ЮРИСПРУДЕНЦИЯ ДРЕВНЕГО РИМА

А. В. Венедиктов, памяти которого посвящается этот сборник*, был не только крупнейшим советским ученым-юристом, но и талантливым организатором и педагогом, сыгравшим значительную роль в расширении и укреплении юридического образования в нашей стране.

В начале 50-х годов по его инициативе на юридическом факультете Ленинградского университета для студентов-выпускников было введено чтение курса «История цивилистической мысли». Этот курс состоял из четырех частей: 1) Цивилистическая мысль Древнего Рима; 2) Основные направления средневековой цивилистики; 3) Цивилистические теории промышленного капитализма и империализма; 4) Основные этапы разви­тия социалистической науки гражданского права. Чтение названного, курса, сохранявшегося в учебном плане юридического факультета Ленин­градского университета в продолжение нескольких лет, А. В. Венедиктов поручил автору этой статьи. Возвращаясь сейчас, после значительного перерыва, к той же тематике, я хотел бы в память об А. В. Венедиктове опубликовать в сокращенном виде первую часть задуманного им курса, посвященную цивилистической мысли Древнего Рима.

1

Рабовладельческое общество покоилось на эксплуатации рабов, при­надлежавших на праве собственности рабовладельцам. В представлении идеологов этого общества главный и основной работник производства - раб отличается «только как instrumentum vocale [одаренное речью орудие] от животного как instrumentum semivocale [одаренного голосом орудия] и от неодушевленного орудия труда как от instrumentum mutum [немого орудия]»^[1][2].

их собственность, то «закон укреплял этот взгляд и рассматривал рабов как вещь, целиком находящуюся в обладании рабовладельца»^[3], а юристы и философы пытались обосновать его незыблемость и непогрешимость.

Наиболее яркое и последовательное выражение подобные взгляды получили в римском праве, серьезное влияние на формирование и разви­тие которого оказала римская юриспруденция, превратившаяся впослед­ствии в его составную часть в пределах, в которых высказывания отдель­ных юристов были санкционированы государством. Но историческая роль римского права, а следовательно, и римской юриспруденции далеко не исчерпывается одним только тем фактом, что основной принцип рабо­владельческого общества - принцип принадлежности раба на праве соб­ственности рабовладельцу был выражен здесь наиболее последовательно и прямолинейно. Это - всеобщий принцип рабовладельческой правовой системы, присущий отнюдь не одному только римскому праву.

Римское право, прежде всего и главным образом римское частное право, приобретает огромное историческое значение, далеко выходящее за пределы рабовладельческой формации, потому что в нем представлена «наиболее совершенная, насколько мы знаем, форма права, покоящегося на частной собственности»^[4], что его создатели «впервые разработали пра­во частной собственности, абстрактное право, частное право, право абст­рактной личности»^[5], что оно отличается «тончайшей разработкой всех существенных отношений простых товаровладельцев: купли и продажи, ссуды, долга, договора и прочих обязательств»^[6]. Именно поэтому римское частное право, видоизмененное и переработанное применительно к но­вым историческим условиям, оказалось способным к обслуживанию по­требностей, возникавших на почве новых товарно-денежных отношений как при феодализме, так и в условиях капитализма. По тем же причинам отдельные институты римского частного права, пережив эпоху разложения и гибели рабовладельческого общества, в той или иной мере и в той или иной форме превратились в действующие институты новых исторических систем права, покоящихся на частной собственности и эксплуатации.

Относительно высокому уровню развития частного права в Риме со­ответствует и развитие римской юриспруденции, характеристика которой может в значительной мере явиться характеристикой юриспруденции рабовладельческого общества в целом.

XIV, стр. 104.

1, стр. 635.

XIV, стр. 672.

Творчество римских юристов не содержит теоретического обобще­ния законодательства и практики. Оно носило сугубо казуистический ха­рактер, осуществляясь преимущественно в форме обсуждения конкрет­ных споров, в связи с которыми предлагались соответствующие решения частно-правовых вопросов. Тем не менее и в этой своей форме их творче­ства вполне удовлетворяло потребностям развитой экономической жизни, связанным со значительным усложнением способов юридического опо­средствования отношений оборота и многообразием средств эксплуатации рабов, крестьян и других неимущих или малоимущих слоев населения.

В качестве представителей господствующего класса и идеологов ра­бовладельческого общественного строя римские юристы, исходившие из принципа незыблемости частной собственности, и в первую очередь соб­ственности на раба как основного работника производства, должны были разрешить главную стоявшую перед ними задачу - выработать юридиче­ские формулы, максимально приспособленные для целей охраны и закре­пления частной собственности и эксплуатации, для целей урегулирования и оформления возникавших и развивавшихся товарно-денежных отноше­ний. Разрешению этой задачи и было посвящено творчество римских юристов, прошедшее в своем развитии три основных исторических этапа: 1) период доклассической юриспруденции, совпадающий в основном с эпохой республики; 2) период классической юриспруденции, начинаю­щийся в эпоху принципата и завершающийся в III веке н. э.; 3) период послеклассической юриспруденции, завершающийся в первой половине VI века кодификацией Юстиниана.

Обращаясь к периоду доклассической юриспруденции, надлежит прежде всего отметить, что первыми юристами Древнего Рима были жре­цы, объединявшиеся в замкнутую, построенную по кастовому принципу корпорацию - так называемую коллегию понтификов (collegium pontifi- cum).

истолкователей права понтифики поддерживали и утверждали всячески­ми способами, сохраняя под покровом тайны все известные им сведения юридического характера, которые передавались из поколения в поколе­ние лишь в пределах их собственной касты.

Само собой разумеется, что такое положение могло сохраняться только в условиях замкнутого патриархально-натурального хозяйства, когда юридические сделки заключались спорадически, от случая к слу­чаю, в весьма незначительном масштабе. Однако по мере развития товар­но-денежных отношений осведомленность относительно существующих правовых норм и порядка их применения должна была становиться все более широкой, а самые правовые нормы должны были приобрести тот элемент гласности, при отсутствии которого не могло быть и речи об удовлетворении потребностей гражданского оборота, развитого хотя бы в минимальной степени. К концу IV века до н. э., когда эти условия оказы­ваются достаточно созревшими, монопольное господство в области права коллегии понтификов уступает место вытеснившей его светской юрис­пруденции.

Возникновение последней источники связывают с именем Флавия^[9], который, как сообщают те же источники, выставил на форуме календар­ный список дней, установленных для предъявления различного рода ис­ков, а также опубликовал формулы их предъявления, получившие впо­следствии наименование Флавианова права (jus Flavianum). С другой сто­роны, широкому распространению юридических знаний способствовал первый плебейский pontifex maximus Тиберий Корунканий - лицо, кото­рое, по утверждению Помпония, впервые предпринимает публичное об­суждение споров и казусов, представленных на его рассмотрение (primus publice jus civile professus est)^[10].

Разумеется, процесс широкого распространения правовых сведений в Древнем Риме был более длительным и не исчерпывался теми немного­численными фактами, о которых сообщают источники. Однако и эти фак­ты весьма показательны как с точки зрения классового характера римской доклассической юриспруденции, так и с точки зрения исторических тен­денций ее развития. И в эпоху, следующую за образованием Флавианова права, так же как в эпоху коллегии понтификов, юриспруденция продол­жает составлять монополию господствующего класса, интересам и по­требностям которого она служит и отдельные представители которого (Флавий был курульным эдилом) способствуют ее распространению, идя навстречу запросам и отражая в своей деятельности требования класса

рабовладельцев. Однако потребности развивавшегося товарно-денежного оборота обусловили перемещение юриспруденции из коллегии понтифи­ков, содержавших ее в тайне, в руки светских юристов, сделавших ее дос­тоянием гласности.

