§ 2. От первой до подготовки второй кодификации советского гражданского законодательства

Концепции гражданского и хозяйственного права (1929 - 1937). В социально-экономическом плане период, открывающийся 1929 г., ха­рактеризуется интенсивным процессом вытеснения и последующей пол­ной ликвидации частнокапиталистической собственности, а также пере­водом на социалистические рельсы мелкотоварного хозяйства.

Те, кто продолжал оставаться верным меновой концепции, прогно­зировали для самого недалекого будущего замену товарно-денежных отношений прямым продуктообменом, якобы уже нашедшим свое вы­ражение в отдельных, впоследствии признанных ошибочными, проявле­ниях кредитной реформы 1930/31 г. Они заявляли, что поскольку граж­данское право вообще, не исключая и советское гражданское право, обязано своим существованием частнотоварным отношениям, их ликви­дация в СССР должна повлечь за собой отмирание гражданского права. Экономика, построенная на социалистических принципах, подчиняется не праву, а плану, являющемуся уже не юридическим, а организацион­но-техническим методом управления хозяйством. И если частная соб­ственность немыслима без права, то утверждение собственности со­циалистической неизбежно сопряжено с вытеснением плана правом^[318].

как между планирующими органами и адресатами плановых заданий, так и между самими исполнителями плана.

Поэтому возникла необходимость иного подхода к определению сущности советского гражданского права. Начавшийся пересмотр ранее предложенных определений совпал по времени с возобновлением дискус­сии об общем понятии права.

В январе 1931 г. проходит первый всесоюзный съезд марксистов- государственников, на котором особенно острой критике подвергается меновая концепция Е. Б. Пашуканиса. Выводя право непосредственно из меновых отношений, Е. Б. Пашуканис ставил его в области надстройки на место, параллельное политике господствующего класса. Вследствие этого не могла быть выявлена активная роль советского права в разрешении политических задач, задач социалистического строительства в СССР. Съезд акцентировал внимание главным образом на революционно- преобразующей роли советского права, и в этом заключалось его положи­тельное значение. Важно было также подчеркнуть связь социалистическо­го права с политической линией Советского государства и большевист­ской партии, необходимость преломления этой линии в юридических нормах и практической деятельности по их реализации. Но обусловлен­ность права политикой отнюдь не означает, что, как было признано на съезде, «право есть форма политики господствующего класса, которая проводится через аппарат государственной власти»^[319]. При подобном его истолковании право утрачивает собственную специфику и фактически растворяется в политике. Между тем политические задачи претворяются в жизнь при помощи самых разнообразных орудий и средств, лишь одним из которых является право. На вопрос о том, какова сущность самого права, приведенное определение вовсе не дает ответа, и в этом состоял его коренной недостаток.

Выступивший на съезде в качестве одного из докладчиков Е.

венной власти господствующего класса и выражает интересы этого по­следнего»^[320]. Поскольку указание на систему норм не только отсутствует в самом определении, но и возможность его использования отвергается сделанным здесь же прямым заявлением^[321], надо полагать, что под формой регулирования и закрепления реальных общественных отношений, как и раньше, подразумеваются правовые отношения. Но последние уже выво­дятся не только из меновых, а вообще из производственных и других опосредствуемых правом общественных отношений. А это означало отказ от меновой концепции со всеми свойственными ей недостатками.

Менее острой, но также достаточно существенной критике съезд подверг те взгляды на сущность права, которые отстаивал П. И. Стучка. Так как, в отличие от Е. Б. Пашуканиса, П. И. Стучка настойчиво подчер­кивал революционную роль советского права и возрастание его значения по мере продвижения к социализму, он не давал серьезных оснований для упрека в отрыве права от политики. Но самое определение права как сис­темы реальных общественных отношений все же не исключало полно­стью возможности такого упрека. Вот почему П. И. Стучка счел необхо­димым специально разъяснить, что, говоря о системе отношений, он имел в виду не сами эти отношения, а определенную форму их организации, ибо отношения сами по себе не равнозначны праву, так как «требуется еще целый ряд дополнительных признаков, чтобы они могли признавать­ся правовыми»^[322]. Речь идет уже, следовательно, об объявлении правом не производственных, а правовых отношений, в форму которых облекаются отношения общественного производства.

Та же позиция кладется в основу отраслевых, в том числе цивилисти- ческих, исследований, рассматривающих гражданское (хозяйственное) право не как совокупность норм, а как систему юридически закрепленных общественных отношений. Но круг этих отношений очерчивается теперь не в духе меновой концепции, а с совершенно иных позиций - с позиций тео­рии двухсекторного права, которую выдвинул П. И. Стучка, и теории еди­

ного хозяйственного права, разработанной Е. Б. Пашуканисом, Л. Я. Гинц- бургом и рядом других советских ученых.

