[68], пе вполне справедливо, поскольку под правом Р. Иеринг понимал только юридически защищенный интерес, тем самым допуская существование интересов, которым исковая защита не предоставлена[69]. Обе теории, определяющие субъективное право через понятия «воля» и «интерес», важны для формирования понятия субъективного гражданского права. Не каждое поведение защищается субъективным правом, а лишь такое поведение, которое носит волевой характер. Юридическое значение приобретает лишь тог интерес, который имеет своим объектом собственное поведение лица[70]. Данный подход позволяет увидеть, что последующее развитие учения о субъективном нраве в своей основе сохранило преемственность теориям, создававшимся па первом этапе. В середине XX века С.Н. Братусь предложил понимать -под субъективным нравом установленную и гарантированную государством меру возможного поведения лица’. Его концепция была поддержана многими учеными, и является общепринятой в настоящее время[71] [72] [73] [74] [75] [76] [77]. То, что это возможное поведение «установлено» и «гарантировано», означает придание ему правового значения, выделение из всей массы поступков лица, многие из которых не подлежат правовому регулированию. Известная мера поведения определяет его границы. С одной стороны, это защищает сферу правообладания самого субъекта от посягательств третьих лиц, с другой - обязывает его не допускать превышения пределов своего права, злоупотреблять им. Позже возник и альтернативный взгляд, согласно которому сущность субъективного права заключается в поведении обязанных лиц3. Н.Г. Александров предложил определение субъективного права как совокупности трех возможностей: «I) вид и мера возможного поведения для самого обладателя субъективного права; 2) возможность требовать известного поведения от других лиц - поведения, обеспечивающего реализацию первой возможности; 3) возможность прибегнуть в необходимых случаях к содействию принудительной силы государственною аппарата для осуществления второй возможности»1. Критикуя данный подход, Ю.К. Толстой обоснованно указал, что втор;ія и третья возможности вполне охватываются первой, поскольку также являются мерой возможного поведения самою управомоченного лица[78] [79] [80]. То, что возможность защиты - лишняя категория при характеристике субъективного права, считает и В.П. Мозолин’. По замечанию С.II. Братуся, характеристика субъективного права кг к меры возможного поведения лица предопределяет вес остальное — и меру поведения обязанного лица, и государственное принуждение’. Однако здесь необходимо учитывать, какую цель преследует каждое из указанных правомочий, и в каких условиях они осуществляются. Первое, как мера возможного поведения управомоченного лица, используется, когда его интерес может быть удовлетворен без вмешательства третьих лиц. Второе правомочие, возможность требовать известного поведения от других лиц, проявляет себя, когда нельзя реализовать субъективное право без содействия с их стороны. И, наконец, возможность принуждения в отношении нарушителей субъективного права имеет место только в случае, если поведение обязанных лиц приобрело противоправный характер. Именно это значение несут в себе три указанных элемента субъективного права, уточняя более широкий термин «поведение», характеризующий содержание нрава в целом. При этом не следует рассматривать их как существующие самостоятельно друг от друга. Осуществлять все три правомочия одновременно невозможно. Так, если лицо обращается в суд за защитой своего права, мы полагаем, что оно лишено возможности осуществить правомочие па собственные действия в части исковых требований, реализация же второго элемента не имеет смысла, поскольку исполнить требование добровольно обязанное лицо отказывается. М.А. Гурвич, характеризуя право на иск, правильно понимает его как «некоторое состояние права, особый момент в его развитии, в котором раскрывается присущая принудительная сила... Способность к принуждению, оторванная от іражданского права, лишается своего содержания и возведенная в самостоятельное правомочие утрачивает смысл»[81]. О.С. Иоффе первоначально примкнувший к сторонникам второй точки зрения о содержании субъективного права, отмечал, что «право всегда является правом не на свои собственные, а на чужие действия, ибо право не призвано к регулированию отношения человека к вещи,... к самому себе или к своим собственным действиям»2. Действительно, субъективное право может порождать гражданские правоотношения, воздействовать на них и прекращать их существование. При этом такие отношения сохраняют общественную природу, являются отношениями между людьми. Однако содержанием субъективного права всегда остается поведение самого управомоченного лица, в том числе его собственные действия, но не направленное к самому себе, а обращенное к другим лицам. Если же вывести это поведение за рамки субъективного права, заменив его действиями обязанных лиц. мы не сможем ответить на вопрос, как субъект права воздействует на них, раз его собственному поведению не придается правового значения. Замена в содержании субъективною права - поведения управомоченного лица на действия обязанных лиц фактически означает замену понятия «субъективное право» на понятие «юридическая обязанность», чго верно отметил Ю.