Для подавляющего большинства римских юристов эпохи республи­ки, как, впрочем, и последующих периодов, юриспруденция отнюдь не являлась единственной и исключительной профессией. Они занимались ею, наряду с государственной, литературной и иными формами деятель- ности^[11], не говоря уже о том, что всякая прямая оплата их труда, которая в условиях рабовладельческого общества этически низводила бы его до уровня труда рабского, была исключена, если только она не производи­лась путем выплаты гонорара как единственно доступной формы возна­граждения лиц так называемых свободных профессий. Это обстоятельст­во само по себе было достаточным как для определения классового соста­ва корпорации юристов, так и для направления их творчества по весьма, определенному руслу. О том же свидетельствуют и сохранившиеся до нашего времени упоминания об их отдельных высказываниях.

Сами римляне, и в частности Цицерон, называют юристов советни­ками магистратов и граждан по правовым вопросам (domus juris consulti totius oraculum civitatis)^[12].

Из трех основных функций, осуществлявшихся римскими юристами, непосредственно с ведением судебных дел была связана функция agere. Однако, поскольку институт представительства вообще, в том числе и институт судебного представительства, так и не получил признания в Ри­ме, функция agere сводилась в основном к консультации, предоставляв­шейся спорящим сторонам о форме предъявления и способе постановки исковых требований, а также о формах и способах ведения судебных процессов. Что же касается непосредственного ведения самого процесса, то оно всецело и исключительно лежало на обязанностях спорящих сто­

рон. Тем не менее и та помощь, которую они получали от юристов в виде предварительных консультаций, имела для них существенное значение прежде всего ввиду особой роли исковых формул, приобретавших раз­личное выражение и специфический характер в зависимости от того, ка­ким способом было нарушено право, каков характер этого нарушения и каково содержание самого нарушенного права. Допустить малейшее от­ступление от заранее установленных исковых формул - означало неиз­бежно потерпеть поражение в процессе. При таких условиях консульта­ция лиц, сведущих в праве, превращалась, естественно, в необходимую предпосылку уверенного и правильного ведения судебного процесса.

Наряду с этим к помощи юристов прибегали также в случаях совер­шения различного рода юридических актов - завещаний и иных правовых сделок. Поскольку установление правовой связи между контрагентами определялось в первую очередь соответствующей формой, в которую об­лекались юридические акты, необходимо было заранее предусмотреть все правовые последствия, связанные с данной формой и вытекавшие из нее. Это и составляло содержание второй функции, осуществлявшейся юри­стами, - функции cavere. Некоторые из разработанных ими формул были закреплены и типизированы последующей практикой, придавшей им зна­чение, далеко выходящее за пределы конкретных актов, для оформления которых они были первоначально созданы. Объединенные в особые сборники, эти формулы явились прототипом при образовании новых юри­дических норм.

Основной вид деятельности римских юристов охватывался функци­ей respondere, т. е. ответами на вопросы, обращенные к ним со стороны магистратов, судей и отдельных частных лиц. Responsa включали в себя наиболее богатый правовой материал, поскольку в них затрагивались са­мые разнообразные юридические вопросы, получавшие обоснованное с точки зрения их авторов и логически аргументированное разрешение. Они оказали значительное влияние и на дальнейшее распространение юридического образования, и на формирование новых правовых институ­тов и норм. В образовательных целях были использованы устные re- sponsa, предлагавшиеся в результате публичного обсуждения вопросов учителем в дискуссии с его учениками (auditores). Именно в этой форме и производилось первоначальное обучение правовому искусству в Риме, и лишь к концу республиканского периода оно приобрело более или менее постоянный и систематический характер (instituere et instruere)^[13].

С другой стороны, независимо от формы их изложения - устной или письменной^[14]- responsa оказали огромное влияние на дальнейшее форми­рование и развитие римского частного права. Формально основываясь на действующих правовых нормах, они фактически видоизменяли их соот­ветственно потребностям времени, максимально приближая эти нормы к новым экономическим условиям. Тем самым окаменевшие правила ци­вильного права наполнялись новым содержанием. Воплощенные в боль­шей своей части в преторские эдикты, responsa составили основное со­держание преторского права (jus honorarium), действовавшего формально на почве цивильного права, а фактически параллельно с ним и даже в противовес ему^[15]. Объединенные в единый сборник, они превратились впоследствии в самостоятельную ветвь римского права - juris interpretatio, которая имела равное и параллельное действие с писанными законами, зачастую и превалировала над ними^[16].

Какие же конкретные преимущества перед нормами цивильного права обеспечивали столь значительную и все возраставшую роль, кото­рую приобретали responsa римских юристов в правовом регулировании вновь возникших и развивавшихся экономических отношений? К сожале­нию, мы располагаем очень скудными, почерпнутыми главным образом из более поздних источников сведениями о юристах доклассического пе­риода. Однако имеющиеся у нас данные вполне достаточны для того, чтобы составить совершенно ясное представление о классовой направ­ленности и исторической тенденции развития древней римской юриспру­денции.

Рассмотрим в качестве примера stipulatio Aquiliana - институт, авто­ром которого является Aquilius Gallus, претор 66 г. до н. э. Сущность это­го института заключается в том, что он предоставлял возможность любое обязательство преобразовать в стипуляционную форму, а затем и прекра­тить его при помощи стипуляции соответственно существовавшему в

римском праве принципу симметричности возникновения и прекращения обязательств (contrarius actus). Как известно, стипуляция представляла собой наиболее легкий способ установления частноправовых отношений по цивильному праву. Придание ей всеобщего значения явилось следст­вием того факта, что более строгие способы установления обязательств превратились в серьезное препятствие на пути движения отношений ча­стного оборота, ставшего к этому времени настолько подвижным и разви­тым, что без облегченных и упрощенных юридических форм обойтись уже было невозможно.

Тем же целям должен был служить также институт usucapionis ex Rutiliana constitutione (по имени юриста Rutilus Rufus, консула в 105 г. до н. э.), согласно которому лицо, приобретающее от состоящей под опекой женщины res mancipi, отчужденную ею без согласия опекуна, могло, оп­латив стоимость этой вещи, стать собственником по давности владения, независимо от своей добросовестности (bona tides) и правового основания (justus titulus), по которому вещь была им получена во владение. Благода­ря этому возможность отчуждения имущества женщинами, состоявшими под опекой, становится более широкой - если и не в силу действительно­сти заключенных ими сделок, то по крайней мере в силу возникновения у приобретателя права собственности по давности владения. Все эти меры, конечно, слишком далеки от признания за женщиной полной дееспособ­ности, но они во всяком случае представляют собой первый и притом весьма значительный шаг по пути вовлечения ее в имущественный обо­рот при одновременном обеспечении интересов лиц, вступавших с нею в частноправовые отношения.

Вводя эти и им подобные новшества, древнеримские юристы обычно ссылаются на нормы цивильного права, на их смысл, якобы заключаю­щий в себе принципы такого рода. Фактически же благодаря интерпрета­ции юристов цивильное право приобретало во многих своих частях со­вершенно новое содержание и постепенно приспосабливалось к услови­ям, значительно отличавшимся от тех, при которых оно было создано. Однако интерпретаторская деятельность древнеримских юристов была направлена не просто на удовлетворение потребностей оборота в целом, но прежде всего на защиту интересов его более богатых и более сильных в имущественном отношении участников.

