Соотношение правового сознания, правового менталитета и правового архетипа в структуре правовой культуры.
Итак, в результате анализа западной и восточной правовых традиций, мы еще раз подтвердили тезис о том, что основой формирования правовой
культуры является базовая культурная доминанта.
Фундаментом же общественной культуры в целом являются абсолютные ценности, «хранящиеся» в коллективном бессознательном, которое, таким образом, имеет коллективную, универсальную и безличную природу, идентичную для всех индивидов конкретного общества. Содержание коллективного бессознательного представлено первыми, элементарными мотивами - архетипами. И итоговое поведение индивида, в конечном итоге, во многом определяется им же, то есть фактически основано на опыте предков.Продолжая наши рассуждения, рассмотрим понятия правового менталитета и правового архетипа как, соответственно, сферу непосредственного размещения коллективного бессознательного, имеющего значение для правового поведения (правовой менталитет), и непосредственно бессознательные правовые установки, имеющие эволюционно-культурный характер (правовой архетип). Также будет проанализировано и то, каким образом эти элементы взаимодействуют (или должны взаимодействовать) с государственной идеологией в рамках правовой культуры общества, и каков механизм их итогового воздействия на правовую реальность.
Для целей настоящего исследования предлагаем правовой архетип считать социокультурной установкой, основанной на абсолютных культурных ценностях конкретного общества, на бессознательном уровне определяющей поведение в правовой сфере. Правовой менталитет, в свою очередь, полагаем дорефлексивным, предсознательным уровнем правовой культуры, состоящим из ядра - набора правовых архетипов конкретного этноса и формирующегося на их базе «коллективного бессознательного». Именно правовой архетип фактически предопределяет «приемлемость» какого-либо привносимого в правовую культуру чужеродного правового элемента, таким образом, в значительной степени предопределяя будущее поведение индивида.
Указанные тезисы мы докажем ниже.Вообще, на сегодняшний момент в отечественной правовой науке отсутствует целостная доктрина правового менталитета. И существующие, порой весьма глобальные, противоречия в этом вопросе, можно, на наш взгляд, посчитать следствием того, что за весьма ограниченный период времени (25 лет) было написано и опубликовано множество работ, отечественных и зарубежных, посвященных проблемам взаимосвязи права и правового менталитета, правового менталитета и правосознания, вышеперечисленных элементов и правовой культуры.
Поэтому представляется разумным начать с краткого обзора имеющихся в отечественной науке взглядов на правовой менталитет, тем более, что они, как уже было указано, отличаются достаточно противоречивым характером.
Так, М.И. Бородина, рассматривающая проблемы правового менталитета в рамках философского анализа, предлагает разделить собственно правовой менталитет и менталитет правовой культуры. Давая общую характеристику анализируемым понятиям, автор говорит о том, что «правовая система в ходе своего исторического развития вырабатывает свой, только ей присущий менталитет, который не выходит за рамки собственно права и является его достоянием» [131]. Правовой менталитет, по ее мнению, «характеризует «то основное, исходное, на чем базируется право и что является предпосылкой «развертывания» всех основных «составляющих» правовой системы - правовых норм, предписаний, положений, законов и т. д., через которые право выполняет свои функции, свою «социальную заданность». К этому основному, исходному можно, прежде всего, отнести: нормативность, регулятивность, общеобязательность правовых актов, обеспеченность их силой, авторитетом государства»[132]. Таким образом, философ во многом отдает «пальму первенства» в процессе формирования правового менталитета государству.
С таким подходом нельзя согласиться, ведь менталитет, исходя из самой этимологии термина mentality, пришедшего к нам с Запада, означает в современном изложении «образ мыслей, направление или характер размышлений» [133].