К. Толстой1. Верно отмечено и то, что невозможно считать объектом господства поведение человека, не считая объектом господства самого человека[82] [83] [84] [85]. Позднее О.С. Иоффе полностью отказался от этой концепции, признав недостаточность такою определения[86]. На втором этапе развития учения о субъективном праве новый виток получила дискуссия о его соотношении с категорией «интерес». Одни ученые высказали мнение, что интерес не входит в содержание субъективного права, нс является его сущностью1. Другие авторы рассматривали интерес в качестве элемента субъективного права[87] [88], говорили, что право есть охраняемый интерес[89] [90]. Вместе с тем, мнение о том, что интерес представляет собой поведение управомоченного лица, развития пе получило. Интерес в силу исторических особенностей того времени рассматривался, прежде всего, с идеологической стороны, как интерес господствующего класса, защищаемый субъективными правами. О собственном интересе лица, который может отличаться от интересов других лиц, не могло быть и речи. Однако определив, что интерес - это возможность поведения субъекта, можно было бы разрешить данную дискуссию. Тот интерес, который попадает в область правового регулирования, полностью охватывается субъективным правом. Интерес - это не элемент субъективною права'1 и не противопоставленная ему категория, это само субъективное право[91]. Данное определение отвечает и понятию «охраняемый законом интерес». Так, Н.С. Малснн указывал, что субъективное право может быть реализовано немедленно, налично присутствует, поскольку предусмотрено конкрет ным правовым предписанием, в то время как охраняемый законом интерес есть стремление к определенной пользе, благу, НС гарантированное конкретной правовой нормой1. Отметим, что такое стремление, с позиции возможности его охраны правовыми средствами, представляет собой стремление к гарантированной государством мере возможного поведения. В то же время, приведенное нами определение субъективного права представляется еще нс полным. Необходимо установить и качества, которыми такое поведение (интерес) должны обладать. Поведение должно быть волевым, вызванным желаниями самого управомоченного лица. При этом только неразрывная связь воли и интереса говорит о наличии субъективного права. Согласно Л. Шопенгауэру, не разум управляет волей, а воля определяет движение разума. Однако отметим, что при этом воля является спонтанной движущей силой, и лишь только пройдя через разум, соединившись с определенным интересом индивида, воля физическая становится полей в юридическом смысле. С учетом приведенных доводов полагаем, что необходимо пересмотреть общепринятый взгляд на признание осуществлением субъективного гражданского права реализации его содержания для удовлетворения интереса управомоченного[92] [93]. Реализация содержания субъективного права и есть реализация интереса. Ряд авторов включили в определение субъективного права еще один элемент - возможность пользования социальным благом[94]. Различие между терминами «действие» и «пользование» заключается в том. что первый характеризует активную сторону поведения субъекта, но не дает представления о его интересе применительно к социальному благу. Второй термин также отражает активное поведение субъекта, но помимо этого дает некоторое представление относительно ценностного отношения индивида к данному благу. Ведь пользование, по крайней мере, можно противопоставить уничтожению (в социальном смысле) и распоряжению благом (в смысле правовом). И все же, несмотря на свое аксиологическое значение, "пользование является разновидностью поведения', и мы не видим достаточных оснований выделять отдельно правомочие пользования в содержании субъективного права, оно охватывается правомочием на собственные действия (поведение лица). В литературе были отмечены и отличия субъективного права ст охраняемого законом интереса: определенность, конкретность и наибольшая степень юридической гарантированности2. На втором этапе развития учения о субъективном праве возникла необходимость разграничения его содержания с содержанием правоспособности - проблема, которая не находит однозначного решения до настоящего времени. Для нас данный вопрос особенно актуален, поскольку многие правомочия в рамках права управления делами юридического лица, ряд авторов относят к проявлениям правоспособности. строительства. Саратов, 1962. С. 15; Маленн Н.