В этом смысле особенно показателен институт, который разработал юрист Cascellius и который фигурирует в источниках под наименованием judicium Cascellianum. Cascellius считал, что при предъявлении владель­ческого иска, основанного на интердикте uti possideti, когда каждая из сторон претендует на владение спорной вещью, претор может передать

вещь в провизорное (временное) владение той стороны, которая обяжет­ся, в случае присуждения вещи противной стороне, передать ей наряду с самой вещью определенную денежную сумму. Следовательно, в положе­ние провизорного (временного) владельца может поставить себя лишь то лицо, имущественное состояние которого позволяет ему принять на себя дополнительное денежное обязательство, подлежащее исполнению лишь в случае отсуждения у него вещи в пользу противной стороны. Но тем самым бремя доказывания права на вещь в будущем процессе перелага­лось на сторону, которая не могла обеспечить себе временного владения вещью и оказывалась поэтому в более невыгодном юридическом положе­нии, чем ее противник. Таким образом, как видно на примере этого ин­ститута, римская юриспруденция стояла не только на службе у класса рабовладельцев против угнетенного и эксплуатируемого класса - класса рабов, но и на страже интересов имущих против малоимущих и неиму­щих слоев населения.

Все эти тенденции и особенности развития римской юриспруденции, проявившие себя уже в творчестве древних юристов, с особенной силой обнаруживаются в эпоху ее расцвета, когда бурное развитие экономиче­ской жизни, при значительном усилении способов и средств эксплуата­ции рабов, а также эксплуатации неимущих слоев населения, поставили перед юриспруденцией новые, более сложные задачи, разрешение кото­рых и привело к созданию римского частного права как классической системы права, основанного на частной собственности и эксплуатации.

2

Эпоха расцвета римской юриспруденции, охватывающая собою пе­риод с конца I века до н. э. до конца III века н. э., эпоха, в которую была создана система римского частного права, получившего впоследствии наименование классического права, характеризуется значительными эко­номическими, социальными и политическими сдвигами в общем развитии римского государства.

Процесс сосредоточения земельных массивов в руках крупных рабо- владельцев-землесобственников и образования огромных латифундий, обрабатывавшихся при помощи рабского труда, достигнув своей макси­мальной остроты в период Гракхов, в основном завершается к концу I века до н. э. Накопление крупных земельных и денежных богатств в ру­ках землевладельцев и ростовщиков, полностью растворивших в себе старую патрицианскую знать, неизбежно должно было привести к широ­кому распространению торговли, тем более возможной и осуществимой,

что к этому времени Рим обладал уже весьма значительными и разнооб­разными областями и провинциями. Развитие торговли порождает новое отношение к ней со стороны идеологов рабовладельческого общества. Если раньше к торговой деятельности они относились в высшей степени отрицательно, то теперь этот взгляд сохранил свою силу только примени­тельно к мелкой торговле, тогда как торговля крупная в качестве средства снабжения и способа накопления богатств всячески ими поощряется.

Наряду с торговлей, которую, несмотря на прямое запрещение зако­на, в числе других сословий начинают вести патриции, значительным источником обогащения становится также ростовщичество. Но все эти обстоятельства не могли не послужить толчком для дальнейшего разви­тия юриспруденции, которая должна была разработать новые формы и средства регулирования «всех существенных отношений», возникавших в связи с широким распространением торговли, и среди них прежде всего такие средства и формы, какими являются обязательства вообще, дого­ворные обязательства в особенности. Лишь устремив свои изыскания в этом направлении, римляне могли создать то классическое право, которое Маркс считал первой разработкой права частной собственности вообще, классической формой абстрактного права абстрактной личности.

Но если экономические и социальные сдвиги, пережитые рабовла­дельческим обществом, обусловили бурное развитие и расцвет юриспру­денции, то особые формы, в которых выражалось юридическое творчест­во, явились результатом порожденных этими сдвигами политических из­менений в структуре и в организации римского государства. Аграрное движение, начавшееся во II веке до н. э. и вызванное обезземелением кре­стьян, дополнялось и переплеталось с восстаниями рабов. Хотя эти вос­стания и не привели к уничтожению рабовладельческой общественной системы непосредственно, они нанесли ей такой удар и в такой мере по­дорвали ее основы, что лишь благодаря усилению и централизации госу­дарственной власти рабовладельцам удалось отсрочить час своей гибели на некоторое время.

В связи с изменением формы римского государства изменяются так­же и формы юридической деятельности, формы творчества юристов, по­ставленных на службу принцепсу. Если раньше высказывания юристов по различного рода правовым вопросам носили чисто консультативный ха­рактер и, не имея обязательной силы для суда, оценивались им в соответ­ствии со степенью обоснованности этих высказываний и авторитетом лица, которому они принадлежали, то теперь положение существенно изменяется. Начиная с эпохи Августа выделяется группа привилегиро­ванных юристов (их называли juris auctores или juris consultus), которым

было предоставлено право властью принцепса (ex auctoritatae principis) давать заключения (responsa)^[17], имевшие обязательную силу (jus publice respondendi), независимо от их аргументированности и даже в том случае, когда они вообще не были аргументированы^[18]. Первоначально право да­вать такого рода заключения предоставлялось только юристам из сосло­вия сенаторов, и лишь впоследствии его получили некоторые юристы из рыцарского и иных сословий.

Заключения юристов, обладавших jus respondendi, приобретали, та­ким образом, официальное значение источников права, причем совпа­дающие суждения привилегированных юристов, высказывавшихся по данному вопросу, имели для судьи силу закона (jus receptum), а в случае расхождения во мнениях (jus controversum) судья сам должен был опре­делить, какому суждению он будет следовать^[19]. Вначале эти заключения приобретали обязательную силу только для разрешения конкретных спо­ров, являвшихся предметом обсуждения авторов этих заключений. Впо­следствии, однако, помещенные в специальные сборники, они приобрели общеобязательное значение для разрешения аналогичных или однород­ных споров и, при отсутствии разногласий, применялись на тех же осно­ваниях, на которых применяются правовые нормы вообще.

Функция respondere в классической юриспруденции сохраняет такое же важное и решающее значение, какое она имела в творчестве древних юристов. В результате ее осуществления появились многочисленные сборники заключений наиболее видных юристов. Среди них заключения Сабина, Марцелла, Папиниана, Павла, Ульпиана и Модестина представ­ляют самый большой интерес. Построенные по принципу краткого изло­жения фактических составов, представленных на заключение автора, с приложением к ним самих заключений, они содержат богатейший мате­риал по вопросам частного права, явившийся результатом творчества наиболее видных представителей римской классической юриспруденции.

Одновременно с разрешением конкретных частноправовых споров классические юристы уделяли много внимания чисто догматическому анализу правовых норм, производившемуся в целях их истолкования в наиболее современном для периода деятельности соответствующего ав­тора духе. Результаты этого творчества отражались в произведениях

двоякого рода. Если к определенным выводам автор приходил после вза­имного обсуждения с другими юристами спорного вопроса, то результаты и самый процесс этого обсуждения запечатлевались в письмах (epistola), которыми они обменивались. Такого рода произведения принадлежат, в частности, Прокулу, Яволену, Нерацию, Цельзу, Гермогениану и др. Если же автор вступал в полемику со своими предшественниками, противопос­тавляя их выводам новые положения и принципы, он делал это путем на­писания примечаний к оспаривавшимся им работам. Отсюда появление таких сочинений, как, например «Marcellus libro digestorum apud Julianum notat», «Cassius apud Vitellium notat» и др.

