§ 1. Понятие и виды обязательств

Понятие обязательства. В отличие от формирования права собст­венности, начавшегося под воздействием переворота в экономических отношениях уже с первых дней после победы Октябрьской революции, становление обязательственного права затормозилось на весь период вы­званного военным коммунизмом свертывания экономического оборота.

Эти усилия прилагаются в двух не всегда соединяемых в лице одних и тех же ученых направлениях: анализ юридического содержания обяза­тельств и выявление их социальной сущности. Первое направление огра­ничивалось поначалу едва ли не исключительно комментированием ле­гально определенного понятия^[688]и лишь затем переключилось на поиски дополняющих или уточняющих закон моментов: упоминание о правах и обязанностях каждого из участников обязательства, обозначение облада­теля права требования кредитором и носителя долга должником, призна­

ние приоритета за обязательной для должника активной деятельностью и зависимости от нее сопутствующих пассивных функций и др.^[689]Но этим не ознаменовывалась сколько-нибудь оживленная научная полемика, так как речь шла не более, чем о накоплении признаков, никем по существу не оспаривавшихся и требовавших проверки только в плане логической це­лесообразности их использования при формулировании соответствующе­го научного определения.

Теория автономии воли, широко распространенная в 20-х годах, виде­ла сущность договорного права в том, что при его помощи «происходит обмен хозяйственных благ в силу юридически непринужденного, автоном­ного договора»^[690]. Там же, где договор служит исполнению планового зада­ния, «применяются лишь технические приемы договорного оборота», но, «нет «души» последнего, нет частной автономии»^[691](Б. С. Мартынов), так как «если льется вода регулирования, - угасает огонь автономии», составляю­щий животворный источник всякого вообще договора (В. Н. Шретер)^[692]. Не­совместимость плана с договором, подобно декларировавшейся в некото­рых публикациях того времени общей несовместимости плана с правом, - таков поставленный этой теорией практический прогноз для советского договорного права на ближайшее будущее.

С таким же прогнозом выступила и теория меновых отношений, вхо­дившая составной частью в меновую концепцию как ее основное доказа­тельственное ядро и решающее прикладное орудие. Действительно, если право - всего лишь иное наименование частного права, отношение субъ­ектов которого «есть только другая сторона отношения между продукта­ми труда, ставшими товарами», то оно фактически не выходит за рамки

договорного права - этой законной формы необходимых для товарооб­менных операций волевых актов. Но поскольку с позиций меновой кон­цепции обнаружить какие-либо товарные элементы в отношениях между хозорганами не удавалось, их и объявили не договорно-правовыми, а ор­ганизационно-техническими. И если в своих конечных выводах создатель меновой концепции Е.

Впрочем, перспектива такого рода вырисовывалась далеко не при любом признании меновой концепции или присоединении к наиболее су­щественным из ее установок. С. И. Аскназий, например, выражал в этой концепции несовременные научные симпатии. Он писал в полном соот­ветствии с нею, что «если бы в нашей экономической системе действовал лишь плановый регулятор... сфера правовых отношений была бы сведена к минимуму». Но вместе с тем, и на этот раз в отступление от той же кон­цепции, отмечалось, что, поскольку «плановый регулятор сочетается с широким допущением товарных отношений», а «государственные пред­приятия и в актах планирования их деятельности должны оставаться субъектами права, отношения этих предприятий не только между собой, но и с плановыми органами складываются по типу отношений правовых». Назвав регулируемыми те правоотношения, в которых сочитаются товар­ные и плановые начала, С. И. Аскназий различал в их составе два вида юридических связей: «1) между плановыми органами и выполняющими их предписания хоз. единицами и 2) между этими хозяйственными едини­цами...» Однако независимо от того, возникают ли последние в чисто то­варном или плановом обороте, они образуют «однородные со своей фор­мальной стороны связи (преимущественно обязательственного характе­ра)» и лишь создаются в одних случаях «автономно, инициативой самих активных единиц, в других - предписаниями плановых органов». Но и там, где нет ни автономии, ни товарности, правовые отношения налицо, с той лишь существенной особенностью, что «если со своей внешней, фор­мальной стороны они часто не выходят за пределы гражданского права, то по существу здесь складывается правоотношение совершенно иного

типа»^[694].

