§ 2.4 Правосудие и демократия в Афинах V в. до н.э.
Исследование контекста идей греческих философов о справедливости и
законах - предприятие трудное по двум причинам. Во-первых, греческие города- государства не отличались политической стабильностью.
Хрупкие благополучие и мир нарушались неурядицами внутренней жизни и вооруженными столкновениями, иной раз имевшими катастрофические последствия1. Нельзя назвать стабильными и устройство Афин (век Фемистокла не похож на век Перикла), однако именно этот полис донес до нашего времени наибольшую часть репрезентативного материала, был самым обширным и, за исключением нескольких периодов, самым влиятельным в регионе. Наконец, именно в Афинах расцвела греческая философия. Поэтому в дальнейшем мы займемся историческим опытом этого города. Вторая причина - весьма своеобразный состав источниковой базы. V в. - время неограниченной афинской демократии,право которой было определено демократическими институтами, однако (здесь
2
мы согласимся с гарвардским юристом А. Ланни[310] [311]) дошедшие «теоретические» сочинения (принадлежащие, главным образом, жившим позднее Платону и Аристотелю) осматривают демократию и ее проявления с «диссидентских» позиций и содержат относительно мало сведений о повседневном функционировании институтов, в особенности судов. Единственный значительный логограф, писавший в связи с юридической практикой и взявшийся за ремесло до политических катаклизмов конца века - Антифонт. К демократическому строю он так же относился критически, о его идеях мы поговорим особо. Почти нет текстов законов - ни драконтовских, ни солоновских, ни более поздних. Для юриста это создает значительное препятствие. От V в. источников осталось мало даже в сравнении с IV в., поэтому Ланни, исчерпывающе обсуждающая реалии последнего, находится в более выгодном положении, чем мы. С другой стороны, V в. является переломным, а потому интересным: если правовые идеи греческой Архаики вынужденно приходится обсуждать на основе почти одних поэтических сочинений, то в случае с ранней классикой (V в.) мы можем, наконец, осмотреть не только поэтические аллюзии, но и факты из правовой жизни Афин, пусть и искаженные в источниках. Наиболее явно представления о справедливости и законах «классов» афинского общества (которые мало изменились со времен Солона - это были те же представители знати (astoi, agathoi и проч.) и демоса (demos, kakourgoi и т.д.), выражались в деятельности судов. Рискуя навлечь упреки в неуместном социологизме, мы все же станем утверждать, что изучение судопроизводства, в том числе содержания вердиктов, может дать материал к прояснению популярных представлений о справедливости (иной раз граничащей с экономической целесообразностью) и о мере уважения к позитивному праву. В V в. контроль законов был слабо институализирован, деревянные столбы, надписанные текстами законов, использовались не по назначению (на них сушили ячмень - Plut. Sol. 25), и граждане, верша правосудие, руководствовались не столько писаными правилами, как-то можно поставить к вопросу о ценностях (о традициях сколько собственными убеждениями о правильном. Сведений о судебных процессах предшествующего V в. времени, реальных или воображаемых, у нас недостает. Оценивая введенный в конце VI в. институт остракизма, информации о котором немало в силу его особой политической значимости, мы склонны согласиться с Р. Боннером: этот институт носил не судебный, а административный характер[312]. В самом деле: дата инициирования остракизма была постоянна и не зависела от потребности общества (AP 43.5), процедура не предполагала обвинения, защиты или прений, не выдвигались даже кандидаты на «выбывание»2— К V в. слово dike укрепилось в судебном тезаурусе Афин, что выразилось, прежде всего, в формировании особого юридического лексикона. Среди его единиц - dike как судебное заседание, dikasterion (коллегия судей из состава гелиэи) и dikastes («судья»). Пожалуй, наиболее значимая юридическая коннотация слова dike - частный иск (напр., Lys. I.44) - несет