СПОРНЫЕ ВОПРОСЫ УЧЕНИЯ О ПРАВООТНОШЕНИИ

1

Среди многообразных проблем советской юридической науки цен­тральное место, несомненно, занимает проблема нормы права и правоот­ношения. Однако несмотря на то, что проблеме правоотношения в по­следние годы уделялось значительное внимание, в ее разработке многое продолжает оставаться спорным, - начиная от понятия и структуры и кончая содержанием и элементами правоотношения.

Могут сказать, что проблема-правоотношения - слишком общая и отвлеченная тема, что из того или иного ее разрешения не вытекают ка­кие-либо непосредственные практические выводы и что она должна по­этому временно отойти на задний план, уступив первое место исследова­нию конкретных вопросов юридической науки.

Настоятельная необходимость в исследовании и разрешении кон­кретных правовых вопросов бесспорна и очевидна. Но было бы непра­вильно сводить лишь к такой форме все многообразные связи науки и практики. Между теорией и практикой существуют не только прямые, непосредственные связи, но и, если можно так выразиться, цепные связи, охватывающие множество промежуточных звеньев и лишь в конечном счете приводящие к практическому эффекту.

Можно ли пренебрегать такими связями? История науки свидетель­ствует о том, что нельзя. Сколько практических выводов сделано в наши дни из теории относительности! Однако сама эта теория непосредственно ни одного из этих выводов не давала. Что же было бы с наукой и практи­кой, если бы они отвергли теорию относительности на этом основании?

Мы далеки, естественно, от каких бы то ни было аналогий между проблемами различных наук с точки зрения их характера, направленно­сти и практической значимости.

Вместе с тем, при всем кажущемся сугубо теоретическом характере проблемы правоотношения ее исследование находится в тесной связи с решением задачи укрепления законности, усиления охраны прав совет­ских граждан, борьбы с беззаконием и произволом, борьбы с нарушения­ми социалистического правопорядка. Разве не ясно, что для того, чтобы со знанием дела активно вести борьбу за выполнение одного из важней­ших решений XX съезда партии - решения, направленного на укрепление социалистической законности и социалистического правопорядка, нужно знать, что такое законность и правопорядок, что такое права и обязанно­сти, каковы методы их охраны и т. д.? Уже перечень этих вопросов не оставляет сомнения в том, что их изучение либо прямо включается в ис­следование проблемы правоотношения, либо находится в прямой зависи­мости от того, как будет решена данная проблема.

Ограничиваясь в настоящей статье лишь спорными вопросами уче­ния о правоотношении, мы остановимся на его понятии и характеристике его отдельных элементов.

2

До самого недавнего времени ни у кого не вызывало сомнений опре­деление правоотношения как общественного отношения, урегулированного нормами права. Из этого определения с неизбежностью вытекает вывод о том, что всякое общественное отношение, в том числе и отношение обще­ственного производства, будучи подвергнутым правовому регулированию, принимает вид правового отношения.

никает поэтому вопрос, можно ли утверждать, что материальные (экономи­ческие) отношения в результате их юридического урегулирования стано­вятся отношениями идеологическими (правовыми)? Не будет ли это озна­чать подмены базисных явлений явлениями надстроечного характера?

Обратив внимание на это обстоятельство, В. П. Мозолин выступил против утверждений о том, что «... социалистическое государство, регу­лируя... те или иные общественные отношения, придает им новое качест­во: превращает их в правовые отношения...»^[1189], что «... некоторые общест­венные отношения вначале существуют сами по себе и лишь при опреде­ленных условиях преобразуются в правовые отношения...»^[1190]. По его мне­нию, «... такие утверждения ведут к отрицанию объективного характера экономических отношений. В данном случае происходит не «превраще­ние» одних отношений в другие, а возникновение новых, ранее не суще­ствовавших идеологических отношений - правовых, которые не погло­щают собой экономические отношения, а только их закрепляют, направ­ляя в нужном для господствующего класса направлении»^[1191].

Признание правильными этих подкупающих своей внешней убеди­тельностью соображений должно было бы повлечь за собой ряд далеко идущих выводов. Во-первых, пришлось бы отказаться от определения правоотношения как общественного отношения, урегулированного нор­мами права, и его надлежало бы трактовать как идеологическое отноше­ние, создаваемое правом, в целях закрепления существующих общест­венных отношений. Во-вторых, было бы необходимо внести соответст­вующие коррективы в общее определение права, которое с этой точки зрения представляло бы собой совокупность норм, регулирующих не вся­кие, а лишь им самим создаваемые идеологические отношения, в целях закрепления других общественных отношений, угодных и выгодных гос­подствующему классу.

К тому же выводу приводит и другое все чаще встречающееся в ли­тературе последних лет мнение, согласно которому право не регулирует общественно-производственных отношений, а лишь воздействует на них, регулируя поведение их участников. В основу этого взгляда положе­ны, прежде всего, суждения этимологического и семантического порядка. Регулировать - значит определять. Но право не определяет общественно­

производственных отношений, а само определяется ими. Как же при этих условиях можно говорить о правовом регулировании отношений общест­венного производства? Кроме того, общественно-производственные от­ношения существуют объективно, независимо от воли и сознания людей, в то время как право имеет дело с волевой, сознательной деятельностью человека. Поэтому якобы общественно-производственные отношения могут быть лишь объектом его воздействия, а объектом правового регу­лирования является поведение участников этих отношений.

Но дело в том, что «регулировать» вовсе не означает «создавать», «порождать» и в этом смысле определять соответствующие явления. Су­ществуют, например, регуляторы давления, температуры, уровня, скоро­сти, направления, частоты, мощности и т. д. Совершенно очевидно, что они только регулируют, т. е. устанавливают известные пределы давления, температуры и т. п., но не создают, не порождают их. Смысловое значе­ние слова «регулятор» ни в какой мере не изменяется в случае примене­ния его к праву. Поэтому когда говорят о правовом регулировании эко­номических отношений, то этим отнюдь не утверждается первенство пра­ва перед экономикой. Вместе с тем, никто не отрицает способности права как возведенной в закон воли господствующего класса регулировать дви­жение общественно-производственных отношений в определенном на­правлении, которое предопределяется действующими объективными эко­номическими законами общественного развития.

Когда же отрицание регулирующего значения права для обществен­но-производственных отношений обосновывается ссылкой на объектив­ную природу последних, то при этом предается забвению тот чрезвычай­но важный факт, что в названных отношениях участвуют люди, «...

Действительно, как происходит правовое регулирование поведения участников общественно-производственных отношений? Включается ли то поведение, которое регулируется нормами права, лишь в идеологиче­ское (правовое) отношение или оно является составной частью также и материального (экономического) отношения? Перед нами, например, ме­

новое отношение, юридически оформленное посредством договора куп­ли-продажи. Что же, в процессе исполнения договора продавец и покупа­тель выполняют два ряда действий: материальные - относящиеся к облас­ти экономики и юридические - относящиеся к области права? Нет, ко­нечно! Одни и те же действия, ими совершаемые, обладают и экономиче­ской и юридической природой, - эти действия являются экономическими, поскольку они приводят к реализации менового отношения, но так как те же действия закреплены в договоре, а их совершение составляет обязан­ность договорных контрагентов, то они вместе с тем приобретают и юри­дический характер. Итак, перед нами одно и то же поведение, являющее­ся экономическим по содержанию и юридическим по форме.

То же самое следует сказать и по поводу в целом общественно­производственного отношения, урегулированного в нормах права. Оно имеет свое экономическое содержание и свою юридическую форму. Это, собственно, и имеется в виду, когда говорят, что общественно-произ­водственное отношение, будучи урегулированным нормами права, при­нимает вид правового отношения.

Можно, конечно, согласиться с тем, что такие выражения, как «пре­вращаются или преобразуются в правоотношения», неудачны, поскольку они создают впечатление об исчезновении отношений материальных и об их замене отношениями идеологическими^[1193].

О правоотношении можно говорить, имея в виду единство его эко­номического содержания и юридической формы, и тогда оно охватывает как область базиса, так и область надстройки. Правоотношение в этом смысле есть самое общественно-производственное отношение, урегули­рованное нормами права. Но о правоотношении можно говорить и в ином смысле, имея в виду только его юридическую форму, и тогда перед нами идеологическое отношение, целиком включающееся в область юридиче­ской надстройки. Правоотношение в этом смысле есть та форма или тот

вид, который приобретает общественно-производственное отношение, будучи урегулированным нормами права^[1194].

Мы касались до сих пор лишь общественно-производственных от­ношений для того, чтобы сосредоточиться на наиболее спорном участке интересующей нас проблемы. Но с еще большим основанием те же рас­суждения могут быть распространены на иные общественные отношения, не включаемые в область экономического базиса общества. Следователь­но, всякое общественное отношение, будучи урегулированным нормами права, приобретает вид правового отношения^[1195].

Какие же специфические свойства возникают у общественного отно­шения вследствие того, что оно облекается в правовую форму? Ответ на этот вопрос имеет существенное значение, ибо только таким путем можно уяснить, в чем заключается сущность юридического закрепления тех обще­ственных отношений, которые подвергаются правовому регулированию. Пытаясь разрешить его, мы отмечали в свое время, что правоотношение характеризуется, во-первых, конкретным составом его участников, во- вторых, точной фиксированностью их взаимного поведения, в-третьих, обеспечением его осуществления силой государственного принуждения^[1196].

Последний из перечисленных моментов сомнений не вызывает, и указание на него встречается едва ли не в каждой работе, посвященной проблеме правоотношения. Спорными являются два первых момента. Действительно, структура различных правоотношений далеко не одина­

кова. В правоотношениях одного типа участвует определенное управомо­ченное и противостоящее ему определенное обязанное лицо. Таковы, на­пример, правоотношения, возникающие из гражданских договоров. В правоотношениях другого типа определена только личность управомо­ченного при отсутствии такой же определенности на стороне обязанных лиц. Таковы, например, правоотношения собственности, а также право­отношения, связанные с именем, честью, достоинством и т. п. В послед­нем случае нельзя как будто бы говорить о конкретном составе участни­ков правоотношения, и уже по этой причине отпадают основания считать точно фиксированным их взаимное поведение.

В учении о правоотношении внимание исследователя обычно уст­ремляется на правоотношения первого типа, поскольку все характерные для правоотношения признаки выявлены здесь с большей четкостью и наглядностью. Между тем, для того чтобы полученные таким путем вы­воды не оказались полностью опровергнутыми, необходимо проверить их правильность на правоотношениях второго типа. Только при этом усло­вии может быть создано действительно общее учение о правоотношении.

Из числа правоотношений, относящихся ко второму типу, особое внимание было уделено в последние годы вопросу о структуре правоот­ношений собственности. Мы также намерены обратиться к их характери­стике, чтобы попытаться на этом примере сформулировать некоторые общие положения о структуре правоотношений второго типа.

Многие советские авторы считали, что в правоотношении собствен­ности на одной стороне выступает сам собственник, а на другой - все третьи лица, несущие пассивную обязанность воздержания. Против этой концепции как в печатной литературе, так и в устных дискуссиях был выдвинут, однако, ряд серьезных возражений. Указывалось, в частности, на то, что, во-первых, нельзя сводить круг обязанных ко всем вообще третьим лицам, так как, лишая правоотношения собственности какой бы то ни было определенности, такой взгляд приводит к выхолащиванию их классовой сущности; во-вторых, нельзя сводить в социалистическом об­ществе обязанность в правоотношениях собственности к пассивному воз­держанию, ибо граждане СССР выполняют важную активную функцию, будучи обязанными, согласно ст. 131 Советской Конституции, беречь и укреплять социалистическую собственность как священную и неприкос­новенную основу нашего общественного строя.