Ее родоначальник П. И. Стучка, брал, как и Е. Б. Пашуканис, в каче­стве исходного пункта своих построений меновые отношения, толкуя их в «самом широком смысле... обмена продуктами труда»^[695]при обязательном базировании на принципе «реального экономического эквивалента»^[696]. Об­мен опосредствуется меной или чаще всего куплей-продажей как более современной его формой, которая, будучи надлежаще интерпретирована, содействует выявлению природы договора любого вида. Так, собственно купля-продажа направлена на приобретение готового результата труда, поставка обязывает предоставление готового результата труда, поставка обязывает предоставить результат будущего труда, подряд служит прода­же рабочей силы по оценке стоимости изготовленного изделия, имущест­венный наем означает продажу пользования, дарение - продажу без цены и т. п. Сквозь призму купли-продажи проясняется также характер внедо- говорных обязательств. Например, возмещение вреда по деликтам пред­ставляет собой меры вознаграждения за субъективную вину, а, превраща­ясь вследствие причинения увечья или смерти в один из видов пенсии, оно вообще покидает почву гражданского права. Не относятся к граждан­ско-правовой сфере и специфически советские договоры типа генераль­ных договоров между государственной промышленностью и кооператив­ными центрами или всецело подчиненные выполнению плановых предпи­саний. Лишенные свойства купли-продажи, они переключаются из граж­данского в хозяйственно-административное право. В результате меняется и их конкретное правовое содержание. Но даже после таких преобразова­ний они не перестают быть отношениями правовыми, и в защите этого тезиса состоит главное проявляющееся на договорной почве отличие двухсекторной теории от меновой концепции^[697].

Когда же в первой половине 30-х годов двухсекторная теория смени­лась теорией единого хозяйственного права, научная оценка обязательств начинает претерпевать новые весьма существенные изменения, с особой силой отразившееся в двухтомном Курсе советского хозяйственного пра­ва 1935 г.

Дальнейший, еще более значительный, а по сути своей - решающий шаг в преодолении конструкций двухсекторной теории был сделан возро­жденной во второй половине 30-х годов теорией единого гражданского права.

будучи выработанным не путем введения категории купли-продажи в ши­роком смысле слова, а посредством отбора однопорядковых правовых признаков, наблюдаемых у определенной совокупности таких юридиче­ских форм, которые служат целям выполнения народнохозяйственного плана или удовлетворения потребностей советских граждан. В то же вре­мя эта теория отказывается не только от межотраслевого, но даже от внутриотраслевого деления договоров на хозяйственные и гражданские, не допуская других научных абстракций, кроме абстракции гражданско- правового договора вообще, и порывая тем самым полностью как с двух­секторной, так и с хозяйственно-правовой концепцией^[699].

Та же принципиальная линия проведена в опубликованной в 1940 г. книге М. М. Агаркова «Обязательство по советскому гражданскому пра­ву» - первом посвященном общим проблемам обязательственного права произведения широкого плана, оставившей заметный след в советской цивилистической доктрине и продолжающем находиться в повседневном научном обиходе как одно из больших достижений теоретического и при­кладного порядка. Правда, запечатленное здесь определение обязательст­ва мало чем отличается от легальной формулы ст. 107 ГК РСФСР 1922 г. и потому особого интереса не представляет. Но автор раскрыл содержа­ние этого сложного юридического феномена в свете им же разработанно­го общего учения о правоотношении и скрупулезно проведенного анализа всех образующих обязательство структурных элементов. Он охарактери­зовал социальную сущность обязательственных правоотношений в СССР путем выявления таких обслуживаемых их укрупненными совокупностя­ми конечных целей, как выполнение заданий народнохозяйственного пла­на, охрана социалистической и личной собственности, обеспечение со­циалистического распределения. В названной работе воплощено также ставшее поистине знаменитым учение о юридическом основании обяза­тельств, выступающем в виде либо единичного факта, либо сложного фактического состава с различным правовым действием состава в целом и каждой из его частей в отдельности.