на себе отпечаток архаической идеи «выпрямления»: в отличие от иска graphe, который могло было вчинить всякое лицо, иск dike инициировался заинтересованной стороной1. Греческое право не было связано с деятельностью профессиональных юристов[313] [314] [315], история функционирования афинских судов это подтверждает. Основными компонентами судебной системы Афин по «внутренним» делам были ареопаг, четыре суда эфетов, делившаяся на дикастерии гелиэя и суды магистратов, сведений о которых сохранилось мало. Аристократический по составу ареопаг на протяжении какой-то части V в. обладал внушительной судебной компетенцией; ко времени Антифонта, единственного из ораторов «Александрийского канона», кто специализировался на делах по убийствам, она сводилась исключительно к этому виду преступлений и была продолжением его полномочий в религиозной сфере - Суды эфетов, формировавшиеся из членов ареопага, так же были заняты лишь в процессах по причинению смерти[316]. Участие в работе народного суда, гелиэи[317] - то самое «ничего не значившее право», которое в результате солоновских преобразований получили представители небогатого афинского демоса - феты (Plut. Sol. 18; AP 7.3)1. По ранним свидетельствам V-IV вв., общее число заседавших в гелиэе судей достигало 6 тысяч (Aristoph. Vesp. 662; AP 24.3; Andoc. 1.17). Их труд со времени Перикла вознаграждался платой, уступавшей заработку ремесленника, но существенной для людей совсем небогатых[318] [319] [320], «случайных» (по выражению Аристотеля - AP 27.4.), которых, разумеется, всегда и везде большинство. Общая численность афинских граждан в V в., по новейшим подсчетам М.Г. Хансена, составляла 50-60 тысяч человек . 6 тысяч дают достаточный статистический срез населения. Функционирование гелиэи на раннем этапе туманно. Со слов Аристотеля и Плутарха достоверно мы знаем, что основным ее полномочием было рассмотрение efeseis (AP 9.1; Plut. Sol. 18) - юридический термин efesis, по определению из статьи LSJ, обозначает апелляцию суду «на [вердикт] нижестоящего суда», «на административное решение», «на решение демоса». л частноправовых споров (AP 53.3) до значимых политических дел , не только грозивших обвиняемым политикам и полководцам тяжелыми карами, но и влиявших на политический курс Афин. Последнее представляется особенно важным: периодические вторжения в жизнь Афин такого фактора, как судебные решения, обусловили немало парадоксов в развитии города. Расположенный к Афинам и немало в них проживший Геродот объяснял успехи полиса V в. уважением к ценности, выражаемой словом isegoria (V.78), которое традиционно переводится как «равное право речи»[322] [323] [324]. Вне политической жизни[325] самой значимой областью реализации этой ценности была культура с ее «народной» драмой, ставившейся нередко на грани фола, и философией - занятием рафинированным и аристократичным. В своих высказываниях на «опасные» темы драматурги и философы друг другу не уступали: едва ли осмеяние богов Аристофаном (Av. 15, 61; Pax. 192, 402; Ran. 484; Plut. 11, 50) или изуверство Зевса в «Скованном Прометее» Эсхила более приемлемы, чем рассуждения Продика и Крития об изобретении богов людьми (Prod. DK 85 B5; Crit. DK 25). Тем не менее репрессиям «скептики» не подвергались, да и возможностей их преследования было мало. Из всех греческих agraphoi nomoi в Афинах V в. применялись лишь элевсинские культовые правила, уже в 403 г. решением народного собрания утратившие юридическую силу1. Писаное право также регламентировало вопросы религиозного благочестия, однако список проступков против него был, по всей видимости, не слишком широк - так что для обвинения Анаксагора потребовалось издание специальной псефизмы[326] [327] [328]. Тем не менее в некоторых случаях слова влекли судебное преследование: последняя четверть V в. памятна вереницей процессов по обвинению в религиозном нечестии (graphe asebeias - специальный иск для таких случаев) над участниками кружка Перикла, деяния которых имели ничуть не больший градус «экстремизма», чем проступки их оставшихся совершенно безнаказанными современников: так, например, Анаксагора осудили за рассуждения о материальном воплощении Солнца (бога Л Гелиоса), а Протагора - за «агностицизм» (Diog. Laert. II.8; IX.51) . Процессы и нагнетенная ими обстановка ускорили начало Пелопонесской войны, опустошительной для Афин. Судом над полководцем, где поражения были лишь поводом, а истинной причиной являлось святотатство, подорвалась кампания Афин на Сицилии. Этот провал имел серьезное последствие - установление олигархического режима. Солон преуспел, по словам Плутарха, в собирании граждан в «единое тело» (Sol. 18), однако в V в. члены тела - народное собрание и суд - редко действовали скоординированно. Аристотель определяет понятие «гражданин» следующим образом: «мы же считаем гражданами тех, кто участвует в суде и народном собрании» (1275b18, пер. С.А. Жебелева). Стагириту в начале прошлого века со свойственной образностью вторил Виламовиц, называвший суд «реликвией народной свободы», вместе с этой свободой исчезающей в эллинистическую эпоху1. Однако, если верить аристофановским «Осам», это - красивые образы, а действительный социальный состав судебных заседателей был весьма колоритным: в жизнях одержимого судебной манией Клеонофила и его товарищей лучшие годы далеко позади. -э paranoias) , то есть был ограничен в праве распоряжения собственностью (что, однако, не лишило его права судить[332]), а в быту оказался зависим от домочадцев. Дополнительный штрих делает новая трактовка символизма статуи Лика, принести которую требует Клеонофил (Aristoph. Vesp. 387-394). Ранее пассаж объяснялся расположением рядом с судом святилища бога Лика[333], однако английский исследователь А. Боуи предложил иной вариант: имя Лик (греч. Lykos) буквально обозначает «волк» - зверь ассоциировался с отрешенностью[334]. Второй особенностью судей является их полная безответственность, вызванная не только тем, что отдельные представители «корпуса» были признаны слабоумными. В Античности муссировались представления о старости как «втором детстве»[335]. Старцы охотно вспоминают о проказах юности, словно продолжением которых служит их нынешнее желание «Судить, судить!», да так л судить, чтобы никто не ушел оправданным (Vesp. 112, 159-160, 230 sqq) . Исполнению этого желания, как кажется, ничто не препятствует. Гелиасты гордятся: «ответ ни пред кем не должны мы держать, / нет над нами суда и начальства» (Vesp. 587). По убеждению судей, вердикты суда подчинялись только их произволу. Однако в действительности решения определялись многими факторами, главными из которых мы считаем два. О первом (поколенном) мы уже упомянули. Судьи Аристофана - из поколения крайней демократии, успешного в распространении афинской державы на всю Аттику, искренне уверенного в непогрешимости народной воли - а ведь от имени народа действовали гелиасты. Второй фактор - то, что к последней четверти V в. эти идеалы утратили реальное воплощение. Прежде всего, сказалось падение гражданской инициативы. В середине V в. в экклесии с готовностью собирался кворум (6 тысяч человек), а теперь его собирали ухищрениями - например, платой за явку (AP 41.3). Разочарование в политической жизни было подготовлено неудачами Пелопонесской войны, подорвавшей материальное благосостояние граждан (особенно жителей сельских демов, чьи поля подверглись опустошению) и вынудившее их искать средства к существованию; отныне участие в отправлении государственных дел для многих граждан диктовалось нуждой. Раньше демагогические манипуляции не исключались, но воспринимались противными самому существу мероприятий с народным участием, а теперь эти манипуляции стали, с молчаливой санкции народа (как тут не вспомнить молчание солоновской Дики?), нормой. Водительство в коллегиальных органах вообще перешло к занятым личными выгодами демагогам. Такое положение дел Аристофан высвечивает в комедии «Всадники», один из персонажей которой, дряхлый и неразумный Демос (Народ), заискивающий и потакающий своему