В трехтомном курсе «Советское гражданское право» (1927 - 1931) П. И. Стучка, защищая и отстаивая социалистическую сущность советско­го гражданского законодательства, отмечал одновременно наличие в на­шей экономике двух разных секторов - частного и социалистического, поставленных перед двумя прямо противоположными перспективами: первый обречен на отмирание, а второй всемерно развивается и должен занять безраздельно господствующее положение. Соответственно двум экономическим секторам, по отношению к каждому из которых выдвига­лись существенно различные задачи, П. И. Стучка выделял две отрасли права: гражданское, имеющее дело с частным сектором, и администра­тивно-хозяйственное, обращенное к сектору социалистическому. По своей природе социалистическим является не только административно-хо­зяйственное, но и гражданское право, через которое проводится полити­ческая линия Советского государства, направленная на ограничение и свертывание частного сектора. Но поскольку с упразднением частной собственности эта задача будет решена, то одновременно отомрет и граж­данское право, тогда как административно-хозяйственное право будет развиваться и усиливаться по мере расширения и упрочения сектора со- циалистического^[323].

Оспаривая выводы П. И. Стучки. Л. Я. Гинцбург сперва во введении к сборнику материалов по хозяйственно-административному праву (1931 г.), а затем в Курсе советского хозяйственного права (1935 г.) отмечал, что эти выводы опираются лишь на различия в подходе советского законодатель­ства к разным секторам советского хозяйства, но они не учитывают еди­ной хозяйственной политики СССР, соответствующей единству самой советской хозяйственной системы. Принципиальное же единство совет­ского законодательств в области имущественных отношений заключается в том, что у него единый источник (диктатура пролетариата), единая цель (построение коммунистического общества), единая основа (социалисти­ческая собственность, несмотря на сохранение остатков частной собст­венности) и единый подход к организации и регулированию отношений во всем народном хозяйстве. Необходимо поэтому не двухсекторное (гражданское и административно-хозяйственное), а единое хозяйственное

право. При этом, поскольку к 1935 г. частнокапиталистическая собствен­ность уже была фактически ликвидирована, Л. Я. Гинцбург мог ограни­читься указанием на необходимость включения в хозяйственное право, наряду с нормами, регулирующими хозяйственную деятельность социали­стических организаций, таких гражданско-правовых институтов, которые и в новых условиях сохранили свое значение: право собственности граж­дан на средства потребления и мелкие орудия производства, наследствен­ное право, договорные отношения в мелкотоварном и бытовом обороте и т. п.^[324]

Если судить о сущности последней теории по ее практическому во­площению в двухтомном курсе хозяйственного права 1935 г., то не оста­ется никаких сомнений, что под наименованием «хозяйственное право» она рассматривала советское гражданское право. Изменение терминоло­гии явилось не более чем известной данью меновой концепции: раз граж­данское право неотрывно от частнособственнических меновых отноше­ний, то одновременно с почти полной их ликвидацией речь должна уже идти не о гражданском, а о хозяйственном праве.

В самом деле, П. И. Стучка был прав, связывая отпадение некоторых гражданско-правовых норм и институтов (например, института права частной собственности) с ликвидацией частнокапиталистических отноше­ний. Но он ошибался, когда сводил к таким нормам и институтам все вообще советское гражданское право и отождествлял с их отпадением отмирание последнего. Теория же единого хозяйственного права выводи­ла его из всей системы экономических отношений советского общества. Она поэтому оказалась способна обосновать необходимость сохранения

гражданского (по ее терминологии - хозяйственного) права несмотря на ликвидацию частной собственности и обусловленное этим упразднение некоторых гражданско-правовых институтов. Отсюда с логической неиз­бежностью должно было следовать заключение, что успехи социалисти­ческого строительства предполагают дальнейшее развитие, обновление и упрочение советского гражданского (хозяйственного) права, но отнюдь не его отмирание вследствие того, что социализм побеждает полностью и окончательно. Процесс отмирания гражданского (хозяйственного) права связан с теми же предпосылками, при которых произойдет отмирание в целом как права, так и государства. Одна только ликвидация капитали­стических производственных отношений таких предпосылок не создает, а потому отсутствует практическая почва для постановки соответствующе­го вопроса в ближайшее время.

Но если теория единого хозяйственного права с точки зрения как ее исходных позиций, так и конкретно-практического воплощения почти ничем не отличалась от признания той же отрасли единым гражданским правом, то этого нельзя сказать о таких сконструированных во второй половине 20-х годов, но напоминавших о себе и в рассматриваемый пери­од хозяйственно-правовых подразделениях, как промышленное, сельско­хозяйственное, торговое, кооперативное право и т. д. В подобных случаях вокруг соответствующего вида хозяйственной деятельности уже объеди­нялись самые разнородные юридические нормы, касающиеся как управ­ления, так и планирования, а также установления связанных с данной деятельностью имущественных отношений.