В своей подавляющей массе произведения классических юристов носили сугубо практический характер и создавались преимущественно в связи с разрешением конкретных практических вопросов. Однако целый ряд работ предназначался для образовательных целей, для целей обуче­ния юридическому искусству тех представителей господствующего клас­са, которые в той или иной мере решили посвятить себя правовой дея­тельности.

Так, в частности, подробное изложение своих суждений по рассмот­ренным ими правовым вопросам Цельз, Африкан, Сцевола, Каллистрат, Тертуллиан и др. выразили в написанных ими Quaestiones, работах, кото­рые специально создавались для образовательных целей. Тем же задачам должны были служить также написанные Трифонином и Ульпианом Dis- putationes, составленные уже в несколько ином плане - в виде изложения их диспутов со своими учениками, а также критических замечаний на­правленных против взглядов других юристов. Но наиболее приспособ­ленными для использования в процессе обучения были такие работы, как Institutiones, написанные Гаем, Флорентином, Каллистратом, Павлом, Ульпианом, Марцианом и др., и Enchyridum, в качестве единственного автора которого известен Помпоний. Посвященные преимущественно, если не исключительно, описанию частного права, они излагают его по строгой системе с параллельными ссылками на нормы цивильного и пре­торского права в связи с характеристикой каждого отдельного частно­правового института. С другой стороны, отказываясь от систематического изложения материала в таких сочинениях, как Regulae, их авторы (Нера- ций, Помпоний, Гай, Сцевола, Павел, Ульпиан, Марциан, Модестин и др.)^[20], пытались переложить этот материал на язык кратких, лаконических формул, превратившихся впоследствии в большой своей части в право­вые афоризмы, которые надолго сохранились в юридическом обиходе.

К произведениям этого рода непосредственно примыкают написан­ные по такому же принципу сочинения, известные под наименованиями Sententiae или Opiniones. Однако они предназначались уже не для образо­вательных целей, а для непосредственного использования на практике.

Творчеству классических юристов известны также попытки всеобъ­емлющего и полного изложения системы римского права в целом - не только частного, но и различных отраслей публичного, прежде всего уго­ловного и уголовно-процессуального, права. Такое изложение характери­зует, в частности, дигесты (Digesta) Цельза, послужившие образцом для написания других произведений того же рода.

Об интенсивности творчества классических юристов и напряженной борьбе, в которой оно протекало, свидетельствуют не только многочис­ленные виды созданных ими литературных произведений, носящих за­частую критико-полемический характер, но и относящееся к концу I века до н. э. образование двух направлений в римской юриспруденции: школы прокульянцев (по имени Прокула, одного из наиболее выдающихся по­следователей ее основателя - Лабеона) и школы сабиньянцев (по имени Сабина, одного из наиболее выдающихся последователей ее основателя - Капитона)^[21]. Разногласия между прокульянцами и сабиньянцами, как об этом свидетельствуют некоторые, правда весьма незначительные, данные, сохранившиеся в источниках, носили, как и творчество римских юристов вообще, казуистический характер. Однако в возникавших между ними спорах явно обнаруживаются две противоположные, характерные для периода становления римского классического права тенденции: тенден­ция прогрессивная и реакционная, стремление к преобразованию уста­ревших правовых норм и противостоявшее ему стремление к их сохране­нию.

Так, например, с точки зрения прокульянцев, договор лишь в том случае может рассматриваться как договор купли-продажи, если в каче­стве эквивалента отчужденной веши уплачиваются деньги. Они считали, следовательно, что купля-продажа есть новый вид договорных отноше­ний, нуждающийся в особой, самостоятельной регламентации. Сабиньянцы же, напротив, исходя из того, что купля-продажа есть разновидность дого­вора мены, вообще не придавали никакого значения эквиваленту (все рав­но, выступали ли в его качестве деньги или иные предметы) и поэтому счи­тали возможным без каких бы то ни было отступлений применять к куп­

ле-продаже старые правовые нормы, установленные для регулирования мены.

Далее, если мандатарий превысил при заключении договора с треть­им лицом цену, определенную мандантом, то, по мнению сабиньянцев, он не мог требовать от манданта принятия от него вещи даже по ранее ука­занной последним цене, тогда как прокульянцы, напротив, признавали за ним такое право при тех же условиях. В споре по этому частному поводу обнаруживается стремление сабиньянцев во всех случаях строго следо­вать букве и форме старого цивильного права и противостоящее ему стремление прокульянцев если и не устранить полностью, то по крайней мере значительно ослабить силу чисто формальных требований.

Но наиболее ярко эти противоположные тенденции проявились в споре по вопросу о спецификации (переработке чужой вещи). В отличие от прокульянцев, рассматривавших переработанную вещь как вновь соз­данную и признававших поэтому ее собственником спецификанта, са- биньянцы, стоя на страже интересов собственника и поддерживая незыб­лемость принципа неограниченной виндикации во всех случаях, в какие бы коллизии с потребностями экономической жизни он ни вступал, счи­тали переработанную вещь старой вещью и сохраняли ее за прежним соб­ственником.

Названные и другие контроверзы, разделявшие сабиньянцев и про- кульянцев, свидетельствуют о том, что образование обоих направлений в римской юриспруденции находилось в непосредственной связи с процес­сом становления и развития римского частного права. На этом процессе отразилась борьба между старым и новым, между отживавшими нормами цивильного права и их строгими ревнителями, какими были сабиньянцы, с одной стороны, и новыми правовыми формами, которые отстаивались прокульянцами, с другой стороны. Что различие между обоими направ­лениями сводилось именно к этому, подтверждается самими римскими юристами и, в частности, Помпонием, который говорил, что если Капи­тон, глава школы сабиньянцев, пытался сохранить старые правовые нор­мы и институты, то основатель школы прокульянцев Лабеон вводил в них целый ряд новшеств^[22]. Но указанный вывод с еще большей силой под­тверждается также и тем историческим фактом, что к концу III века, ко­гда римское право выступает как уже вполне сложившаяся правовая сис­тема и когда правотворческая деятельность становится гораздо менее ин­тенсивной, т. е. когда по существу утрачивают свою силу причины, поро­

дившие оба противоположных направления, прежнее различие между сабиньянцами и прокульянцами сглаживается, а затем и полностью исче­зает.

Появление новой струи в римской юриспруденции в лице классиче­ских юристов обозначилось пересмотром прежнего отношения к целому ряду институтов римского права, и прежде всего к такому институту, как право собственности, в том числе и право собственности на раба.

Институт рабства был и продолжает оставаться основным и незыб­лемым институтом системы римского рабовладельческого права. Однако если раньше рабство воспринималось как нечто само собою разумеющее­ся, то классические юристы пытаются дать ему своеобразное обоснова­ние. Не считая рабство явлением естественным, они относились к нему, как к установлению права народов (servitus est constitutio juris gentium), тем более целесообразному и справедливому, с их точки зрения, что если победитель имел право жизни и смерти в отношении побежденного, то он во всяком случае должен был иметь право на его свободу, право, которое якобы осуществлялось не столько в интересах победителей, сколько в интересах самих побежденных.