рабу- Кожевнику (так выведен демагог Клеон[336]), в ответ на обличение хора в слабости и простодушии заявляет, что «Нет разума в вас самих / Что я вам глупцом кажусь / Ведь я простаком таким, / Ей-ей, притворяюсь» (Eq. 1121-1130, пер. Адр. Пиотровского). В эксоде комедии Демос, однако, меняет Клеона (Кожевника) на еще большего плута. Тот же Клеон, имя которого обыгрывается в именах главных героев «Ос», Клеонофила («Клеонолюба») и Бдилеклеона («Мстиклеона» или «Клеонохула»), является вдохновителем всех судебных решений - «кормильцем», снабжающим судей на сулящий выгоды (очевидно, связанные с вымогательствами - Vesp. 690 sqq.) демагогам процесс трехдневным запасом «колючей, едкой злости» (442-443) и монетой-триоболом в придачу. Там, куда рука демагогов не дотягивалась, судьи были неплохи. В споре между Клеонофилом и Бдилеклеоном судьи вполне разумно присуждают победу Л последнему, а не своему «коллеге» (550-730) . Нигде Аристофан не обвиняет судей во взяточничестве: самый первый подкуп гелиастов упоминает Аристотель (AP 27.5): злополучный поход на Пилос, в связи с которым преследовался Анит (будущий обвинитель Сократа), был предпринят в 409 г., то есть к последовавшему аристократическому перевороту времени. Исключения имели место и в реальности. Нелишним будет вспомнить о процессе по иску graphe paranomon - одном из двух известных процессов такого типа, состоявшихся до 411 г. Graphe paranomon («обвинение в противозаконии») представляла собой специфическую афинскую форму государственно-правового контроля, посредством которой возможно было в течение года после принятия народным собранием акта (в V в. - nomos или psefisma; в IV в. - только psefisma)1 или же внесения в собрание проекта , противоречащего законам , принятым ранее, обвинить инициатора и, при успехе обвинения, лишить принятый акт силы либо остановить процесс его принятия и наказать самого инициатора денежным штрафом либо, в редких случаях, смертью[337] [338] [339] [340]. Единства среди исследователей по дате введения процедуры нет: она варьируется в пределах двухсот лет от реформ Солона до 410-х гг.[341]. Мы отдаем предпочтение наиболее поздней датировке. Во- первых, традиция не засвидетельствовала ни одного вчинения graphe paranomon до 415 г. Во-вторых, два процесса, имевших место до 411 г., были не слишком значительными политически. И, в-третьих, несмотря эти факты, одной из мер, предпринятых пришедшими к власти в 411 г. олигархами, стала ликвидация всех форм государственно-правового контроля включая graphe paranomon (AP 29.4). Последнее связано не только с «техническим» моментом (необходимостью устранить формальный препон олигархическому нормотворчеству, не совместимому с установлениями демократических Афин), но и с явной охранительной направленностью иска. Логично предположить, что существуя до 410-х гг. едва ли он остался бы невостребованным в предшествовавших Пелопонесской войне бурных событиях. Дело 415 г. (№ 1 по кат. Хансена), краткие сведения о котором мы находим у Андокида, состояло в следующем. Леогор, отец Андокида, присутствовал на одной из скандальных мистерий того года. По доносу раба о мистерии стало известно совету пятисот, причем раб оговорил, что Леогор на действе лишь спал с покрытой головой. Член совета по имени Спевсипп предложил принять акт, предающий участников суду; в ответ Леогор вчинил Спевсиппу graphe paranomon. Фактическая сторона обвинения остается загадкой, однако, по мнению Хансена, поводом могла стать опора Спевсиппа на заведомо ложную информацию1, нарушавшая порядок внесения предложений. Исход дела, на первый взгляд, трудно объяснить в контексте афинского правосудия: Леогор, экстравагантный богач (Aristoph. Nub. 108-109), да еще замешанный в скандале, выиграл с подавляющим, почти тридцатикратным перевесом голосов (Andoc. I. 17, 22). Ключом к пониманию ситуации является, с нашей точки зрения, исключительность обстоятельств процесса. Он был одним из первых (или даже первым) рассмотрений graphe paranomon, поэтому решение по делу представлялось