Эти попытки не имели сколько-нибудь значительного практического успеха и очень скоро полностью сошли со сцены. Дело ограничилось изданием лишь нескольких книг о промышленном, кооперативном и тор­говом праве, в которых содержалось более или менее систематическое изложение законодательства об определенном виде хозяйственной дея­тельности без формулирования общетеоретических принципов, обосно­вывающих самостоятельность одноименных подотраслей хозяйственного права. На систему советского законодательства эти работы влияния не оказали. Единственный законопроект, разработанный сторонниками по­добной дифференциации правовых норм еще в 20-х годах, относился к торговой деятельности и назывался проектом Торгового свода^[325]. Постро­енный с широким использованием правоположений западноевропейского

торгового права, оторванный от советской действительности и совершен­но не приспособленный к потребностям советской экономики, он был отвергнут уже в стадии предварительного его обсуждения.

Вместе с тем теория единого хозяйственного права заняла в науке господствующее положение. Термин «гражданское право» исключается из учебных планов и только в историческом своем значении сохраняется в научном обиходе. Это не означало, конечно, упразднения ни самого граж­данского права, ни исследующей его цивилистической теории, учитывая действительное содержание учения о едином хозяйственном праве. Не была уготована долговечность и чисто терминологическим нововведени­ям. Пройдет всего лишь три года, и термин «гражданское право» вновь окажется восстановленным, но уже не в прежнем своем значении, а при совершенно иной трактовке самого содержания этой отрасли советского права.

Первая общая дискуссия о системе советского права и дискуссия о сущности советского гражданского права (1938 - 1955). Победа со­циализма в СССР оказала решающее влияние на структуру и содержание советского права. Перестают действовать или прямо отменяются юриди­ческие нормы, рассчитанные на переходный период. Вводятся новые нормы, ориентирующиеся на социалистические общественные отношения и призванные содействовать их дальнейшему расширению и упрочению. Окончательно откристаллизовываются отдельные структурные подразде­ления советского права в качестве самостоятельных его отраслей, а между этими отраслями устанавливается взаимная согласованность, выражаю­щая правовые нормы Советского государства в их расчлененности и единстве. Тем самым появилась почва для научного анализа не только обособленных областей правового регулирования, но и системы советско­го права в целом.

Вопрос об этой системе и ее составных частях явился главным пред­метом обсуждения на первом совещании научных работников права, со­стоявшемся в 1938 г.^[326]

Совещание подвергло пересмотру сложившиеся ранее взгляды на понятие права. Вместо системы отношений или правоотношений право определяется теперь как совокупность или система юридических норм.

Нормативное определение права встречалось и в юридической лите­ратуре предшествующих лет. Один из создателей советской юстиции и

один из первых ее руководителей Н. В. Крыленко еще в 1924 г. писал, что «право есть выражение в писанной форме действующего закона и в непи­саной форме обычая, - выражение тех общественных отношений людей друг с другом, которые сложились на основе производственных отноше­ний данного общества, имеют своим содержанием регулирование этих отношений в интересах господствующего в данном обществе класса и охраняются его принудительной силой»^[327]. Но, во-первых, сам Н. В. Кры­ленко не всегда последовательно придерживался этого определения^[328], а во- вторых, борьба с догматической юриспруденцией, имевшая особое значе­ние в первые послереволюционные годы, породила отрицательное отно­шение к определению права через совокупность образующих его норм. В действительности, однако, нормативное понимание права, как отмечалось на совещании, не содержит в себе ничего догматического, если оно увя­зывается с экономической обусловленностью права, его классово­волевым содержанием, государственно-охранительной обеспеченностью, а также направленностью на урегулирование общественных отношений в интересах стоящего у власти класса. Вместе с тем вне нормативного каче­ства не выявляется специфика права и та особая роль, которая ему пред­назначена как специфическому явлению классового общества.

Но если право - это совокупность юридических норм, то система права воплощает в себе определенную их группировку по отраслям. Единство правовых отраслей и образует систему советского права. На совещании состоялась дискуссия относительно конкретного состава таких отраслей. При этом была отвергнута как двухсекторная теория, так и тео­рия единого хозяйственного права. В перечень отраслей советского права, определенных совещанием, входит уже не хозяйственное, а гражданское право. Оно восстанавливается так же, как учебная дисциплина в учебном плане юридических вузов, и в том же 1938 г. издается двухтомный учеб­ник для юридических вузов под названием «Гражданское право».