С. Гражданский закон и прана личности в СССР. С. 92,94. 1 В определении Р. Исринга «право есть юридическая обеспеченность пользования», последний термин следует понимат ь в социологическом, а не юридическом значении; н этом смысле оно идентично его же определению «право есть интерес, нмеюицй исковую защиту». См.: Jhcring R.f. Geist lies romishen Rechts. 1'eil 111. 1865. S. 316-317. Маленн Н.С. Охраняемый законом интерес '/Советское государство и право. 1980. 1. С. 32. См. также: Малеина М.Н. Зашита личных неимущественных прав граждан советским законодательством. С- 9. В целом сложилось два подхода к соотношению правоспособности и субъективных і-ражданских прав: 1) некоторые субъективные права являются элементами правоспособности: 2) субъективные права не могут входить в содержание правосубъектности или правоспособности1. Сторонники первого подхода, не отвергая общепризнанное мнение о самостоятельности субъективных гражданских прав, предложили считать некоторые из них элементами правоспособности (право на совершение сделок[95] [96], право на приобретение имущества в собственность[97], на труд, па образование, на обеспечение в старости[98], на обращение в суд[99] [100] и др.) М.М. Агарков отмечал, что слово «право» мы можем использовать для тех или иных проявлений правоспособности - право совершать договоры, составлять завещания, расторгнуть договор, произвести зачет и Т.пЛ Многие из перечисленных гражданских прав носят конституционный характер. Н.И. Матузов, сторонник второй точки зрения, указал, что конституционные права - «это субъективные права, особый их вид. а не правоспособность и нс нормы объективного права»[101]. Прежде чем сделать вывод о способности того или иного субъективного права выступать элементом правоспособности, необходимо определить природу самой правоспособности и ее соотношение с субъективными правами вообще5. Е.А. Флейшиц, анализируя имеющиеся в литературе точки зрения по этому вопросу, делает вывод, что они едины в главном. Вес они: а) признают правоспособность понятием, обшим для всех отраслей права; б) определяют правоспособность как признанную -законом за гражданами и за организациями абстрактную способность... обладать правами и нести правовые обязанности; в) считают, что «в правоспособность входят субъективные права» (О.С. Иоффе), что правоспособность «включает в себя» субъективные права, что субъективные права «входят в содержание правоспособности», являются ее «элементами» (С.Н. Братусь и А.В. Мицкевич)1. Не каждая авторская позиция при этом была однозначной. С.Н. Бра гусь рассматривал правоспособность как абстрактную, общую возможность иметь гражданские права и обязанности, принадлежащую всякому и каждому[102] [103] [104]. Однако вслед за этим сразу же уточнял: «Правоспособность - это право быть субъектом прав и обязанностей»[105] [106]. Конструкция «право на право» нашла отражение и в работах других авторов'1. На противоречивость такой позиции обратила внимание Е.А. Флейшиц: «Определенные по содержанию права не могут быть «элементами» правоспособности, остающейся абстрактной возможностью правообладания»[107]. Р.О. Халфина рассматривает как разнопорядковые явления «абстрактную возможность, которая можег никогда не осуществиться в действительности, и реальное право, осуществление которого зависит от воли управомоченного»1. Интересно замечание И.С. Малеина, которое он сделал при сравнении правоспособности, субъективного права и законного интереса. «Если правоспособность признавать «особым», «своеобразным» субъективным правом..., то в таком случае и законный интерес есть своеобразнее субъективное право. Но само по себе признание в качестве «своеобразного» ничего не объясняет, хотя и обязывает различать своеобразное (особое) и обычное»[108] [109] [110]. Возможность и действительность обладания субъективными правами и несения обязанностей образуют первое основание к разграничению правоспособности как абстрактной способности и субъективного права как конкретной возможности По мнению Д.