Толковый словарь С.И. Ожегова определяет его как «мировосприятие, умонастроение»[134], а американский ученый Р. Эмерсон вводит понятие менталитета, рассматривая центр, метафизическое значение души как первоисточника ценностей и истин[135].Сама идея ментальности, возникшая среди историков школы «Анналов», подразумевала переход от исследований объективных социальноэкономических отношений к анализу структур духовной жизни[136]. Таким образом, отдав правовой менталитет на откуп государству, мы посчитаем, что видовое понятие (правовой менталитет) противоречит родовому, что методологически невозможно.
Несколько искажает содержание исследуемой категории, на наш взгляд, и А.В. Мурунова, утверждая, что «развитие правового менталитета обусловлено правовыми традициями, социальной структурой, правовыми институтами и факторами, то есть правовой системой в целом»[137]. На наш взгляд, зависимость как раз обратная: правовая система испытывает на себе воздействие правового менталитета, а те ее институты, которые формируются государством, лишь воздействуют на поведение в правовой сфере, не меняя (или меняя весьма незначительно) сам правовой менталитет. Ниже мы будем говорить о том, что считаем правовой менталитет фактически «вместилищем» стереотипов, воспринимаемых на бессознательном, привычном уровне. Правосознание, обладающее как идеологическим, так и психологическим компонентом, помогает проводить
«сцепку» между бессознательным уровнем, психологическим компонентом сознания и идеологическим элементом, формируя определенное правовое поведение. Иными словами, в ситуации, когда норма позитивного права по содержанию противоречит архетипической ментальной установке, субъект может посчитать, что разумнее в данном случае следовать не правовому стереотипу, а законодательному установлению. Но - подчеркнем: правовой менталитет и лежащий в его основе правовой архетип от этого не изменятся, а лишь временно уступят место велениям разума.
И данный вариант возможен, на наш взгляд, при наличии двух условий. Во-первых, если сама ситуация не особо важна для субъекта и он может позволить своему сознанию взять верх над бессознательным и что-либо «посчитать» (ведь механизм действия любых инстинктов, даже внебиологических, гораздо мощнее сознательного элемента и, если сознание сумело заставить подсознание подчиниться, значит, сама ситуация не обладает первоочередной важностью для субъекта). А во-вторых, если сила принуждения, поддерживающая данный норматив, действительно велика. Существенное же противоречие социокультурной основе менталитета, а также разрушение его ценностно-смыслового ядра приведет, скорее всего, к резкому неприятию внедряемых моделей и цепи совершенно непредсказуемых последствий.Вообще, как показывает, например, В.Л. Дорошенко, правовая система любого общества существует прежде всего как образ жизни, как менталитет, и именно и только в рамках менталитета обладает устойчивостью и транслируется138. Поэтому мы считаем, что в вопросе о соотношении правовой системы и правового менталитета более предпочтительна точка зрения Л.В. Перуновой, считающей, что правовой менталитет является обязательной структурной частью правовой системы и что ее сущность невозможно
понять, не осознав «дух» правовой системы, то есть правовой менталитет[139]. Профессор Р.С. Байниязов, подробно рассматривающий право с точки зрения его культурологической «живой» составляющей, и вовсе утверждает, что «жизнь правового духа есть жизнь правовой системы общества. Без него правовая система не может существовать и функционировать, ибо дух - источник и носитель любой правовой идеи и чувства. ... Дух придает праву подлинность и ценность». Дух же права российский ученый предлагает искать в ментальной составляющей правовой культуры общества[140].
Также считаем методологически неоправданным разделять понятия правовой ментальности и правового менталитета. Такую дифференциацию проводят некоторые отечественные ученые, например, А.В.