Несмотря на то, что совещание сосредоточилось почти исключи­тельно на вопросе о системе советского права, этот вопрос был еще далек от своего разрешения. Выдвинутый на совещании перечень отраслей со­ветского права отнюдь не воспринимался как бесспорный, критерии их разграничения не обладали необходимой четкостью, а определения от­

дельных отраслей зачастую не отвечали элементарным требованиям, предъявляемым к образованию научных понятий.

Особенно показательно в этом смысле определение гражданского права, сформулированное А. Я. Вышинским вначале в докладе на самом совещании, а затем в статье, опубликованной в журнале «Советское госу­дарство и право». «Советское социалистическое гражданское право, - писал он, - мы определяем как систему правил поведения (норм), уста­новленных государственной властью в целях регулирования тех имущест­венных отношении граждан между собой, граждан с государственными и общественными учреждениями, предприятиями и организациями и этих последних (учреждений, предприятий и организаций) между собой, кото­рые не регулируются в порядке административного управления»^[329]. Как известно, назначение научного определения состоит в том, чтобы выра­зить сущность определяемого предмета и отграничить его от смежных явлений. В данном же случае гражданское право не отграничивается от права административного, а определяется своеобразным негативным спо­собом: в области регулирования имущественных отношений гражданским правом должно быть признано все то, что не является административным правом. Но даже и этот негативный признак ограничивается лишь соотно­шением гражданского права с административным, хотя в докладе А. Я. Вы­шинского фигурировали и другие отрасли советского права (например, трудовое или колхозное), которые также имеют дело с имущественными отношениями социалистического общества.

Вследствие этого после проведения совещания на страницах журнала «Советское государство и право» развернулась дискуссия о системе со­ветского права, прерванная войной и возобновившаяся в послевоенные годы.

Положительный итог дискуссии заключался в том, что она опреде­лила подлинно научный подход к исследованию системы права и ее от­раслей как внутренних структурных подразделений этой системы. Было установлено, что при исследовании отраслей советского права нужно различать предмет регулирования, т. е. регулируемые каждой данной отраслью общественные отношения, и метод регулирования, т. е. те спе­цифические способы, какими она воздействует на свой предмет. Решаю­щее значение для отграничения одной отрасли права от другой должен

иметь предмет регулирования, поскольку от него зависит и им определя­ется метод регулирования. Если предметом регулирования для советского права в целом является единая система социалистических общественных отношений, то отдельные их области порождают необходимость образо­вания различных отраслей советского права^[330].

Изложенные общеметодологические принципы пронизывают содер­жание всей дискуссии о системе советского права. Но ее участники уде­лили главное внимание разработке на этой основе понятия гражданского права и отграничению последнего от права административного. Поэтому первая дискуссия о системе советского права была одновременно и дис­куссией о сущности советского гражданского права.

Некоторые из участников дискуссии считали, что разграничение от­раслей права, а стало быть, и выделение гражданского права должно опи­раться не на предмет, а только на метод регулирования. Такой, в частно­сти, была точка зрения Я. Ф. Миколенко, который, различая две ветви советского права - гражданское и государственное, полагал, что основа­нием их разграничения «служат различия в самом характере норм права, составляющих систему гражданского права, с одной стороны, и государ­ственного права - с другой»^[331]. Нетрудно заметить, что под иным наимено­ванием здесь переносилось на почву советского права деление его на право частное и публичное, принципиально отвергаемое советской юри­дической наукой как несовместимое с самой природой социалистического права. Такую именно оценку и получила статья Я. Ф. Миколенко уже вскоре после ее опубликования^[332]. По тем же причинам подверглась крити­ке и концепция С. Н. Братуся, прямо провозглашавшего возможность деления советского права на публичное и гражданское в зависимости от выступающих на первый план общественных или личных интересов^[333]. Помимо принципиальной неприемлемости такого деления при социализ­ме, в литературе обращалось также внимание на то, что оно обосновыва­

лось почти дословно таким же образом, каким это делал Ульпиан при размежевании публичного и частного в римском праве^[334].

В то же время подавляющее большинство ученых, выступавших в дискуссии, провозглашали, что для определения гражданского права пер­востепенное значение имеет предмет регулирования. Но не всегда провоз­глашение этого тезиса согласовывалось с его реализацией.

«Гражданское право, - писал, например, М. А. Аржанов, - должно существовать как отрасль права, имеющая своим предметом регулирова­ние имущественных отношений, возникающих на основе личной и обще­ственной собственности не в порядке государственного управления, а преимущественно в порядке договоров, взаимных обязательств»^[335]. Но это означает, что дело не в характере регулируемых отношений, а в преду­смотренных законом основаниях их возникновения, т. е. в методе регули­рования, не говоря уже о том, что ссылка только на преимущественные основания вообще исключает какую бы то ни было определенность при практическом использовании формулированного понятия.