Обосновав таким своеобразным способом справедливость и незыб­лемость рабства, они с полной последовательностью формулируют и ос­новные правила, которыми определяется правовое положение раба. Глав­нейшее из этих правил заключается в том, что пребывание в рабстве не­совместимо с обладанием какой бы то ни было правоспособностью. «Ser­vile caput nullum jus habet», - писал Павел^[23]. «Quod attinet ad jus civile, servi pro nullis habentur», - вторил ему Ульпиан^[24]. Но отрицание за рабами пра­восубъектности неизбежно влекло за собой отнесение их к разряду объек­тов прав, что и отражено в перечне res mancipi Ульпиана, в котором наря­ду с вещами различного рода фигурируют также и рабы^[25]. На этой основе и был закреплен решающий для внеэкономического принуждения прин­цип, согласно которому все приобретаемое рабом принадлежит его собст­веннику, или, как говорил Гай, quodcumque per servum adquiritur id domino adquiritur^[26]. При этом само собой разумеется, что сформулированное Гаем правило относится не только к приобретенному рабом от третьих лиц, но и ко всему тому, что он создавал своим собственным трудом в процессе производства.

Однако в условиях чрезвычайного накопления богатств в руках крупных рабовладельцев-землесобственников, обладателей огромных латифундий, а также в условиях широко развитого оборота эксплуатация раба с использованием его в одной только сфере производства оказывает­ся недостаточной. Его наиболее эффективное использование предполага­ло уже предоставление рабовладельцу возможности применять труд раба также и в сфере обращения. Римляне вступают на этот путь с большой осторожностью. Вначале было установлено, что рабы могут обязать третьих лиц в отношении своих собственников, но не могут обязать са­мих рабовладельцев в отношении третьих лиц, ибо, говорил Гай, melior conditio nostra per servos fieri potest, deterior fieri non potest.^[27]Впоследствии возможность в известных пределах не только приобретать права для сво­их собственников, но и возлагать на них обязанности была обеспечена рабам, которым выделялся пекулий или которые выполняли функции приказчиков, капитанов судов и т. д. Таким образом, объявляя раба соб­ственностью его господина, римляне сделали все возможное для того, чтобы обеспечить его максимально интенсивную эксплуатацию путем использования раба в различных областях хозяйственной деятельности - и в сфере производства, и в сфере обращения.

Одновременно с правом собственности на раба значительным изме­нениям подвергся институт собственности в целом. Более или менее лег­ко приобретаемая и так же легко переносимая бонитарная или преторская собственность если и не вытесняет полностью старую неподвижную кви- ритскую собственность, то во всяком случае очень часто низводит ее до уровня чисто формального, «голого» права (nudum jus). Возникнув вне пределов регулирования старого цивильного права, она в такой степени утверждается в практической жизни, что становится составной частью имущественных прав и из чисто фактического состояния превращается в отношение, юридически закрепленное и защищенное. Правда, эта защита производится вначале только при помощи различного рода exceptiones (exceptio rei venditae et traditae, exceptio doli mali), и потому, например, Модестин определяет бонитарную собственность как право, особенность защиты которого в том именно и выражается, что его обладатель может выдвинуть возражение против иска, предъявленного к нему квиритским собственником^[28]. Однако весь последующий процесс слияния обоих видов собственности в Риме шел не по линии придания ей прежней неподвиж­

ности по образцу квиритского права, а по пути сохранения и закрепления особенностей и свойств, присущих собственности бонитарной.

Но если даже в области права собственности создаются нормы, на­правленные против формализма старых цивильных правоположений, то эти тенденции с тем большей силой должны были сказаться в области права договорного, прежний формализм которого представлялся особен­но тягостным в новых исторических условиях. Основное существовавшее в старом цивильном праве препятствие к быстрому и простому установ­лению и осуществлению договорных отношений заключалось в том, что оно признавало юридическую силу только за особо торжественной, в высшей степени сложной формой заключения договоров, не придавая никакого значения простым, неформальным соглашениям. В значитель­ной степени это правило сохраняет свое действие и в классическом праве. Но из этого правила были сделаны весьма важные исключения. В частно­сти, такие наиболее важные для оборота договоры, как купля-продажа, наем, товарищество и поручение, могли заключаться простым соглаше­нием сторон. Перечисляя консенсуальные контракты, Гай говорит, что consensu fiunt obligationes in emptionibus venditionibus, Cocationibus con- ductionibus, societatibus, mandatis^[29], ибо именно эти договоры в первую очередь нуждались в максимально возможной подвижности, на пути ко­торой стояли старые торжественные и формальные способы и средства их заключения. Бесформальными были и так называемые реальные контрак­ты (заем, ссуда, поклажа и залоговые договоры).

Таким образом, в области договорного права, как и в других отрас­лях частного права, творчество римских юристов было направлено на переработку и изменение устаревших цивильно-правовых норм, на созда­ние системы частного права, адекватной условиям хозяйственной жизни, потребностям экономического оборота, новым запросам господствующе­го класса. В непрерывном процессе разработки и создания новых норм и институтов частного права творчество юристов наряду с деятельностью претора, а зачастую и в форме этой деятельности, играло решающую роль и приобретало особо важное значение. В той мере, в какой это было воз­можно, юристы, предлагая по существу новое решение частно-правовых вопросов, ссылались в обоснование своих выводов на нормы цивильного права, опираясь не на их буквальный текст, а на содержание и смысл, ко­торый ими самими в эти нормы вкладывался. Противопоставление со­держания цивильных норм их буквальному выражению, противопостав­ление «духа» закона его «букве» явилось в руках римских юристов тем

первым критерием оценки и критики старого квиритского права, при по­мощи которого произошло его преобразование и приспособление к но­вым историческим условиям. Старые нормы и институты изменялись или полностью устранялись, если их истолкование могло доказать несовпаде­ние содержания нормы с ее текстуальным выражением, поскольку, с точ­ки зрения названного критерия оценки квиритского права и согласно пра­вилу, которое Цельз сформулировал с достаточной четкостью, знать и правильно понимать законы - значит придерживаться их «смысла», а не их «буквы», применять их соответственно их содержанию, а не словесной форме их выражения^[30].

Однако для осуществления широких правотворческих задач этот критический критерий оказался далеко недостаточным, ибо даже самый смелый интерпретатор в конце концов должен был остановиться перед буквальным текстом закона, являвшимся тем более непреодолимой пре­градой, что вопрос о «духе» или «воле» закона вообще не мог ставиться, если словесное содержание его не вызывало сомнений^[31].

Необходимо было поэтому выработать такой критерий, который мог бы явиться вполне пригодным средством не только для истолкования и изменения действующих правовых норм, но и для разработки новых пра- воположений, для образования новых правовых норм и институтов. Та­кими критериями явились понятия aequitas и jus naturale, позволившие римским юристам, ссылаясь на требования справедливости и естествен­ного права, добиваться изменения положительного законодательства и утверждения новых правил и форм регулирования отношений частного оборота.

Вопрос о соотношении понятий aequitas и jus naturale в римской юриспруденции вызвал серьезные разногласия в литературе, посвящен­ной исследованию истории римского права. Согласно одному взгляду, понятие aequitas ничем не отличается от понятия jus naturale - оба они представлялись неизменными в своем содержании, а вновь создававшееся право считалось справедливым и естественным не потому, что оно соот­ветствовало новым потребностям, а потому, что оно было справедливым и естественным само по себе^[32]. Согласно другому взгляду, понятия aequi­tas и jus naturale, вырастая из одних и тех же потребностей преобразова­ния действующего права, выполняли эту функцию по-разному: aequitas было понятием субъективным с постоянно изменявшимся содержанием,

тогда как jus naturale было понятием объективным и по своему содержа­нию неизменным, причем взаимозависимость между ними выражалась в том, что, получая санкцию со стороны права естественного, сами прин­ципы справедливости приобретали объективное выражение^[33].