М. Чечота. «абстрактная способность к правообладанию связана с тем, что закон не указывает конкретного субъекта и конкретный вид субъективных прав, которые он может приобрести, а конкретность - с тем, какие виды субъективных прав может, а какие не может приобрести субъект»[111]. Однако здесь автор допускает ошибку, смешивая признаки юридического понятия как такового с качествами, присущими явлениям правовой действительности. Любое юридическое понятие должно быть конкретно, иначе нельзя установить его роль в правовом регулировании. Как мы установили выше, содержанием субъективного праЕа I выступает поведение лица, представляя собой юридически значимый интерес. Для правоспособности же определить только ей присущий интерес нельзя, так как он связан с социальным благом, а обладание правами само по себе благом не является. В противном случае получается, что объективное право существует ради себя самого, а не для регулирования тех общественных отношений, в связи с которыми оно возникает. Следует согласиться с Н.И. Матузовым в том. что правоспособность «не обеспечивает сама по себе никакого реального блага, а служит лишь предпосылкой правообладания»1. Таким образом, интерес связан с субъективным правом, охватывается его содержанием, правоспособность не связана с каким-либо интересом. Это второе основание к разграничению данных понятий. Субъективное право и правоспособность многими определяются через понятие «возможность», однако в последнем случае прибегают также к термину «способность»[112] [113]. В п. I ст. 17 ГК РФ закреплено понятие гражданской правоспособности как «способности иметь гражданские права и нести обязанности». Н.И. Матузов, определяя правоспособность как «... общественно- правовое свойство лица, выражающее его способность быть носителем (обладателем) предусмотренных законом прав и обязанностей», отмечает, что в правоспособности заключена и правовая возможность (возможность иметь право, быть его носителем, обладателем - «право на право»)’. В более поздней работе он подчеркивает, что «главное в правоспособности - не права, а принципиальная возможность или способность иметь их»[114] [115]. Другие авторы предлагают понятие «правоспособность» заменить на «прапопозможпость», так как первое раскрывает только личные качества индивида, а второе содержит в себе субъективный и разрешительный элементы, вытекающие из существующего порядка в обществе[116]. Данное предложение не выглядит убедительным. «Разрешительный элемент», который усмотрели авторы, характерен для всех правовых отношений, и есть не что иное, как необходимое свойство нормы права. В Толковом словаре русскою языка слово «способность» имеет два значения: 1) природная одарённость (курсив наш — К.К.), талантливость; 2) умение, а также возможность производить какие-нибудь действия'. «Возможность» определяется как: 1)то, ч го может произойти, мыслимое, осуществимое, допустимое (курсив наш - К.К.); 2) средство, условие, обстоятельство, необходимое для осуществления чего-нибудь'. Для способности характерны «наличность», «данность», для возможности - «условность», «вероятность». Если для субъективного права определяющим выступает возможное поведение (активная сторона правовой личности), то для правоспособности никакого поведения не требуется (пассивная сторона правовой личности). Правоспособность — это го, чем право «одаряет» индивида. Условность такого дара в том, что ст него, в отличие от предусмотренного ГК РФ договора дарения. невозможно отказаться: п. 3 ст. 22 ГК РФ не допускает полный или частичный отказ от правоспособнос ти. Расширение объема правоспособности невозможно вне реализации субъективных прав1. Раз возникнув но указанию закона, в дальнейшем ока может изменяться и самим лицом, действующим в рамках того или иного субъективного права. О.С. Иоффе отличие правоспособности от субъективного права видел в том, что «правоспособность исчерпывается мерой дозволенного данноьу лицу поведения, субъективное право включает в себя не только меру дозволенного поведения, но и возможность требовать определенного поведения от обязанных лиц»[117] [118]. Концепцию О.С. Иоффе поддержал Д.М. Чечот[119]. Н.С. Малеии в свою очередь отметил, что если правосубъектность (или правоспособность) не предоставляет возможности требовать определенного поведения (от других...), то, очевидно, она утрачивает юридическое качество..., перестает быть правом»[120]. Если придерживаться позиции данных авторов и считать включенными в правоспособность меру дозволенности самого управомоченного лица или его возможность требовать определенного поведения от обязанных лиц, как отличить ее от субъективного права? Тем самым определенные варианты поведения получат отражение и в правоспособности, и в субъективном праве, а для защипа своих интересов лицу придется выбирать между защитой правоспособности и субъективного права. Если придерживаться данной позиции, вопрос не получит удовлетворительного решения, так как право и правоспособность будут выполнять одни функции. Все-таки более правильным было бы считать, что мера дозволенного поведения - это содержание субъект иного права, а не правоспособности. Если правоспособность и подразумевает возможность поведения, 'го только в том смысле, что такая возможность появится с момента возникновения улица субъективного права. Концепция «динамической правоспособности», предложенная М.