То же самое следует сказать о концепции М. М. Агаркова, который утверждал, что «разграничение гражданского и административного права должно идти по линии отграничения имущественных отношений от орга- низационных»^[336], т. е., казалось бы, проводил различие между гражданским и административным правом по предмету регулирования. Однако органи­зационные отношения он определял не по содержанию, а по структуре, как «отношения власти и подчинения»^[337]. Следовательно, в административ­ное право должны включаться и имущественные отношения, если они строятся не по принципу равноправия, а на началах власти и подчинения, и тем самым вместо предметного деления на первый план выдвигается размежевание этих двух отраслей советского права по методу регулиро­вания.

Разрабатывались и конструкции с действительной ориентацией не на метод, а на предмет регулирования. Но некоторые из них страдали край-

ней неопределенностью, а другие были неудовлетворительны в практиче­ском отношении.

Так, Г. И. Петров исходил из того, что «имущественные отношения, возникающие на почве государственного управления, следует отнести к административному праву», а «имущественные отношения, возникающие на почве движения общественной и личной собственности при взаимных обязательствах сторон данного отношения, относятся к гражданскому праву»^[338]. Автор не обходится, таким образом, без привлечения в разграни­чительных целях некоторых указаний на метод регулирования («взаимные обязательства»), причем эти указания страдают существенной неточно­стью, поскольку гражданские правоотношения могут быть также одно­сторонне обязывающими и управомочивающими. Но ему не удалось про­вести и собственно предметное разграничение, ибо на почве государст­венного управления могут возникать и имущественные отношения граж­данско-правового порядка, а движение общественной и личной собствен­ности может происходить в силу актов государственного управления.

В отличие от Г. И. Петрова, Г. Н. Амфитеатров к признаку метода регулирования вовсе не обращается и включает в гражданское право все имущественные отношения, опосредствующие процесс воспроизводства^[339]. Но концепция такого рода находится в явном противоречии с действи­тельностью, ибо процесс воспроизводства соприкасается с имуществен­ными отношениями самого различного характера, которые одними лишь гражданскими правоотношениями далеко не исчерпываются. Если же считать гражданскими любые имущественные правоотношения, каким бы ни был их структурный тип, то тогда не совпадающие по методу регули­рования юридические нормы оказались бы отнесенными к одной и той же отрасли права. А это уже означало бы не квалификацию метода регулиро­вания как вторичного признака, а полное его исключение из числа при­знаков гражданского права вопреки тому, что речь все же идет о системе права, а не о системе регулируемых им общественных отношений.

По сфере имущественных отношений определял гражданское право и Д. М. Генкин, используя при этом в качестве их отличительного призна­ка критерий оборота: гражданское право регулирует имущественные от­ношения; однако те имущественные отношения, которые не связаны с

оборотом, составляют предмет административного права^[340]. Но дело в том, что понятие оборота само нуждается в определении. Если под оборотом понимать любое передвижение имущества, то с ним связано как граждан­ское, так и административное право. Если же оборот - это не что иное, как сфера обращения, то ею гражданское право отнюдь не замыкается. И поэтому, когда С. Ф. Кечекьян определял административное право как регулирующее сферу обращения^[341], то он упускал из виду, что, например, гражданско-правовые нормы о праве собственности также имеют дело со сферой производства, а планово-административные акты зачастую служат необходимыми юридическими предпосылками перемещения имущества в сфере обращения.

Опубликованная в 1946 г. статья С. Ф. Кечекьяна фактически завер­шила первую дискуссию о системе советского права. Но выводы, сформу­лированные в ходе дискуссии для гражданского права, нельзя было при­знать вполне удовлетворительными. Об этом свидетельствует самое опре­деление гражданского права, введенное в учебный обиход. Оно гласило: «Советское социалистическое гражданское право является отраслью еди­ного советского социалистического права и представляет собой систему норм, определяющих правовое положение организаций и граждан как участников имущественных отношений советского общества, норм, регу­лирующих эти отношения, а также связанные с ними личные права граж­дан на блага, неотделимые от их личности»^[342]. Наметившийся в этом опре­делении известный прогресс состоял в упоминании, наряду с имущест­венными, также и личных прав граждан. Однако помимо того, что здесь в один ряд поставлены «отношения» и «права», правовое положение субъ­ектов и отношения, в которые они вступают, определение не выявляет тех специфических признаков гражданского права, которые позволяли бы отграничить его от смежных отраслей и в первую очередь от администра­тивного права. Но учебник не может быть выше уровня, достигнутого наукой, которую он освещает. А гражданско-правовая наука того времени четкого ответа на этот последний вопрос пока еще не давала.