В связи с этим по вопросу о структуре правоотношений собственно­сти выдвигаются новые взгляды.

Согласно одному из них, выдвинутому С. И. Аскназием^[1197], «ядром» собственности является собственность на средства производства, а эта по­следняя имеет экономический смысл лишь при условии приложения к ней труда, что не может не получить своего отражения также и в правоотноше­ниях собственности. Исходя из этого С. И. Аскназий считал, что в правоот­ношениях собственности собственнику противостоят не все третьи лица, обязанные к пассивному воздержанию, а те конкретные лица, которые, в силу существующей системы классовых отношений, должны прилагать свой труд к принадлежащим собственнику средствам производства.

Однако, не говоря уже о том, что все эти рассуждения неприменимы к праву собственности на предметы, предназначенные для индивидуаль­ного потребления собственника, а также на средства производства, при­водимые в движение его собственным трудом, их нельзя считать пра­вильными даже по отношению к тому «ядру» собственности, которое имел в виду С. И. Аскназий, если, разумеется, оставить в стороне общест­венно-экономические формации, в которых господствует внеэкономиче­ское принуждение. Как уже неоднократно отмечалось в литературе, от­ношения по применению труда опосредствуются не нормами о праве соб­ственности, а нормами обязательственного права в капиталистических странах и нормами трудового права в странах социалистических. Следо­вательно, конкретные субъекты появляются не в самих правоотношениях собственности, а в возникающих на их основе правоотношениях иного характера. Нас же интересует вопрос о субъектном составе самих право­отношений собственности.

На эту уязвимую сторону концепции С. И. Аскназия обратил внима­ние Ю. К. Толстой, выступивший одновременно и против сведения круга обязанных лиц в правоотношениях собственности ко всем третьим лицам. Переходя, однако, от критических замечаний к положительным выводам, Ю. К. Толстой фактически возвращается на позиции теории «третьих лиц», хотя и отвергал ее вначале как основанную, по его мнению, на формально­догматическом методе исследования правовых явлений. Так, он пишет, что «... в субъектный состав правоотношения капиталистической собственно­сти на средства производства входят все третьи лица, которые обязаны воз­держиваться от нарушений права собственности...»^[1198]Выделив в правоотно­шениях государственной социалистической собственности в особую кате­горию работников социалистического производства, автор тут же добавля­ет, что в субъектный состав этих отношений «...входят все члены социали­

стического общества, а не только те из них, которые прилагают свой труд к общенародным средствам производства»^[1199]. «... В качестве субъектов права кооперативно-колхозной собственности выступают отдельные коллективы трудящихся. Все остальные члены общества выступают по отношению к субъектам права кооперативно-колхозной собственности в качестве обя­занных лиц»^[1200]. «В сфере потребления исполнение всеми третьими лицами возложенной на них обязанности пассивного воздержания достаточно для того, чтобы юридически обеспечить носителю права личной собственности возможность определенного поведения, в результате чего происходит удовлетворение охраняемых законом интересов собственника»^[1201].

Таким образом, во всех тех видах правоотношений собственности, анализом которых занялся Ю. К. Толстой, на обязанной стороне выступают все лица, противостоящие собственнику. Чем же тогда отличаются его взгляды от «традиционной» концепции? По мнению автора, двумя момен­тами: во-первых, тем, что он указывает на недостаточность для удовлетво­рения интересов собственника пассивного воздержания третьих лиц, а во- вторых, тем, что применительно к социалистической собственности вооб­ще не может быть речи ни о «третьих», «чужих», «посторонних» лицах, ибо члены советского общества входят в состав всенародного коллектива, которому принадлежит право государственной собственности, ни об их обязанности пассивного воздержания, ибо советские люди активно участ­вуют в укреплении и развитии социалистической собственности^[1202].

Мы пока оставляем в стороне вопрос о том, какие функции выполня­ют советские люди в правоотношениях государственной собственности и в каком качестве они в этих правоотношениях выступают. Для нас важно сейчас отметить, что даже в таких правоотношениях, с точки зрения Ю. К. Толстого, на обязанной стороне выступают все вообще лица, все члены социалистического общества. Что же касается его указаний, что для удовлетворения своих интересов собственник нуждается в установлении разнообразных иных правоотношений, то, во-первых, этого никто никогда не отрицал^[1203], ибо никто, кажется, в нашей литературе не предлагал ликви­дировать все правовые институты, кроме норм о праве собственности, а во- вторых, это не имеет никакого отношения к вопросу о субъектном составе правоотношений собственности: когда собственник вступает, например, в разнообразные договорные правоотношения, то его контрагенты становят­ся субъектами этих правоотношений, а не правоотношений собственности.

Итак, попытка Ю. К. Толстого отрешиться от «традиционной» кон­цепции, несмотря на всю остроту выдвинутых против нее возражений, не увенчалась успехом. И он не пошел дальше «третьих лиц» или «всех лиц», а, выйдя за пределы этого «круга», он сразу же оказывается вместе с тем и за пределами правоотношений собственности.

Существенно новый подход к тому же вопросу выражен во взглядах Д. М. Генкина. По его мнению, «у собственника создается правоотноше­ние с государством, предоставляющим собственнику «своей властью», независимо от других лиц, использовать правомочия владения, пользова­ния и распоряжения вещью и одновременно обязывающим всех других лиц не нарушать субъективное право собственника. Это не правоотноше­ние собственника со всеми другими лицами, это - правоотношение и соб­ственника и всех других лиц с государством»^[1204]. В каком же качестве - го­сударство противостоит собственнику в этом правоотношении? Если соб­ственник является управомоченным, то, по-видимому, государство долж­но быть лицом обязанным? Однако Д. М. Генкин тут же предупреждает: «Государство суверенно, оно само устанавливает нормы объективного права, и говорить о правовых обязанностях государства как такового зна­чит скатываться на позиции буржуазной концепции «правового государ- ства»»^[1205]. Итак, государство не является в правоотношении собственности обязанным лицом. Третьи лица также обязаны не перед собственником, а перед государством. С кем же в таком случае собственник состоит в пра­воотношении? Из концепции Д. М. Генкина следует, что право собствен­ности вообще находится вне всякого правоотношения, но тогда оно пере­стает быть субъективным правом.

Трудно понять теоретические и практические мотивы, побудившие автора к выдвижению подобной конструкции. Если при этом имелось в виду таким способом избавиться от категории «всех третьих лиц», то цель оказывается недостигнутой, ибо «все третьи лица» продолжают фигури­ровать и здесь, с той лишь особенностью, что они повернуты не в сторону

собственника, а в сторону государства. Практически же эта конструкция делает, непонятным многое из того, что раньше сомнений не вызывало. Непонятно, в частности, почему ответственность за нарушение своей обя­занности «третьи лица» несут также перед собственником, если они обя­заны только перед государством? Но главное обстоятельство, делающее конструкцию Д. М. Генкина решительно неприемлемой, состоит в том, что она порывает с научными основами учения о правоотношении в це­лом, допуская существование либо субъективного права вне правоотно­шения, либо правоотношения, в котором участвует только управомочен­ный при отсутствии противостоящего ему обязанного лица.

Как же, однако, может быть положительно решен вопрос о структуре правоотношений собственности?

Существенное значение для его правильного разрешения имеют, на наш взгляд, два момента, забвение которых приводит в одном случае к необоснованной критике некоторых существующих концепций, а в дру­гом - к формулированию выводов, которые по сути дела прямого отно­шения к праву собственности не имеют.

Первый из упомянутых моментов сводится к тому, что правовые отношения собственности закрепляют существующие экономические, производственные отношения, причем закрепляют последние в их основе, которую составляет обладание средствами производства. Но производст­венные отношения - это отношения, которые охватывают все общество. При капитализме они выступают как отношения между классом, владею­щим средствами производства (буржуазией), и классом, лишенным средств производства (пролетариатом). При социализме, в пределах про­изводства, которое осуществляется на базе государственной собственно­сти, являющейся всенародным достоянием, производственные отношения выступают как отношения всего общества с членами общества. Спраши­вается теперь, почему же производственные отношения могут выступать, и действительно выступают, как отношения, охватывающие все общест­во, а закрепляющие их правоотношения собственности не могут и не должны обладать таким же субъектным составом^[1206]? Известно, что критики

«традиционной» теории третьих лиц немало иронизировали по ее адресу. При этом, обвиняя советских авторов этой теории в том, что они заимст­вуют идеи буржуазной (французской) цивилистики, сами критики без всякого смущения нередко пользуются критическими аргументами, заим­ствованными у Петражицкого. Как часто приходится в устных дискусси­ях слышать от критиков рассказ об иголке, покупка которой порождает отношения со всеми, вплоть до готтентотов!

Оставим, однако, в покое Петражицкого, как, впрочем, и француз­скую цивилистику, учитывая достаточную осведомленность критиков о том, что Ортолан, Глассон, Демог, Планиоль и другие французские циви­листы, отстаивавшие теорию «третьих лиц», никогда не выводили ее из производственных отношений общества, опосредствуемых нормами о праве собственности. Но тем, кто оказывается убежденным иронией, ко­торая сама по себе является аргументом более чем сомнительным, следо­вало бы задуматься над тем, не обращается ли эта ирония не только про­тив правоотношений собственности, но и против закрепляемых ими эко­номических отношений, всеобщая общественная значимость которых едва ли может быть кем-либо поставлена под сомнение.

Если верно, что производственные отношения охватывают общество в целом, если верно, далее, что основа производственных отношений - обладание средствами производства - закрепляется правоотношениями собственности (а все это безусловно верно), то из этого с непреложно­стью следует вывод, что и правоотношения собственности должны по своему субъектному составу строиться так, чтобы охватывать все обще­ство. При этом, субъектный состав правоотношений собственности, все­гда соответствуя субъектному составу экономических отношений, может выражать его не только в прозрачно-ясном, но иногда и в извращенно­замаскированном виде.

Так, при капитализме в экономических, производственных отноше­ниях противостоят друг другу два класса: класс эксплуататоров и класс эксплуатируемых. В отличие от этого в правоотношениях собственности на одной стороне выступает отдельный абстрактный индивид - собст­венник, а противостоят ему не только эксплуатируемые работники произ­водства, но и все вообще третьи лица. Вследствие этого эксплуататорская

сущность капиталистической собственности, которая, как показал Маркс, затушевывается самими экономическими категориями и явлениями капи­тализма (вспомним о товарном фетишизме!), в еще большей степени мас­кируется правоотношениями собственности.

В условиях социализма, напротив, субъектный состав правоотноше­ний собственности прямо и непосредственно выражает социальную сущ­ность социалистических производственных отношений. Отношения госу­дарственной социалистической собственности, принадлежащей всему народу, являются по своей социально-экономической природе отноше­ниями всего общества как собственника всенародного достояния с каж­дым членом общества. Но и в правовых отношениях государственной собственности выступают: на одной стороне - социалистическое общест­во как целое, как единый всенародный коллектив, а на другой стороне -те же советские люди, но уже не в качестве единого целого, а в качестве членов социалистического общества.

Из сказанного следует, что, с нашей точки зрения, правоотношения собственности по своей структуре являются отношениями собственника как управомоченного, которому противостоят все подчиненные данному правопорядку лица как обязанные.

Но не противоречит ли это выдвинутому ранее положению о том, что правовые отношения являются способом конкретизации закрепляе­мых ими общественных отношений? О какой конкретизации может идти речь, если в качестве обязанных в правоотношениях собственности вы­ступают все вообще третьи лица?