Мурунова и О.В. Довлекаева. Причем первая рассматривает проблему с точки зрения правовой науки, а вторая - философии. Авторы сходятся в том, что правовой менталитет и правовую ментальность необходимо соотносить как часть и целое. Так, А.В. Мурунова говорит о том, что «правовая ментальность является исходным, наиболее древним праводуховным образованием. .. это духовные и интеллектуальные правовые возможности различных социальных субъектов. А правовой менталитет - реальный, актуальный способ правового мышления и правовой деятельности, присущий определенной общности людей»[141]. Здесь, на наш взгляд, опять необходимо обратиться к самому понятию mentality (англ.) или mentalite (франц.), которые в принципе не предусматривают какого-либо усложнения терминологии. Большинство социологов и историков при рассмотрении категории «менталитет» приходят к выводу об идентичности этих понятий. Так, Н.А. Забелина, анализируя в своей статье «менталитет» и «ментальность» соотношение указанных понятий, приходит к выводу, что большинство ученых склонны объединять указанные категории и предпочитают комплексную трактовку менталитета как «совокупностипредставлений, воззрений, «чувствований» общности людей определенной эпохи, географической области и социальной среды, которые влияют на исторические и социокультурные процессы»[142]. А все правовые исследования в направлении дифференциации правовой ментальности и правового менталитета исходят лишь из отечественных, абсолютно несистематизированных, разработок. На наш взгляд, разделение данных категорий несвоевременно в силу недостаточной философко-методологической разработанности этой проблемы на социологическом и историческом уровнях. Поэтому предложенные отечественными учеными подходы к дифференциации не позволяют в должной мере проанализировать специфику содержания указанных категорий и, в конечном итоге, такое разделение ведет лишь к неоправданной перегрузке понятийно-категориального аппарата правовой науки.
Достаточно подробно рассматривает категорию правового менталитета Р.М.
Овчиев, причем в своем исследовании автор логично анализирует видовое понятие лишь после характеристики родового, то есть менталитета как социологической категории. На наш взгляд, заслуживает внимания и приводимая российским правоведом дифференциация подходов к определению менталитета. Так, существует три основных подхода: первый исходит из того, что менталитет - это совокупность повседневных осознанных представлений, символических образов и ценностей (В.Н. Иванов, М.М. Назаров, Д. Фильд и др.). При втором подходе акцент, наоборот, делается на коллективнобессознательных, архетипических его компонентах (И.В. Кондаков, А.П. Марков и др.). В рамках третьего подхода подчеркивается, что менталитет - это область как сознательного, так и бессознательного, причем осознанные элементы менталитета неразрывно связаны со сферой бессознательного, которое может рассматриваться исключительно как коллективное (И.Г. Дубов,Г.Г. Дилигенский, С.И. Самыгин, Л.Д. Столяренко, Е.Б. Шестопал и др.)[143]. Третий подход весьма актуален для целей нашего исследования.
Сам же Р.М. Овчиев предлагает следующее определение: «правовой менталитет - это совокупность стереотипов правового мышления, правовой деятельности и правового поведения, основывающихся на сформированной в конкретном государственно-правовом пространстве системе правовых ценностей, правовых традиций и приоритетов, которые определяются относительно устойчивыми объективно-субъективными факторами»[144]. Мы согласны с автором в том, что именно с помощью правового менталитета «происходит «трансляция» новых знаковых средств и социальных институтов, складывающихся на основе их социального опыта и отражающих ментальные проявления правовой культуры данного общества»[145]; считаем, что автор не ошибся и в тезисе о «стереотипах правового мышления». Но считаем неверным выделять в составе правового менталитета оценочный компонент. Ведь правовой менталитет ничего не оценивает, он содержит лишь тот самый комплекс базовых культурных моделей, который заставляет индивида неосознанно следовать стереотипам, заложенным в его подсознание далекими предками. То есть правовой менталитет отвечает лишь за стереотипизацию поведения на уровне коллективного бессознательного (основанного на абсолютных ценностях) и представляет собой внерациональный, а потому первичный, мотиватор поведения, позволяющий актуализировать энергию ценностей и норм, входящих в состав ядра менталитета, в случае если внедряемые модели поведения им адекватны или, по крайней мере, не противоречат. А оценивание - это деятельность сознания. Базовое же культурное ядро, состоящее из абсолютных ценностей, не оценивается рационально (этот вопрос уже поднимался в первой части работы). Следование ему происходит хоть и на внебиологическом, но по
механизму протекания совершенно схожем с инстинктивным, уровне. Иными словами, по И. Канту, менталитет является априорной формой нашего познания [146]. А собственно оценку будет производить уже правосознание, соотнося психологические, идеологические и бессознательные архетипические установки субъекта и формируя целостную правовую мотивацию.
