Заключение
В исследовании мы показали, что справедливость составляла одну из фундаментальных понятийных детерминант в мировоззрении жителей «классического» Востока, архаической и классической Греции.
С течением времени понимание справедливости менялось - сначала в мифопоэтических воззрениях, а затем и в логико-понятийных мирах греческой философии. Общей для всех систем взглядов, изученных в настоящей работе, следует признать тонкую, нередко почти невидимую и исторически довольно поздно возникшую связь понятия справедливости с идеей закона. Это объясняется как нерасчлененностью сфер правового и этического, обычной для древних, так и особенностями конкретно-исторических условий, задавших модели развития систем мышления на Востоке и Западе.Весьма примечательно, что модели эти различны. Исследовав мифопоэтическую мысль жителей Древнего Египта, мы так и не сумели обнаружить примеры устойчивой ассоциации категории маат с абстрактной идеей справедливости в формальном, процедурном или содержательном смыслах. От онтологической по существу идеи порядка Древнего царства она постепенно нисходит к этической концепции личного благочестия, воздержания от нечистых поступков. Приглядевшись, на этих этапах можно усмотреть зачатки справедливости: государственный «онтологический» порядок предполагал и справедливый суд, а нечистота включала и явно неправые дела вроде убийств. И все же такая справедливость была для жителей Египта ценной не сама по себе, но только как средство достижения хорошей загробной участи. Не нашлось достойного места и земным законам - абстрактным и неопределенно-личным правилам в Египте предпочитали участие многих чиновников, заслуживающих своей деятельностью оправдание на загробном суде.
Вавилонянам, были присущи иные (довольно приземленные) ценности, но ситуация со справедливостью и законами отличалась тем не менее не слишком заметно. Царь не претендовал на божественность.
Вместо поиска лучшей доли в загробном мире он искал вечной земной славы. Этой идеологической задачей определялось содержание класса источников, представленного Законами Хаммурапи. Их нормы не отзывались в современной юридической практике, а пролог и эпилог недвусмысленно говорили о претензии царя - возвеличить свою персону и, возможно, заслужить покровительство недоступных богов. Справедливость в вавилонском обществе - прежде всего, уравнение, не преследующее целей, помимо связанных с ритуалом.И только в древней Элладе модель развития представлений напоминала, как мы можем судить, хаотичное, но рождающее порядок, движение. Первые известные образцы категоризации справедливости, увековеченные в эпической поэзии, дают, вопреки ожиданиям, примеры не «космического порядка», а довольно четко формализованной процедуры арбитража между конфликтующими сторонами. Вместе с подъемом афинского полиса справедливость утрачивает процедурную компоненту, но приобретает содержательную - становится невидимой и вековечной основой полисного общежития. У Гераклита возникает неожиданно глубокая идея космической справедливости, пронизывающей как человеческое общество, так и природу до небесных сфер - в полном соответствии с его идеей мудрости как «познании мысли, которой управляются все вещи без исключения». Разнонаправлено развивается и народная культура: пока пользующийся чрезвычайным успехом афинский театр воспевал идею справедливости как полисного правосудия, а судьи народного суда путали справедливое с целесообразным, у орфиков и, отчасти, владевших в Италии политической властью пифагорейцев вызревали оригинальные идеи о справедливости. Орфизм можно считать первым в греческой истории случаем, когда справедливое шло рука об руку с законным, хотя «законы» эти и представляли собой всего-навсего своды религиозных правил. Ничуть не большее «единство» мы наблюдаем у философов - софистов, Сократа, Платона, Аристотеля, каждый из которых привнес в категорию справедливости новые аспекты.
Сократ и софисты диалектически противостоят и дают точки опоры двум последующим философам. Суть учения Платона, как нам представляется, можно достойно выразить словами одного из пастернаковских героев: «если бы дремлющего в человеке зверя можно было остановить угрозою, все равно, каталажки или загробного воздаяния, высшею эмблемой человечества был бы цирковой укротитель с хлыстом Но в том-то и дело, что человека столетиями поднимала ввысь не палка, а музыка: неотразимость безоружной истины, притягательность ее примера». Взаимосвязь закона и справедливости показал Аристотель, у которого справедливость впервые в греческой философии утратила признаки «автономной» добродетели, но была социализирована, стала добродетелью человеческого общения.Очевидно, между моральным и юридическим нет непреодолимой границы. Самые далекие от правовой сферы обобщения личной добродетели однажды могут быть юридически формализованы и востребованы обществом независимо от общего уровня правовой культуры этого общества. Закон (позитивное право) выступает союзником моральной справедливости-добродетели, ускоряет и уточняет ее формализацию в юридическую категорию. При этом в обществах, искренне декларирующих идеалы свободы и справедливости (подобно афинскому обществу), моральная компонента сосуществует с юридической: всякому праву соответствует обязанность, а значит действие, сообразное «юридической» справедливости, имеет некую внешнюю самому справедливому поступку, цель - пользу, и не предполагает «убыль» для «справедливого» человека (например, в результате самопожертвования). Мы же нередко оцениваем справедливость поступка на кантианский манер, в зависимости от внутреннего мотива, лежащего в основе этого поступка. Переплетение на заре цивилизации в понимании справедливости позитивной (законной, процедурной), моральной, религиозной компонент может проливает свет и на современные «черные дыры» соотносимости различных источников социального регулирования.