ЦИВИЛИСТИЧЕСКАЯ ДОКТРИНА ФЕОДАЛИЗМА[51]

1. Положительное право эпохи феодализма подразделялось на две ветви - право, базировавшееся на римских источниках и носившее на­именование римского права, а также право каноническое, регулировав­шее отношения, в которых участвовала церковь.

Схоластический метод современных им философских систем был основным, если не единственным методом, применявшимся при разра­ботке правовых проблем юристами обоих направлений. Но если основная задача средневековой схоластической философии заключалась в обосно­вании бытия и могущества бога, то основная задача средневековой кано­нической юриспруденции состояла в обосновании привилегированного положения церкви как «представителя бога на земле». При этом в тех случаях, когда источники римского права не содержали достаточных данных для наиболее благоприятного с точки зрения интересов церкви разрешения указанных задач, соответствующие институты и нормы соз­давались заново. Однако в тех пределах, в которых римское право было непосредственно направлено на особую защиту интересов церкви или могло быть в результате известной переработки использовано для этой цели, оно отстаивалось и утверждалось канонистами.

Например, правило, согласно которому приобретение церковного имущества третьими лицами по давности владения допускается лишь по истечении 40, а в некоторых случаях 100 лет, продолжало оставаться дей­ствующей нормой и в каноническом праве. В то же время канонисты в еще большей степени усиливают действие этой нормы, требуя, в отличие от римлян, добросовестности приобретателя не только в момент получе­ния вещи во владение, но и в течение всего срока приобретательной дав­ности, не прерванного впоследствии наступившей недобросовестностью

(mala fides superveniens).

Таким образом, в институте приобретательной давности, как, впрочем, и во многих других институтах, канонисты сохраняют нормы римского права, когда последние ставят церковь в особо привилегированное положе­ние, и видоизменяют их в тех случаях, когда они распространяют на цер­ковь общие положения. Кроме того, конструкции римского права зачастую используются канонистами для разработки служивших тем же целям новых правоположений. Так, по образцу римских владельческих интердиктов псевдо-исидоровы декреталии предоставляют ехсерйо spoili епископам для восстановления их владения имуществом, которого они лишались при на­сильственном устранении от должности. Благодаря этому защита фактиче­ского владения, известная римскому праву в чистом виде, сохранялась в новых условиях для целей охраны епископальной собственности, несмотря на то, что вообще в феодальном праве стирается грань между исками по- сессорными, направленными на защиту фактического владения, и исками петиторными, направленными на защиту владения титульного.

Но если канонисты привлекали лишь отдельные конструкции и нор­мы римского права, которые либо сами по себе, либо в качестве образца для создания новых конструкций и норм могли служить целям особой защиты интересов церкви, то совсем по-иному относились к нему свет­ские юристы, рассматривавшие римское право как непререкаемый авто­ритет, писаный разум (ratio scripta) и преклонявшиеся перед ним как пе­ред вечным, неизменным и всеобщим правом.

Первыми средневековыми юристами, посвятившими себя изучению и комментированию римских текстов, были глоссаторы, период деятель­ности которых относится к XI - XIII вв. Но уже до появления глоссаторов римское право служило предметом пристального внимания и интереса. Оживление торговли, возникновение и развитие феодальных городов с их купеческими сословиями и широкими деловыми связями, пространствен­ные пределы которых стали еще более значительными в эпоху крестовых походов, привели к настоятельной нужде в правовой системе, пригодной не только для применения внутри мелких феодальных княжеств, но и за их границами, независимо от особенностей местного партикулярного за­конодательства.

ства и приводят к тому, что внимание средневековых юристов обращает­ся к римскому классическому праву.

Во второй половине IX в. возникает школа в Равенне, которая пре­вратилась в крупный центр преподавания и изучения римского права, а вслед за этим такие же школы появляются в Орлеане, Павии и других городах. Деятельность этих школ отражена в ряде литературных памят­ников, относящихся преимущественно к XI в. Остатки некоторых из них сохранились до нашего времени. К ним относятся, в частности, сохра­нившиеся фрагменты Брахилогуса, учебника римского права, а также произведения, посвященные систематизации исков (de actionum veritatae), и отрывки из сборников юридических правил (regulae juris), построенные на материалах институций Юстиниана. Отличительной особенностью всех этих произведений является стремление привести материалы рим­ских источников в определенную систему, стремление, которым, как из­вестно, не отличалось творчество самих римлян.

Но с особой силой эта систематизаторская тенденция проявляется в творчестве глоссаторов, которые группировались вокруг возникшего в XI в. Болонского университета и родоначальником которых считается Ирнерий, средневековый юрист первой половины XII в. К этому времени относится также деятельность таких видных представителей школы глос­саторов, какими являются Якоб, Гуго, Гозна и Булгар - «четыре доктора», творчество которых, как и творчество их учителя Ирнерия, было посвя­щено изучению и систематизации источников римского права. По поводу отношения к этим последним существовали известные разногласия внут­ри школы глоссаторов.

Так, если Булгар и его последователи ((bulgariani) ни при каких услови­ях не допускали отступлений от римских текстов, то Гозна со своими после­дователями (gosiani), напротив, считал, что нормы римского права могут быть оцениваемы с точки зрения справедливости (aequitas) и изменяемы в случае противоречия между ними и этим критерием.