Серьезный интерес в рамках нашего исследования представляет работа Д.В. Меняйло. Ученый начинает свои рассуждения с социологического анализа категории менталитет и прежде всего обращает внимание на связь менталитета с религией, которая является средством доопытного познания субъектом окружающего мира[147]. Также обращает на себя внимание мнение автора о том, что «менталитет» - это явление практически такого же характера как «жизнь», «смерть», «время», «пространство», «сексуальность», «болезнь», «страх», «смерть», «чувствительность» и т.д.»[148]
В итоге Д.В. Меняйло приходит к выводу о том, что правовой менталитет - это гибридное понятие, представляющее собой «исторически сложившиеся специфические, наиболее типичные и устойчивые для определенной социальной или национально-этнической общности, системы мировоззренческих представлений, оцениваний и реагирований на объекты государственно-правовой действительности»[149].
Существует также точка зрения, что введение понятия «правовой менталитет» ведет к перегрузке юридической науки, поэтому необходимости в нем вообще нет. Так, И.А. Иванников, характеризуя правовой менталитет, во- первых, приравнивает его к «юридическому менталитету», а во-вторых, фактически синонимизирует с правовой культурой в целом. Давая понятие правового (юридического) менталитета, российский ученый включает в его состав правосознание, юридически значимую деятельность, действующее и
разрабатываемое законодательство. Логичным выводом автора становится ироничное выражение об «отсутствии необходимости во внедрении в русский язык красивого, но до сих пор многим непонятного термина «менталитет» («ментальность») [150]. Такой вывод вполне соответствует приводимым И.А. Иванниковым аргументам, но, на наш взгляд, как и сами рассуждения, носит излишне категоричный характер и совершенно не отражает сути исследуемой категории. Приведенная точка зрения, с одной стороны, неоправданно расширяет категорию правового менталитета, включая в нее все как материальные, так и духовные составляющие; так и, с другой стороны, не уделяет должного внимания лежащим в его основе социокультурным ценностям и сформированным на их базе архетипам и, таким образом, фактически нивелирует культурно-ценностную составляющую рассматриваемого понятия.
Одним из наиболее комплексных исследований в области правового менталитета являются работы Р.С. Байниязова, который определяет рассматриваемую категорию как «глубинный уровень правосознания, выраженный в структурированной единой и целостной общности правовых представлений, стереотипов, привычек, реакций и др., в характере и способе юридического восприятия», «своего рода культурную парадигму отражения юридической действительности, где позитивные правовые феномены преломляются через юридическую призму гражданского сознания, духа общества»[151]. Автор разделяет понятия правового менталитета и юридического подсознания, считая, что правовой ментальности присущи «правовые привычки», традиции и особенности, представляющие собой сочетание сознательного и иррационального; а юридическому подсознанию присущи «неосознаваемые юридические реакции и импульсы, правовые инстинкты.»[152]. При всем уважении к автору, такая позиция представляется все же неверной. Прежде всего, совершенно непонятен механизм
формирования юридического подсознания. Отдать его на откуп биологическому уровню невозможно, ведь право - явление социальное, а не природное, соответственно, все реакции, проходящие в сфере его функционирования, носят исключительно социокультурный характер. Тогда необходимо презюмировать, что юридическое подсознание будет носить явный культурный отпечаток, а, значит, исходя из предыдущих рассуждений самого автора (ведь одним из признаков правового менталитета Р.С. Байниязов считает «духовно-умственный правовой уклад, характеризующийся культурологической специфичностью»[153]), является лишь частью правового менталитета и определяет поведение субъекта в правовой сфере, лишь воздействуя на формирование ментальной стереотипичности. В таком случае возникает вопрос: в чем же необходимость введения в юридическую науку еще одного понятия, не несущего самостоятельной смысловой нагрузки?