Подобные сомнения возникают вследствие того, что, ориентируясь на правоотношения первого типа, исследователь под конкретным соста­вом правоотношения понимает участие в нем отдельных, точно назван­ных лиц. Но конкретность субъектного состава правоотношения выража­ется не в числе его участников, а в точной их определенности, каким бы ни было их число. Такая определенность существует и в правоотношени­ях второго типа, в частности в правоотношениях собственности. Закон достаточно определенно называет личность обязанного в правоотноше­ниях собственности, когда он говорит: каждый обязан не посягать на принадлежащее данному субъекту право собственности. Никаких сомне­ний на этот счет не испытывает и практика. В самом деле, совершить правонарушение может лишь тот, кто нарушил свою обязанность. Но ко­гда, например, кто-либо привлекается к ответственности за причинение вреда другому, суд и не ставит вопроса о том, лежала ли на нем обязан­ность не причинять вреда: раз такая обязанность лежит на каждом, то она лежала, естественно, и на правонарушителе.

Изложенное дает основание сформулировать первый вывод по пово­ду сходства и различия между правоотношениями двух типов. Сходство состоит в том, что правоотношение каждого типа конкретизирует закреп­ляемое им общественное отношение. Различие же состоит в том, что пра­воотношение первого типа конкретизирует соответствующее обществен­ное отношение индивидуальным методом, путем указания лишь на какое- либо отдельное обязанное лицо (или отдельных обязанных лиц), а кон­кретизация в правоотношениях второго типа достигается всеобщим ме­тодом, путем возложения обязанности на всех.

Второй момент, который также имеет важное значение для анализа правоотношений собственности, сводится к тому, что последними не исчерпываются правовые отношения, направленные на закрепление су­ществующих в обществе экономических отношений. Ввиду этого следует строго различать функции, выполняемые участниками правоотношений собственности, и функции, выполняемые теми же лицами, но уже как участниками других правоотношений.

В литературе неоднократно высказывалось утверждение, что обязан­ные субъекты в правоотношении собственности выполняют лишь одну функцию: они должны воздерживаться от посягательств на право собст­венности. Однако многие авторы решительно выступили против этого ут­верждения, заявив, что оно неприменимо к социалистической собственно­сти. Особое внимание этому вопросу уделил Ю. К. Толстой, присовокупив к соображениям, которые высказывались ранее, некоторые новые аргумен­ты. Попытаемся в них разобраться, сосредоточившись, в интересах кратко­сти, лишь на государственной социалистической собственности.

Отметим прежде всего, что едва ли кто-либо стал бы отрицать ле­жащую на всех советских гражданах обязанность не посягать на всена­родное достояние. Эту обязанность они выполняют в самих правоотно­шениях государственной собственности. Но на советских гражданах ле­жат и другие обязанности: они обязаны беречь и укреплять социалисти­ческую собственность (ст. 131 Конституции), они несут также обязан­ность трудиться (ст. 12 Конституции), которой соответствует принадле­жащее им право на труд (ст. 118 Конституции). Наличия у советских гра­ждан всех этих обязанностей никто не отрицает. Спор идет не об их су­ществовании, а о том, элементами какого правоотношения эти обязан­ности являются - элементами правоотношения государственной собст­венности или каких-либо иных правоотношений? Мы просили бы читате­ля постоянно иметь в виду это обстоятельство для того, чтобы если он и не согласится с нами, то, по крайней мере, смог бы правильно оценить отстаиваемую здесь точку зрения.

Итак, входят ли названные обязанности и соответствующие им права советских граждан в состав правоотношений государственной собствен­ности?

Отвечая на этот вопрос положительно, обычно ссылаются на ст. 131 Конституции. Но в этой статье сказано: «Каждый гражданин СССР обязан беречь и укреплять общественную, социалистическую собственность...» (курсив мой. - О. И.). Собственность же и право собственности - не одно и то же. Собственность как основа экономического базиса общества опосред­ствуется не только правоотношениями собственности, но и многообразны­ми иными правоотношениями. Какие же имеются основания утверждать, что, говоря об обязанности граждан беречь и укреплять социалистическую собственность, ст. 131 Конституции имела в виду их обязанность как уча­стников правоотношений собственности, а не иных правоотношений, за­крепляющих социалистическую собственность? Текст закона оснований для такого вывода не дает. Но, быть может, такой вывод обосновывается предложенным в литературе толкованием ст. 131 Конституции?

Рассмотрим то ее толкование, которое дано в работе Ю. К. Толстого. «...Советские люди, - пишет он, - берегут и укрепляют социалистическую собственность, совершая самоотверженные действия по предотвращению вреда, угрожающего социалистической собственности...»^[1207]Но тут же ав­тор добавляет: «...Обязанность советских людей к совершению действий по предотвращению вреда, угрожающего социалистической собственно­сти, несомненно охватывается содержанием ст. 131 Конституции СССР. Однако, за исключением случаев, указанных в законе, такая обязанность не может быть признана правовой, так как никакой юридической санкции на случай ее неисполнения не установлено»^[1208]. Следовательно, этот случай прямого отношения к интересующему нас вопросу о характере правовых обязанностей, лежащих на участниках правоотношений социалистиче­ской собственности, не имеет.

«Советские люди, - продолжает Ю. К. Толстой, - берегут и укреп­ляют социалистическую собственность прежде всего своим самоотвер­женным трудом на благо Родины, активным участием в строительстве социализма»^[1209]. Бесспорное положение! Но дело в том, что право на труд и обязанность трудиться, об осуществлении которых в данном случае идет речь, предусмотрены в качестве самостоятельных конституционных прав советских граждан. В литературе спорят о том, является ли право на труд субъективным правом или элементом правоспособности. Не сомневаясь в

том, что это право опирается на социалистическую собственность, никто еще не включал его в правоотношение собственности. Однако к такому выводу приходит, по-видимому, К. Толстой, когда он пишет: «Основная особенность субъектного состава правоотношения государственной со­циалистической собственности состоит в том, что советские люди высту­пают в указанном правоотношении одновременно и в качестве управомо­ченных и в качестве обязанных... Выступая в качестве управомоченного, каждый член социалистического общества имеет право прилагать свой труд к общенародным средствам производства и требовать вознагражде­ния по количеству и качеству труда. В этом случае обязанным перед ним оказывается все общество. Выступая в качестве обязанного беречь и ук­реплять социалистическую собственность и, прежде всего, своим трудом умножать всенародное достояние, каждый член социалистического обще­ства, в свою очередь, обязан перед всем обществом»^[1210].

Если бы мы согласились, что перечисленные права и обязанности действительно принадлежащие советским гражданам, входят в состав правоотношений государственной собственности, а не других правоот­ношений, то мы должны были бы сделать следующие выводы.

Во-первых, мы должны были бы признать, что право на труд и обя­занность трудиться не являются самостоятельными конституционными правами и обязанностями советских граждан, а представляют собой лишь один из элементов правоотношений государственной собственности. В действительности, однако, трудовые отношения регулируются в СССР не нормами о праве собственности, а нормами трудового права.

Во-вторых, если государство в самих отношениях собственности не­сет обязанности перед гражданами, то тогда право государственной соб­ственности следовало бы трактовать как правообязанность государства. Но право собственности государства сочетается с его политическим вер­ховенством, что исключает возможность трактовки этого права одновре­менно и как обязанности.

В-третьих, право в правоотношении собственности может принад­лежать только самому собственнику. Собственником всенародного иму­щества в СССР является общество как целое, а не отдельные его члены. Право на труд же принадлежит каждому в отдельности члену социали­стического общества. Если бы это право являлось элементом правоотно­шения собственности, каждого члена социалистического общества уже как такового, а не через общество в целом, пришлось бы признать собст­венником государственных имуществ.

Таким образом, попытка доказать, что в самом правоотношении госу­дарственной собственности каждый гражданин, выступая одновременно и в качестве управомоченного и в качестве обязанного, выполняют не только пассивную, но и активную функцию, не увенчалась успехом. Советские граждане наделены большим числом важнейших прав, они проявляют вы­сокую активность в деле укрепления и развития социалистической собст­венности. Но и эти их права, и эта их активность составляют область дру­гих правовых институтов, а не права государственной собственности.

Да иначе и быть не может. Одна из специфических особенностей правоотношений собственности, как и всех других правоотношений вто­рого типа, состоит в их длящемся, бессрочном характере. Совершенно очевидно, что нельзя требовать от обязанных лиц непрерывного соверше­ния положительных действий. Этого можно требовать от них лишь при определенных условиях, указанных в законе и именуемых юридическими фактами. Но юридический факт, предусмотренный законом, порождает новое правоотношение. Следовательно, пока собственник остается в пре­делах правоотношений собственности, он не может от противостоящих ему обязанных лиц требовать ничего другого, кроме воздержания. Право на положительные действия он приобретает лишь при условии, что на основе правоотношений собственности и указанных в законе юридиче­ских фактов возникли какие-то иные правоотношения, и именно как уча­стник этих последних правоотношений собственник приобретает право на положительные действия обязанных лиц.

Изложенное дает основание сформулировать второй вывод по поводу сходства и различия между правоотношениями двух типов. Сходство со­стоит в том, что правоотношение каждого типа точно определяет взаимное поведение его участников. Различие же состоит в том, что правоотношение первого типа может определить поведение обязанного лица и как активное и как пассивное, тогда как правоотношение второго типа определяет лишь пассивное поведение обязанных лиц. Для возложения же на обязанное лицо активной функции необходимо, чтобы между ним и управомоченным, на основе правоотношения второго типа и указанных в законе юридических фактов, возникло новое правоотношение - правоотношение первого типа.

3

В предшествующем изложении мы пытались показать, что правоот­ношение, рассматриваемое как явление надстроечное, представляет собой вид или форму, в которую облекается урегулированное правом общест­венное отношение. Из этого следует, что материальное содержание вся­

кого правоотношения составляет то общественное отношение, которое им закрепляется.

Наряду с материальным, правоотношение, как явление идеологиче­ского порядка, обладает и своим особым, относительно самостоятельным, идеологическим содержанием. При этом, поскольку нормы права реали­зуются посредством устанавливаемых на их основе правоотношений, по­скольку, таким образом, нормы и правоотношения находятся в диалекти­ческой связи и единстве, их идеологическое содержание также должно быть единым. Таким содержанием является воля господствующего клас­са, которая, будучи выраженной в нормах права, индивидуализируется в возникающих в соответствии с ними правоотношениях. Что идеологиче­ское содержание правоотношений нужно искать именно в волевом мо­менте, с непреложностью доказывается ленинской характеристикой идео­логических отношений как отношений волевого характера^[1211].

Наконец, правоотношение как правовое явление обладает и своим особым юридическим содержанием, которое, на наш взгляд, воплощается в субъективных правах и обязанностях его участников. В основу этого вывода положены следующие соображения.

Во-первых, подобно единству их идеологического содержания такое же единство должно быть присуще и юридическому содержанию права и правоотношений. Юридическое содержание норм права представлено сформулированными в них общими правилами поведения, которые в пра­воотношении приобретают значение конкретных правил, адресованных его участникам. Но желательное и должное поведение участников правоотно­шения фиксируется в их субъективных правах и обязанностях. Поэтому последние и составляют юридическое содержание правоотношения.

Во-вторых, специфика того или иного явления, отучающая его от других, смежных явлений, заключается в его содержании. Но специфика правового отношения в том и состоит, что его участники выступают в качестве носителей прав и обязанностей. Это обстоятельство также под­тверждает обоснованность признания за правами и обязанностями значи­мости юридического содержания правоотношения.

В-третьих, содержание всякого явления должно сопутствовать ему от момента его возникновения до момента его исчезновения. Допустив про­тивное, мы пришли бы к нелепому выводу о возможности существования бессодержательных явлений. Но именно права и обязанности его субъектов сопутствуют правоотношению непрерывно, а их изменение или прекраще­ние влечет за собой изменение или прекращение самого правоотношения.

Следовательно, и с этой точки зрения отстаиваемый взгляд на юридическое содержание правоотношения выдерживает испытание и проверку.