Книга М. М. Агаркова, обладая несомненной общей значимостью, затрагивала далеко не все проблемы, обычно включаемые в общее учение

об обязательствах. Первый в нашей литературе их полнообъемный моно­графический анализ был представлен в относящейся в 1950 г. работе И. Б. Новицкого и Л. А. Лунца, которая прямо и называлась - «Общее учение об обязательстве»^[700]. Авторы со значительными элементами новиз­ны разработали проблему субъекта обязательств, их обеспечения, а также исполнения и ответственности за неисполнение. При изложении материа­ла о структуре, цели и основаниях обязательственных правоотношений они неоднократно обращаются к полемике с М. М. Агарковым, находясь в то же время под явственно ощутимым влиянием его научных идей. Что же касается понятия обязательства, то оно сформулировано по буквально­му тексту закона, без привлечения новых юридических признаков или отыскания определяющих их сущность экономических моментов. И не­удивительно, что в ряде литературных источников, появившихся позд­нее, были предприняты попытки дальнейшего совершенствования ставшего традиционным понятия именно путем восполнения двух ука­занных его пробелов.

В этих целях обязательство иногда определялось как «такое граж­данское правоотношение, которое является юридическим выражением отношений обмена в социалистическом обществе»^[701]. По степени раскры­тия правового содержания обязательств эта формула гораздо беднее за­крепленного в ГК 20-х годов легального определения, а по своим ограни­ченным обменом экономическим ориентирам она лишь отчасти отражает

реальную действительность, ибо в безвозмездных обязательствах (напри­мер, дарении) ничего не обменивают, тогда как в обязательствах компен­сационных (например, деликтных) материальные потери возмещают, но отнюдь не меняют на имущественное возмещение. И чтобы экономиче­ские ориентиры раздвинуть до требуемых масштабов, предлагалось, вме­сто обмена, говорить о перемещении имущества или иных результатов труда, а для детализации перечисленных в законе юридических призна­ков - отразить своеобразие правовых позиций участников обязательст­венных правоотношений в характеристике выполняемых ими функций, специфической направленности закрепляющих эти функции прав и обя­занностей. В таком понимании обязательство означало бы «закрепленное гражданским законом общественное отношение по перемещению имуще­ства и иных результатов труда, в силу которого одно лицо (кредитор) вправе требовать от другого лица (должника) совершения определенных действий и обусловленного этим воздержания от совершения определен­ных других действий»^[702].

Но, не говоря о тех, кто допускает образование неимущественных обязательств, сформулированный вывод вызвал сомнения и у ряда авто­ров, склоняющихся к их всецело имущественной характеристике. Была, в частности, отмечена непомерная абстрактность отсылки к перемещению имущества для раскрытия подлинной экономической сущности обслужи­вающих его юридических институтов. Отстаивалась также реальная воз­можность таких жизненных ситуаций, когда должник выполняет одну только функцию воздержания и каких-либо активных действий совершать не обязан. Эти и другие не сходящие со страниц обязательственно­правовой литературы критико-аналитические аргументы, свидетельствуя о продолжающихся научных поисках, одновременно служат провозвест­ником новых, более плодотворных достижений в изучаемой области.

Вместе с тем, какими бы несовершенными или незаконченными ни были определения обязательств, принадлежащие отдельным авторам или авторским коллективам, советское правоведение за единичными лишь изъятиями в принципе всегда исходило из того, что речь идет об экономи­ческих, а не властных отношениях, образующих в своем единстве имуще­ственный оборот, а не технику организации хозяйственно-производствен­ной деятельности. Только сравнительно недавно был предпринят пере­смотр этого ранее едва ли не единодушно разделявшегося взгляда - спер­

ва конспективно в статье А. Б. Годеса 1968 г.^[703]и затем развернуто в напи­санной И. А. Танчуком части коллективной монографии 1970 г.^[704]Обе пуб­ликации - молчаливо в первом и прямо выражено во втором случае - опираются на постулат тожества обязательственных и обладающих иму­щественным содержанием, снабженных имущественной санкцией относи­тельных правоотношений^[705]. Насколько такой постулат оправдан научно и практически, можно судить по следующим обстоятельствам.