На наш взгляд, не умаляя вклада профессора Р.С. Баяниязова в отечественную правовую науку, необходимо отметить излишнюю понятийную перегруженность всей его теории правосознания. Так, автор выделяет внутреннюю и внешнюю структуры правосознания (внутренняя включает в себя метафизику, аксиологию, гносеологию и практические (прикладные) вопросы, внешняя достаточно типична и представляет собой совокупность правовой идеологии и правовой психологии)[154]. Также вводится понятие правового духа, юридического подсознания, правового менталитета, правового чувства и правовой совести. Все это, по мнению российского правоведа, и входит и не входит в категорию правосознания. То есть, с одной стороны, юридическая совесть, юридическое чувство и подсознание являются составными элементами абстрактного правосознания, с другой стороны, юридическое подсознание выделяется как отдельная категория, а правовой менталитет вообще рассматривается как часть правосознания. В результате автор почему-то делает вывод о том, что «говоря о культурно-историческом и духовном статусе правового менталитета, следует подчеркнуть его определенную
автономию по отношению к правосознанию»[155]. Правовой менталитет, по мнению автора, выполняет задачи социализации, делает это с помощью абстрактного (логического) правосознания, которое «есть выраженная на категориально-понятийном уровне правовая мысль» [156]. Выше мы уже рассуждали на тему того, почему не считаем возможным считать менталитет в любой его форме порождением разума, мыслительным процессом.
Гораздо более логичной концепцией такой направленности представляется доктрина профессора А.В. Полякова, тоже рассматривающего право прежде всего как явление, онтологически связанное с жизнью социума, а не государства. Автор рассматривает правовое сознание как форму социального сознания и таким образом наделяет его всеми чертами родового понятия. И так как основными «видами отношений сознания к миру являются познание, ценностные отношения и практика, то и в правовом сознании можно выделить познавательные, ценностные и волевые элементы. Эти элементы можно определить как правовую онтологию, правовую аксиологию и правовую праксиологию»[157].
Правовую ментальность А.В. Поляков не включает ни в один из указанных элементов, говоря о том, что это «комплексное образование», включающее в себя всю правовую идеологию и отражается во всех элементах структуры правосознания. Ментальность вообще определяется как «этническая традиция» и связывается с мировоззрением конкретного этноса[158].
На наш взгляд, такая точка зрения наиболее приближена к реальности. Под правовой аксиологией профессор А.В. Поляков и профессор Е.В. Тимошина понимают совокупность правовой идеологии и правовой психологии, причем идеологией предлагается считать
«систематизированные представления о правовой действительности, в основе которых лежат определенные ценностные посылки»[159], а правовой психологией называет «несистематизированное и ^рационализированное ценностное восприятие правовой действительности в виде правовых чувств, эмоций и переживаний»[160]. В состав правовой психологии входят сфера бессознательного, представленная, во-первых, надындивидуальными надсознательными явлениями - архетипами коллективного бессознательного; а во-вторых, неосознаваемыми побудителями деятельности - мотивами и смысловыми установками личности.
Такая точка зрения во многом отражает позицию автора настоящего исследования в отношении содержания правового менталитета. Единственная ремарка: мы считаем, что разделить правовую идеологию и правовую психологию в таком контексте не представляется возможным. Мотивы и смысловые установки личности, так называемое «личное бессознательное», формируются на базе архетипа и влияют, в свою очередь, на его формирование, а сам архетип как «коллективное бессознательное» - это фактически тот же миф, только в «разархивированном» виде. Ведь именно «миф - основа ментальности, он - ментальная память»[161].