настолько ответственным, что него был собран единственный достоверно засвидетельствованный полный состав гелиэи в 6 тысяч судей: может быть, в этом случае они отложили в сторону трехдневные «запасы злобы» и политическую ангажированность, непредубежденно прислушавшись к доводам сторон. Второй известный процесс по graphe paranomon (№ 2 в кат. Хансена) не дает нам ничего: известно лишь, что Антифонт (герой одного из наших сюжетов) выступил против декрета Демосфена из Афидны декрета, как-то связанного с морским сражением. Чем дело кончилось - неизвестно. Вероятно, ничем: процесс л датируется 415-414 гг. , а в 414 г. несчастный Демосфен был казнен на Сицилии (Thuc. VII. 86). Так или иначе, процедура graphe paranomon стала одной из предпосылок формирования уважительного отношения к позитивному праву, выказывавшегося философами начиная с Сократа. Очень показателен в обсуждении афинского правосудия пример исков по исангелии. Eisangelia (букв. «сообщение», «донос») относилась к категории graphe. Не известны определения исангелии, данные до 411 г., а некритическое [342] [343] использование определений последующего времени вряд ли оправдано. Все они были предложены после принятия особого закона1, и воспроизводят, с некоторыми искажениями, его формулировку. Самый полный вариант в изложении оратора Гиперида (343 г.) дает следующий «состав» исангелии: «...если кто вступит в заговор, или организует гетерию[344] [345] [346] для ниспровержения демократии, или предаст какой-либо [наш] город или флот, сухопутное или морское войско, или если оратор будет выступать во вред афинскому народу, получая за это деньги» (Hyp. IV. 7-8, пер. Л.М. Глускиной). Заметен состав, объединяющий три вида преступлений - попытку свержения демократии, измену и мздоимство. Вместе с тем, большинство дел, разбиравшихся по обвинению в исангелии в V в., в перечень не вписывается, что дает нам основания согласиться с Боннером: как исангелия могло быть квалифицировано любое преступление с -э тем, чтобы «добавить ему политической важности» . Исангелия заявлялась в совете пятисот или в народном собрании. Совет имел право самостоятельно решить дело, оштрафовав лицо на сумму до 500 драхм (цена отличного образованного раба), или передать дело в гелиэю, снабдив собственным мнением. Народное собрание тоже было правомочно решить дело само (но без ограничения по тяжести наказания), либо отдать его в гелиэю[347]. Нам известны 66 случаев исангелии до событий 411 г.[348]: цифра кажется очень солидной, однако следует иметь в виду, что целых 50 случаев связаны с одними и теми же обстоятельствами святотатств 415 г. В 10 случаях из 16, предшествовавших святотатствам, исангелия заявлялась в народном собрании. Всего 2 процесса из этих 10 (правда, не с полной достоверностью идентифицируемых именно как исангелии) окончились оправданием. Разбираться они могли народным судом. О первом процессе, на котором в 493 г. обвинялся марафонский победитель Мильтиад, известно по упоминанию у Геродота. Поводом стало единоличное правление Мильтиада в Херсонесе Фракийском (территория современной Турции): оно было расценено как тирания. Дело передали в суд, где оно и окончилось оправдательным вердиктом (Hdt. VI. 104). В Херсонес вместе с Мильтиадом переселилось немало афинян (Corn. Nep. 1.1.2.), так что обвинение могло быть обоснованным даже несмотря на тот факт, что сам город был варварским (в аттическом диалекте к варварам понятие тирании не использовалось[349]). О мерах Мильтиада в Херсонесе ничего не известно, но добро, привезенное им в Афины, заняло четыре триеры (Hdt. VI. 41). Во втором случае судили сына Мильтиада, Кимона. В 463/2 гг. Кимон был отправлен руководить военной кампанией в Малой Азии. Кампания была успешна, однако по возвращении в Афины Кимона обвинили перед народным собранием в том, что воздержался от нападения на Македонию за взятку от ее царя (Plut. Cim. 14). Дело передали в народный суд. Правда, в последнее время все чаще выдвигаются контраргументы мысли Хансена о том, что дело