М. Агарковым, рассматривает правоспособност ь в движении как конкретную возможность стать обладателем определенного субъективного права. Гражданская правоспособность для каждого лица в каждый момент времени означает возможность иметь определенные права и обязанности в зависимости от его взаимоотношений с другими лицами . В данном случае автор, говоря о «правоспособности», фактически говорит как о правоспособности, так и об осуществлении субъективных прав. Здесь уместнее вести речь о правовом положении лица, которое по своему объему шире как правоспособности, так и субъективного права, и индивидуально для каждого лица н каждый конкретный момент времени[121] [122]. Таким образом, активное поведение лица в рамках субъективною нрава и пассивное поведение в рамках правоспособности — это третье основание к их разграничению. Термины «возможность» и «способность» отражают данные отличительные признаки, а потому определение правоспособности как «возможности» представляется нам неправильным. Защита субъективного права и правоспособност и также имеет свои отличительные особенности. Поскольку признание правоспособности зависит не от других лиц, а от государства1, она не может быть нарушена другими участниками гражданских отношений[123] [124]. Равным образом справедливо утверждение, что правоспособности, в отличие от субъективных прав, нс соответствуют обязанности других субъектов[125]. Необоснованное ограничение правоспособности возможно лишь со стороны Российской Федерации и ее субъектов. Субъекты РФ могут ограничить правоспособность юридических лиц, издавая нормы гражданского законодательства в пределах своей компетенции. Полномочия на принятие норм іражданского законодательетна признаются за субъектами РФ в случае осуществления нормотворческой деятельности по предметам совместного ведения с Российской Федерацией (ст. 72 Конституции РФ), а также когда компетенция по тем или иным вопросам была делегирована субъектам Российской Федерацией в одностороннем порядке1. Умаление правоспособности в связи с изданием актов муниципальных образований невозможно, поскольку такие акты ие должны содержать норм гражданского законодательства (ст.З ГК РФ). При оспаривании незаконного акта муниципального образования защищается субъективное право, а не правоспособность. Н.А. Полыгалова рассматривает как ограничение правоспособности юридические санкции в связи с допущенным юридическим лицом правонарушением1. Однако в этом случае юридические лицо не ограничено в способности иметь право, то есть в правоспособности. Оно ограничено в возможности осуществления права, иными словами, ограничено само субъективное право. Во всех случаях защиты правоспособности как таковой речь следует вести не об исковой защите, а о производстве но делам из публичных отношений. Если акт государственного образования противоречит Конституции РФ, то защит нрава осуществляется в порядке конституционного судопроизводства. Если же имеет .место несоответствие норме закона, то заявление может быть направлено в суд общей юрисдикции или арбигражный суд[126] [127]. В любом случае мы исходим из того, что правоспособность надлежащим образом установлена вышестоящим нормативным актом. Вместе с тем, необоснованный и незаконный нормативный акт, как правило, нарушает одно или несколько субъективных прав. Поэтому защита правоспособности осуществляется вместе с защитой субъективного права. Следовательно, защита субъективного права возможна без зашиты правоспособности, но защита правоспособности невозможна без защиты субъективного права[128]. При этом в первом случае мы имеем в виду классическую исковую защиту, а во втором - защиту публично-правовую как в отношении правоспособности, так и субъективного права. Особого внимания заслуживают случаи отложенного введения в действие норм гражданского законодательства, когда нормативный акт уже принят, но вступает в силу по истечении определенного времени. По аналогии с существующей гражданско-правовой защитой от квазиделиктов, когда причинение вреда еще пе имело места, но, очевидно, может наступить, следует рассматривать возможность публично-правовой защиты в указанном случае. В иной форме правоспособность нарушена быть не может, в том числе при наличии правового акта индивидуального характера или постановления суда. В первом случае может быть нарушено только нраьо лица. Судебный акт способен нарушить как право субъекта, так и его дееспособность в случае необоснованного ограничения или лишения последней1. Д.