Кроме того, А.В. Поляков и Е.В. Тимошина включают правовую аксиологию, как часть правового менталитета, в правосознание. Авторы, правда, отмечают, что правовой менталитет не исчерпывается правосознанием и «раскрывается в специфике правопонимания, правочувствования и правовидения» [162]. Такую, или похожую, позицию занимают и большинство исследователей данного феномена. Мы считаем такой подход не совсем оправданным, полагая, что правовой менталитет - это самостоятельный элемент правовой культуры общества, относящийся к ее духовному уровню. Да, фактически, право - это явление, которое
существует лишь пока существует общество, причем общество, осознающее и познающее окружающий его мир. Иными словами, право - порождаемое социумом явление, не существующее вне его. Явление объективносубъективное, в котором объективность обусловлена большой степенью независимости от конкретного субъекта, а субъективность - нежизнеспособностью вне социума. Думается, что правы А.В. Поляков и Е.В. Тимошина, утверждая, что право не имеет вневременного бытия, как, например, истины математические; оно «представляет собой и объективную идею, и определенную сферу правосознания, через которую правовая идея находит свое отражение, как в реальном поведении субъектов, так и в материальной правовой культуре, т.е. представляет собой сложный идеал- психический и социокультурный феномен». Таким образом, применив широкую трактовку сознания как совокупности самосознания, рассудка, разума и духа, мы придем к тезису о том, что правовое сознание - это источник и единственный способ рождения, легитимации и активации любых ценностей, действующих в правовой сфере.
Право в принципе рождено сознанием, причем рассудочной его частью, в гораздо большей степени, чем какой-либо иной социальный регулятор. Выше мы уже рассуждали на тему того, что право пытается интеллектуализировать деятельность, рационализировать ее. Но при этом лишиться своего социокультурного наполнения для права - путь к «юридической эрозии», потере определенных правокультурных ценностей, место которых сразу занимает юридическая фальшивость и аномалия163. Праву при таком варианте грозит потеря его истинной сущности и превращение в юридический формализм, недейственный квазирегулятор. Ведь глубинным источником идентификации правовых отношений выступает именно жизненный уклад народа: воззрения, идеалы, нормы, институты, реакции, обыкновения, образы, символы и архетипы конкретной социальной общности. И именно психическая предрасположенность
человека к принятию правовой нормы не по форме, а по существу, не по приказу, а по внутреннему убеждению, неосознанному движению совести навстречу правде, зачастую играет решающую роль для фактического правового поведения. Профессор Г.В. Мальцев назвал это «подсознательным чувством права»164.
Для целей дальнейшего анализа, мы предлагаем отойти от восприятия сознания как комплексной категории, включающей в себя все виды отношения человека к миру, и в методологических целях ограничиться его определением как способности соотноситься с миром, сознавать предмет. В ином случае нам просто пришлось бы признать, что и само право, и правовая культура, и все правовые явления - это лишь та или иная составляющая правосознания, что было бы совершенно верно с одной стороны и совершенно методологически бесперспективно с другой.
Мы же предлагаем разграничить мышление и полуинстинктивное чувствование или переживание, ПОД-сознание, ПРЕД-рассудок. И подсознание не относится к результату мышления и соотнесения себя с миром. Это - ДОсознание. Переживание и следование архетипам, в нем заложенным, таким образом, проходит по схожему с механизмом действия инстинктов варианту. Поэтому правовой менталитет - это именно ДОсознательный уровень. Это - так называемые «дорефлексивные» составляющие правовой культуры. В ценностной сфере есть как вполне сознаваемые аспекты, выявляемые всякий раз при необходимости обосновать свой выбор, оценку или поведение (и мы считаем, что они будут находиться на сознательном уровне, станут результатом рефлексии индивида); так и действенные, но плохо или совсем неосознаваемые, составляющие, формирующиеся на дорефлексивном ПОДсознательном уровне, но которые, однако, мотивируют реально осуществляемые выборы базовых ценностей и соответственно поведение в правовой сфере. Именно их мы и предлагаем объединить в понятие правового менталитета. Используя уже упоминавшуюся
формулу профессора Р.С. Байниязова, правовой менталитет - это «дух» правовой культуры.