слушалось именно народными судьями. Оствальд, и, вслед за ним, автор диссертации по мздоимству в Афинах К. Коновер, считают, что коль скоро, согласно Аристотелю, дело велось по особой процедуре euthuna (букв. «взыскание» - AP 27.1), и эта процедура была ориентирована на преследование магистратов по истечении срока их полномочий (стратеги замещали должность год), дело Кимона должно было попасть в ареопаг: оправдание Кимона ареопагом якобы стало поводом к сужению его полномочий Эфиальтом, в том числе к изъятию права разбирать euthunai[350]. В этих обстоятельствах мы можем лишь воздержаться от принципиального согласия с одной из точек зрения: у нас нет ни сведений об обязательности рассмотрения euthunai в ареопаге, ни достоверного указания на подсудность дела Кимона именно народному суду (Плутарх, пишущий о dikastai пятьсот лет спустя (Cim. 14.4), не в счет). Однако краткое описание защитной речи Кимона, сохраненное тем же Плутархом, составляет дополнительный аргумент в пользу позиции Хансена: «Кимон говорил, что он связал себя узами гостеприимства и дружбы не с ионянами и не с фессалийцами, людьми богатыми, как это делали другие, чтобы за ними ухаживали и подносили им дары, а с лакедемонянами, любит и старается перенять их простоту, их умеренность жизни, никакого богатства не ценит выше этих качеств, но, сам обогащая государство за счет его врагов, гордится этим» (Cim. 14, пер. В.В. Петуховой). Как видно, Кимон и не думал отрицать факт принятия вражеских подношений, однако подношения толкуются им как средство к обогащению полиса (т.е. и его жителей) - что не могло не расположить охочих до денег афинских заседателей. Выплаты за участие в судах и народных собраниях в 460-х гг. еще не производились, зато публичные раздачи были в порядке вещей, как и роскошное строительство на общественный счет. Аргументация Кимона судьям понравилась настолько, что о формальной стороне дела - принятии взятки - забыли: Кимон не только оправдался, но и был вновь избран стратегом (Cim. 15). Избрание на эту должность проводилось народным собранием, и маловероятно, что оно пошло бы на такое дело, если бы оправдание Кимона было осуществлено не народным судом, но оппозиционным экклесии ареопагом, обширным полномочиям которого тогда оставалось лишь несколько лет жизни. В 430 г. на похоронах афинских воинов был произнесен знаменитый панегирик, в котором Перикл называет, «исходя из каких обыкновений, с каким государственным строем, какими обыкновениями» афиняне «достигли величия» (Thuc. II.36.4). В греческом тексте речь идет о трех «жизненных сферах» гражданина: epitedeusis (послушание обычаям, принципам), politeia (политическая организация города-государства) и tropoi (мн.ч. от tropos - «привычка», личный обиход). Существо tropos понятно - ниже по тексту Перикл хвалит афинян за невмешательство в частные дела соседей (Thuc. II.37), так что, по замечанию комментировавшего пассаж В. Фаренги, один лишь tropos предполагал свободу от социальных норм1. Politeia и epitedeusis конституируют политико-правовой порядок, причем epitedeusis имеет и культурные коннотации - по словам Фаренги Л (следующего здесь Дж. Растену), связь с философией, образованием - то есть и с «гражданственным» воспитанием. Здесь нелишне вспомнить, что одна из древнейших интерпретаций справедливости - это равенство. В Афинах V в. такое представление, пускай и в затушеванном виде, было популярно среди народа. Громкие имена лиц, преследовавшихся по исангелии - среди них, кроме Мильтиада (в 490 г. все же осужденного и встретившего конец в заключении) и Кимона, были Гиппарх, победитель при Саламине Фемистокл, архитектор «демократической империи» Перикл, а также Софокл, Фукидид и некоторые -э другие - и тяжесть вынесенных по их делам судебных вердиктов свидетельствуют о присутствии среди задач исангелии не только карательной, но и уравнительной: здесь она смыкается с существовавшим в Афинах вплоть до конца V в. институтом остракизма, ввели который, по словам Аристотеля, «стремясь к всеобщему