М. Чечот отмечал, что «судебная форма защиты может применяться только в отношении субъективного права или охраняемого законом интереса и не может в отношении иных прав, не достигших степени субъективного права (правоспособность, правовой статус, компетенция)»[129] [130]. В настоящее время данный вывод утратил свою актуальность, поскольку процессуальное законодательство допускает обжалование нормативных правовых актов в суде. Защита правоспособности и защита субъективного права имеют существенные отличим, определяемые характером возможных нарушений, и это четвертое основание к их разграничению. Таким образом, субъективное право и правоспособность имеют различную природу и выполняют самостоятельную роль в правовом регулировании. Правоспособность нельзя рассматривать как потенциальное состояние субъективного права, а равно субъективное право не следует определять как часть правоспособности, ее элемент. Перечисленные основания разграничения данных категорий можно представить в виде таблицы. правами (правомочиями) интересом лицо юридически значимый интерес права (носителя правоспособности) 1 третьих лиц, участников гражданских правоотношений (исковая тащи га), и со стороны государственных образований (публично- правовая защита) государственных образований в результате принятия незаконных нормативных актов Выявленные отличия можно отразить в определениях данных правовых категорий. Под гражданской правоспособностью мы понимаем установленную нормами гражданского права абстрактную способность лица иметь права и нести обязанности, характеризующуюся его пассивным поведением, не связанную с его интересами и защищаемую от нарушений в результате принятия незаконных нормативных актов. Под субъективным правом следует понимать признаваемую нормами гражданского права меру возможного активного (волевого) поведения липа, представляющего для него юридически значимый интерес, защищаемого в исковом порядке от нарушений со стороны третьих лиц и в публичном порядке от нарушений со стороны государственных образований. В литературе достаточно часто правоспособность и субъективные права разграничиваются по признаку неотчуждаемости. Однако такой подход позволяет разграничить только правоспособность и имущественные права, другая не менее значимая группа прав неимущественного характера, также неспособных к передаче, под этот критерий отграничения не подпадает. Вряд ли можно признать допустимыми такие критерии сравнения, которые не позволяют установить различие между правоспособностью и субъективными правами в целом. Гражданское законодательство восприняло неоднозначную оценку правоспособности и субъективных прав цивилистами. По згой причине вызывает возражение ст.22 ГК РФ, упоминающая сделки, направленные на ограничение правоспособности. По общему правилу, такие сделки являются ничтожными, однако в законе могут бы и, прямо предусмотрены случаи их действительности. Сделки определяют динамику гражданских правоотношений, объекты сделок в более широком понимании предстают объектами гражданского оборота. Все они подчинены воле субъектов права. Правоспособность же устанавливается государством в административном, властном порядке, и в этом смысле от воли лица нс зависит. Ограничить можно только то, над чем лицо имеет определенную власть. Над правоспособностью лица никакой другой участник гражданского оборота власти не имеет. Данная норма имеет еще одну неточность. Под сделками мы понимаем действия граждан и юридических лиц, направленные на установление, изменение или прекращение гражданских прав и обязанностей (ст. 153 ГК РФ). Но правоспособность нс является правой или обязанностью, эго особая категория и одновременно неотъемлемое свойство лица, неспособное к передаче. Поскольку настоящее исследование затрагивает субъективное право абсолютного характера, необходимо установить соотношение абсолютных прав и обязанностей. По данному вопросу в литературе сложилось несколько точек зрения. Одни авторы предложили считать, и это мнение впоследствии поддержало большинство ученых, что абсолютному праву противостоит обязанность неопределенного круга субъектов воздерживаться от нарушения данного права1. В отношении этого подхода практически сразу было выдвинуто критическое замечание, что абстрактное правоотношение (правоотношение с неопределенным кругом обязанных лиц) - это та же норма объективного права, устанавливающая общее правило поведения, обязательное для всех[131] [132]. Д.