Тем не менее он разделяется далеко не всеми авторами. Еще в 1950 г., выступая при обсуждении доклада И. Л. Брауде в секторе гражданского права ВИЮНа, С. Н. Братусь указывал, что «...соотношение права и обя­занности и есть само правоотношение, а тогда содержанием правоотно­шения будет поведение участвующих в нем лиц...»^[1212]. Правда, впоследст­вии С. Н. Братусь пришел к другому выводу, признав, что «между участ­никами правоотношения устанавливается определенная связь, у них воз­никают определенные права и обязанности, составляющие содержание правоотношения»^[1213].

Однако в последние годы высказанное в свое время М. М. Агарковым мнение о том, что содержание правоотношения составляет поведение его участников^[1214], вновь получило поддержку в литературе. С особой решитель­ностью его отстаивают обратившиеся к анализу процессуального правоот­ношения некоторые советские процессуалисты и, в частности, В. П. Мозо­лин. Усматривая основной недостаток даваемых в литературе определений советского гражданского процесса в том, «...что в них искусственно разоб­щены неразрывно связанные между собою явления - процессуальная дея­тельность субъектов процесса и процессуальные правоотношения», что «авторы указанных определений считают содержанием гражданского про­цесса одновременно и процессуальную деятельность субъектов процесса и возникающие между ними в ходе рассмотрения и разрешения судом граж­данских дел процессуальные правоотношения...», - В. П. Мозолин вину за такое положение возлагает на распространенный в литературе взгляд, «...согласно которому в содержание правоотношений не включаются дей­ствия их субъектов»^[1215]. Сам же он приходит к иному выводу. «...Под любым общественным отношением, - пишет В. П. Мозолин, -...нужно понимать не только положение людей, которое они занимают при совершении дейст­вий, но вместе с тем и их взаимоотношения, проявляющиеся в совершении разного рода действий. Действия людей составляют содержание всех без исключения общественных отношений»^[1216].

Мы должны прежде всего отметить, что не усматриваем неизбежной связи между теми определениями советского гражданского процесса, ко­торые В. П. Мозолин признает ошибочными, и критикуемым им взглядом на юридическое содержание правоотношения. Сторонники этого взгляда вовсе не исключают поведения людей из их взаимных отношений, но, считая поведение необходимым элементом правоотношения, не признают его лишь содержанием последнего. Поэтому, опираясь на данную теорию, трудно, если не невозможно, доказать, что процессуальные правоотноше­ния и процессуальная деятельность существуют как разобщенные явле­ния. Этого, кстати сказать, не утверждают и такие процессуалисты, как С. Н. Абрамов и А. Ф. Клейнман, хотя они и различают понятия процес­суальных правоотношений и процессуальной деятельности^[1217].

Мы не можем также согласиться и с общетеоретическим выводом В. П. Мозолина о том, что юридическое содержание правоотношения об­разует поведение его субъектов.

Известно, что поведение само по себе лишено каких бы то ни было правовых признаков и приобретает их лишь вследствие указаний на юри­дическую значимость соответствующего поведения, содержащихся в нормах права. В частности, действия субъектов правоотношения приоб­ретают юридическое значение только потому, что они совершаются в целях осуществления субъективных прав и в порядке выполнения обязан­ностей. Как же в таком случае сами эти действия могут воплощать в себе юридическое содержание правоотношения? И не потому ли В. П. Мозолин вынужден в конце концов заявить, что «...содержанием правоотношений будут не только сами действия субъектов правоотношений, но вместе с тем и те права и обязанности, предоставленные законом, на основании которых субъекты правоотношений могут совершать свои действия»^[1218]? В результате получается, что правоотношения обладают двойным юридиче­ским содержанием: его составляют и поведение субъектов, и права и обя­занности последних. Но тогда первое содержание по крайней мере под­чинено второму, ибо действия совершаются в соответствии с правами и обязанностями! Значит, и с этой точки зрения решающее значение для содержания правоотношения имеют права и обязанности его участников, а не поведение последних?

Но дело не только в этом. Как уже отмечалось, содержание любого явления должно сопутствовать ему на всем протяжении его существования. Соответствует ли этому требованию поведение субъектов правоотноше­

ния? Возьмем то же процессуальное правоотношение. Оно возникает с мо­мента предъявления иска и прекращается в момент исполнения судебного решения. Как же быть с содержанием процессуального правоотношения в те периоды его существования, когда никакие связанные с ним процессу­альные действия не совершаются? Если бы мы сказали, что и в этом случае речь должна идти о действиях, то тогда следовало бы признать, что право­отношение временно лишено своего содержания. Чтобы выйти из этого положения, иногда указывают, что в таких случаях нужно говорить не о реальных, а лишь о возможных действиях. Но юридическая возможность и необходимость совершения определенных действий - это и есть не что иное, как права и обязанности. Поэтому они, и только они, могут быть при­знаны юридическим содержанием правоотношения.

Если, однако, в вопросе о содержании правоотношения большинство авторов в настоящее время сходится на том, что его образуют субъектив­ные права и обязанности, то при определении сущности самих субъек­тивных прав и обязанностей тех же авторов нередко разделяют весьма существенные разногласия, особенно резко проявляющиеся в характери­стике понятия субъективного права. На этот счет в литературе были вы­двинуты два различных взгляда. Одни авторы в формулируемых ими оп­ределениях субъективного права придают решающее значение возмож­ному или дозволенному поведению самого управомоченного. «...Субъективное право, - пишет С. Н. Братусь, - это мера возможного поведения данного лица, обеспеченная законом и тем самым соответст­вующим поведением обязанных лиц»^[1219]Другие же авторы, напротив, гово­ря о понятии субъективного права, переносят центр тяжести на обеспе­ченность возможного поведения управомоченного поведением обязанных лиц. Мы также склонялись к этой позиции, считая, что «...субъективное право есть юридическое средство обеспечения определенного поведения обязанных лиц, обусловливающее для управомоченного... возможность совершения его собственных действий»^[1220].

Переходя от абстрактных определений к их проверке на материалах конкретных правоотношений, нельзя не заметить, что последнее опреде­ление ориентируется главным образом на правоотношения первого типа, в которых управомоченному противостоит отдельное обязанное лицо, выполняющее активную функцию. Так, если взять заемное обязательство и попытаться подвергнуть анализу субъективное право кредитора с точки зрения его понимания как меры возможного поведения, то окажется, что эта мера сводится единственно к возможности требовать уплаты долга,

т. е. требовать совершения определенных действий должником. Не под­лежит как будто бы сомнению, что в этих случаях сущность субъективно­го права состоит не в мере возможного поведения самого управомоченно­го, а в том поведении обязанных лиц, на которое он вправе притязать.

Но как только мы обращаемся к правоотношениям второго типа, в которых управомоченному противостоят в качестве обязанных все лица, выполняющие пассивную функцию, становится затруднительным отстаи­вать тот взгляд, будто сущность субъективного права состоит не в том, что может делать сам управомоченный, а в том, что он вправе требовать от обязанных лиц. Так, если взять правоотношение собственности и под­вергнуть его анализу с точки зрения подобного понимания субъективного права, то окажется, что от обязанных лиц собственник вправе требовать всего лишь воздержания, между тем как сам он может владеть, пользо­ваться и распоряжаться своим имуществом. Не подлежит как будто бы сомнению, что в этих случаях сущность субъективного права состоит не в том, что должны делать обязанные лица, а в том, что может делать сам управомоченный, т. е. в мере возможного поведения управомоченного.

В действительности, однако, сущность субъективного права является единой, как бы ни отличались друг от друга правоотношения различных типов. Эта единая сущность и должна быть выражена в едином определе­нии.

Мы думаем, что оба приведенных определения субъективного права страдают известной односторонностью и не учитывают всего многообра­зия связей, характерных для правоотношения, одним из элементов кото­рого субъективное право является.

Всякое правоотношение представляет собою связь, во-первых, меж­ду его субъектами и, во-вторых, между последними и государством^[1221].

Связь участников правоотношения с государством выражается не только в том, что государство обеспечивает осуществление правоотноше­ния в принудительном порядке, но также в том, что установленные или санкционированные им правовые нормы определяют круг и характер прав и обязанностей участников правоотношения. Признавая за гражда­нином субъективное право, государство тем самым указывает, в каких пределах, в какой мере оно считает дозволенным совершение определен­ных действий управомоченным. Если управомоченный действует в этих пределах, его действия получают защиту со стороны государства. Напро­тив, он лишается государственной защиты, а иногда лишается и самого субъективного права, если выйдет за пределы установленной государст­

вом меры дозволенного поведения. Эта сторона связи, характерная для правоотношения, получает свое теоретическое отражение в понимании субъективного права как меры возможного поведения.

Но одно дело - позиция, которую управомоченный занимает по от­ношению к государству, и совершенно иной характер приобретает пози­ция того же управомоченного по отношению к обязанному лицу.

Если бы субъективное право представляло собой только меру дозво­ленного управомоченному поведения, то не было бы никакой нужды для обеспечения его осуществления возлагать на других лиц какие-либо обя­занности. Дозволенность поведения вытекала бы из самого факта ее госу­дарственного признания, и тогда субъективное право действительно мог­ло бы существовать вне правоотношения. Это прекрасно понимают авто­ры, допускающие подобную возможность. Так, В. И. Серебровский, при­соединяясь к теории С. Н. Братуся, пишет: «Исходя из этого понимания субъективного гражданского права, нет оснований не признавать субъек­тивными гражданскими правами принадлежащие данному лицу на осно­вании закона правомочия, заключающиеся в возможности - путем одно­стороннего волеизъявления - создания, изменения или прекращения пра­воотношений, причем таким правомочиям не противостоит ничья кон­кретная обязанность»^[1222].

На самом деле фактическое совершение управомоченным тех дейст­вий, возможность которых за ним государством признана, зависит также и от его взаимоотношений с другими лицами, зависит от поведения этих лиц, от того, совершат ли они действия, необходимые для осуществления принадлежащего управомоченному субъективного права. Поэтому, пре­доставляя гражданину субъективное право, государство признает за ним не только определенную меру дозволенного ему самому поведения, но и возможность требовать определенного поведения от других, обязанных лиц. И если по отношению к государству субъективное право выступает в качестве меры дозволенного поведения, то по отношению к обязанным лицам оно выступает в качестве возможности требовать определенного поведения с их стороны.

Конечно, обе эти стороны субъективного права тесно между собой связаны. Именно потому, что государство дозволяет совершение извест­ных действий управомоченному, он может требовать определенного по­ведения от обязанных, как и, в свою очередь, соблюдение обязанными предписанного для них поведения необходимо для совершения управо­моченным дозволенных ему действий. Но какова бы ни была их взаимо­

связь, для государства субъективное право есть мера дозволенного им поведения, а для обязанных лиц оно является требованием о выполнении лежащей на них обязанности.

Оба отмеченных момента характеризуют субъективное право вооб­ще, независимо от того, элементом правоотношения какого типа оно яв­ляется. Однако для практического осуществления субъективных прав названные моменты в правоотношениях различных типов имеют далеко не одинаковое значение.

В правоотношениях первого типа, например в обязательственных правоотношениях, должное поведение обязанных лиц необходимо не только для охраны субъективного права, но и для его осуществления, так как именно обязанные лица совершают те положительные действия (пе­редают вещь, уплачивают долг, производят работы и т. п.), которые при­водят к удовлетворению интересов управомоченного. Здесь, следователь­но, центр тяжести субъективного права лежит в том поведении обязанных лиц, на которое управомоченный может притязать.