равенству» (Pol. 1284a15 sqq.). Показательно, что поводом к отказу от остракофорий стало изгнание в 415 г. Гипербола, по словам Плутарха, «человека негодного», знатностью или богатством не выделявшегося[351] [352] [353] [354]. Сильный аргумент в пользу существования в афинском обществе таких представлений дает персона, на которой были «опробованы» и исангелия, и остракизм - Алкивиад. Плутарх поставил жизнеописания Алкивиада и Кориолана в пару. Оба получили нетривиальное воспитание: Кориолан рос с одной матерью, а Алкивиад с детства прибился к Сократу; громкая слава и не менее громкие падения, ренегатства и горькие финалы роднят их судьбы, однако объединяют героев и характеры. Кориолана херонейский историк наделяет эпитетом philotimos - «честолюбивый» (Cor. 4.1), одновременно philodoxia (любовь к славе) и philotimia (честолюбие) - качества, которыми с детства был наделен Алкивиад (Alc. 6.4, 11.2 и др.). Разумеется, судебное преследование Алкивиада по исангелии в 415 г., как и почти пятьдесят исангелий 415-414 гг., имело формальное основание - профанации мистерий и святотатства[355]. Однако ход событий, когда Алкивиад, обвиненный перед народным собранием (№ 11 в кат. Хансена), был отправлен командующим на Сицилию с гарантией, что слушания будут возобновлены лишь после его возвращения, а затем, когда прежний иск еще не был доведен до конца, оказался повторно обвинен (№ 12) и отозван, свидетельствует, что не в одном лишь преступлении афинского закона был он повинен. Ситуацию проясняют слова осужденного по исангелии и высланного еще в 424 г. Фукидида: «большинство афинян испугались крайней распущенности Алкивиада в его личной жизни, его широких планов, в частности всего того, что он делал; афиняне, опасаясь стремлений Алкивиада к тирании, стали во враждебные к нему отношения. Хотя Алкивиад вел военные дела для государства прекрасно, но каждому гражданину в отдельности было в тягость его поведение [epitedeuma]» (Thuc. VI.15.3-4, пер. Ф.Г. Мищенко). «Поведение» это - производно от той же основы, что и epitedeuseis, о которых говорил Перикл. Представляется, что настоящей причиной гнева и последовавшего заочного смертного приговора, катализатором которых стало преступление, было обособление Алкивиада от гражданской массы полиса: Алкивиад умел отдалиться от афинской аристократии (Thuc. VI.15, Adnoc. I.116) и возмутить народ. То же можно сказать и о других процессах серии (№ 13-61 по Хансену), где большинство обвиняемых представляли афинскую золотую молодежь. Кстати, разбирались все дела народными судами, и их обвинительные вердикты вполне соответствовали «стяжательскому» представлению о справедливости, о котором мы писали выше: впечатляющий реестр конфискованного имущества сохранился в эпиграфике1. Расправа с Алкивиадом и его сторонниками прямо способствовала установлению в Афинах олигархического режима. Исангелия - единственный тип иска, по которому вердикт правомочно было выносить народное собрание. Делалось это, правда, не часто: из процессов до 411 г. определенно собранием осуждены только Мильтиад (во второй раз) и Г иппарх. Осуждение последнего понятно - дело рассматривали заочно, поэтому народное л собрание предпочло не церемониться, но само приговорить беглеца . Суд над Мильтиадом в 490 г. завершился иначе: полководец был осужден на непомерный штраф и, за неимением возможности его выплатить, был предан бесчестию и -э вскоре скончался (Hdt. VI. 136) . Какими соображениями руководствовались участники собрания, вынося обвинительный вердикт, сказать невозможно. Это могло быть следование, так сказать, «духу закона» - обещание обогатить афинский народ полководец нарушил, так что для его осуждения как «не говорившего народу наилучшее» имелись основания, или же осуждение стало результатом того, что афиняне «боялись всякого своего влиятельного гражданина», как объясняет Непот (Corn. Nep. 1.8.1., пер. Н.