интересах разрозненных феодальных собственников в целях более широкой защиты их имущества от вмешательства со стороны королевской власти и представляемой ею казны.

Но и буквальное следование римским текстам, характерное для шко­лы глоссаторов в целом, как мы увидим, не препятствовало тому, чтобы в их интерпретации римские понятия и термины приобрели новое содержа­ние и новый классовый смысл.

Поставив перед собою задачу восстановить римские тексты в том виде, в каком они существовали до издания Уложения Юстиниана, с ос­вобождением их от наслоений более поздних кодификаций и компиля­ций, глоссаторы прибегали к экзегетическому методу - методу филологи­ческого исследования текстов в целях выявления их подлинного первона­чального содержания. Критическая экзегеза, направленная на установле­ние подлинных текстов источников, сочетается у них с законной экзеге­зой (exegesa legalis), направленной на уяснение смысла текстов, их истол­кование и расположение по определенной системе. В результате приме­нения метода критической экзегезы глоссаторам удалось восстановить первоначальный текст пандект, институций и новелл Уложения Юсти­ниана (так называемый Болонский текст - Littera Bononiensis), устранив множество искажений и восстановив авторство римских юристов на раз­личные фрагменты, инкорпорированные в Уложении Юстиниана.

Юридический материал, содержащийся и глоссах, имеет большое познавательное значение, поскольку в них сосредоточено стремление средневековых юристов придать феодально-крепостническое выражение рабовладельческой системе римского частного права. Но этот материал имел вместе с тем большое практическое значение в истории права, по­скольку рецепция римского права была произведена не в полном объеме его текстов, а лишь в той их части, в какой они подверглись глоссирова­нию. Для суда не могли иметь обязательной силы римские источники, не снабженные глоссами (quidquid non agnoscit glossa, non agnoscit curia).

Благодаря глоссам римские тексты становятся более понятными со­временникам, а в тех случаях, когда их отдельные места представляли осо­бые трудности для понимания и усвоения, глоссаторы снабжали их объяс­нительными примерами, помещавшимися в специально написанных для этой цели произведениях - casus. Если при рассмотрении того или иного

казуса выяснялось, что наряду с анализируемым текстом к нему имеют от­ношение некоторые фрагменты других текстов (параллельные места), глос­саторы объединяли эти фрагменты в единое целое. Тем самым римские тексты приводились и определенную систему, соответственно кругу казу­сов, к которым они могли иметь применение. Встречая в текстах противо­речивые положения, средневековые юристы приводили их в согласование не исключением одного из противоречивых мест, а отведением для каждо­го из них самостоятельной области применения. Наконец, систематическо­му изложению и описанию римского права были посвящены специальные произведения, носящие наименование summa, при написании которых ав­тор был связан только последовательностью титулов Уложения Юстиниа­на, но мог в то же время в пределах каждого титула располагать материал по плану, составленному им самостоятельно.

По мере расширения литературного творчества глоссаторов и увели­чения объема глоссированных текстов весьма ощутительной оказывается потребность подвести некоторые итоги добытым выводам и свести их в единое целое. Появляются специальные произведения (apparatus), в кото­рых собираются и приводятся в общую связь глоссы, посвященные одно­му или нескольким титулам римских источников. Венцом этой компиля- торской деятельности явилась изданная в XIII в. глосса Аккурсия (glossa ordinaria, magistralis), представляющая собой сборник глосс или сводную глоссу на законодательство Юстиниана в целом. После опубликования глоссы Аккурсия все ранее изданные отдельными глоссаторами работы фактически выходят из употребления, и дальнейшая разработка римского права производится не на основе его текстов, а на основе текста глоссы Аккурсия.

Таким образом, начиная с конца XIII в. предметом изучения юристов перестают быть римские источники в их подлинном виде. Им становятся материалы, оставленные глоссаторами. Поэтому и юристов, пришедших на смену глоссаторам, именуют комментаторами или постглоссаторами (postglossatores), вся деятельность которых сводится к комментированию уже составленных их предшественниками глосс к римским текстам (glos­sarum glossas scribunt).

Родоначальниками нового направления средневековой юриспруден­ции были Якоб де Равани (Jacobus de Ravanis) и Раймонд Луллий (Raimon- dus Lullius), период деятельности которых относится к концу XIII - началу XIV в. Последний достаточно красноречиво выразил идеологическую на­правленность творчества комментаторов, когда, касаясь причин, побудив­

ших его заняться юриспруденцией, сказал: «Много есть причин, почему избрана мною настоящая наука; но главная между ними та, чтобы через нее более любили бога и, более служили ему»^[52]. Однако теологическая форма, в которой выражается мировоззрение феодальной эпохи вообще, в том числе и юридическое мировоззрение, не только не препятствовала, а, напротив, была одним из могучих средств, служивших утверждению феодальных устоев, среди которых феодальное право занимает одно из центральных мест.

Уже глоссаторы сделали значительный шаг по пути приспособления римского частного права к феодально-крепостническим условиям. По этому же пути развивается и творчество постглоссаторов, для которых материалы, накопленные их предшественниками, явились исходным пунктом их собственной деятельности.