Во-первых, он противоречит многочисленным фактам реальной дей­ствительности, так как существует немало правообразований, в том числе, например, общая собственность, соавторство или сонаследование, кото­рые, являясь относительными и обладая имущественным содержанием, тем не менее не становятся обязательствами. И лишь тот, кто стремится любой ценой преодолеть эти фактические затруднения, вынужден утвер­ждать, будто обязанность сособственников воздерживаться от нарушений прав друг друга доказывает, что «в отношениях между участниками об­щей собственности (как и между соавторами, сонаследниками) можно выделить ряд связей, которые носят абсолютный характер». По тем же причинам говорят, будто требуемое для управления общей собственно­стью согласие всех ее субъектов свидетельствует при каждом своем вы­ражении о заключаемом договоре и подтверждает таким образом, что «другой ряд связей, носящий относительный характер, никакой формы, кроме обязательства, принимать не могут»^[706]. Между тем, какие бы пассив­ные функции сособственники ни выполняли, это так же не создает эле­ментов абсолютности внутри отношений общей собственности, как при­знание договором каждого акта согласованного управления ею не пре­вращает в договорное обязательство самое совместно управляемое общее имущество. Но с особой силой уязвимость выдвинутых аргументов про­является в коренном отличии положения кредитора, права которого реализуются посредством исполнения своих обязанностей должником, от позиции участника общей собственности, который, хотя и ограничен однопорядковыми правами других сособственников, в пределах своей доли непосредственно владеет, пользуется и распоряжается общим имуществом.

Во-вторых, провозглашенный в целях усиления хозяйственно-пра­вовой концепции, этот постулат на самом деле существенно ее ослабляет, вынуждая, ввиду относительной структуры и организационно-иму­щественного содержания хозяйственных правоотношений, включать их все до единого в разряд отношений обязательно-правовых. Но подобный вывод несостоятелен в такой степени, что во избежание его подчас пред­принимается пересмотр устоявшегося понятия абсолютных прав, носите­ля которых объявляют связанным «не с любым и каждым, а только с субъектами данной отрасли права»^[707]. Помимо того, что это не согласуется с реально осуществляемой многоотраслевой защитой абсолютных прав, столь неожиданная их трактовка не облегчает ни на йоту возникших тео­ретических трудностей. Ведь согласно распространенным хозяйственно­правовым воззрениям к числу обладателей хозяйственной правосубъек- тивности относятся и внутрихозяйственные подразделения, организаци­онная позиция которых такова, что делает их юридически недоступными для остальных субъектов хозяйственного права - внутренних звеньев прочих хозяйственных организаций, этих организаций в целом, всех без исключения органов хозяйственного руководства. Но раз хозяйственное право не знает вовсе случаев, когда бы одному субъекту как управомо­ченному противостояли как обязанные все другие субъекты, то отсюда с неумолимостью следует, что даже по-новому очерченные абсолютные правоотношения противопоказаны самой его природе и что оно несовмес­тимо ни с какими другими, кроме как с относительными, а согласно из­ложенным взглядам, обязательственными правоотношениями.

В-третьих, если бы постулированное тождество и не давало поводов для приведенных замечаний, его все равно пришлось бы отвергнуть из-за того, что обязательство исполняется должником в пользу кредитора, чего никогда не происходит в лишенных обязательственных признаков отно­сительных правоотношениях. Как признают, например, сами сторонники освещаемой концепции, обязанность выполнить плановое задание не об­разует элемента обязательственного правоотношения, ибо она «хотя и индивидуализируется применительно к конкретному органу хозяйствен­ного руководства, не выступает в виде обязанности выполнить план в пользу этого органа»^[708]. И для сохранения идеи тождества, несмотря на сделанное признание, рекомендуется, с одной стороны, следить в процес­се кодификации хозяйственного законодательства за тем, чтобы «в назва­ниях разделов не было термина «обязательство»... Это обеспечит боль­

шую гибкость кодекса... исключит для ряда случаев спорность трактовки тех или иных хозяйственно-управленческих отношений в качестве хозяй­ственных обязательств»^[709]. С другой же стороны, предлагают, учитывая существование спорных (а на самом деле - бесспорно необязательствен­ных) хозяйственно-управленческих правоотношений, «постараться, чтобы такие правоотношения по возможности приближались к общепринятой структуре хозяйственного обязательства»^[710]. Одним словом, тождество во что бы то ни стало; там же, где его нет фактически, должно быть сделано все необходимое для его появления. И это отнюдь не праздная, а вполне целеустремленная настойчивость.