Первый взгляд, исходивший из неизменности римских принципов справедливости и естественности, оказался неспособным объяснить про­цесс постепенного, эволюционного преобразования римского права. В самом деле, римские юристы не ставили и, в пределах одной и той же социально-экономической формации, не могли ставить перед собой зада­чу немедленной и полной замены действующего права вновь разработан­ной системой правовых норм. Их задача заключалась в постепенной пе­реработке и последовательном обновлении действующего права, целый ряд норм которого сохранил свое значение и в новых условиях. Но для того чтобы эту задачу выполнить, они должны были пользоваться измен­чивыми по своему содержанию критериями оценки и критики действую­щего права, каковыми и были в действительности римские понятия aequitas и jus naturale.

Второй взгляд, рассматривавший aequitas как категорию субъектив­ную и изменчивую, в отличие от jus naturale как категории неизменной и объективной, также неспособен дать правильного объяснения значимости этих категорий в процессе римского правообразования. Прежде всего, в сохранившихся высказываниях римских юристов понятия aequitas и jus naturale не только не противопоставляются друг другу, а, напротив, как правило, употребляются в качестве категорий, равнозначных по своему содержанию. Так, Гай, определяя понятие jus genetium, говорит: «Что же составляет естественное основание у всех людей, то у всех народов рас­сматривается как справедливое и называется правом народов»^[34]. Следова­тельно, с точки зрения Гая, все естественное является в то же время спра­ведливым, и в этом смысле между aequitas и jus naturale нет никакого раз­личия. Но на этом основании нельзя делать обратного вывода и утвер­ждать, что все справедливое охватывалось римским понятием естествен­ного.

В известном определении Ульпиана естественное рассматривается как нечто одновременно присущее и человеку, и животному^[35]. Между тем правила aequitas зачастую выводятся римскими юристами не из природы

человека или животного и не из «природы вещей», из которой они обыч­но пытались извлекать естественно-правовые принципы, а из логических рассуждений и умозаключений, из сочетания простых, с их точки зрения, бесспорно справедливых положений. Так, например, рабство - основной институт римского права, логически выведенный из неограниченного права победителя над побежденным, не вызывало сомнений в своей спра­ведливости, хотя и не считалось институтом естественным^[36]. Но это, ко­нечно, не означает, что тем самым рабство утрачивало свою объектив­ность и превращалось в категорию субъективную.

В свете задач, стоявших перед римской юриспруденцией, понятие jus naturale было недостаточным в двух отношениях. Во-первых, несмот­ря на то, что исторически его содержание изменялось, сами римляне счи­тали jus naturale понятием устойчивым и неизменным, тогда как решение юридических вопросов в свете справедливости всегда допускало выбор между различными возможностями, вытекающими из конкретных, суще­ствовавших в данное время обстоятельств. Во-вторых, понятие jus natu- rale не охватывало собою всех отношений римского общества, а иногда, как это видно на примере рабства, вступало в противоречие с его основ­ными и незыблемыми устоями, тогда как aequitas в качестве неограни­ченно широкой категории можно было распространить на самые различ­ные виды отношений и с ее помощью можно было оправдать и обосно­вать самые «неестественные» учреждения и институты. Именно поэтому категория jus naturale дополняется категорией aequitas в римской юрис­пруденции. Таким образом, и aequitas, и jus naturale служили одной и той же цели приспособления старого права к новым историческим условиям, его постепенного преобразования с исключением из него или лишением силы устаревших правовых норм и заменой их новыми нормами и инсти­тутами.

Пользуясь этими категориями, римские юристы прежде всего доби­ваются признания более широкого действия за jus gentium как правом, присущим всем народам и потому являющимся справедливым и естест­венным, в отличие от цивильного права как права данного народа^[37], кото­рое в случае его противоречия jus gentium должно отступить перед по­следним. Если учесть огромные преимущества, которыми обладало jus gentium по сравнению с jus civile с точки зрения способов опосредствова­ния отношений частного оборота, то станут вполне понятными как при­

чины, по которым первому отдавалось предпочтение перед вторым, так и исторический смысл и практическое назначение понятий aequitas и jus naturale, при помощи которых это предпочтение обосновывалось.

Но выдвижение на первый план jus gentium ne означало прекраще­ния действия jus civile. Многие его нормы сохраняли свою силу в новых исторических условиях, и они отстаиваются юристами как нормы спра­ведливые и естественные, которые должны и в дальнейшем получать ши­рокое применение. К числу норм этого рода классические юристы отно­сили, например, нормы, устанавливавшие недозволенность обогащения за счет причиненного другому лицу ущерба; передачу выгод, приносимых вещью, тому, кто несет связанные с нею невыгоды; возможность без ве­дома другого лица улучшить, но не ухудшить его юридическое положе­ние и др. В то же время целый ряд норм цивильного права сохранил свое практическое значение, несмотря на то, что их не удалось свести к поня­тию jus naturale. Достаточно указать, в частности, на нормы, устанавли­вавшие такие способы приобретения права собственности, как mancipatio, in jure cessio, usucapio, adjudicatio, которые, по воззрениям римских юри­стов, обязаны своим происхождением не «естественной очевидности», а «юридическому искусству», и в основе которых лежит не естественное (naturalis ratio), а цивильное основание (civilis ratio). В противополож­ность этому такие способы приобретения права собственности, как завла­дение или приращение, относились к числу натуральных способов, обу­словленных «естественным ходом вещей», который лишь фиксируется, но не создается самостоятельно положительным правом.

Такое же противоположение естественного - цивильному, обычного - искусственному встречается в противопоставлении solutio как нормально­го способа прекращения обязательств - acceptilatio как способу, искусст­венно созданному, или в противопоставлении обязательств натуральных, которые не могут быть осуществлены принудительно, но должны быть добровольно исполнены по чувству справедливости, - обязательствам, исполнение которых обеспечивалось исковой защитой.

Зачастую для обоснования тех или иных правоположений римские юристы апеллируют к природе самого человека, на которую они ссыла­ются, например, в случаях признания недействительными сделок, заклю­ченных умалишенными; установления опеки над лицами, не достигшими совершеннолетия; запрещения вступления в брак лицам, находящимся в близких степенях родства, и др.

Наконец, отрицание обязательного применения торжественной фор­мы во всех случаях заключения сделок, этого наиболее значительного препятствия быстрому движению отношений обмена, и введение понятия

«доброй совести» (bona fidei) с вытекавшим из него возражением о не­добросовестности (exceptio doli mali) как одним из наиболее сильных средств борьбы против старых цивильных прав, сохранявших иногда лишь формальную силу, также опирались на аргументы, почерпнутые из арсенала справедливости и естественности.

Итак, ни одна ветвь частного права не осталась вне пределов крити­ки под углом зрения соответствия ее норм принципам aequitas и jus na­turale. Все они подверглись переработке и изменению в той или иной сте­пени. Все они приобрели новое содержание, наиболее приближенное к условиям расцвета римского рабовладельческого общества, наиболее приноровленное к целям охраны рабовладельческой собственности, наи­более приспособленное к потребностям основанного на ней развитого частного хозяйства и частного оборота. Объединенные в единое целое, они составили общую систему римского частного права, которую более поздние римские юристы могли лишь улучшать и совершенствовать, но к которой они не могли уже добавить ничего существенно нового.