Наряду с Равани и Луллием наиболее видными комментаторами бы­ли Чино (первая половина XIV в.) и в особенности Бартол (1314 - 1357) и Балд (1327 - 1400). Сочинения Бартола содержат комментарии ко всем глоссированным частям Уложения Юстиниана, а в его наиболее интерес­ном произведении «Consilia, qaestiones et Tractatus» мы находим около четырехсот заключений по различного рода частноправовым вопросам, многие из которых были подвергнуты Бартолом монографическому ис­следованию. Такой же характер носит и творчество Балда, который также наряду с комментированием глосс в своем «Tractatus Tractatuum» посвя­щает специальное сочинение «Consilia» практической разработке отдель­ных юридических вопросов. Уступая Бартолу по смелости выступлений и являясь приверженцем духовной власти, Балд в то же время и в светских судах пользовался таким же авторитетом, как и его учитель Бартол.

Прилагая все усилия к тому, чтобы превратить римское право в за­кон, имеющий полное и исключительное действие, постглоссаторы не только преобразуют его нормы применительно к условиям своего време­ни, но и увязывают последние с нормами канонического и обычного пра­ва, а также с нормами местного законодательства. При этом, как и Гозна, но в гораздо более широком применении основным критерием оценки и критики римского права постглоссаторы считали понятие справедливо­сти, дополненное естественноправовыми категориями. Например, Луллий основную функцию юриста сводил к тому, что «юрист обязан исследо­вать, справедлив или ложен закон писаный. Если он найдет его справед­ливым, он должен вывести из него верные заключения»^[53]. Что же касается права естественного, то Балд считал, что оно обладает большей силой,

чем власть императора (potius est jus naturale quam principatus), а Луллий требовал, чтобы положительное право было сведено к праву естествен­ному и согласовано с ним (jus positivum ad jus naturale reducatur et cum ipso concordet). Однако самое понятие справедливого и естественного ставится постглоссаторами в непосредственную зависимость от того смысла, который им придавала средневековая религия. Поэтому Луллий, например, полагал, что для выявления справедливости законов необхо­димо разделить их на законы светские и духовные, затем согласовать друг с другом и установить, могут ли они образовать единый и общий закон. Лишь в последнем случае, по мнению Луллия, закон может быть признан справедливым.

Основным методом юридического анализа у постглоссаторов так же, как и у их предшественников, продолжает оставаться метод схоластиче­ской логики с такими ее приемами, как divisiones и subdivisiones, dis- tinctiones и subdistinctiones, amplitationes и limitationes, при помощи кото­рых они пытаются привести в новую систему ранее накопленный матери­ал. При этом в основу разработанной ими системы были положены так называемые основные места (locus), заключенные в различных фрагмен­тах дигест, а вокруг этих основных мест группировались остальные тек­сты, имеющие к ним отношение. Основные места служили также предпо­сылкой для разработки общих, универсальных понятий, приобретавших для постглоссаторов абсолютное значение непреложных естественнопра­вовых принципов, под которые дедуктивно подводились более частные случаи и на основе которых делались выводы более частного характера^[54].

При рассмотрении практических юридических вопросов постглосса­торы зачастую высказывали противоречивые суждения, а это впоследст­вии приводит к образованию аналогичного римскому института commu­nis opinio doctorum, сообразно которому обязательную силу приобретают совпадающие суждения наиболее авторитетных авторов. Пользуясь этой формой правотворчества, постглоссаторы разрабатывают ряд новых пра- воположений, существенно отличающихся от соответствующих правил, зафиксированных в источниках. Так, в частности, совпадающими сужде­ниями наиболее авторитетных авторов было устранено различие между стипуляцией и консенсуальными контрактами и тем самым сделан значи­тельный шаг по пути преодоления формализма старого римского права.

Представляя собой дальнейший этап в развитии средневекового пра­ва и средневековой юриспруденции, деятельность постглоссаторов, опи­

равшаяся уже не на римские тексты, а на глоссы, которыми последние были снабжены, привела к значительному удалению правового материала от содержания римских источников. Во многих отношениях это обстоя­тельство приводило к тому, что действующая правовая система, будучи вполне приспособленной к экономическим условиям феодального обще­ства, оказалась в гораздо меньшей степени, чем римское частное право, пригодной для целей регулирования возникавших и развивавшихся капи­талистических отношений. Между тем уже в конце XIV и особенно в XV - XVI вв. развитие капиталистических отношений в недрах феодаль­ного общества становится настолько интенсивным, что оно с неизбежно­стью должно было вызвать дальнейшее развитие частноправовых норм, форма выражения которых и творчестве глоссаторов и постглоссаторов не могла уже быть признана удовлетворительной. В этих условиях рим­ское право в его первоначальном виде зачастую представлялось более предпочтительным, чем наслоения, которым оно подверглось в результа­те творчества средневековых юристов. Если идеология эпохи Ренессанса вообще характеризуется значительным увлечением памятниками класси­ческой древности, то это тем более понятно для идеологии юристов, ус­матривавших в классическом римском нраве вполне пригодную правовую систему для опосредствования новых экономических отношений. Именно поэтому юристы XV - XVI вв. с такой силой выступают против глоссато­ров и постглоссаторов за восстановление первоначальных римских тек­стов, за освобождение их от всех последующих наслоений.

