§ 1.2 Законы и справедливость в идеологии Вавилонии
Иной по сравнению с древнеегипетской была картина мира жителей
Древнего Междуречья. Если египетские представления о справедливости «замыкались» на теологии и, прежде всего, на заупокойной антропологии, то жившие между Тигром и Евфратом народы не могли пойти той же тропой в силу их первоначального неверия в блаженство и перевоплощение1.
Характерные особенности мировоззрения человека Междуречья позволяет выявить эпос о Гильгамеше, былины которого сложились в конце первой половины III тысячелетия, а самый полный список датируется уже VII в. Сюжет поздней редакции посвящен становлению идеального правителя. Чрезмерно воинственный Гильгамеш начинает судейскими неудачами, продолжает напрасными попытками стать бессмертным, а апофеоз находит победой «царя» над «героем», смирением со смертью[148] [149] [150] и даже составлением поучения преемникам[151]. О загробной судьбе Гильгамеша мифов не сохранилось; мало занимала, судя по всему, тема посмертной жизни его современников и потомков. Вне религиозной жизни имелась такая же «неопределенность» - чувство «зыбкости»: на это указывают строки поэмы конца II тысячелетия «О невинном страдальце» («Кто был жив вчера, умирает сегодня. / Кто вчера дрожал, сегодня весел. / Одно мгновенье он поет и ликует, / Оно прошло - он горько рыдает»), или, к примеру, речение из «Разговора господина с рабом», памятника чуть более позднего времени: «Взгляни на черепа простолюдинов и знатных: / Кто из них был злодей, кто благодетель?» (пер. И.П. Вейнберга)1. Таким образом, «все интересы, все ценности вавилонян лежат по эту сторону: за гробом нет ничего, заслуживающего внимания»[152] [153] [154]. Загробный мир представлялся темным, пыльным обиталищем, чем-э
тяготились даже боги . Отсутствие внятной «перспективы вечности» оставило отпечаток на мировоззрении поочередно сменявших друг друга, но сохранявших, в целом, общие ценностные установки[155], в том числе и в правовой сфере[156], народов.
Согласившись с почти стандартным среди востоковедов утверждением об особенно житейских интересах обитателей Древнего Междуречья, мы можем усмотреть в Законах Хаммурапи (далее - ЗХ) мирское предназначение, нацеленность на решение круга административных задач. Однако критическое мнение об использовании восточных законов в юридической практике, к которому присоединяемся и мы, имеет прочные основания. Во-первых, среди тысяч известных юридических актов (протоколов, текстов решений, сообщений о рассмотрении дел, «заявлений» и т.д.), сохранившихся на вавилонских табличках, ни один не воспроизводит текст ЗХ и не ссылается на статью из них или на свод в целом1. Во-вторых, многочисленные копии ЗХ, как и списки других известных древневосточных сводов, являются продуктами упражнений в чистописании[157] [158] [159]. В широкой перспективе проблема опоры на ЗХ является проблемой использования писаного права: известно, например, что записи древневосточных «контрактов» были только протоколами заключавшихся в устной форме соглашений, а таблички с царскими указами - лишь опосредующими звеньями между вербальными актами. Писец записывал слова царя, затем табличка отправлялась -э по месту нахождения адресата, где другой писец зачитывал текст таблички - важна, таким образом, была речь, а письмо имело техническую функцию. Не стоит преувеличивать и роль обнародования ЗХ. Уже на заре изучения текста стало ясно, что в силу ряда особенностей начертания и расположения клинописи на стеле чтение законов было для современников затруднено[160], к чему следует прибавить невысокий уровень грамотности у вавилонян, обозначавший необходимость привлекать по каждому случаю «чтения» писца, требовавшего вознаграждения, или занятого жреца. «Сравнение старовавилонских судебных разбирательств с нормами ЗХ, - замечает современный историк, - показывает отсутствие связи между ними, а предложение Хаммурапи всякому жалобщику обращаться к своду за юридической консультацией - явное преувеличение»[161]. -э Хаммурапи и его преемников . ЗХ оставались, в лучшем случае, общими принципами решения дел. В чем бы ни состояла суть работы по созданию ЗХ[165], масштаб ее велик. Зачем, несмотря на заметное отсутствие усилий к претворению законодательства на практике даже при самом Хаммурапи, работу проделали?