3

К исходу классического периода развития римской юриспруденции, т. е. к концу III века н. э., процесс разработки и создания системы римско­го частного права в основном закончился. Завершилась разработка основ­ных правовых институтов и норм, служивших целям закрепления и охра­ны рабовладельческой собственности, а также целям регулирования и охраны имущественных отношений рабовладельческого общества в це­лом. Оформились и окончательно выкристаллизовались основные прин­ципы системы рабовладельческого права, дополненные детальной разра­боткой конкретных форм и способов юридического опосредствования отношений частного оборота, основанного на рабовладельческом способе производства и рабовладельческой собственности.

В этих условиях утрачивает свое прежнее общественное значение потребность в таком интенсивном правотворчестве, которое было столь характерным для деятельности римских классических юристов. К тому же дальнейшая централизация политической власти, связанная с превра­щением римского государства в империю, приводит к полному переме­щению в руки императора законодательной деятельности, ставшей теперь его исключительной функцией. Все эти обстоятельства приводят к значи­тельному сужению внешних форм юридического творчества и к сокраще­нию официальных возможностей для правообразовательной деятельности юристов. При этом в первую очередь значительно ограничивается, а за­

тем и полностью ликвидируется основная функция римских юристов - функция respondere.

Если первоначально, в эпоху доклассической юриспруденции, re- sponsa имели для суда только консультативное значение и оценивались с точки зрения их убедительности и аргументированности, если затем, в эпоху классической юриспруденции, суждения юристов, обладавших jus respondendi, приобретали обязательную силу и, при отсутствии расхожде­ния во мнениях, применялись на тех же основаниях, на которых применя­ется всякая правовая норма, то в эпоху послеклассической юриспруден­ции положение существенно изменяется. Обязательная сила сохраняется теперь только за суждениями строго ограниченного круга авторов, сочи­нения которых отличались максимальной полнотой и систематизацией, наиболее приспособленной к целям практического использования. Со­гласно закону о цитировании, изданному Валентинианом III в 426 г., су­дья при вынесении решений мог ссылаться только на сочинения Папи- ниана, Павла, Ульпиана, Модестина и Гая^[38], а также сочинения авторов, которые ими цитировались^[39]. Закон устанавливал, что в случае расхожде­ния во мнениях этих пяти авторов решение должно соответствовать мне­нию большинства, а при равенстве голосов предпочтение отдается суж­дению, высказанному Папинианом^[40]. Что же касается остальных авторов, то их сочинения утрачивают былое практическое значение и перестают применяться в судебной и законодательной практике.

Позднее, после издания Уложения Юстиниана, официальной силы были лишены также сочинения юристов, упомянутых в законе о цитиро­вании. Правда, в самом Уложении были инкорпорированы многочислен­ные выдержки из сочинений наиболее выдающихся юристов, получившие в качестве его составных частей силу закона. Но вместе с тем в Кодексе Юстиниана устанавливается, что функция издания законов и их истолко­вания принадлежит всецело и исключительно императору^[41]. Тем самым юристы оказались не только вытесненными из сферы законодательной деятельности, но и лишенными права производить обязательное для су­дьи толкование законов.

Утратив свою былую роль в области законодательства, юриспруден­ция послеклассического периода оказалась неспособной и к созданию сколь-нибудь значительных литературных произведений. Литературное творчество юристов посвящается теперь преимущественно либо перера­ботке произведений старых авторов, осуществлявшейся в целях исключе­ния устаревших мест и более популярного изложения их содержания, либо описанию и характеристике законов, изданных императором в самое последнее время. Из прежних создателей права (juris conditores) римские юристы, лишенные какой бы то ни было творческой самостоятельности и оригинальности, превращаются в компиляторов сочинений старых авто­ров и комментаторов вновь изданных императорских рескриптов.

Если, однако, иметь в виду, что начиная с конца III века разработка римского частного права осуществляется не столько путем образования новых правовых институтов, сколько путем приведения в определенную кодификационную систему уже созданных норм и правил, то станет вполне очевидным и то значение, которое должен был приобрести ком- пиляторский характер творчества римских юристов послеклассического периода. Кодификационная работа, воплотившаяся в создании таких за­конодательных памятников, как Кодекс Грегориана (Codex Gregorianus - 295 г.) и изданный вслед за этим в качестве дополнения к нему Кодекс Гермогениана (Codex Hermogenianus), которые носили характер частной кодификации, а также опубликованный в первой половине V века Кодекс императора Феодосия II (Codex Theodosianus), требовала умения система­тизировать накопившийся правовой материал соответственно запросам и потребностям его наиболее удачного и целесообразного использования на практике, т. е. именно тех данных, которыми характеризуется содержание деятельности римских юристов конца III и последующих веков. В еще большей степени эти особенности послеклассического юридического творчества проявили себя в самом значительном и грандиозном памятни­ке римского права - в Уложении Юстиниана, опубликование составных частей которого началось в 529 г.

Перед созданной Юстинианом в 528 г. комиссией, которую возгла­вил Трибониан и в состав которой входили также Теофил и Дорофей, бы­ла поставлена задача создать единое Уложение, которое должно было включать в себя как нормы законов, так и основные положения, выдвину­тые в сочинениях классических юристов, с приведением их в соответст­вие с потребностями времени и императорскими конституциями, содер­жавшими в себе разрешение некоторых спорных юридических вопросов.

7 апреля 529 г. издается первая составная часть Уложения - Кодекс (Codex Justiniani), для составления которого, собственно, и была первона­

чально создана комисия Трибониана. Содержание Кодекса составили им­ператорские конституции, расположенные в хронологическом порядке и по определенной тематической системе. После вступления в силу Кодекс приобрел значение законодательного акта, исключавшего возможность каких бы то ни было ссылок на ранее опубликованные кодексы. Однако впоследствии (16 ноября 534 г.), когда накопились новые императорские конституции и когда уже были опубликованы остальные части Уложения, производится вторичное издание Кодекса (Codex гереШае praelectionis), дополненное конституциями, изданными в период с 529 по 534 г., и при­веденное в соответствие с правилами и нормами, зафиксированными в дигестах и институциях. Это дошедшее до нас издание Кодекса Юсти­ниана состоит из двенадцати книг, подразделяемых на тематические ти­тулы, в которых хронологически располагаются императорские консти­туции. Обладая гораздо меньшей, по сравнению с другими частями Уло­жения, познавательной ценностью, Кодекс представляет тем не менее особый интерес в тех местах, которые посвящены разрешению спорных юридических вопросов и созданию некоторых новых институтов частно­го права^[42].

По характеру использованного в них материала, а также по содержа­нию и системе построения непосредственно к Кодексу примыкают Но­веллы (Novellae или Novellae leges), представляющие собой сборники конституций Юстиниана, опубликованных в период с 535 по 565 г., лишь незначительная часть которых имеет прямое отношение к частному пра­ву. Официальное издание новелл, относящееся к эпохе Юстиниана, нам неизвестно, и об их содержании мы можем судить лишь по некоторым сохранившимся до нашего времени частным сборникам, составленным во второй половине VI века^[43]. Поскольку конституции, изданные Юстиниа­ном в течение 30 лет, последовавших за опубликованием старого издания Кодекса, лишь в единичных случаях разрешают частноправовые вопросы, они в еще меньшей степени, чем сам Кодекс, представляют интерес с точки зрения характеристики дальнейшего развития римского частного права.