Француз Буддей (1467 - 1540), итальянец Альциат (1492 - 1550) и немец Цазий (1461 - 1535) почти в одно и то же время приступают к фи­лологической критике текста пандект и других источников римского пра­ва в целях восстановления их первоначального содержания и, как они говорили, устранения разрыва между древним, римским и современным, новым правом, явившегося результатом деятельности предшествующих направлений средневековой юриспруденции. К ним примыкают такие сторонники нового направления, как Готоман, Балдуин, Дуарен, Куяций, Донелл и другие юристы XV - XVI вв., которых обычно именуют юри­стами-гуманистами, а школу, ими образованную, - французской школой ввиду особенно широкого распространения этого течения во французской юриспруденции.

Внутри этой школы существовали известные оттенки и направления. Так, если Коннан (1508 - 1551) и Дуарен (1509 - 1559) работали преиму­щественно над систематизацией источников римского права, то Балдуин основное внимание уделял выявлению подлинного текста последних, считая наиболее надежным средством разрешения этой задачи установ­

ление связи между наукой юридической и наукой исторической. С другой стороны, Готоман, который в своем «Антитрибониане» подвергает кри­тике Уложение Юстиниана с той же целью освобождения текстов рим­ских юристов от более поздних наслоений, считает вместе с тем, что рим­ское право есть продукт жизни римского общества и что оно не может поэтому во всех своих частях соответствовать условиям жизни общества современного. Таким образом, наряду с безоговорочным преклонением перед римскими текстами мы встречаемся также с критическим отноше­нием к ним со стороны некоторых гуманистов, доходивших иногда, как это сделал, в частности, Готоман, до требования о создании нового Уло­жения, в которое были бы включены не только сохранившие свое значе­ние элементы римского права, но и новые положительные выводы его критиков, а также новые правоположения, зафиксированные в действую­щем местном законодательстве.

Несколько менее решительную, чем Готоман, но все же достаточно критическую позицию по отношению к римскому праву занимал один из наиболее видных представителей французской школы - Донелл (1527 - 1591). Он считал, что римские законы могут получить различное приме­нение в различных исторических условиях, и поэтому, по мнению Донел­ла, задача юриспруденции состоит не только в экзегетическом исследова­нии римских текстов, но прежде всего в извлечении из них общих прин­ципов, под которые можно было бы подвести отдельные конкретные ис­торические частности. Эти общие принципы, по замыслу Донелла, долж­ны были сыграть решающую роль в деле систематизации римских источ­ников, поскольку они способствуют отделению разнородных и соедине­нию однородных фактов, а также изучению целого как средства более полного познания частного. Усматривая основной порок экзегезы в увле­чении частностями, Донелл предлагает для воссоздания римского права как единого целого привести его в определенную систему, основанную не на трехчленном делении Институций Гая, которое, по его мнению, проти­воречит действительности, а на полном соответствии «природе и связи вещей». При этом каждый факт, заимствованный из римского права и включенный в эту систему, как полагал Донелл, не должен рассматри­ваться в качестве непреложного авторитета, а подлежит оценке с точки зрения целей положительного права и гармонии между его отдельными частями.

В противоположность Донеллу, его современник Куяций (1522 - 1590), посвятивший всю свою деятельность изучению римских текстов, в особенности сочинений Ульпиана, Павла и Папиниана, рассматривал римское право как непреложный авторитет, следуя его положениям не

только в анализе отдельных правовых институтов, но и в общих высказы­ваниях, касавшихся понятия права и справедливости, науки права и ее составных частей и т. д. Однако римское право не составляло исключи­тельного предмета изучения французских гуманистов. Многие из них, в особенности Карон и Пакье, большое внимание уделяли каноническому и французскому обычному праву. Впоследствии происходит известное раз­деление французских юристов на сторонников местного обычного (Дю­мулен) и писаного римского (Потье) права. Как известно, оба эти течения оказали значительное влияние на составителей французского гражданско­го кодекса 1804 года.

Вслед за Францией, в конце XVI и в начале XVII в. новое направле­ние приобретает весьма широкое распространение в голландской юрис­пруденции, в которой намечаются те же основные течения, что и в среде французских гуманистов. Так, если Винний (1588 - 1567) в основном сле­дует идеям Донелла, стремясь лишь к усовершенствованию его критиче­ского метода, то такие более поздние голландские гуманисты, как Нодт, Скюльтинг и Бенкерсгук, были сторонниками Куяция, применяя преиму­щественно метод экзегетический.

В немецкой юриспруденции известное оживление намечается лишь в XVII в., когда римское право было официально признано действующим правом Германии. Основное внимание немецкой юриспруденции уделя­лось систематизации источников римского права с включением в эту сис­тему элементов канонического и местного германского права. В противо­положность системе Институций Гая с ее подразделением правовых норм на три раздела - вещи, лица, иски - немецкие юристы разрабатывают так называемую пандектную систему, в которой выделяются четыре разде­ла - вещное право, обязательственное, семенное и наследственное право, следующие за Общей частью, где сосредоточены нормы, имеющие отно­шение к каждому из этих разделов. Общая часть впервые появляется в со­чинении Неттельбладта и превращается затем в необходимый элемент как любого немецкого курса пандект, так и самой пандектной системы. На не­обходимости обобщений правового материала настаивает также Гейнек- ций, который, критикуя своих предшественников за увлечение частно­стями, считал вместе с тем, что правовые обобщения лишь тогда станут достоянием юридической науки, когда метод доказывания при помощи аксиом и теорем, т. е. математический метод, столь характерный для ра­ционалистической философии, приобретет решающее и основное значе­ние в юриспруденции.