В правоотношениях второго типа, например в правоотношениях соб­ственности, должное поведение обязанных лиц, выполняющих пассивную функцию, необходимо лишь для охраны субъективного права, а для его осуществления решающее значение имеют действия самого управомо­ченного, который совершает их (например, владеет, пользуется, распоря­жается имуществом) в целях удовлетворения своих законных интересов. Здесь, следовательно, центр тяжести субъективного права лежит в воз­можных действиях самого управомоченного.

Вместе с тем, не следует забывать, что и в правоотношениях первого типа положительные действия управомоченного также имеют нередко весьма существенное значение. Так, для удовлетворения интересов нани­мателя в договоре имущественного найма необходима не только передача ему вещи нанимателем (положительные действия должника), но и ис­пользование ее нанимателем (положительные действия кредитора).

С другой стороны, когда, имея в виду правоотношения второго типа, мы говорим, например, о том, что собственник сам использует свое иму­щество, то по отношению к собственности на основную массу средств производства это ведь не более, чем теоретическая абстракция, ограничи­вающаяся лишь правоотношениями собственности. В действительности же производительное использование средств производства осуществляет­ся благодаря деятельности работников производства. В капиталистиче­ском обществе они не являются собственниками средств производства. В условиях социализма работник производства является собcтвeнникoм средств производства не как таковой, а через всенародный советский кол­

лектив. Таким образом, для осуществления своих правомочий собствен­ник средств производства вступает в разнообразные иные правоотноше­ния с лицами, положительная деятельность которых приобретает для него решающее значение.

Ввиду этого, мы полагаем, что в общей характеристике понятия субъективного права нужно учитывать его значение и в качестве меры возможного поведения самого управомоченного и в качестве средства обеспечения должного поведения обязанных лиц^[1223]. Тогда мы получим та­кое определение субъективного права, которое будет применимым в рав­ной степени к правоотношениям различного типа и позволит вместе с тем в процессе анализа каждого отдельного правоотношения выявить, какой из моментов, характеризующих субъективное право, является существен­но важным в данном конкретном случае.

4

Едва ли не самым спорным в общем учении о правоотношении явля­ется вопрос об объекте правоотношения. Правда, теперь уже почти не приходится встречаться с поддержкой в литературе тезиса о том, что объ­ект - не элемент, а всего лишь возможная, хотя и не необходимая, пред­посылка правоотношения^[1224]. Все как будто бы согласны с тем, что безобъ­ектных прав и правоотношений существовать не может. Все реже также в печати воспроизводится имевшее в прошлом широкое распространение определение объекта, которое гласило: «Объектом права называется то, по поводу чего субъекты права вступают в правоотношение...»^[1225]. Теперь почти везде объект определяется как то, на что направлено правоотноше­ние, на что направлены права и обязанности его субъектов^[1226]. Но вопрос о

том, какие явления внешнего мира могут выступать в качестве объектов правоотношения, продолжает оставаться остро дискуссионным.

Еще в 20-х годах в работе «Советское хозяйственное право», а также в некоторых предшествовавших ее опубликованию статьях Я. М. Магазинер высказал мысль о том, что единственно возможным объектом правоотно­шения является поведение людей. Признавая правильной эту идею, мы пы­тались в работе, опубликованной в 1949 г. («Правоотношение по советско­му гражданскому праву», гл. IV), привести дополнительные аргументы в ее обоснование. Она получила поддержку и в других литературных источни­ках - как в советских^[1227]так и в некоторых работах юристов стран народной демократии^[1228]. Отдельные авторы испытывали в ее оценке значительные ко­лебания. Так, Н. Г. Александров в 1950 г. говорил, что правильно опреде­лять «...объект как то, на что воздействует правоотношение. Правоотноше­ние же воздействует всегда на обязанное лицо. Поэтому объектом правоот­ношения является поведение людей, участвующих в данном правоотноше- нии»^[1229]. В 1954 г. Н. Г. Александров выступил против этой точки зрения, заявив, что «...объектом права является... имущество...» и что «...теория, отбрасывающая имущественные объекты, воспроизводит буржуазную тео­рию, согласно которой все граждане, и бедняк и капиталист, имеют равные права, поскольку объект права - не имущество, а действие или воздержание от действий, и, следовательно, уже не имеет значения вопрос о том, какая собственность у бедняка и у капиталиста»^[1230]. Наконец, многие авторы вы­ступили с самого начала со всей решительностью против теории объекта как действия обязанного лица.

Многочисленные возражения, накопившиеся за истекшие годы, сво­дятся в основном к следующему.

а) Теория действия не представляет собой чего-либо нового, а вос­производит соответствующую буржуазную «теорию», направленную на затушевывание эксплуататорской сущности капиталистических отноше­ний, прежде всего эксплуататорской сущности капиталистической соб­ственности (Н. Г. Александров)^[1231].

б) Эта теория, объявляя объектом права поведение, фактически пре­вращает в объект самого человека, что находится в явном противоречии с

подлинной сущностью социалистических общественных отношений и социалистического демократизма (И. В. Павлов)^[1232].

в) Она не учитывает того, что «...нельзя отрывать производственные отношения от объектов правоотношений. Производственные отношения - это прежде всего отношения по поводу средств производства. В юриди­ческих отношениях средства производства - это объекты правоотноше­ний» (Н. Г. Александров)^[1233].

г) Неубедительны и аргументы, приводимые в обоснование этой теории, сводящиеся к тому, что объектом правового воздействия может быть лишь поведение людей. За этими аргументами, «...по-видимому, скрывается неправильное распространения бесспорного положения, что правоотношение возможно только между людьми, также и на понятие «воздействия». Между тем «воздействие» есть отношение фактическое; «воздействовать» можно и на вещь (например, посредством использова­ния, уничтожения вещи и т. д.)» (И. Б. Новицкий)^[1234].

д) Теория действия не выдерживает критики с практической точки зрения. «Когда мы говорим об объекте правоотношения, надо прежде всего исходить из потребностей практики. А с этой точки зрения объек­том права собственности явится всегда вещь, а не воздержание» (С. Н. Братусь)^[1235].

Обратимся к анализу этих возражений. Верно ли, что теория дейст­вия в том виде, в каком ее формулируют советские авторы, воспроизво­дит одноименную буржуазную теорию? Если Н. Г. Александров приходит к такому выводу только потому, что о действии как единственно возмож­ном объекте говорили некоторые буржуазные ученые, то и взгляд на объ­ект, им отстаиваемый, мог бы вызвать аналогичные упреки. Действительно, многие буржуазные авторы признают объектом правоотношений только имущество, вещи^[1236]. Мы далеки, однако, от мысли упрекать Н. Г. Александ­рова в воссоздании буржуазных концепций, ибо отдаем себе ясный отчет в том, что основной аргумент о неразрывной связи правоотношений с про­изводственными отношениями как отношениями людей по поводу средств производства он не мог заимствовать ни у Вендта, ни у Леонгар- да, ни у других буржуазных юристов. Но разве буржуазные юристы, вы­двигавшие концепцию объекта-действия, полагали в ее основу общефи­

лософское понимание объекта в марксизме, систему связи между норма­ми права, идеологическими отношениями, производственными отноше­ниями и производственной деятельностью людей, т. е. все те социально­политические, методологические и практические аргументы, авторами которых являются советские, и только советские, юристы? Какое же здесь заимствование?

Конечно, концепция объекта-действия служит в буржуазной юрис­пруденции маскировочным целям. Ну, а концепция объекта-вещи в той же буржуазной юриспруденции служит иным, разоблачительным целям? У бедняка право на действие и у капиталиста право на действие, следова­тельно, они равны, - так критикует эту теорию Н. Г. Александров. Но если бы мы то же самое сказали о вещи («у бедняка право на вещь и у капиталиста право на вещь»), Н.Г. Александров, вероятно, потребовал бы, чтобы было указано, о каких именно вещах идет речь, - закономерный вопрос в устах советского юриста-марксиста, отстаивающего свою собст­венную, ни у кого не заимствованную теорию объекта-вещи! Но ведь тот же вопрос нужно ставить и в отношении действия! На какие действия трудящихся приобретает право капиталист? На их трудовую деятель­ность, создающую капиталисту прибавочную стоимость,-закономерный ответ в устах советских юристов-марксистов, отстаивающих свою собст­венную, ни у кого не заимствованную теорию объекта-действия!

Далее, верно ли, что, признав объектом правоотношения поведение обязанного лица, мы тем самым превращаем в объект самого человека? Предполагая возможность подобного упрека, мы отмечали в свое время, что, во-первых, человек и его поведение - не одно и то же; во-вторых, объектом каждого данного правоотношения является не поведение чело­века в целом, а лишь то единичное действие или их совокупность, на ко­торые вправе притязать управомоченный; в-третьих, даже авторы, не раз­деляющие данной теории, не могут не признать, что в ряде случаев объ­ектом правоотношения бесспорно являются действия^[1237], что было бы не­возможно, если бы подобная позиция приводила к превращению в объект права самого человека^[1238]. Все эти соображения не произвели впечатления на И. В. Павлова. Во всяком случае он их обходит молчанием. К ним сле­дует, однако, присовокупить ссылку еще на одно в высшей степени важ­ное обстоятельство. Сторонники теории объекта-действия считают, что

поскольку правоотношения являются не отношениями человека к вещи, а отношениями между людьми, то и их объектом может быть лишь поведе­ние людей, а не вещи. Стало быть, необходимой предпосылкой признания поведения объектом является признание носителя этого поведения - че­ловека субъектом права. В тех же общественно-экономических формаци­ях, в которых человек объявлялся объектом права, он приравнивался к вещи, а не к поведению. Servi res sunt, - говорили римляне. В буржуазной юриспруденции человека также иногда объявляли объектом права те ав­торы, которые основное место среди правовых объектов отводили вещам. Так, среди четырех групп объектов, перечисленных Беккером, на первом месте фигурируют люди^[1239], а Барон делит все возможные объекты правоот­ношения на две группы: «а) собственная личность каждого человека.., б) все, что следует отличать от личности управомоченного...»^[1240], куда отно­сятся и вещи. Все эти обстоятельства нужно принять во внимание, прежде чем выдвигать против теории объекта-действия обвинения, которые с гораздо большим успехом могли бы быть выдвинуты против теории объ­екта-вещи.

Наконец, верно ли, что сторонники теории объекта-действия непра­вильно трактуют понятие «воздействия», забывая, что оно «носит не пра­вовой, а лишь фактический характер? Воздействие может быть, конечно, и фактическим. Но право тоже оказывает воздействие на те обществен­ные явления, на которые оно направлено, и такое воздействие безусловно является юридическим, а не фактическим. Когда И. Б. Новицкий говорит, что на вещь нельзя воздействовать юридически, но на нее можно воздей­ствовать фактически, посредством использования, уничтожения и т. п., то он тем самым лишь подтверждает то, что стремятся доказать авторы критикуемой им теории, а именно, что вещь является не объектом права, а объектом действий человека.

Мы останавливались пока лишь на тех возражениях, которые, по всей вероятности, не могут поколебать отстаиваемого здесь взгляда на объект правоотношения. Иначе, обстоит дело с двумя другими, из числа приведенных ранее, возражениями - с указанием Н. Г. Александрова на то, что, поскольку производственные отношения являются отношениями людей по поводу средств производства, этот факт должен получить отра­жение и в правоотношении, а также с указанием С. Н. Братуся на то, что практически невозможно признать, например, объектом права собствен­ности не вещи, а воздержание обязанных лиц. Действительно, сторонники теории объекта-действия концентрировали главное внимание на доказы­

вании основного тезиса, гласящего, что объектом правоотношения может быть поведение, и только поведение, людей. Необходимо, однако, отве­тить и на другой вопрос: какое же в таком случае место в правоотноше­нии занимают вещи, если они не являются его объектом? Вопрос этот важен для правоотношений собственности и других имущественных пра­воотношений, связь которых с вещами бесспорна.