Не будь постулата тожества, не появилось бы возможности в общем понятии о хозяйственном обязательстве представить его как «хозяйствен­ное правоотношение, в котором один субъект (должник) обязан совер­шить в пользу другого (кредитора) определенное действие, имеющее хо­зяйственный характер, либо воздержаться от определенного действия»^[711]. Не будь же такого понятия, оказалось бы неосуществимым тройственное деление обязательств на товарно-денежные (устанавливаемые юридиче­скими лицами), нетоварные внутрихозяйственные (связывающие внут­ренние звенья предприятий) и нетоварные хозяйственно-управленческие (возникающие в отношениях с участием органов хозяйственного руково- дства)^[712]. А не будь этого деления исчезла бы почва для образования поня­тия хозяйственных обязательств в отличие от обязательств гражданско- правовых.

Поскольку, однако, общая идея тожества сама не выдерживает испы­тания на прочность, она неспособна сообщить должной научной устойчи­вости и опирающимся на нее конкретным теоретическим построениям.

Если сверх того учесть, что внутрихозяйственные звенья могут нести обя­занности только перед администрацией предприятия^[713], с которой они так же состоят во властеотношениях, как само предприятие с органами хозяй­ственного руководства, и что в таких отношениях обязанный, в отличие от должника, бывает властвующим, а управомоченный, в отличие от кре­дитора, подчиненным^[714], то необоснованность перемещения их в обязатель­ственно-правую сферу станет и по существу абсолютно неоспоримой. Можно поэтому утверждать, что не расширение логических пределов по­нятия обязательства, а дальнейшее углубление и обогащение уже вклю­ченных в него признаков - таков единственно перспективный путь после­дующего развития советской цивилистической мысли в рассматриваемой области.

Основная и развернутая классификация обязательств. По давно сложившейся цивилистической традиции принято различать договорные и внедоговорные (деликтные) обязательства. Такова основная их классифи­кация. Она не обладает достаточной точностью ни вообще, ни в особен­ности с точки зрения гражданских законов, действующих в СССР. Ее об­

щий недостаток проявляется в выпадении обязательств, возникающих из односторонних сделок, а если внедоговорные связи приравниваются к деликтным, то и обязательств, порождаемых неосновательным обогаще­нием. Ее несоответствие советской правовой действительности обуслов­лено допускаемыми нашим законом случаями установления обязательств на основе планово-административных актов без заключения договоров и закрепленными им обязательствами из спасания социалистического иму­щества. И все же, несмотря на указанные неточности, традиционная клас­сификация обеспечивает ощутимый положительный эффект, если, учиты­вая условность обозначения каждой из двух ее рубрик, относить к дого­ворным все регулятивные и к деликтным все охранительные обязательст­ва. Взять хотя бы уже рассмотренный вопрос о сущности обязательств. Как показало предыдущее изложение, в общем его анализе центр тяжести исследовательского внимания почти всегда переносится на социальные задачи, преимущественно решаемые при помощи договоров. Отправляясь же от систематизации обязательственных правоотношений по двум ук­рупненным группам, советская цивилистическая доктрина получила также возможность осветить главные функции, выполняемые деликтными обя­зательствами.

История нашей науки знает случаи, когда хотя и не по принципиаль­ным, а по чисто методическим соображениям, анализ деликтных обяза­тельств предварял освещение обязательств договорных. Так поступал, например, еще в 20-х годах А. Г. Гойхбарг, начинавший «изложение от­дельных обязательств не с договорных, а с обязательств, вытекающих из причинения вреда... потому, что эти обязательства менее сложны и, кроме того, отчасти обнимают собою и обязательства, связанные с существую­щими договорными обязательствами»^[715]. Еще дальше в том направлении пошел в 40-х годах М. М. Агарков, расположив материал и о деликтных, и о кондикционных обязательствах в общей части обязательственного пра­ва, там, где освещаются важнейшие основания возникновения обяза­тельств, с опережением, следовательно, не только отдельных видов дого­воров, но и подавляющей массы обязательственно-правовых проблем об­щей значимости^[716]. В целом же советская гражданско-правовая литература всегда исходила из решающей роли договорных обязательств как опо­средствующих нормальные экономические процессы и охранительных функций деликтных как устремленных к ликвидации экономических ано­

малий. Вот подтверждающие эту единую линию высказывания, взятые из литературных источников разных лет.