Идеалистические и рационалистские веяния философии Вольфа и Лейбница проникают, таким образом, в немецкую юриспруденцию. Но

вместе с тем уже в этот период в ней намечаются тенденции к образова­нию нового, одного из наиболее реакционных направлений буржуазной юридической теории - исторической школы права, провозвестником ко­торой был Гофакер, рассматривавший в своих «Elementa juris civilis roma- norum» римское право как самобытный продукт народного творчества, явившийся результатом исторического развития последнего.

Придя на смену школе естественного права, историческая школа явилась первой и, пожалуй, наиболее сильной для своего времени формой реакции немецкой юриспруденции на французскую революцию и учения ее идеологов в области философии права. В то же время концепции этой школы могут и должны рассматриваться не как чисто немецкое явление, но и в качестве логически и исторически необходимого этапа по пути реакционного преобразования буржуазной юриспруденции в целом, по­сле того как экономическое господство буржуазии было утверждено и закреплено установлением ее политического господства.

2. Переходя от общей характеристики цивилистической доктрины феодализма к рассмотрению ее конкретного содержания, необходимо сразу же отметить, что центральное место в этой доктрине занимала раз­работка трех цивилистических проблем - правосубъектности, права соб­ственности и договора. Однако специфика феодальных отношений пре­допределила не только своеобразие решения перечисленных проблем, но и различную степень интенсивности изучения каждой из них. При этом нужно учитывать, что проблема правосубъектности в своем разрешении в условиях феодализма как экономически, так и юридически предопреде­лялась соответствующим решением проблемы феодальной собственности на землю, поскольку на ней базировались феодальные социальные связи, выступавшие либо как отношения власти и подчинения внутри господ­ствующего класса, либо как отношения власти и порабощения между господствующим и угнетенным классом. Правовое положение каждого отдельного члена господствующего класса непосредственно вытекало из его отношения к земле в качестве ее верховного или подчиненного собст­венника, а в соответствии с этим и его место в феодальной иерархической системе выступало как место сеньора или вассала, сеньора верховного или сеньора, который сам является вассалом, вассала, замыкающего ие­рархическую лестницу, или вассала, который сам является сеньором. От­ношение к земле определяло одновременно и частноправовое, и публич­ноправовое положение каждого отдельного феодала и помещика, его от­ношение как к другим представителям господствующего класса, так и к подвластным ему крепостным крестьянам.

Что же касается крестьян, то и в юридическом, и в экономическом отношении они не представляли собой однородной массы. В различные исторические периоды, а в различных странах даже на одном и том же историческом этапе крепостная зависимость достигала иногда такой си­лы, что стиралась всякая грань между крепостным и рабом, как и, с дру­гой стороны, незначительная прослойка крестьян почти всегда сохраняла положение свободных собственников^[55]. Вполне естественно поэтому, что феодальная юриспруденция в отличие от римских юристов, рассматри­вавших правовое положение рабов вообще, не могла стремиться к разра­ботке общей формулы, в равной мере применимой ко всем этим различ­ным крестьянским прослойкам. В отношении тех крепостных, положение которых ничем по существу не отличалось от положения рабов, вполне пригодными оказывались нормы римского права, низводившие рабов до уровня вещей. Столь же приемлемыми для определения правового поло­жения свободных крестьян-собственников могли быть признаны общие нормы римского права, касающиеся взаимных отношений между свобод­ными участниками частного оборота. И только для определения правово­го положения наиболее значительной массы крепостных крестьян, право неполной собственности в отношении которых принадлежало феодалам и помещикам, необходимо было выработать новые правовые нормы.

Но разработка последних предполагала не столько определение пра­вового статуса самих крепостных, сколько закрепление юридических от­ношений, связанных с феодальной земельной собственностью. Как ука­зывал А. В. Венедиктов, «три основных признака являются определяю­щими для отграничения того круга непосредственных производителей, которые могут быть подведены под понятие крепостного крестьянина в широком смысле: 1) наделение крестьянина средствами производства вообще и землею в частности, 2) его прикрепление к земле, 3) личная за­висимость крестьянина от помещика, прямая власть последнего над его личностью»^[56]. Но все эти признаки прямо или косвенно связаны с фео­дальной собственностью на землю: два первых признака непосредственно охватываются отношениями феодальной земельной собственности и пря­мо включаются в них, а последний, третий признак вытекает из этих от­ношений, поскольку на них основывается власть феодала над личностью крепостного, наделенного землей и закрепленного за нею.

Неудивительно поэтому, что средневековые юристы, затратившие столько труда для теоретического объяснения феодальной земельной соб­

ственности, почти не уделяли внимания правовому положению крепост­ных. В той незначительной мере, в какой они могли выступать в обороте в эпоху отработочной или продуктовой ренты или даже при более широ­ком их участии в обороте в эпоху денежной ренты, крепостные не пред­ставляли ничего специфического для юриста, поскольку они являлись для него в этой связи такою же абстрактной фигурой собственника отчуж­давшихся ими продуктов, как и любые другие собственники. В качестве объектов неполной собственности феодалов и помещиков они не могли быть предметом специального изучения ввиду производного характера этих отношений от феодальной земельной собственности. Последняя, следовательно, являлась в некотором смысле универсальной проблемой феодальной юриспруденции, включавшей в себя также и проблему пра­восубъектности.