Говоря о содержании правоотношения, мы отмечали, что ему при­суще материальное, идеологическое и юридическое содержание. Но так как всякое явление воздействует на определенный объект своим содержа­нием, то у правоотношения должен быть не только юридический, но так­же идеологический и материальный объект.

Юридическое содержание правоотношения образуют права и обя­занности его субъектов, а юридическим объектом правоотношения будет то, на что эти права и обязанности направлены. Субъективное право, пре­доставленное управомоченному, определяет меру дозволенного поведе­ния. Направлено же оно на то поведение обязанного лица, на которое вправе притязать управомоченный. То же самое поведение выступает и в качестве объекта на, который направляется обязанность. Следовательно, поведение обязанного лица является объектом субъективных прав и обя­занностей, а значит, и объектом правоотношения.

Идеологическое содержание правоотношения образует воля господ­ствующего класса, которая, будучи выраженной в нормах права, индиви­дуализируется в субъективных правах и обязанностях, принадлежащих участникам правоотношения. В норме права воля господствующего клас­са выражается в форме общеобязательного правила поведения. В субъек­тивных правах и обязанностях она выражается в форме определения го­сударством возможного и должного поведения их носителей. Тем самым воля отдельных лиц как участников правоотношения ставится в подчине­ние воле господствующего класса. Воля этих лиц является идеологиче­ским объектом правоотношения.

Нетрудно заметить, какое существенно различное значение для пра­воотношения имеет его юридический и его идеологический объект. Упра­вомоченный имеет право на определенное поведение обязанного лица (юридический объект), но не на его волю (идеологический объект). Воля субъектов правоотношения не является объектом их взаимных притяза­ний, а выступает в качестве объекта воздействия со стороны норм объек­тивного права, которое последние осуществляют посредством правоот­ношения.

Следует при этом иметь в виду, что нормы права воздействуют на волю людей не только при помощи правоотношений, но и самим фактом

своего существования. Взять хотя бы воспитательное воздействие норм советского социалистического права. Совершенно очевидно, например, что воспитательное значение норм уголовного права проявляется не только после совершения преступления и не только по отношению к пре­ступникам, но и по отношению ко всем честным советским людям уже хотя бы потому, что эти нормы вселяют в них уверенность в том, что ни одно преступление не может остаться безнаказанным, что с преступле­ниями социалистическое общество ведет борьбу самым решительным образом. Однако специфика правового воздействия на волю людей по­средством правоотношений состоит в том, что в этом случае оно осуще­ствляется не просто путем провозглашения общеобязательных правил поведения, а путем предоставления на основе таких правил субъективных прав и возложения обязанностей на конкретных лиц.

Материальное содержание правоотношения составляет то общест­венное отношение, которое им закрепляется. Общественное отношение, регулируемое нормами права, может и не иметь своего материального объекта, примером чему могли бы служить родственные отношения. То­гда материальный объект отсутствует и в правоотношении. Далее, неко­торые общественные отношения, составляющие предмет правового регу­лирования, сами носят идеологический характер. Объект таких общест­венных отношений также является идеологическим по своей природе, но он уже воплощается в определенной материальной форме. Таковы, на­пример, общественные отношения, возникающие в результате авторского творчества создателей произведений науки, литературы и искусства. Объ­ектом таких отношений является творческая мысль автора, при том, од­нако, непременном условии, что она получила объективное выражение, т. е. определенное материальное воплощение. В этом смысле мы можем говорить, что отношения такого рода имеют свой материальный объект, являющийся вместе с тем и материальным объектом соответствующего правоотношения. Наконец, те общественные отношения, которые имеют решающее значение, - отношения общественного производства - обла­дают своим материальным объектом, каковым являются средства произ­водства. Когда такие отношения подвергаются правовому регулирова­нию, то их объект (средства производства) становится материальным объектом правоотношения.

Этим и определяется значение вещей в правоотношениях? Если дан­ное правоотношение так или иначе связано с вещью, то вещь выступает в качестве его материального объекта.

Юридический и материальный объекты также имеют для право­отношения существенно различное значение. На юридический объект

(поведение обязанных лиц) правоотношение воздействует непосредст­венно. На вещи (материальный объект) правоотношение может воздейст­вовать не непосредственно, а лишь через поведение его участников. Именно таким путем социалистическое право выполняет свою активную роль в обеспечении неуклонного роста социалистического производства путем как создания новых, так и максимально эффективного использова­ния наличных технических средств. Создают новую и новейшую технику и используют ее люди, а не право. Но, воздействуя на поведение людей как участников правоотношений, нормы права обеспечивают такое на­правление их деятельности, которое необходимо для дальнейшего разви­тия и роста социалистического производства. Разграничивая юридиче­ский и материальный объекты в теории, мы получаем, таким образом, возможность правильно определить столь важные для практики формы активного воздействия нopм права и правоотношений на базис социали­стического общества, а также на социалистическое производство.

Наряду с этим разграничение юридического и материального объек­тов важно и для решения практических вопросов сугубо правового харак­тера. Если бы дело ограничивалось только материальным объектом, это нередко приводило бы к тому, что существенно различные по своему ха­рактеру правоотношения имели бы один и тот же объект. Представим себе, например, что собственник вещи сдал ее внаем, а наниматель пере­дал эту вещь во временное пользование поднанимателю. Перед нами три вида правоотношений: правоотношения собственности, найма и поднай­ма. Их материальным объектом является одна и та же вещь. Но их юри­дические объекты различны, поскольку управомоченные субъекты каж­дого из перечисленных правоотношений могут притязать на различные действия обязанных лиц. Именно таким путем различные виды правоот­ношений могут быть разграничены не только по их содержанию, но и по их объектам.

Необходимо, наконец, обратить внимание и еще на одно весьма су­щественное обстоятельство. Дело в том, что не все общественные отно­шения, регулируемые правовыми нормами, имеют свой материальный объект. Поэтому если бы в качестве объекта правоотношения мог высту­пать только материальный объект, пришлось бы признать, что в ряде слу­чаев правоотношения, а стало быть, и заключенные в них права и обязан­ности являются безобъектными. Известно, что к подобному выводу ока­зались вынужденными прийти авторы, которые считали, что вещь являет­ся единственно возможным объектом правоотношения. Но право без объ­екта, право, которое ни на что не направлено, - какое же это право? В действительности же дело обстоит таким образом, что у правоотношения

может отсутствовать материальный объект, если его нет у регулируемого правом общественного отношения, но в то же время всякое правоотноше­ние всегда имеет свой юридический объект - то поведение обязанного лица, на которое может притязать управомоченный. Таким образом, лишь путем разграничения материального и юридического объектов мы раз и навсегда избавляемся от лишенного какого бы то ни было смысла вывода о возможности существования безобъектных правоотношений.

Так обстоит дело со значением вещей для правоотношений, которое, как видно из сказанного, ни в какой мере не умаляется вследствие призна­ния за поведением людей значения юридического объекта правоотношений.

Попытаемся теперь под этим углом зрения подвергнуть хотя бы краткому анализу суждения об объекте права, высказанные Н. Г. Алек­сандровым в его работе «Законность и правоотношения в советском об­ществе», оставляя при этом в стороне критические замечания автора про­тив теории объекта-действия, поскольку они были рассмотрены ранее.

Автор признает, что «ролевое поведение людей как участников обще­ственных отношений... является объектом воздействия для правовых норм...»^[1241]. Поскольку в другом месте он указывает, что «...все нормы права реализуются в общественной жизни, через правоотношения»^[1242], следует прийти к выводу, что, с точки зрения Н. Г. Александрова, поведение явля­ется также объектом воздействия со стороны правоотношения. Почему же в таком случае нельзя признать поведение объектом правоотношения? Ока­зывается потому, что, во-первых, «...вопрос об объекте правового воздейст­вия не следует смешивать с совершенно другим вопросом, лежащим в иной плоскости, а именно - с вопросом о внешнем объекте (предмете) поведения людей...»^[1243]; во-вторых, «наше действующее законодательство (имеется в виду гл. III ГК РСФСР, именуемая «Объекты прав (имущества)». - О. И.) термин «объект права» применяет не в смысле объекта правового воздей­ствия (правового регулирования), а только в смысле внешнего объекта по­ведения участников имущественных отношений»^[1244]; в-третьих, объект в этом смысле свойствен лишь имущественным отношениям и является главным признаком их отграничения от отношений неимущественных^[1245].

Необходимо прежде всего отметить, что объект в том смысле, в ка­ком его понимает Н. Г. Александров, свойствен не только имуществен­ным правам. Взять хотя бы право автора на неизменность его произведе­

ния. Неимущественный характер этого права сомнений не вызывает. Но у такого права есть свой внешний объект, каковым является не вещь, а ав­торское произведение. Из этого следует, что наличие внешнего объекта не является специфическим признаком только имущественных отноше­ний и что даже внешним объектом правоотношения не обязательно долж­ны быть только вещи (имущества). Из этого следует далее, что выводы о так называемом внешнем объекте нельзя базировать всецело и исключи­тельно на главе III Гражданского кодекса. Во-первых, в ней речь идет лишь об объектах имущественных отношений, ибо Гражданский кодекс, как известно, личных неимущественных прав вовсе не касается, а потому и не предрешает вопроса об их объектах; во-вторых, эта глава действи­тельно говорит о внешнем (или, как мы бы сказали, материальном), но не о юридическом объекте правоотношения, а потому и не может служить решающим доказательством в пользу признания или, наоборот, отклоне­ния той или иной точки зрения по данному вопросу.

Но что собой представляет внешний объект правоотношения в трак­товке Н. Г. Александрова? Автор прямо говорит, что он имеет в виду не объект права, а объект поведения людей^[1246]. Как же, однако, быть с объек­том права или, как мы его называем, с юридическим объектом правоот­ношения? С точки зрения Н. Г. Александрова, надлежало бы прийти к выводу, что такого объекта вообще не существует, что у правоотношений нет своего объекта, что у них в лучшем случае имеется внешний объект, который к тому же является не объектом правоотношения, а объектом поведения его участников.

Пусть теперь судит читатель, какой взгляд является, по выражению Н. Г. Александрова, глубоко ошибочным^[1247]- взгляд, который признает по­ведение юридическим, а вещи материальным объектом правоотношения, или взгляд, который объявляет все неимущественные отношения безобъ­ектными, признавая наличие объекта только в имущественных отношени­ях, да и то лишь в качестве объекта поведения, но не объекта права?

5

Обычно принято в общей характеристике элементов правоотноше­ния относить к их числу и тех субъектов, между которыми правоотноше­ние устанавливается. Вместе с тем против этого иногда возражают, ссы­лаясь на то, что правоотношение есть отношение между людьми, а пото­

му сами люди не могут быть элементами правоотношения. Но этот спор едва ли имеет под собой какую-либо принципиальную основу. Так, в учебнике политической экономии говорится, что «производительные си­лы выражают отношение людей, к предметам и силам природы, исполь­зуемым для производства материальных благ»^[1248]. Это обстоятельство не препятствует, однако, признанию того, что в состав производительных сил общества входят, наряду с орудиями производства, «...люди, приво­дящие в движение эти орудия и осуществляющие производство матери­альных благ благодаря производственному опыту и навыкам к труду...»^[1249]. Но если люди вообще смогут входить в состав отношений, в которых они участвуют (например, в состав отношений к предметам и силам приро­ды), то почему же такая возможность исключается для правоотношений? С другой стороны, как ни именовать субъекта правоотношений, никакого влияния на характер исследования данной проблемы это обстоятельство оказать не может. Изучение правоотношения обязательно предполагает, наряду с анализом всех других его элементов, также и исследование пра­вового положения его субъектов.