В 1928 г. К. М. Варшавский, следуя за П. И. Стучкой, писал, что «ин­ститут возмещения вреда не выполняет какой-либо самостоятельной хо­зяйственной функции, подобной той, какую выполняют, напр., институты собственности, договора, наследования: он устанавливает как бы нормы вторичного порядка, подсобные нормы, обеспечивающие беспрепятст­венное выполнение указанными институтами их хозяйственного назначе­ния»^[717]. В 1947 г. С. И. Аскназий ввел общую разбивку гражданско- правовых институтов на материальные и вспомогательные. К первым, юридически обслуживающим нормальную динамику экономических от­ношений, он подключал в ряду прочих все без изъятия договорные инсти­туты, а ко вторым, решающим в экономической сфере охранительные задачи, отнес, помимо виндикации и однопорядковых с нею правовых установлений, также институты деликтных и аналогичных иных обяза- тельств^[718]. В 1951 г. Е. А. Флейшиц, не выражая своего отношения к самой этой разбивке, подчеркивала, что «обязательства из договоров... служат правовой формой нормальных хозяйственных связей между участниками советского гражданского оборота», тогда как «непосредственной целью обязательств из причинения вреда является устранение последствий... на­рушения, восстановление нормального правового и хозяйственного поло- жения»^[719].

При общепризнанном отграничении деликтных обязательств от до­говорных по указанной линии они становятся одним из наиболее часто привлекаемых многочисленными авторами предметов научного исследо­вания, породив обширную литературу, освещающую эти обязательства и целиком^[720], и в пределах относящихся к ним отдельных существенных во­

просов^[721]. Но если сосредоточиться на самой общей проблеме социального назначения протекающей в обязательственно-правовой форме деликтной ответственности, то приходится констатировать, что в начальных стадиях ее теоретического осмысления обнаружилось двоякое к ней отношение.

Одно из них можно было бы назвать классово-компенсационным. Наиболее известным и последовательно убежденным его сторонником был С. И. Раевич, который считал, что главная, если не единственная цель деликтных обязательств заключается в обеспечении по возможности пол­ного или по крайней мере приближающегося к полному возмещения вре­да. Этой цели он пытался дать и определенное классовое обоснование, отметив, что с неимущих или малоимущих причинителей многого не взыщешь, а «ответчиками, с которых можно получить удовлетворение при сколько-нибудь значительном вреде могут быть только имущие»^[722].

Другое отношение к тому же вопросу, выраженное К. М. Варшавским, строилось на началах классово-превентивных. Исходившая от С. И. Раевича классово-компенсационная установка потому не удовлетворяла его, что для неимущего возмещение даже ничтожного ущерба более ощутимо, чем для имущего - вреда значительного. И чтобы противопоставить этой установке иную социальную мотивацию, он привлек отдельные суждения П. И. Стуч­ки, соединив их с переработкой некоторых положений Л. И. Петражицкого. Из работ П. И. Стучки воспринимается отрицание принципиальной разницы между уголовным преступлением и гражданским правонарушением,

стремление подвести их под единое понятие социально-вредного явления, ориентация на то, что «ГК несколько должен равняться по линии УК»^[723]. Вместе с тем отмечается, что, если не в абстрактно-народнохозяйствен­ном смысле, как утверждал Л. И. Петражицкий^[724], то во всяком случае в смысле классово-пролетарском однажды возникший ущерб невозместим, а в порядке гражданской ответственности он лишь перемещается из одной имущественной сферы в другую. Поэтому и задачу института деликтных обязательств К. М. Варшавский усматривал не в компенсации вреда, обеспечить которую вообще невозможно, а в его предотвращении благо­даря угрозе санкциями на случай деликта и реальной ответственности за совершенное правонарушение^[725].