Иначе обстояло дело со второй группой субъектов прав - со средне­вековыми корпорациями, правосубъектность которых вызывала немало споров и разногласий у юристов этого времени. Притязавшие на значение самостоятельной юридической личности, средневековые торговые корпо­рации, как правило, ни в какой связи с земельной собственностью не на­ходились. Поэтому вопрос об их правосубъектности представлял собою самостоятельную проблему, разрешение которой, не вытекавшее непо­средственно из того или иного решения вопроса о юридической природе феодальной земельной собственности, оказывалось тем более затрудни­тельным для средневековой юриспруденции, что она должна была здесь идти по пути, не проторенному римскими юристами, в творчестве кото­рых идея юридического лица не получила и исторически не могла полу­чить сколько-нибудь значительного развития.

Первой исторической попыткой теоретического обобщения понятия юридического лица явилась выдвинутая в средине века теория фикции, которая в течение многих столетий не сходила со страниц юридической литературы и, получив особенно широкое распространение в XIX в., яв­ляется и в настоящее время одной из ходовых концепций современной буржуазной цивилистики. Конкретной исторической моделью для конст­руирования этой теории послужила средневековая корпорация.

Юридическое понятие корпорации впервые возникает в учениях глоссаторов, которые исходя из выдвинутого римскими юристами поло­жения о том, что все принадлежащее корпорации не принадлежит ее от­дельным членам (quod universitatis est, non est singulorum), пришли к вы­воду о необходимости исключения из понятия корпорации всякого пред­ставления об индивидах, поскольку корпорация сама по себе есть нечто целое, самостоятельное и индивидуальное. К тем же выводам, но уже под

влиянием римскоправовых представлений об учреждениях, приходят и канонисты, признавшие самостоятельность и индивидуальность корпора­ции на том основании, что соответственно учениям римских юристов уч­реждение есть некое целевое предназначение, не стоящее ни в какой за­висимости от отдельных личностей, а следовательно, и корпорация со­гласно выводам канонистов должна обладать теми же особенностями и свойствами.

Таким образом, и в представлении глоссаторов, и в представлении канонистов корпорации выступали в качестве самостоятельных лиц, в качестве самостоятельных субъектов права. Но признание самостоятель­ной личности за корпорацией озадачивало прежде всего средневековую религию, которая должна была определить свое отношение к этим вновь возникшим лицам, выявить возможность подчинения их церкви, а также возможность их отлучения от церкви в случае неповиновения. Отвечая на последний вопрос в своей речи на Лионском соборе в 1245 году, папа Иннокентий IV заявил, что всякое отлучение распространяется на душу и совесть и что поэтому не могут быть отлучаемы от церкви корпорации, у которых нет ни души, ни совести, ни воли, ни сознания и которые явля­ются лишь отвлеченными понятиями (nomen intellectuale), правовыми наименованиями (nominal sunt juris), фиктивными лицами (persona ficta). В такой чисто теологической оболочке и по такому чисто религиозному поводу была впервые сформулирована фикционная концепция, имевшая, однако, несмотря на ее кажущийся отвлеченный характер, большое прак­тическое значение для своего времени. Это значение, конечно, не исчер­пывается вопросом об отлучении, но и связано прежде всего с тем, что фикционная концепция ставит серьезные преграды на пути свободного образования корпораций, поскольку в качестве нереальных лиц, в качест­ве фикций, которые persona vice fungitur, они ставятся в прямую зависи­мость от государственной власти, могущей признать за ними правосубъ­ектность или отказать в этом признании.

Теория фикции получает поддержку со стороны не только средневе­ковых юристов, но и средневековых философов-номиналистов, которые, отрицая реальность универсалий вообще, считали, что фикцией, ноуме­ном являются также и корпорации. Правда, сторонники противоположно­го средневекового философского направления, философы-реалисты, от­рицавшие действительность единичного и признававшие реальным толь­ко общее, универсальное, пытались доказать, что такою же реальностью обладает юридическая личность корпорации. Однако, несмотря на прева­лирующее значение реалистов как наиболее последовательных идеали­стов, они не могли, отстаивая эти взгляды на юридическую личность кор­

порации, рассчитывать на поддержку со стороны юристов, поскольку фикционная теория в гораздо большей степени соответствовала интере­сам феодального государства, чем ее антипод.