Известно, что в науке гражданского права принято различать катего­рии правоспособности и дееспособности, а так как для обладания боль­шинством гражданских прав достаточно одной лишь правоспособности, многие цивилисты приходят к выводу, что правоспособность и право­субъектность понятия тождественные. Этот тезис, который мог бы полу­чить некоторое обоснование в пределах гражданского права, был, однако, подвергнут известной генерализации в работах по теории права. Так, Н. Г. Александров говорит уже общим образом о том, что «признаваемая государством за отдельным человеком или коллективом способность быть субъектом правоотношений называется правоспособностью или правосубъектностью^[1250].

Ход рассуждений, приводящий к подобному выводу, примерно та­ков: субъекты права - это лица, которые признаются способными иметь права и обязанности; но способность иметь права и обязанности называ­ется правоспособностью; следовательно, правосубъектность и правоспо­собность - понятия равнозначные.

Мы не можем, однако, согласиться с этим выводом по следующим соображениям.

Во-первых, одной только правоспособности достаточно лишь для обладания некоторыми, например гражданскими (имущественными), правами. Для того же, чтобы быть носителем многих других прав (изби­рательских, брачных и т. п.), необходимо наличие не только право, но и дееспособности. «В этих случаях, - указывает Н. Г. Александров, - мож­но говорить о право-дееспособности как едином свойстве субъекта, при­даваемом ему государством»^[1251]. Но это равносильно признанию того, что «в этих случаях» нельзя говорить о равнозначности правоспособности и правосубъектности^[1252].

Во-вторых, даже в пределах гражданского права рассматриваемый вывод мог бы быть распространен не на всех его субъектов, а лишь на граждан, поскольку правоспособных, но не дееспособных юридических лиц не существует: юридические лица всегда обладают и право и дееспо­собностью. Значит, и в этом случае правосубъектность и правоспособ­ность весьма далеки от тождества.

В-третьих, если даже ограничиться правосубъектностью граждан в области одного лишь гражданского права, то и тогда отождествление правоспособности с правосубъектностью не могло бы быть проведено последовательно и до конца. Что значит обладать субъективным правом? Ответить на этот вопрос можно лишь исходя из сущности субъективного права, которое представляет собой меру возможного поведения самого управомоченного и возможность требовать определенного поведения от обязанных лиц. Соответственно этому обладание субъективным правом означает обладание возможностью совершать определенные действия и возможностью требовать от других лиц определенного поведения. Но для того чтобы такая возможность возникла, недостаточно правоспособности. Нужна также дееспособность как необходимая предпосылка осуществле­ния прав и исполнения обязанностей.

Мы полагаем поэтому, что лишь два общественно-юридических ка­чества в своем единстве - правоспособность и дееспособность - могут составить ту общественно-правовую категорию, которую принято имено­вать правосубъектностью.

Но против этого тезиса на дискуссии о правосубъектности, прове­денной в 1955 г. на юридическом факультете Ленинградского универси­тета, было выдвинуто весьма существенное возражение. А. В. Венедик­тов, выступивший на дискуссии в качестве докладчика, указал в заключи­тельном слове, что нужно продумать, как согласуется с подобным взгля­

дом признание правосубъектности за недееспособными лицами (малолет­ними и душевнобольными)^[1253].

Представляется, однако, что никакого противоречия между сформу­лированным тезисом и признанием правосубъектности за недееспособ­ными нет. В самом деле, почему закон признает необходимым назначение к недееспособным лицам опекунов и попечителей либо возложение их функций на родителей? Потому, что для осуществления правосубъектно­сти недостаточно одной лишь правоспособности, а правосубъектность без ее осуществления лишена какого бы то ни было смысла. Назначение к недееспособным дееспособных лиц вытекает и из самой сущности права как совокупности норм, как совокупности общеобязательных правил по­ведения. Только вследствие назначения дееспособных лиц к недееспо­собным может быть обеспечено в данном случае то поведение, которое в нормах права признано общеобязательным.

Таким образом, закон исходит из того, что для правосубъектности не­обходимо обладание правоспособностью и дееспособностью. В очень мно­гих случаях оба эти качества должны быть объединены в одном лице для того, чтобы его можно было признать субъектом соответствующих прав. Наряду с этим по отношению ко многим правам (в частности, по отноше­нию к гражданским правам) правосубъектность возникает при наличии у данного лица одной лишь правоспособности. Однако законодатель прини­мает необходимые меры к тому, чтобы правоспособность данного лица была восполнена дееспособностью другого лица, ибо в противном случае его правосубъектность оказалась бы лишенной реального смысла.

Итак, для признания правосубъектности не всегда необходимо чтобы правоспособность и дееспособность совпадали в одном лице. Но что оба названных качества должны быть воссоединены (в одном лице или путем назначения к нему дееспособного лица) для того, чтобы правосубъект­ность была реальной, а не чисто номинальной, - в этом, на наш взгляд, едва ли можно сомневаться. Исходя из изложенного, мы и приходим к выводу, что правосубъектность - это категория, охватывающая понятия как правоспособности, так и дееспособности.

Каково же соотношение между правосубъектностью и субъективны­ми правами?^[1254]В литературе были высказаны на этот счет две различных точки зрения. Согласно одной из них, выдвинутой М. М. Агарковым, со­

держание правоспособности зависит не только от факта ее признания за данным лицом со стороны государства, но и от того, какими реальными правами данное лицо обладает, в каких отношениях с другими лицами оно находится. Например, мало признать за лицом способность вообще страховать имущество. Для того, чтобы эта способность была реальной, лицо должно обладать тем или иным имуществом. Таким образом, пра­воспособность - это не неизменная абстрактная способность вообще иметь права и обязанности, а динамическое явление, так как «граждан­ская правоспособность для каждого данного лица в каждый данный опре­деленный момент означает возможность иметь определенные конкретные права и обязанности в зависимости от его взаимоотношений с другими лицами»^[1255]. Вместе с тем, не всякое юридическое действие, совершаемое данным лицом и проявляющее его правоспособность, можно считать осуществлением субъективного права, ибо, как указывает М. М. Агарков, субъективному праву всегда противостоит обязанность другого лица, между тем как иногда совершаются юридические, действия, которым противостоит не обязанность, а лишь связанность другого лица. Так, ли­цо, сделавшее оферту, еще не обязано перед адресатом оферты, но связа­но возможностью получения от него акцепта. У получателя оферты не возникло еще субъективное право, поскольку договор не заключен, свя­занность не превратилась в обязанность, количество не перешло в новое качество. Но у него имеется все же нечто большее, чем вообще способ­ность заключить договор: он может путем акцепта заключить данный до­говор. Поэтому, у него нет субъективного права, но есть «образующееся» или так называемое секундарное право^[1256].

Таким образом, М. М. Агарков различает три понятия: 1) правоспо­собность, но не в статическом, а в динамическом состоянии, поскольку ее содержание в каждый данный момент зависит от взаимоотношений ее обладателя с другими лицами; 2) субъективное право, возникающее на основе правоспособности и характеризующееся тем, что ему противосто­ит обязанность других лиц; 3) секундарное право, являющееся промежу­точным звеном между правоспособностью и субъективным правом: оно представляет собой нечто большее, чем правоспособность, так как при­надлежит не каждому, а лишь данному лицу, и нечто меньшее, чем субъ­ективное право, так как ему противостоит не обязанность, а лишь связан­ность других лиц.

Теория М. М. Агаркова была подвергнута критике в работе С. Н. Бра­туся «Субъекты гражданского права». Вместе с тем автор предложил свое

собственное решение вопроса о соотношении правоспособности и субъек­тивных прав. «Правоспособность, - пишет С. Н. Братусь - необходимое условие для правообладания, т. е. необходимая предпосылка субъективного права. Правоспособность как возможность иметь любые, признанные зако­ном права и принимать на себя обязанности - абстрактная, т. е. общая воз­можность, принадлежащая всякому и каждому. Иначе говоря, правоспо­собность - это только возможность быть субъектом всех тех прав и обязан­ностей, которые признаны и допущены объективным правом»^[1257]. При таком понимании правоспособности то, что именуют ее отдельными, конкретны­ми проявлениями, становится содержанием «субъективного права»^[1258]. Раз субъективное право является мерой возможного или дозволенного поведе­ния, то никаких секундарных прав не существует: «...так называемые се- кундарные права являются субъективными правами»^[1259], поскольку и в них заключена мера возможного поведения, и они представляют собой одно из проявлений правоспособности.

Таким образом, С. Н. Братусь различает два понятия: 1) правоспо­собность как абстрактное или суммарное выражение способности обла­дать предусмотренными законом правами и обязанностями; 2) субъек­тивное право как меру возможного или дозволенного поведения, как вся­кое проявление правоспособности.

Присоединяясь, в основном, к последней теории и не соглашаясь с теорией М. М. Агаркова, мы полагаем, что выводы С. Н. Братуся нужда­ются в известных коррективах, а в связи с этим - в некотором дополни­тельном обосновании.

Для того чтобы у данного лица возникли те или иные субъективные права, недостаточно одной лишь правосубъектности, но необходимо так­же наступление определенных, законом предусмотренных юридических фактов. Это относится и к таким субъективным правам, которые возни­кают одновременно с возникновением правосубъектности. Например, одновременно с рождением у лица появляется правосубъектность и право советского гражданства. Но для возникновения правосубъектности доста­точно одного лишь факта рождения, а для того, чтобы у родившегося возникло право советского гражданства, необходимы иные юридические факты (например, рождение от родителей, являющихся советскими граж­данами). Таким образом, между правосубъектностью и субъективным правом имеется промежуточное звено в виде юридических фактов, како­выми могут быть не только события, но и действия, причем действия,

которые отнюдь не всегда представляют собой осуществление субъек­тивного права. Так, если лицо находит утерянную гражданином вещь, то оно совершает правомерное действие, порождающее для него и обязанно­сти (вернуть вещь собственнику) и права (право на вознаграждение). Но само это правомерное действие не является, конечно, осуществлением субъективного права.

Поэтому, в отличие от С. Н. Братуся, мы считаем, что не всякое про­явление правосубъектности есть субъективное право, что между право­субъектностью и субъективными правами имеется промежуточное звено в качестве которого иногда выступают и правомерные действия, не яв­ляющиеся осуществлением субъективного права. Однако возможность совершения подобных действий нельзя считать и секундарным правом, как думает М. М. Агарков. Речь идет лишь о возможности совершения таких действий, которым закон придает силу юридического факта. Ко­нечно, не каждым лицом может быть совершено при всех условиях то дей­ствие, которое необходимо для установления данного правоотношения. Так, акцептовать оферту может лишь тот, кому она направлена. Но про­исходит это не потому, что у данного лица возникло секундарное право, а потому, что для возникновения некоторых правоотношений необходимо наступление определенной совокупности юридических фактов, причем наступившая часть юридических фактов иногда создает возможность по­родить своим действием правоотношение не для всех, а лишь для данного лица. Так, для заключения договора требуется оферта и акцепт. Но если оферта уже была сделана, то для возникновения правоотношения необхо­дим еще один юридический факт - акцепт, который может совершить не всякое, а лишь данное лицо. Однако это обстоятельство так же мало влия­ет на его правоспособность, как не расширяет пределов правоспособности гражданина, нашедшего утерянную вещь, тот факт, что именно ему, а не другому лицу удалось ее обнаружить. Право участвовать в договоре име­ет каждый, кто обладает правосубъектностью. Но отсюда вовсе не следу­ет, что каждое правосубъектное лицо может притязать на заключение данного конкретного договора.