Наметившееся в сопоставленных позициях принципиальное проти­воположение компенсационной и превентивной целенаправленности ин­ститута деликтных обязательств со временем сглаживается, а затем и во­все устраняется. Не обрели также долголетия ни наивное истолкование классовой подоплеки правила о полном возмещении ущерба, якобы вве­денного лишь в расчете на имущих причинителей, ни отрицание реально­сти самой компенсации, поднятой до общеклассового уровня, но оторван­ной от регулируемых правом конкретных общественных отношений. Впрочем, удельный вес компенсации и превенции иногда определялся по- разному и в более поздних публикациях. Достаточно сравнить вышедшие в 1939 г. две работы: «Обязательства из причинения вреда» К. К. Яичкова, все подчинившего идее возмещения, и «Значение вины в обязательствах из причинения вреда» Х. И. Шварца, который настолько предпочитал превентивные цели компенсационным, что не остановился перед реко­мендацией определять объем возмещения, сообразуясь со степенью вины причинителя.

В то же время общая, достаточно отчетливо прослеживаемая тенден­ция знаменовала несомненный переход от противопоставительного разъе­динения выполняемых деликтными обязательствами функций к внутренне согласованному их органическому сочетанию. Уже к началу 50-х годов такое сочетание выявляется с необходимой степенью полноты. Обяза­тельства из причинения вреда, - писала, например, в 1951 г. Е. А. Флей-

шиц, - «позволяют восстанавливать... материальные блага, нарушенные противоправным действием... Тем самым они служат одним из средств охраны как социалистической... так и личной собственности...»; эти обяза­тельства становятся также орудием «восстановления за счет лица, ответ­ственного за вред, здоровья граждан и их трудоспособности», а в случае причинения смерти - источником «обеспечения лиц, состоявших на иж­дивении умершего»; они проявляются и «в своей превентивной, воспита­тельной функции», содействуя делу «укрепления социалистической за­конности», делу воспитания «навыков внимательного, бережного отноше­ния к чужим материальным и нематериальным благам»^[726]. В таком же духе и лишь, быть может, в несовпадающей расчлененности или последова­тельности изложения, функции деликтных обязательств обрисовываются теперь и всеми другими учеными, уделившими им свое внимание^[727].

Но если деление обязательств на договорные и деликтные при всей терминологической условности выражает их разбивку на две основные, укрупненные группы, то, наряду с этим, в советской гражданско-пра­вовой науке в продолжение длительного времени разрабатывается раз­вернутая классификация обязательственных правоотношений, ставящая своей целью расположить их в таком числе классификационных рубрик, какое предопределяется сходными признаками обязательств различных видов.

Первые шаги к созданию этой классификации были сделаны в конце 20-х годов С. И. Аскназием, который, ограничиваясь одними только дого­ворами, проводил ее «по экономическому признаку - по содержанию и характеру взаимного хозяйственного обслуживания вступающих в дого-

ворные отношения контрагентов»^[728]. Соответственно указанному класси­фикационному основанию выделялись пять групп договоров: по предос­тавлению имущества в собственность (купля-продажа, мена, дарение), по предоставлению имущества в пользование (имущественный наем, ссуда), по предоставлению кредита (заем, банковские операции), по выполнению работ (подряд, перевозка, поручение, комиссия), по совместной деятель­ности (без размежевания договоров отдельных видов). Пятичленная сис­тема С. И. Аскназия, как явствует из ее содержания, была недостаточна для охвата всех договорных правоотношений, на что он сам обращал внимание своих читателей, приводя пример страхования в качестве одно­го из договоров, остающихся за ее пределами^[729].

В середине 30-х годов с новой классификационной разработкой, также обращенной лишь к договорам и построенной по критерию хозяй­ственного их назначения, выступил Г. Н. Амфитеатров. Он различал че­тыре группы договоров: а) договоры по советской торговле (купля-про­дажа в оптовом обороте, купля-продажа в розничном обороте, децентра­лизованные заготовки); б) договоры по обслуживанию товарооборота (пе­ревозка, имущественный наем, хранение, страхование, комиссия и др.); в) договоры по организации производства (договоры МТС с колхозами, до­говоры о проектировании, монтаже, технической помощи и т. д.); г) договоры по организации жилищного хозяйства (договоры жилищного найма и договоры о праве застройки)^[730]. Но, помимо неполноты, эта клас­сификация страдает слишком ограниченной внутренней расчлененностью, приводящей подчас к соединению в общей рубрике таких договоров, ко­торые, как например, многие договоры обслуживания товарооборота, су­щественно отличаются друг от друга.