Теория фикции окончательно утверждается в феодальной юриспру­денции, и в эпоху постглоссаторов термин persona ficta в применении к учреждениям и корпорациям употребляется уже как нечто само собою разумеющееся. Но постглоссаторы идут дальше своих предшественников, пытаясь воспользоваться понятием фикции для решения некоторых прак­тических юридических вопросов, среди которых особенно важное значе­ние имеет вопрос о правах членов корпорации на принадлежащее ей имущество. Трудности, встретившиеся на пути разрешения этого вопроса, заключались в том, что если субъектом права является сама корпорация, то она и должна быть признана собственником соответствующего имуще­ства; но остановиться только на этом тезисе - значило бы лишить всяких прав лиц, входящих в состав корпорации в качестве ее членов. Пользуясь понятием фикции, Бартол предложил решение, которое удовлетворяло как признанию правосубъектности за самой корпорацией, так и защите интересов ее отдельных членов. В корпорации, по мнению Бартола, име­ются две группы субъектов прав - сама корпорация как субъект фиктив­ный и ее отдельные члены как субъекты реальные, поэтому и правомочия в отношении находящегося у нее имущества принадлежат обеим группам субъектов: корпорация выступает в качестве верховного собственника этого имущества, а его подчиненными собственниками являются члены корпорации^[57]. Таким образом, Бартол по существу формулирует в приме­нении к имуществу корпораций теорию разделенной собственности, яв­лявшуюся господствующей в средневековой юриспруденции не столько потому, что тем самым обосновывались правомочия членов корпорации и самой корпорации на принадлежащее им имущество, сколько потому, что эта теория наиболее удачно с точки зрения господствующего класса от­стаивала и укрепляла позиции последнего в решающей области феодаль­ных общественных отношений, связанных с феодальной земельной соб­ственностью.

Особые трудности, которые представляла для средневековых юри­стов проблема феодальной земельной собственности, заключались в сле­дующем. Реальные общественные отношения складывались так, что пра­вомочия в отношении одного и того же земельного массива принадлежа­ли по крайней мере двум, а в подавляющем большинстве случаев - целой

серии представителей господствующего класса, из числа которых лицо, стоявшее на самой низкой ступени феодальной иерархической лестницы, являлось фактическим обладателем земли, а следовательно, и крестьян, прикрепленных к ней. Но в то же время, получив землю от своего сеньо­ра, он не только был обязан перед ним личными повинностями, но и ог­раничивался в праве распоряжения землей, точно так же, как и его сеньор не имел этого права в полном объеме. На этой взаимной зависимости раз­личных представителей господствующего класса в области земельных отношений базировалась их взаимная военная и политическая зависи­мость, а права на землю, которыми обладал каждый из них, определяли собою объем, характер и содержание их военной и политической власти - власти в отношении подчиненных им вассалов, власти в отношении пора­бощенных ими крепостных. Именно поэтому средневековые юристы должны были теоретически обосновать не только право феодальной зе­мельной собственности вообще, но и правомочия отдельных феодалов и помещиков в отношении одного и того же земельного массива, причем речь могла идти не о распределении между ними отдельных элементов собственности, а о признании права земельной собственности за каждым из них, ибо только при таком условии теоретически и фактически можно было признать за каждым из них соответствующую сферу власти и в об­ласти военной, и в области политической. Однако удовлетворительному разрешению этого вопроса препятствовали юридические понятия и кон­струкции римского права, поскольку признание права собственности на один и тот же земельный массив за несколькими лицами вступало в кол­лизию с выдвинутым ими принципом единства и нераздельности собст­венности. Пренебрегать этим принципом не могли такие ярые поклонни­ки римского права, какими были средневековые юристы. Поэтому свою концепцию права собственности они создают путем соответствующего преобразования и видоизменения категорий римского права.

Преобразованию подвергается прежде всего установленное римски­ми юристами соотношение между правом и иском. В противоположность источникам римского права, которые не считали исковую защиту обяза­тельным атрибутом всякого правомочия, глоссаторы устанавливают не­разрывную связь между ними, полагая, что существование права всегда предполагает его исковую защиту, как и с другой стороны - предоставле­ние иска возможно лишь в том случае, если он направляется на осущест­вление какого-либо права. Иск с точки зрения глоссаторов всегда являет­ся внешней формой выражения определенного права, в целях защиты которого он предоставляется, причем тождественные или сходные иски

могут явиться средством защиты только тождественных или сходных прав, лежащих в основании этих исков.

Анализируя в соответствии с таким взглядом на соотношение права и иска установленное в римской юриспруденции деление исков на ac- tiones in rem и actiones in personam, глоссаторы пытаются отыскать права, лежащие в основании последних и составляющие, по выражению Аккур­сия, mater actiones. И они приходят к выводу, что подобно тому, как иски могут быть вещными или обязательственными (actiones in rem, actiones in pe^nam), так и соответствующие им права являются правами вещными или обязательственными (jura in rem, jura in pe^nam). Переходя, далее, к отдельным видам вещных исков, глоссаторы констатируют полное сход­ство между виндикационными исками цивильного и преторского права (rei vindicatio и rei vindicatio utilis), из которых первые предоставлялись для защиты права собственности, а вторые - для защиты прав эмфитевты, суперфициария и других преторских вещных прав. Оба вида исков влекли за собой тождественные последствия, а этого было вполне достаточно для того, чтобы глоссаторы могли констатировать, что в основании этих ис­ков лежат тождественные или по крайней мере сходные права, а именно - право собственности, выступающее как верховная собственность (Oberei- gentum, dominium directum), когда оно защищается цивильным виндика­ционным иском, или как собственность подчиненная (Untereigentum, dominium utile), когда оно защищается преторским виндикационным ис­ком. Тем самым и была создана теория разделенной собственности^[58], по­лучившая самое широкое применение прежде всего для обоснования от­ношений, связанных с феодальной земельной собственностью, которая представлялась средневековым юристам поделенной между непосредст­венными обладателями земли и теми, от кого последние землю получили и в зависимости от которых они находились.