Отрицание понятия секундарного права приводит нас и к отрицанию понятия динамической правоспособности. Выдвигая это понятие, М. М. Агарков допустил по существу смешение процесса образования субъективного права с правоспособностью. Для того, чтобы у данного лица возникло субъективное право, оно должно обладать правосубъект­ностью. Но непосредственно из правосубъектности субъективные права не возникают. Необходимо еще наступление определенных юридических фактов. В этом качестве могут выступать события, действия и даже самые

субъективные права, которыми лицо уже обладает. Но субъективное пра­во, играющее одновременно роль юридического факта, правосубъектно­сти не порождает, а само появляется потому, что правосубъектность уже существует. Следовательно, отношения, в которых субъект права нахо­дится с другими лицами, имеют значение не для его правосубъектности (или правоспособности, как говорит М. М. Агарков), а для приобретения на основе уже имеющейся правосубъектности данных конкретных прав в отношениях с данным конкретным лицом.

Итак, с нашей точки зрения, нужно различать три понятия: 1) право­субъектность как категорию, охватывающую правоспособность и дее­способность; 2) субъективное право как меру возможного поведения и возможность требовать определенного поведения от обязанных лиц; 3) юридические факты как промежуточное звено между правосубъектно­стью и субъективным правом^[1260], с тем, что в этом качестве могут выступать не только события и действия, но и сами субъективные права.

Характеризуя понятие правоспособности, Н. Г. Александров указыва­ет, что «правоспособность надо рассматривать как своеобразное длящееся отношение между лицом и государством, отношение, обусловливающее возможность для лица при наличии фактических условий, предусмотрен­ных юридической нормой, становиться участником правоотношения того или иного вида, то есть обладать теми или иными правомочиями и нести те или иные обязанности»^[1261]. Если оставить в стороне вызывающее сомнения отождествление правоспособности и правосубъектности, то нельзя не со­гласиться с Н. Г. Александровым в том, что правосубъектность - это отно­шение между лицом и государством, но не между ним и другими лицами. Действительно, какие требования данное лицо по линии правосубъектно­сти могло бы предъявить к другим лицам? По-видимому, лишь одно требо­вание, а именно - чтобы они признавали его субъектом права. Но такое признание зависит не от них, а от государства. Поэтому сущность право­субъектности сводится к длящемуся отношению субъекта права с государ­ством. Напротив, субъективное право есть отношение не только с государ­ством, но и с обязанным лицом. На этой основе и может быть проведено, на наш взгляд, разграничение понятий правосубъектности и субъективного права.

Правосубъектность как длящееся отношение лица с государством исчерпывается лишь одной возможностью - мерой дозволенного данному лицу поведения. Субъективное право включает в себя не только меру

дозволенного поведения, но и возможность требовать определенного по­ведения от обязанных лиц. И до тех пор, пока юридические факты не по­родили этой последней возможности, перед нами либо только правосубъ­ектность, либо также и наступившая часть юридических фактов, но еще отсутствует субъективное право. Это положение особенно ярко иллюст­рируется на примере сделанной, но еще не акцептованной оферты. т. е. на том примере, который обычно приводится в обоснование отвергаемой нами категории секундарных прав. Направление оферты есть проявление правосубъектности, но не субъективного права, так как это действие ни к чему не обязывает других лиц, а представляет собой совершение того, что государством дозволено. Возможность принять оферту, акцептовать ее вытекает из правосубъектности и наступившего юридического факта (получения оферты), но не составляет осуществления права, ибо никаких претензий к оференту акцептант в силу одной лишь возможности приня­тия оферты предъявить не вправе. Возможность предъявления претензий к оференту (в том числе и притязаний, связанных с тем, что оферент, не дожидаясь получения акцепта, заключил договор с другим лицом) возни­кает лишь после того, как оферта будет акцептована, т. е. после заключе­ния договора и возникновения на его основе субъективных прав и обя­занностей. По этой линии, т. е. по линии появления возможности требо­вать определенного поведения от обязанных лиц, и проходит граница ме­жду субъективным правом и правосубъектностью.

Субъекты правоотношений, или, как их иначе называют, субъекты права, подразделяются обычно на три вида: 1) государство, 2) граждане, 3) юридические лица. Однако последний член этой классификации («юри­дические лица»), весьма важный в гражданском праве, не имеет всеобщего значения, поскольку в других отраслях советского права (например, в государственном, административном, процессуальном праве) в качестве субъектов нередко выступают организации, не являющиеся юридиче­скими лицами^[1262]. Ввиду этого в учебном пособии по теории государства и права, изданном в 1955 г., вообще исключено обобщенное понятие для организаций как субъектов права, которое заменено их перечнем (госу­

дарственные организации трудящихся, общественные организации тру­дящихся)^[1263].

Но перечень, даже исчерпывающий, неспособен заменить общего научного понятия, а самая наука начинается лишь там, где появляются обобщения. Что же может служить таким обобщением для разнообразных организаций (государственных, колхозных, кооперативных, различных иных общественных организаций), которые выступают в качестве субъ­ектов социалистических правоотношений? Можно ли признать, что эту роль в состоянии выполнить понятие социальной реальности, которым оперирует Д. М. Генкин^[1264].

По-видимому, нет, ибо автор сам пишет, что «...право и правовые отношения... являются социальной реальностью»^[1265]. Значит, качество соци­альной реальности свойственно не только правосубъектности, но также правоотношениям и праву в целом. Поэтому, характеризуя организации в качестве субъектов права, нельзя поставить точку на понятии социальной реальности, но нужно выяснить также ту специфику, которой они отли­чаются от других социальных реальностей. Д. М. Генкин учитывает это обстоятельство, когда он переходит к анализу правового положения коо­перативно-колхозных организаций. «...Для колхоза, промысловой артели, сельского потребительского общества как юридических лиц характерно наличие коллектива членов, выражающих в правовом отношении волю этих организаций»^[1266]. Следовательно, специфика такой социальной реаль­ности, как кооперативно-колхозная организация, выступающая в качестве юридического лица, воплощается в образующем ее коллективе членов. Какова же тогда специфика государственных юридических лиц? Д. М. Генкин отрицает правосубъектность и за директором государствен­ного юридического лица^[1267], и за коллективом его работников, возглавляе­мым директором^[1268]. Не найдя живых людей, воплощающих в себе право­субъектность госоргана, Д. М. Генкин пришел к следующему определе­нию его юридической личности: «Госорган - это не обособленное иму­щество, а юридическое лицо, являющееся социальной реальностью, наде­

ляемое имуществом для достижения возложенных на юридическое лицо задач»^[1269].

Итак, мы узнали, что государственное юридическое лицо - это не просто социальная реальность, а такая социальная реальность, которая наделяется имуществом и выполняет определенные задачи. Очень хоро­шо! Но нам хотелось бы узнать, что же такое самая эта социальная реаль­ность, которую наделяют имуществом и на которую возлагается выпол­нение определенных задач? Пока что это ведь не более чем ноумен. А какое содержание скрывается за этим ноуменом?

Для ответа на поставленный вопрос особый интерес представляют суждения Д. М. Генкина об ответственности юридических лиц. Он гово­рит, что «такая ответственность вытекает из второй части ст. 119 ГК РСФСР, в силу которой должник отвечает за действия тех лиц, на кото­рых он возложил выполнение обязательства. Это правило относится как к договорной, так и внедоговорной ответственности и распространяется как на физических, так и на юридических лиц»^[1270]. Вслед за этим, для разъясне­ния данного положения автор приводит в качестве примера случай ответ­ственности квартиросъемщика за действия домашней работницы, «...хо­тя, - не без иронии добавляет он, - никто не станет утверждать, что такая ответственность наступает потому, что квартиросъемщик и домашняя работница образуют коллектив, возглавляемый квартиросъемщиком»^[1271].

Мы не будем останавливаться на этом примере, ибо не можем не учитывать того факта, что только настоятельная потребность в иронии могла побудить Д. М. Генкина проводить аналогию между отношениями, складывающимися в государственных юридических лицах, и отношения­ми между квартиросъемщиком и домашней работницей. Но вот на что действительно следует обратить внимание, так это на то, что, согласно приведенному положению, все работники государственного юридическо­го лица, включая директора, охватываются ч. 2 ст. 119 ГК, т. е. являются лицами, которым госорган поручает выполнение возложенных на него обязательств. На это обстоятельство следует обратить внимание потому, что, как известно, все функции (и том числе и все обязательства) госорга- на выполняют его работники. И если последние являются для госоргана посторонними лицами, которым он поручает выполнение всех своих обя­зательств, то чем же тогда занимается сам госорган? По-видимому, ничем или, в лучшем случае, тем, что он поручает выполнение всех своих обя­занностей другим лицам и несет ответственность за их действия.

Каким бы странным ни показался подобный вывод, автора по край­ней мере нельзя упрекнуть в непоследовательности: кто-то ведь должен выполнять работу юридического лица, если само оно представляет собой такую своеобразную социальную реальность, в которой нет ни одного живого человека!

Впрочем, в одном отношении непоследовательность все же имеется, ибо если нет ни одного живого человека, стоящего за фигурой госоргана как юридического лица, то кто же, собственно, перепоручает исполнение его обязательств другим лицам?

Перечень подобных вопросов, адресованных автору теории социаль­ной реальности, можно было бы продолжить. Но в этом едва ли имеется надобность. Одно во всяком случае бесспорно: никто еще не опустошал юридической личности госоргана в такой мере, как автор рассматривае­мой теории, несмотря на то, что госорган как юридическое лицо в данной теории эффектно именуется социальной реальностью.

Мы вновь, таким образом, возвращаемся к проблеме общей катего­рии, которая могла бы охватить все разнообразные организации, высту­пающие в качестве субъектов социалистических правоотношений. Разре­шая эту проблему, необходимо опираться на существующие понятия пра­восубъектности, субъективного права и обязанности. Сущность право­субъектности состоит в том, что благодаря ей лицо выступает как участ­ник правоотношений, как носитель прав и обязанностей. Обладая же пра­вами, правосубъектное лицо может совершать определенные действия и требовать определенного поведения от обязанных лиц, а, выполняя обя­занности, оно должно совершать те действия, на которые вправе притя­зать управомоченный. Но совершенно очевидно, что совершать те или иные действия, - все равно, по праву или в силу выполнения обязан­ности, - может только человек индивидуально или в коллективе с други­ми людьми. Поэтому субъектами права могут быть либо отдельные люди как общественные индивиды, либо коллективы людей как общественные образования, которые выступают в нашей стране в виде разнообразных организаций, предусмотренных законом.

Еще в 1950 г. в работе «Субъекты гражданского права» С. Н. Братусь писал: «...участники правоотношения - либо индивиды, либо их коллек­тивные образования...»^[1272]. В 1955 г. Н. Г. Александров тот же вывод сфор­мулировал для теории права в целом. Говоря о правосубъектиости, он указывает, что последняя может быть государством признана «...за от­

дельным человеком или коллективом людей...»^[1273]. Можно соглашаться или не соглашаться с тем конкретным решением вопроса о носителе право­субъектности госорганов, которое предложено Н. Г. Александровым. Но его ориентация на выявление реальных общественных отношений, закре­пляемых в правосубъектности социалистических организаций, на выяв­ление «людского субстрата» юридического лица в советском праве явля­ется безусловно правильной.

Что же касается специального цивилистического вопроса о юриди­ческой личности госорганов и возникающего в связи с этим вопроса о том, кто эту юридическую личность воплощает - коллектив рабочих и служащих во главе с директором, как думают сторонники теории коллек­тива, директор госоргана, как думают сторонники теории директора, или известным образом организованная постоянная группа должностных лиц госоргана, как думает Н. Г. Александров^[1274], - то все эти вопросы заслужи­вают того, чтобы они подверглись особой разработке.

Печатается по: Очерки по гражданскому праву:

Сб. статей / Отв. ред. О. С. Иоффе. Л.: Изд-во Ленингр. ун-та, 1957. С. 21 - 64.