К началу 50-х годов относится появление классификации М. В. Гор­дона^[731], сразу же привлекшей к себе широкое внимание, несмотря на то, что при подготовке учебных пособий по второй части Курса советского граж­данского права ею не воспользовался сам автор^[732]. Оставаясь, подобно сво­им предшественницам, в рамках договорных обязательств и тем самым

уступая всеобъемлющим систематизационным построениям^[733], новая клас­сификация выгодно отличалась комбинированным использованием двух критериев - экономического (природа опосредствуемого отношения) и юридического (достигаемый правовой результат). Поэтому последователи М. В. Гордона, воспринявшие его метод классификации договоров, стре­мились точно таким же образом осуществить разбивку на укрупненные группы всех обязательственных правоотношений независимо от их дого­ворного или иного происхождения. Автор этих строк, например, попытал­ся распределить известные действующему закону обязательства отдель­ных видов по одиннадцати группам: возмездная реализация имущества (купля-продажа, поставка, контрактация, пожизненное содержание); пе­редача имущества в возмездное пользование (имущественный наем, жи­лищные обязательства), безвозмездная передача имущества в собствен­ность или в пользование (дарение, ссуда), производство работ (подряд, подряд на капитальное строительство), оказание услуг (хранение, поруче­ние, комиссия, экспедиция), перевозки (грузовые, пассажиров и багажа, буксировка), кредитование и расчеты (заем, кредитные и расчетные обя­зательства), страхование (имущественное, личное), совместная деятель­ность (граждан, организаций), а также обязательства, возникающие из односторонних действий (ведение чужих дел без поручения, публичное обещание награды), и охранительные обязательства (возникающие вслед­ствие причинения вреда, спасения социалистического имущества, приоб­ретения или сбережения имущества)^[734]. Но вскоре после того, как описан­ная попытка стала достоянием гласности, было замечено, что заимство­ванный у М. В. Гордона дифференцирующий критерий не выдержан ею до конца, так как классификационный признак экономической цели и правового результата заменен в предпоследней группе основанием воз­никновения и в последней группе самим юридическим характером воз­никшего обязательства. Указанные и некоторые другие недостатки этой систематизации воспрепятствовали широкому ее распространению. Не построена и какая-либо классификационная система, которая встретила бы всеобщее признание. Ее разработка остается поэтому одной из акту­альных задач, еще ожидающих своего разрешения.

Параллельно с классификацией всех обязательственных или всех до­говорных правоотношений в науке нередко проводят подчиненную кон­кретным исследовательским или прикладным задачам менее объемную

систематизаторскую работу. Те, например, кто выделяют в особый обяза­тельственно-правовой массив договоры по обслуживанию граждан, на основе избранных ими признаков классифицируют относящиеся к этому массиву конкретные договорные правоотношения^[735]. Своя собственная классификация проводится также внутри большой совокупности обяза­тельственно-правовых институтов, объединяемых понятием хозяйствен­ного обязательства, причем одни авторы осуществляют ее с хозяйственно­правовых позиций^[736], а другие с позиций единства гражданско-правового регулирования социалистических имущественных отношений^[737].

Но в каких бы масштабах классификация обязательств ни проводи­лась, она преследует, порознь или в совокупности, троякого рода цели: методические (удобство изучения), теоретические (формирование мате­риала для научного анализа и синтеза), практические (использование дос­тигнутых результатов для кодификации или систематизации соответст­вующих юридических норм). Первичным же звеном классификации все­гда являются откристаллизовавшиеся типы обязательственных правоот­ношений. А поскольку договорные обязательства опосредствуют нор­мальные экономические процессы в отличие от деликтных обязательств, представляющих одну из форм гражданско-правовой ответственности, дальнейшее освещение развития цивилистической мысли в СССР должно быть обращено сперва к договорам, чтобы вслед за этим в составе общего учения об ответственности по гражданскому праву познакомиться и с на­учной разработкой вопроса о юридических последствиях совершенного деликта.