Н. Трухиной). Во всяком случае, причиной суда не стало стяжательство: Мильтиад тогда не принадлежал к богатейшим афинянам, а штраф пришлось выплачивать его сыну [356] [357] Кимону (Hdt. VI.136). От выводов в отношении народного собрания мы, за неимением основательной фактологии, воздержимся. Несмотря на существование исключений и сложное положение самих судей, важным для нашего исследования является различение причины и следствия. Демагогия и бедствия народа - лишь причины, следствием которых стало явное доминирование произвола (то есть отсутствия опоры на формальные требования) в судопроизводстве по всем типам дел, попадающим в гелиэю. Историк Р. Бало начинает свою монографию словами: «Жадность - самое главное в истории, идеологии и политической мысли древних Афин»1. Считаем этот тезис чрезмерным по отношению к древним Афинам в целом, но уверенно подписываемся под ним применительно к деятельности народного суда. Из иных соображений исходил совет пятисот (буле) - еще один наделенный судебными полномочиями орган. Он судил самого Аристофана. Процесс Аристофана примечателен тем, что, с одной стороны, имел место в действительности в 426-425 гг., а с другой - сведения о нем известны лишь из комедии «Ахарняне» . Истцом в деле был магистрат Клеон . Аристофану вменяли, что «город поносит он в драмах своих, над народом бесстыдно смеется» и делает все это при гостях-союзниках (Ach. 631, пер. Адр. Пиотровского. См. тж. ibid. 379, 503, 505); окончилось дело оправданием комедиографа, вскоре вернувшегося в «театральную жизнь столицы». Доверившись схолиастам можно предположить, что возмущение Аристофан вызвал, в частности, обвинением «избранных по жребию и голосованием должностных лиц»[358] [359] [360] [361] - те и другие мыслились представителями всего афинского демоса, так что общая «обида» вероятна. Аристофан 420-х гг. еще не был знаменит (его произведения тогда ставились под чужими именами), так что оправдание трудно объяснить «пиететом» членов совета или отсутствием «состава преступления». Важно здесь другое обстоятельство: по свидетельству схолиаста, в год архонтата Эвтинема (437/436 гг.) в Афинах была отменена псефизма peri tou me komoidein - «против комедийного осмеяния» (Schol. Aristoph. Ach. 67). О важности регулирования вопроса свидетельствует тот факт, что вскоре после процесса Аристофана, в 415/414 гг., был принят декрет Сиракузия, вновь ограничивший свободу выражения комедиографов относительно магистратов[362], так что в числе мотивов оправдания Аристофана несомненно присутствовали соображения формального характера о наличии либо отсутствии соответствующей правовой нормы, или, вернее, объективной возможности квалификации правонарушения «под статью»: народное собрание или гелиэя, разбирай они дело Аристофана, не смутились бы, осуждая молодого поэта по исангелии. Действительно, при исполнении судебных полномочий совет пятисот представлял орган более основательный, чем народный суд - его заседатели хотя и избирались по жребию, регулярно осуществляли государственные полномочия, приобретая, тем самым, большой политико-административный опыт. Другие известные исангелии, рассмотренные советом пятисот до 411 г. (№ 131-134 по Хансену) и известные исключительно по речи Антифонта «О хоревте», также подтверждают это мнение: в ходе процессов несколько афинян были осуждены по формальным основаниям - за растраты и взяточничество при занятии общественных должностей. Урон репутации совета пятисот могли бы нанести два описанных Аристотелем случая, в одном из которых akriton («без разбора») казнили человека, искавшего возмездия после амнистии 403/2 гг., а в другом без суда был осужден некто Лисимах, впоследствии актом гражданского неповиновения освобожденный (AP 40.2, 45.1) - впрочем, первая история объяснима экстраординарными обстоятельствами, а вторая, по мнению одного из ведущих комментаторов «Афинской политии» П. Родса, является «байкой»[363]. Кроме того, эта история, даже принятая как исторически достоверная, не имеет датировки. В таком случае она может быть отнесена ко времени после 411 г., к тревожному периоду олигархических переворотов, когда на место суда уселась политика.