Разделив право собственности на землю между сеньором и вассалом, глоссаторы уже без особых трудностей могли обосновать как их права в отношении прикрепленных к земле крестьян, так и сферу военной и пуб­личной власти, признанной за каждым из них. Поддержанное и развитое постглоссаторами применительно к еще более дробным отношениям земель­ной собственности, это учение безраздельно господствовало в феодальной юриспруденции, сохранив свое значение вплоть до XVIII - XIX вв., когда с утверждением экономического и политического господства буржуазии были устранены исторические предпосылки феодальной иерархической

системы, а одновременно с гибелью самой этой системы утрачивает вся­кий смысл и обосновавшая ее средневековая юридическая концепция.

Вслед за подразделением всех видов прав на две основные группы - права вещные и обязательственные, глоссаторы ограничивали также дву­мя разновидностями различные основания, из которых эти права возни­кают. Но если классификация прав имела решающее значение для конст­руирования учения о разделенной собственности, то классификация ос­нований возникновения этих прав сыграла особо важную роль в утвер­ждении нового взгляда на обязательственные отношения.

Основания возникновения различных видов прав глоссаторы под­разделяли на causa гешо1а, под которыми они понимали способы приоб­ретения прав, и causa proxima, которые они рассматривали как юридиче­ские основания этого приобретения. В соответствии с этим такие способы установления обязательственных отношений, как деликты или контракты, относились ими к разряду causa remota, а сами обязательства объявлялись causa proxima возникших на их основе личных (персональных) прав. Ана­лизируя, далее, различные виды способов приобретения обязательствен­ных прав (causa remota), глоссаторы, а вслед за ними и постглоссаторы особое внимание уделяли договорам, оценка юридического значения ко­торых в их учениях существенно отличалась от тех взглядов на договоры, которых придерживались римские юристы. В противоположность по­следним они полностью устраняют всякое различие между простым, не­формальным соглашением и соглашением, облеченным в определенную форму, признав, что те и другие в равной мере и с одинаковой юридиче­ской силой могут порождать отношения обязательственного характера.

К тем же выводам, хотя и по несколько иным соображениям, прихо­дили и канонисты, которые заботились при этом не столько об упроще­нии юридических форм опосредствования экономических отношений, сколько о максимально облегченных и наиболее эффективных средствах обеспечения имущественных интересов церкви, идеологами которой они являлись. Они, например, считали, что даже при несоблюдении особой формы, необходимой для установления обязательств, последние должны были иметь полную юридическую силу при подкреплении их клятвенным обещанием. Такая концепция неформальных контрактов, разумеется, могла иметь значение прежде всего для случаев передачи имущества по простому соглашению в пользу церкви, поскольку, как правило, именно соглашения этого рода сопровождались клятвенными обещаниями. Но впоследствии и канонисты начинают придавать своим взглядам на дого­воры более широкое и общее значение, признав, что всякое слово обязы­вает независимо от того, являлось ли оно присягой или простым обеща­

нием, и всякое нарушение данного слова должно рассматриваться как действие греховное. В этой своеобразной мистической форме постепенно утверждается новое воззрение на договор, признающее его простым со­глашением, а потому далеко выходящее по своему значению за пределы феодальной юридической теории и практики и сохранившее свою силу в новых исторических условиях и в новых юридических доктринах - в юриспруденции эпохи капитализма.

Таким образом, разрабатывая основные цивилистические проблемы, средневековые юристы не только создавали правовые конструкции, спе­цифические для своего времени и соответствующие классовой структуре феодально-крепостнической формации, но и совершили вслед за римски­ми юристами дальнейший шаг по пути образования юридических норм и форм, абстрактно приспособленных к опосредствованию отношений вся­кого частного оборота, основанного на частной собственности и эксплуа­тации. В истории развития гражданского (частного) права эксплуататор­ских формаций средневековая юриспуденция не имела и в условиях пре­обладания натурального хозяйства не могла приобрести того значения, которое характеризует творчество римских юристов. Но в то же время было бы ошибочно думать, что она ограничивалась слепым подражанием римским юристам и беспрекословным следованием текстам римских ис­точников. Более развернутое, хотя и классово ограниченное представле­ние о понятии юридического лица; своеобразное, наиболее приспособ­ленное к классовым особенностям эпохи феодализма разрешение про­блемы собственности вообще, феодальной земельной собственности в особенности; гораздо более широкий, чем у римлян, взгляд на договор­ные обязательства и условия их действительности - все эти и многие дру­гие факты с достаточной очевидностью свидетельствуют о том, что циви­листическая доктрина эксплуататорских формаций поднимается в лице феодальной цивилистки на новую ступень своего исторического разви­тия, окончательное завершение которого связано уже со следующим ис­торическим этапом - этапом юриспруденции буржуазного общества.

Печатается по: Сборник ученых трудов / Свердловский юрид. ин-т. Вып. 13. Теоретические проблемы гражданского права / Науч. ред. С. С. Алексеев, О. А. Красавчиков. Свердловск, 1970. С. 124 - 144.