Поэтому и после завершения первой дискуссии о системе советского права научный спор о сущности советского гражданского права не пре­кращался. Советские ученые постоянно возвращались к нему как в устных обсуждениях, так и в печатных выступлениях^[343]. В результате возникла необходимость открыть дискуссию, специально посвященную граждан­скому праву. Она и была проведена на страницах журнала «Советское государство и право» в 1954 - 1955 гг.

Начало дискуссии положил А. В. Венедиктов. Его выступление по основному своему замыслу было посвящено чисто практической задаче - выработке системы построения нового советского Гражданского кодекса. Решая эту задачу, он должен был, естественно, определить круг отноше­ний, входящих в сферу действия гражданского законодательства, что, в свою очередь, предполагало установление границ самого гражданского права как одной из отраслей советского права.

В самом общем виде круг регулируемых гражданским правом отно­шений был очерчен А. В. Венедиктовым точно так же, как к тому времени его обрисовывало подавляющее большинство советских цивилистов. Речь шла об имущественных и связанных с ними личных неимущественных отношениях. Он отвергал необходимость установления гражданско- правовой охраны не связанных с имущественными личных неимущест­венных отношений (честь, имя и т. п.)^[344], полагая, что такая охрана в доста­точной мере обеспечивается нормами других отраслей советского права. Его не удовлетворяло также выведение гражданско-правовых норм об имущественных отношениях всецело из действия закона стоимости при социализме^[345], поскольку действие этого закона в той или иной мере учи­тывается содержанием любых юридических норм, соприкасающихся с имущественными отношениями. Специфику находящихся под воздейст­вием закона стоимости и образующих предмет гражданско-правового

регулирования имущественных отношений А. В. Венедиктов усматривал в их эквивалентности, которая обусловливает и специфический для граж­данского права метод регулирования, воплощаемый в юридическом ра­венстве участников этих отношений. По единству предмета и метода гра­жданское право может быть четко отграничено от административного права. Его отграничение от других отраслей права, тоже регулирующих имущественные отношения (колхозное право и т. п.), требует дополни­тельных признаков. Но на вопрос о том, каков характер этих признаков, А. В. Венедиктов ответа не давал^[346].

Идея совокупного применения критериев права и метода регулиро­вания при выделении гражданского права в системе советского права встретила решительную поддержку со стороны С. С. Алексеева. Он нахо­дил эту идею оправданной практически, ибо, решая вопрос о включении в сферу гражданского права тех или иных общественных отношений, мож­но использовать признак как предмета, так и метода регулирования, хотя первый является признаком экономическим (основным, существенным), а второй - юридическим (дополнительным, производным). В некоторых из своих выступлений С. С. Алексеев допускал, правда, непомерно преуве­личенную оценку метода регулирования, приписывая ему способность видоизменять природу самих регулируемых отношений. Но он вполне обоснованно обращал внимание на то,что, поскольку правовые исследо­вания оперируют прежде всего юридическими категориями, они не вы­полнили бы стоящих перед ними задач при исключении правовых призна­ков (метода регулирования) из научных понятий о соответствующих юри­дических явлениях (отраслях советского права)^[347].

В отличие от С. С. Алексеева, другой участник дискуссии, Д. М. Ген­кин, не только провозглашал вторичное значение метода регулирования, но и последовательно проводил эту мысль, объясняя метод через предмет регулирования и не устанавливая зависимости предмета от характера применяемого к нему юридического метода. «Предметом советского гра­жданского права, - указывал он, - являются имущественные отношения в сфере товарно-денежного обращения, строящиеся на началах эквивалент­ности, и отношения собственности в их связи с товарно-денежным обра­

щением, как предпосылка и результат последнего»^[348]. Самим характером этих отношений обусловливается равенство их участников, и потому «оп­ределение сферы действия советского гражданского права как по предме­ту (имущественные отношения), так дополнительно и по методу (равно­правие сторон правоотношения) нисколько не является противоречивым. Равноправие сторон органически связано с предметным отграничением сферы применения советского гражданского права от общей сферы иму­щественных отношений социалистического общества»^[349]. Оба эти признака в своем единстве свойственны только гражданскому праву и неизвестны ни одной другой регулирующей имущественные отношения отрасли со­ветского права. Поэтому совершенно излишне выявление упоминаемых А. В. Венедиктовым дополнительных признаков; достаточно уже отме­ченных, чтобы отрасль гражданского права могла считаться определенной окончательно.