[166] О ее целях можно заключить по прологу и, в особенности, по эпилогу текста свода, взятых с учетом их исторического контекста. Показательны строки, следующие за пышным славословием в прологе: «Мардук направил меня, чтобы справедливо руководить людьми и дать стране счастье, тогда я вложил в уста страны истину и справедливость и ублаготворил плоть людей» (v 14-24; здесь и далее пер. В.А. Якобсона1), а также указание: «чтобы сильный не притеснял слабого, чтобы оказать справедливость сироте и вдове, чтобы судить суд страны, выносить решения страны и притесненному оказать справедливость» (xlvii 59-78). Как видно, пафос этих формулировок, параллели которым можно найти и в древнейших сводах и имеющих отношение к царству памятных надписях[167] [168], троякий - он заключен в самоидентификации законодателя (1), в определении тех, чьим интересам служит законодательство (2), в определении существа законотворческой деятельности (3). Рассмотрим эти три аспекта. (1) Царская доля Хаммурапи не та, что у его египетского «коллеги». Фараон слыл богом меж людей, достоинством в полушаге стоящим от Ра, как бог правящим на земле. В Месопотамии порядок был иной - существовала иерархия, о которой недвусмысленно говорят первые строки пролога ЗХ: «.высокий Анум, царь аннунаков, и Энлиль, владыка небес и земли определили Мардуку, первейшему сыну Эа, владычество над всеми людьми , тогда меня, Хаммурапи призвали для благоденствия населения» - далее перечислены земли, «облагодетельствованные» Хаммурапи (i 1-40 sqq.). Л была аннексирована упомянутым Хаммурапи . Уместно вспомнить и об ассировавилонском обряде унижения царя, в ходе которого жрец отбирал у монарха регалии и лупил его, в чем, без сомнения, имелись и религиозный, и -э политический смыслы . Таким образом, царь в Месопотамии никогда не утрачивал человеческой сущности: не мог жить вечно, не имел ясной перспективы загробной жизни и делом своим считал, как и прочие люди, только «служить богам, чтобы те отдохнули» (Энума Элит. VI. 8, пер. В.К. Афанасьевой), то есть был слугой и занимал подобающее место в «космической» иерархии, разделяя обычные для человека Междуречья житейские ценности. Ассиролог С. Крамер остроумно заметил, что культ славы и успеха у шумеров вполне мог бы сравниться с честолюбием американцев[170] [171] [172] [173]; характерным пассажем из гимнов Ура является «... ради того, чтобы имя мое навсегда установилось, чтобы не забылось, / Ради славы в Стране» (пер. В.В. Емельянова!). Видевший себя восстановителем Шумера Хаммурапи в эпилоге Законов недвусмысленно доносит замысел: услышавший слова со стелы тяжущийся велеречиво возблагодарит и восславит Хаммурапи перед богами-покровителями (xlviii 3-78). По наблюдению Ж. Боттеро, с тем же связано упоминание в прологе многочисленных побед царя. К прославлению административных заслуг он желал прибавить напоминание о ратных подвигах[174] [175] [176]. Благодарность подданных, доходящая до восхищения царем, должна была не только создать царю реноме, но и укрепить репутацию его преемников на случаи, когда чиновники опускались до -э злоупотреблений , что заставляет вспомнить расхожее русское выражение: «царь хороший, бояре плохие». «Проще говоря, - подытоживает современный исследователь, - ЗХ - это политическая пропаганда»[177]. Именно в контексте самопрославления следует понимать эпилог ЗХ. Предостережения тому, «кто не будет чтить мои слова, написанные на моей стеле», имеют в основе не