До 90-х годов XX века в России в принципе не существовало проблемы изучения духовной компоненты правовой системы потому, что она считалась жестко предопределенной государственной идеологией. Само понятие «традиция» отождествлялось советской правовой наукой с архаизмом, который должен был быть постепенно изжит. Но постепенно, с отходом от догматичных и категоричных идеологических парадигм
приходит осознание того, что понятия «традиция» и «инновация» фактически являются родственными, взаимодополняющими [165] .
Соответственно, второе невозможно не на базе первого. Л.А. Петручак отмечает, что именно понятие правового менталитета фактически вывело исследования правовой культуры из узкой государственно-законодательной трактовки в более широкую сферу внепозитивных правовых явлений и является ключом к пониманию правовой культуры, правосознания и правового поведения [166].
Одним из первых поднял вопрос о культурно-цивилизационной обусловленности права и о его ценностно-ментальной сущности А.И. Овчинников, который предложил рассматривать право, прежде всего, как продукт конкретного этноса и считать основной характеристикой «почвы» любого социального института его ментальное измерение[167]. Продолжил рассуждения такого рода В.Н Синюков, один из основоположников культурологического подхода к исследованию права и правосознания. По мнению этого авторитетного российского правоведа, понятие правовой ментальности является «подлинно методологическим, позволяя свести в
одно духовное целое.сохраняющиеся на протяжении длительных исторических периодов «сквозные» правовые архетипы»[168].
Чтобы наглядно проиллюстрировать нашу концепцию правовых архетипов как структурных элементов правовой культуры, рассмотрим процесс формирования первичного правового архетипа на примере архетипа свободы - базового для правовой культуры общества.
Как уже было упомянуто, роль права в обществе во многом определяется содержанием одной из абсолютных ценностей любого социума - свободой. На настоящем этапе существования любой цивилизации свобода относится уже, на наш взгляд, к разряду внерациональных, аксиоматичных по содержанию ценностей[169]. Когда-то же само отношение к свободе, ее содержанию в конкретном обществе, вытекало из объективной, диктуемой условиями существования, необходимости. Ведь обычное право, выраженное на ранних этапах в мифах, пословицах, поговорках, включало элементы общественной идеологии - это была своеобразная «модель мира» определённой общины. И право на первых этапах предстает как негосударственное в основе своей явление, причем не только социальное, но и космическое [170]. В дальнейшем его развитие (а с ним и развитие представлений о свободе) зависит от климатических и географических условий. Подчеркнем: для ВСЕХ обществ на начальных этапах развития право скорее закрепощает, запрещает. И только позже, благодаря научнотехническому прогрессу, развитию экономики и появлению возможности не подстраиваться под окружающую действительность, а менять ее по собственному желанию, человек начинает осознавать свою свободу вне природы, а затем и вне коллектива. И в тех обществах, где природа и условия жизни позволили сделать это быстрее, свобода очень быстро стала основной ценностью. Так, западноевропейская цивилизация, развитие которой
проходило в более мягких условиях, очень быстро (по историческим меркам) получила возможность сделать свободу объектом разумного осмысления. Как следствие, в этих обществах был сформирован начальный стереотип субъекта свободы в виде свободного самоценного человека. Как следствие, появившееся в этих обществах право было во многом средством установления формального равенства, объективации разумной свободы одного в рамках свободы других.