Однако Д. М. Генкин, так же, как и А. В. Венедиктов, не замечал ря­да погрешностей этой концепции. Дело в том, прежде всего, что имуще­ственные отношения гражданского права, даже будучи возмездными, не всегда выступают как отношения эквивалентные. Видимо, но этой причи­не, пользуясь как основным понятием эквивалентности, Д. М. Генкин сопроводил его оговоркой о возмездности тех же отношений. По подоб­ная оговорка не устраняет других возражений, вызываемых тем, что, кро­ме возмездных, гражданское право опосредствует и безвозмездные иму­щественные отношения, выходящие за пределы близких по своему со­держанию определений обоих авторов. Помимо этого, в определении Д. М. Генкина недостаточно рельефно очерчиваются границы, в которых действием гражданско-правовых норм обнимаются отношения собствен­ности. Если они облекаются в гражданско-правовую форму только как предпосылка и результат формирования товарных отношений, то в этих пределах товарными становятся и сами отношения собственности, а стало быть, специальное упоминание о них - не более, чем плеоназм для фор­мулы, трактующей вообще о товарных отношениях. Но при отсутствии такого упоминания было бы уже невозможно говорить не просто о товар­ных, а об эквивалентных (возмездных) товарно-денежных отношениях, ибо, становясь их предпосылкой и результатом, собственность приобрета­

ет качество товара, однако без установления этих отношений она не про­является ни в денежной, ни в эквивалентно-возмездной форме.

Указанные погрешности, к сожалению, не привлекли к себе внима­ния других участников дискуссии, а критике с их стороны были подверг­нуты как раз те высказывания А. В. Венедиктова и Д. М. Генкина, рацио­нальный смысл которых едва ли оспорим. Острие этой критики направля­лось почти исключительно против привлечения даже как дополнительно­го критерия свойственного гражданскому праву специфического метода правового регулирования.

С предельной последовательностью использование указанного кри­терия оспаривал И. Г. Мревлишвили. Но его последовательность в данном случае вызвана едва ли научно оправданными соображениями. Он пред­ложил включить в состав предмета гражданского права все имуществен­ные отношения социалистического общества - начиная от договорных и кончая налоговыми. Понятно, что при подобной разнородности предмета не могло быть и речи о едином методе регулирования^[350]. Поскольку же метод как критерий отрасли права отвергался в таком случае не потому, что он вовсе отсутствует, а вследствие его многоликости, обусловленной искусственным объединением в едином предмете регулирования различ­ных общественных отношений, конструкция И. Г. Мревлишвили никаких других откликов, кроме критических, не вызвала.

Менее понятны научные соображения, которыми в аналогичной по­лемике руководствовались А. В. Дозорцев и Р. О. Халфина.

Их взгляды на сущность гражданского права очень близки друг дру­гу. А. В. Дозорцев характеризует предмет этой отрасли права как «имуще­ственные отношения на базе обособленного в сфере оборота имущества»^[351], а Р. О. Халфина - как «имущественные и связанные с имущественными личные отношения между гражданами, между социалистическими орга­низациями и гражданами, а также имущественные отношения между со­циалистическими организациями в сфере экономического оборота»^[352]. В обоих случаях, следовательно, дифференцирующим для гражданского права признаком служит критерий оборота.

Различие же состоит в том, что у А. В. Дозорцева этот критерий име­ет всеобщее значение, в то время как Р. О. Халфина применяет его только для выделения регулируемых гражданским правом имущественных отно­шений между социалистическими организациями, ибо, по ее мнению, все прочие имущественные отношения, как не находящие никакого другого юридического выражения, кроме гражданско-правового, в дополнитель­ной видовой характеристике не нуждаются^[353]. Следует признать, что в этой части полемики преимущество явно на стороне А. В. Дозорцева. Действи­тельно, относя семейное право к самостоятельным отраслям советского права, Р. О. Халфина не имела основании утверждать, что имущественные отношения между гражданами регулируются одним только гражданским правом, а многоотраслевой характер их имущественных отношений с социалистическими организациями (пенсионное обеспечение, уплата налогов и т. п.) вообще не вызывает каких-либо сомнений. Поэтому, если и необходимо применение в разграничительных целях критерия оборота, то, разумеется, для всех, а не только для какой-то части гражданско- правовых имущественных отношении.

Но между взглядами тех же авторов имеется и другое различие. Р. О. Халфина оперирует понятием экономического оборота^[354], тогда как А. В. Дозорцев говорит только об обороте, опирающемся на обособлен­ное имущество, специально подчеркивая, что «имущественные отношения даже в сфере оборота, но не на основе обособленного имущества могут быть предметом регулирования и других отраслей права, в частности, административного права»^[355]. Нельзя не констатировать, что здесь уже обнаруживается очевидное преимущество точки зрения Р. О. Халфиной. Поскольку не только гражданско-правовые, но и любые вообще имущест­венные отношения не могут устанавливаться без участия имущественно обособленных субъектов (носителей права собственности или права опе­ративного управления), отмеченный А. В. Дозорцевым признак составля­ет непременное качество экономического оборота в целом.