требование незыблемости установлений[178], а своеобразный эпиграфический топос, свойственный царским стелам вне зависимости от конкретного их содержания. Всего два месопотамских законодательных свода содержат разделы с проклятиями и требованиями вечного почтения - своды царей Липит-Иштара и Хаммурапи. В обоих случаях угрозы и требования интегрированы в эпилоге. Ассман пишет: «В отличие от других сводов, они связаны со стелами. Свод Липит-Иштара дошел на глиняных табличках, списанных со стелы, и эпилог отсылает к этой стеле, а свод Хаммурапи фактически дошел на стеле. Другие месопотамские своды, не использующие и не упоминающие монументальной формы записи, не содержат эпилогов и наборов проклятий»1. Отсутствуют в лишенных монументальной Л формы сводах и требования вековечно чтить завещанное царем . В целом, ключевое здесь почтение к царю, а не к оставленным нормам. В Древней Месопотамии свершения правителей отмечались установкой стел. Смысл этого действа иллюстрирует фрагмент эпоса о Гильгамеше: «Место [для] стелы... он создал и имя свое почтенное установил» (пер. В.В. Емельянова); иными словами, речь идет об очередном прославлении и укреплении имени правителя . В надписи правителя Лагаша удаление стелы одного правителя другим представлено «меморандумом» об объявлении войны: «Месилим, / царь Киша, по слову бога Иштарана / разрезал поле / и на границе поставил стелу. / Уш, энси Уммы, / по темным замыслам стал поступать: / эту стелу / он удалил» (Надпись Энтмены. 1-19, здесь и далее пер. В.К. Шилейко). За уничтожение царской стелы и вообще монументальной царской надписи в особом эпилоге сулилась расплата: «кто... / каким-нибудь злодеяньем уничтожит / эту стелу, - / имя этого человека. / пускай погибнет, пусть род его прекратится. / пусть его труп будет / брошен и не найдет могилы!» (Сиппарская легенда. 249 слл. - о порядке жертвоприношений); «если ж кто по злобе сотрет / мое имя и имя брата, / если кто разобьет этот образ [пусть Набу] его потомство и род / истребит из людской молвы» (Надписи Шамашшумукина. II. 45 слл. - восхваление царя на статуе); «Кто сотрет мое имя, кто нарушит мой образ / Эа, высокий владыка, / гневно пусть на него поглядит, / пусть его царский престол / он омрачит и разрушит» (Надписи Ашшурбанипала. I. 98 слл. - восхваление царя на статуе)[179] [180] [181] [182]. Поэтому совершенно прав Я. Ассман: «Благословения и проклятия относятся не к акту законодательства, но к установке стелы»1. Следовательно, то же мы можем сказать и обо всех неотделимых от проклятий декларациях вечности установлений. Таким образом, обретение славы и самовосхваление в намерениях Хаммурапи были задачами не менее важными, чем «организаторская». Последняя же состояла не столько в улучшении положения подданных, сколько в обеспечении их бесперебойной службы богам, за которую Хаммурапи, избранный богами пастырь, нес ответственность. Подкрепим это положение. (2) Пространный рассказ о завоеваниях в прологе ЗХ предназначен не только подданным, но и богам-покровителям. Он является отчетом об успешном распространении Хаммурапи славы богов по разным землям. Первая и последняя статьи Законов - о ложном обвинении в убийстве и о ложном заявлении раба, что некто не является его господином - по одной из гипотез, суть послания наместникам и марионеточным царькам. Одна статья - аллегория предательства, другая - восстания[183] [184] [185]. Круг тех, в чьих интересах издаются Законы, очерчен в прологе: в него входят сироты, вдовы и притесненные перед лицом сильных (i 2740, xlvii 59-78). Это положение можно интерпретировать в связи с позицией Х. Кюммеля как род демагогии, литературный топос царских надписей . В ЗХ основное внимание естественно уделяется вспомоществованию «слабым» в тяжбах, но вообще заверения в покровительстве составляют целые социальные программы древневосточных правителей. Одним из первых объявил о помощи слабым шумерский царь Урукагина: он повествует, каких именно простолюдинов и каким образом облагодетельствовал (Надписи Урукагины. 