Центральной и наиболее интересной с теоретико-познавательной точки зрения частью Уложения Юстиниана являются дигесты, или пан­

декты (Digesta sive Pandectae), основное содержание которых составляют выдержки из сочинений классических юристов, приведенные в дигестах с указанием имен авторов, которым эти выдержки принадлежали, а также произведений, из которых заимствован данный фрагмент. Согласно пред­писанию Юстиниана, комиссия, составлявшая дигесты, могла использо­вать не только сочинения пяти авторов, поименованных в законе о цити­ровании, но также и других классических юристов, если только им было в свое время предоставлено jus respondendi. Что же касается выбора кон­кретных мест из их сочинений, то он был предоставлен свободному ус­мотрению комиссии. По ее же усмотрению, а отнюдь не в соответствии с законом о цитировании, должны были устраняться разногласия между отдельными авторами и исключаться или видоизменяться те места из их произведений, которые оказались устаревшими к моменту разработки дигест. В результате осуществления этих указаний Юстиниана и появи­лись так называемые интерполяции (interpolations), т. е. новые термины, а зачастую и новые фразы, включенные в выдержки из сочинений от­дельных юристов и до сих пор еще полностью не отделенные от их под­линных высказываний. Примером интерполяций может служить замена слова «mancipation» термином «per traditionem» в одном из помещенных в дигестах высказываний Ульпиана^[44]или включение в выдержку из сочине­ний Павла выражения «ex causa pignoris» вместо слов «ех causa fiduciae»^[45]. Такого рода интерполяции были неизбежны, поскольку Уложение, в том числе и дигесты, предназначались для использования в качестве дейст­вующего закона, к моменту издания которого передача права собственно­сти производилась уже не путем манципации, а путем бесформальной традиции, отношения по залогу устанавливались не в виде доверительно­го перенесения права собственности (ex causa fiduciae), а в виде обреме­нения вещи, сохранявшейся за прежним собственником (ex causa pigno­ris), и т. д.

В дигестах использованы выдержки из произведений 39 юристов, начиная с Муция и кончая Гермогенианом, причем для отбора соответст­вующих высказываний было использовано около двух тысяч сочинений, неполный перечень которых содержится в Флорентийском указателе (in­dex Florentinus). Материал распределен в них по пятидесяти книгам, в основном с сохранением системы дигест Цельза и других классических юристов. Каждая книга подразделяется на тематические титулы (напри­мер о вещах - de rebus, о купле-продаже - de actionibus empti venditi, о завещаниях - de testamentis и т. д.), неизвестные только книгам 30 - 32-й,

которые были полностью посвящены вопросу о завещательных отказах (de legatis). Титулы в свою очередь делятся на фрагменты и параграфы с указанием имен авторов каждого из приведенных высказываний.

После опубликования дигест (16 декабря 533 г.) закон о цитировании утратил свою силу, и ссылки на суждения классических юристов допус­кались лишь в той мере, в какой эти суждения были включены в текст самих дигест. Несмотря на значительные извращения и искажения, кото­рым сочинения классических юристов подверглись составителями дигест, последние, если не считать некоторых дошедших до нас фрагментов са­мих этих сочинений^[46], являются важнейшим источником для изучения римского классического права и классической юриспруденции, а также для изучения творчества отдельных, наиболее выдающихся римских юристов.

Подобно тому как по содержанию новелл устанавливается непосред­ственная связь между ними и кодексом, так и содержание следующей составной части Уложения - Институций (Institutiones sive Elementa), опубликованных 2 ноября 533 г., позволяет констатировать их непосред­ственную связь с дигестами Юстиниана. Содержание Институций, как и содержание дигест, составляют выдержки из сочинений римских юри­стов. Однако если в дигестах были использованы выдержки почти из двух тысяч сочинений различных авторов, то основное содержание Ин-сти- туций составили материалы, почерпнутые из Институций Гая, и лишь частично были использованы сочинения других юристов, среди которых следует упомянуть Флорентина, Ульпиана и Марциана. Весь материал Институций размещен в четырех книгах, подразделяемых на тематиче­ские титулы (а в современных изданиях - и на отдельные параграфы в пределах каждого титула), с полным сохранением системы Институций Гая, т. е. с распределением их содержания по трем основным рубрикам - лица, вещи, иски, которым предпосылается общее введение.

Институции предназначались в качестве элементарного учебного по­собия для лиц, изучавших право, и, по замыслу Юстиниана, они должны были заключать в себе содержание науки о праве в целом (tota legitima scientia). Именно поэтому в Институциях встречается не только разреше­ние практических юридических вопросов, но и некоторые общие положе­ния, касающиеся например, определения понятия права, науки о праве,

разделения прав на публичные и частные и т. д. Характерно, что в самом определении понятия науки о праве, автором которого является Ульпиан, под юриспруденцией понимается наука о справедливом и несправедли­вом^[47], т. е. в него включаются те категории, которые в руках классических юристов служили критерием оценки и критики действующего права в целях его последующей переработки и видоизменения. В Институциях имеется также перечень основных предписаний права^[48], последнее из ко­торых (suum cuique tribuere) формулирует принцип закрепления сущест­вующих имущественных позиций представителей различных классов и прослоек, возводя его в непреложное предписание права и справедливо- сти^[49]. Здесь же содержится и известное определение публичных и частных прав Ульпиана^[50], который усматривает различие между ними в характере интереса или пользы, охраняемых правом публичным и правом частным, и впервые устанавливает тем самым классификацию прав, сохранившую в новом классовом выражении свое значение в эпоху капитализма и до сих пор еще составляющую неразрешимую для буржуазной юриспруден­ции проблему.

Изданием Уложения Юстиниана завершается история развития рим­ского частного права, а вместе с ним и история развития римской юрис­пруденции. Хотя Уложение, как и творчество современных ему юристов, является в основном компиляторским законодательным сводом, тем не менее и в конституциях Юстиниана, и в интерполяциях к текстам класси­ческих юристов закрепляется ряд новых правоположений, либо совер­шенно неизвестных авторам интерполированных текстов, либо существо­вавших в современную им эпоху лишь в зародышевом состоянии. Выше уже говорилось о закреплении традиции в качестве всеобщего способа передачи права собственности и о введении развитой системы залоговых отношений взамен ранее существовавшего фидуциарного способа их ус­тановления. Следует также указать на полное уничтожение деления соб­ственности на квиритскую и преторскую, произведенное конституция­ми 530 и 531 гг., которые устранили также старую классификацию вещей на res mancipi и res иес mancipi; на замену старых литтеральных контрак­тов письменными документами, которые выдавались в удостоверение словесно заключенных договоров, и установление некоторых новых ви­

дов договорных сделок (например, соглашение о дарении); на введение норм, направленных на укрепление пошатнувшегося частного оборота, и среди них таких норм, которые определяли законные проценты, запреща­ли начислять проценты на проценты (anatocismus), предоставляли воз­можность расторгнуть сделку вследствие ее явной неэквивалентности (1ас^ю enormis) и др.

Все эти и некоторые другие общие тенденции развития римского по- слеклассического частного права, относящиеся к периоду разложения и гибели рабовладельческого государства, стоят уже на пороге новой исто­рической эры - эпохи феодализма с его собственной правовой системой и соответствующей ей системой правовых взглядов, процесс формирования и развития которых отражает новые исторические и экономические усло­вия, новые общественные потребности и в связи с этим становление но­вых правовых норм и институтов.

Печатается по: Проблемы гражданского и административного права / Отв. ред. Б. Б. Черепахин, О. С. Иоффе, Ю. К. Толстой. Л.: Изд-во Ленингр. ун-та. С. 314 - 341.