Оборот в экономическом его понимании может рассматриваться как сфера либо всякого, либо одного лишь возмездного перемещения имуще­ства. В первом случае им обнимаются все гражданско-правовые, но не

только гражданско-правовые имущественные отношения. Во втором слу­чае за его пределами остаются безвозмездные имущественные отношения, но и в границах возмездности, наряду с неплановым, существует плани­руемый оборот, опосредствуемый уже совокупным действием граждан­ско-правовых и административно-правовых норм и институтов. Выходит, таким образом, что, в каком бы значении понятие оборота ни употребля­лось, само по себе, без привлечения метода регулирования, оно не может выявить границ советского гражданского права. В этом и состоит внут­ренняя несогласованность теории оборота, как и некоторая опрометчи­вость, с которой ее авторы выступили против определения гражданского права по единству предмета и метода правового регулирования.

Подводя итоги дискуссии, авторы опубликованной в журнале «Со­ветское государство и право» редакционной статьи отвергли теорию обо­рота и в принципе поддержали взгляды А. В. Венедиктова и Д. М. Генки­на. «Предметом советского гражданского права, - указывали они, - явля­ются имущественные отношения социалистического общества, которые опираются на существующие в этом обществе формы собственности и связаны с учетом действия закона стоимости и закона распределения по труду»^[356]. Вместе с тем они выступили против использования метода регу­лирования даже в качестве вторичного, дополнительного признака при образовании соответствующего научного понятия. Не отрицая того, что гражданские правоотношения строятся на началах равенства, редакцион­ная статья рассматривает это начало как неотъемлемое свойство самих развивающихся под влиянием закона стоимости имущественных отноше­ний, лишь отражаемое в гражданском праве, но не создаваемое им^[357]. Из этого должно следовать, что уже в чисто предметном определении граж­данского права заключены и те его особенности, которые сосредоточива­ются в методе гражданско-правового регулирования.

Последний вывод был бы неоспорим, если бы метод регулирования являл собой простой «слепок» с его предмета. Но тогда и право перестало бы существовать как сколько-нибудь самостоятельное социальное явле­ние. Ничего подобного в действительности не наблюдается. Эквивалент­ность, например, мыслима и в нетоварных отношениях (как это, в частно­сти, происходит при реквизиции имущества), когда важнейшая предпо­сылка экономического равенства (равноценности) осуществляется вне

юридического равноправия, в сфере отношений, основанных на власти и подчинении. В свою очередь, товарные отношения могут облекаться в гражданско-правовую форму (метод равенства) и в то же время находить­ся под воздействием планового начала (метод власти и подчинения). Юридическое равенство предопределяется природой регулируемых от­ношений, но автоматически из нее не возникает. Необходимо его опреде­ленное государственное закрепление, чтобы равенство экономическое обрело специфические качества юридического равноправия. Поэтому, как бы четко ни был охарактеризован предмет регулирования, отрасль права не получает надлежащей обрисовки до тех пор, пока с такою же четко­стью не индивидуализирован свойственный ей метод регулирования.

Но при всей спорности ряда выдвинутых в ходе дискуссии положе­ний она, несомненно, явилась новым этапом освещении рассматриваемой проблемы.

Во-первых, хотя и в меньшей степени, чем имущественные, дискус­сия включила в свою орбиту личные неимущественные отношения, окон­чательно установив, что последние в пределах их связи с имущественны­ми отношениями образуют одну из частей предмета советского граждан­ского права в целом.

Во-вторых, имущественные отношения, обнимаемые действием гра­жданско-правовых норм, были охарактеризованы как основанные на за­коне стоимости товарные отношения социалистического общества неза­висимо от того, связаны ли они со сферой производства или сферой об­ращения.

В-третьих, наряду с предметным единством советского гражданского права новую оценку получил выраженный в нем единый метод правового регулирования, который, находя свое обоснование в предмете, не может не иметь и определенного самостоятельного значения уже в силу того, что в качестве объекта исследования выступает именно отрасль права, а не комплекс реальных общественных отношений.

Изложенные положения представляли не только научный, но и осо­бый практический интерес вследствие предстоявшего тогда издания Гра­жданского кодекса СССР, подготовка которого и явилась непосредствен­ным поводом к дискуссии. Ввиду внесенных в Советскую Конституцию в 1957 г. изменений этот кодекс не был издан. Но предстояло проведение новой кодификации советского гражданского законодательства в масшта­бе союзных республик и принятие в виде Основ общесоюзного граждан­ско-правового акта кодификационного характера. Благодаря дискуссии советские цивилисты подошли к выполнению этой ответственной задачи

после широкого обмена мнениями относительно путей и способов ее раз­решения. Дальнейшая интенсификация научных исследований по той же тематике проходила в ходе кодификационных работ и стимулировалась самим процессом их осуществления.