160-189)[186], а в одной из редакций текста представляет защиту вдов и сирот главным своим обязательством по договору с божеством-покровителем1. С другой стороны, частое повторение таких заявлений наводит исследователей на мысль об Л искренности заботы древних владык о слабых и притесненных . В чем бы ни состояла реализация деклараций социальной справедливости, их «упор» очень своеобразен для «юридического» текста. В контраст можно привести, например, содержащееся в книге Левит наставление судье «не быть лицеприятным к нищему» (Лев. 19:15). Речь в ЗХ, таким образом, идет не о беспристрастном суде, но о поддержании порядка во вверенном обществе: коль скоро цари нередко -э объявляли себя «пастырями» , а единственным смыслом существования их «быков» был труд, то логично предположить, что внимание к интересам народа могло иметь целью его защиту от чремерного, так сказать, «падежа». (3) Как видно, основное содержание деятельности, которая приписывается Хаммурапи в славословии, состоит в водворении «справедливости» и «истины», которые, по мнению видного голландского юриста и востоковеда Р. Вестбрука, с которым солидарен И.П. Вейнберг, вполне соответствуют египетской маат[187] [188] [189] [190]. С этим трудно согласиться. В Междуречье космос мыслился управляемым распоряжениями богов, которые не всегда считались верными и справедливыми[191]. Обозначаемая аккадским словом «мишарум» справедливость, водворяемая царем на земле, не была случаем универсальной справедливости уже в силу отсутствия последней в представлениях жителей Месопотамии. В старовавилонских документах термин «мишарум» встречается как в этическом контексте, так и в юридическом. Юридический подразумевал не только правосудие: слово устойчиво ассоциировалось с «указами о справедливости», издававшимися в первой половине II тысячелетия вавилонскими царями вскоре после восшествий на престол. Суть указов состояла в разрешении свободного населения от долгового бремени1, причем долги прощались не только притесненным и неимущим, но и пускающим заемные средства в оборот купцам[192] [193] [194]. Это не позволяет считать «указы о справедливости» проявлением вавилонской благотворительности. Важнее здесь символический смысл. В культуре Междуречья исключительное развитие и многообразие форм получили ритуалы обновления, причем одним из наиболее характерных был ритуал монаршей интронизации. Он включал борьбу с демоническим противником, некоторым образом вредившим уже взошедшему на престол царю - например, противник мог заморозить все реки и лишить подданных царя подачи воды. Победа, разумеется, ликвидировала недостачу воды . В первые годы правлений цари издавали «указы о справедливости», которые, в свою очередь, ликвидировали податные недостачи и недостачи у частных лиц. В том же контексте надо понимать и опубликование законов как акт водворения справедливости - тем более что среди санкций, за некоторыми исключениями, преобладали формы компенсации. В свою очередь, «ровность» и «нормальность» были значимыми жизненными ценностями в Месопотамии1. В одной из начальных строк пролога ЗХ царь сравнивает себя с Солнцем, которое «восходит над черноголовыми и озаряет страну» (i 27-49): «как бог Солнца, всякий раз совершая свой путь в космосе, ведал порядком, так и царь брал на себя эту упорядочивающую функцию в политико-социальной структуре»[195] [196] [197]. Иными словами, для легитимации власти царю необходимо подчеркнуть существование «недоимок» и проблем в организации вверенного ему богами общества, подобных тем, что наблюдает Шамаш в целом космосе - и свою роль в их исправлении. «Исправление» было установлением справедливости. Даже термин мишарум производен от аккадского -э слова, обозначающего «выпрямление» .