М. Генкин высказал мнение о том, что абсолютное право существует вне правоотношения, при этом оно и корреспондирующая ему обязанность вытекают непосредственно из нормы объективного права (как в случае с основными конституционными правами - право неприкосновенности личности, свободы слова, собраний и др.), или из нормы права и в силу имевшего место юридического факта’. Автор объяснял это тем, что «правоотношение всегда должно быть конкретно в том смысле, что содержанием его являются права и обязанности определенных лиц»2. Полагаем, что и в случае с основными конституционными правами нельзя не признать наличие юридических фактов (факт рождения физического лица, достижения им совершеннолетия для приобретения избирательных прав и пр.), с которыми связано возникновение абсолютных прав. Возникновение личных неимущественных прав юридическою лица также обусловлено не только действием нормы объективного права, но и наличием определенных юридических факгов. По этой причине согласиться с тем, что абсолютные права и корреспондирующие им обязанности возникают только из нормы объективного права, нельзя. Согласно подходу Н.И. Матузова, права и обязанности вне правоотношения не существуют, но к нему следует подходить с более общих позиций. Такое «общерегулятивное правоотношение характеризует известную юридическую связанность (урегулированность) сторон - конкретного управомоченного и потенциально (ио реально) обязанных, хотя и индивидуально ие определенных субъектов, с которыми носитель права соприкасается или может соприкасаться в своей разнообразной деятельности»3. Компромиссный подход ученого вряд ли можно признать удовлетворительным. Данная концепция не укладывается ни в рамки 1 Генкин Д.М. Право собственности кпх абсолютное субъективное право. С. 94. 2 Там же. С. 93. • Матузов Н.И. Теоретические проблемы субьекпінпоіч) права. С. 26-27. абстрактного («индивидуально нс определенные субъекты»), ни п рамки конкретного («с которыми носитель права соприкасается или может соприкасаться в своей разнообразной деятельности») правоотношений. С указанными выше концепциями можно согласиться лишь в части. Верно мнение И.И. Матузова о том, что права и обязанности вес правоотношения не существуют. Сам по себе верный тезис Д.М. Генкина о том, что правоотношение всегда должно быть конкретно, на наш взгляд, привел его к неправильному выводу о существовании абсолютных иргв вне правоотношений. В действительности право или обязанность за рамками правоотношения представляют собой норму объективного права с неопределенным кругом лиц, на которых эта норма распространяется. Разница между абсолютным и конкретным правоотношением не только в круге обязанных лиц, гак или иначе обязанные лица могут быть установлены в том и другом случае, по и в основании возникновения правоотношения. Если относительное правові ношение возникает из договора, то круг обязанных лиц установлен с момента его заключения. При этом ге исключено, что состав и количество должников будут меняться, если ото не противоречит закону или договору. В абсолютном правоотношении круг всех обязанных лиц также может быть установлен, хотя такой практической необходимости, как правило, ге возникает. Признав обязанным по отношению к субъекту права неопределенный круг лиц, мы стираем необходимую грань между абсолютным правоотношением и нормой права. Значение любого правоотношения заключается в том, что друг другу противопоставлены не права и обязанности1, а субъекты этих прав и обязанностей. В.П. Мозолин включает в содержание правоотношения также правомерные и неправомерные действия сторон праноотноысния. См.: Гражданское право. Час~ь Еще Д.М. Генкин заметил, что невозможно правоотношение собственника со всеми лицами, которые даже ие знают о его существовании и о принадлежности ему определенной вещи, и которых не знает сам носитель права собственности1. Данное замечание верно с той оговоркой, что для возникновения и развития абсолютного правоотношения собственнику нет необходимости знать всех обязанных лиц или конкретное обязанное лицо. В этом и состоит разница между абсолютным и относительным правоотношением*. Круг обязанных лиц определяется существующей для них реальней возможностью нарушить субъективное право. В качестве условия возникновения такой обязанности можно признать условие информированности обязанного лица о существовании социального блага, ио поводу которого возникло право. Так, обязанность не нарушать личные неимущественные права субъекта может налагаться на третьих лиц с того момента, когда они узнали о существовании их обладателя и получили фактическую возможность причинить вред социальному благу, по поводу которого возникло неимущественное право.
Критерии і'ракнсніпі Субъективное право Праноспособностк Критерий обладания Конкретная возможность Абстрактная способность Соотношение с возможность поведения как Не связана с интересом Поведение обладателя Активная роль Пассивная роль Основание защиты Нарушения со стороні»! Нарушении со стороны