В традиционных цивилизациях свобода в большей степени носила характер резкого ограничения. Вспомним: древний человек не мог объяснить большей части природных процессов, но не мог и абстрагироваться от их наличия. Чем дольше длится процесс «единения» с природой (а мы выше говорили о том, насколько длительным являлся этот процесс для восточной земледельческой общины), тем сложнее путь к рациональному осмыслению права как элемента культуры и свободы как его необходимой составляющей. Причем свободы, не дарованной свыше, а «рукотворной», существующей у каждого разумного человека. В любом древнем обществе, в условиях слепого следования традиционным правилам, общественный прогресс понимается не как отрицание старого во имя нового, а как своеобразная привязка этого нового к древней традиции. Не обычай интегрируется в традиционном сознании в систему норм «государственного» права, а, напротив, последние воспринимаются как составная часть существующего мирового порядка. Нормы, обеспеченные защитой государства (либо протогосударства) на первых порах - лишь составная производная часть права. Они «растворены» в предписаниях нравственного, религиозного, этического характера171. И чем дольше общество остается коллективистским, древним по характеру, тем жизнеспособнее именно такой механизм образования права («сверху»). Поэтому основным средством начального регулирования общественных отношений и взаимоотношений с миром в традиционных цивилизациях становится совершенно другой стереотип: свобода - это дарованная свыше
ограниченная возможность. Свобода (а впоследствии и право как основное средство ее реализации в условиях цивилизованного общества) зависит не от самого человека, а от чего-то потустороннего, «высшего». Таким образом, свобода как ценность в таких обществах вторична по отношению к этому «чему-то» (религии, морали и т.д.).
Существует мнение (пример - приведенные в предыдущей главе взгляды профессора В.С. Нерсесянца), что право синонимично понятию не свободы, а справедливости. А свобода в юридическом ракурсе категория чисто формальная. Мы же считаем, что справедливость - это также культурная данность, суть которой вытекает из ценностного стереотипа свободы, существующего в конкретном обществе. Профессор Р.С. Байниязов говорит о том, что «главное в праве - необходимость проявления им справедливых начал в той мере, в которой это возможно осуществить с помощью юридических средств. Справедливость должна быть духовной инвариантой правовой системы общества»[172]. С этим утверждением можно согласиться, но с оговоркой, что «справедливые начала» должны вытекать из понимания сущности свободы в конкретной культуре.
Описанный выше механизм - наш взгляд на процесс формирования первичного правового архетипа (в описанном варианте архетипа свободы), который эволюционирует из мифа в процессе культурной дифференциации . А миф - это «средство для выполнения основного предназначения, с которым он ассоциируется, - для освоения (обживания, присвоения) человеком мира для обретения возможности жить в нем. .миф - механизм перевода реальности в культуру, перевода неизбежности в ценность» [173] . Таким образом, роль права в обществе будет фактически зависеть от типа цивилизации, от хода ее развития и от того, какой социальный регулятор играет с древнейших времен первичною роль в определении социальных позиций личности.
Охарактеризованные выше стереотипы, базирующиеся на уникальных абсолютных ценностях определенного этноса, присущих правовой культуре общества как разновидности его общей культуры, коренятся в элементах ее духовной части, а именно в правовом менталитете и правовом архетипе как его первичных составляющих.
Одной из задач нашего исследования является определение понятия правового менталитета и правового архетипа как элементов правовой культуры, отражающих базовое ядро культуры конкретного социума, а также установление их места и роли в этом полисистемном образовании. На наш взгляд, при всей видимой теоретичности, исследование этого вопроса имеет весьма прагматичную окраску. Так, профессор психологии Гарвардского университета Уильям Джеймс, одним из первых обративший внимание на взаимодействие личности и среды, отмечает, что «идеи становятся верными лишь настолько, насколько они соотносятся с нашим опытом»[174]. То есть те психологические и философские теории и концепции, которые мы затрагиваем в процессе исследования, необходимо рассматривать не как демагогические рассуждения о человеческой природе, но лишь как инструменты, позволяющие прогнозировать будущее конкретное поведение субъекта в правовой сфере.
Анализируя процесс формирования правовых традиций в обществе, судья Конституционного Суда РФ, известный специалист в области конституционного права, профессор К.В. Арановский отмечает важную закономерность: «чтобы быть целостным и способным мотивировать правовое поведение, мировоззрение должно быть сравнительно простым для понимания. Иначе оно приняло бы вид научной системы и стало для многих недоступным. Свободное от усложнений, оно руководит даже высокообразованными людьми. Сложные построения, наоборот, не столько управляют поведением, сколько объясняют его и дают обоснования
общечеловеческим правилам и принципам, идеям и ценностям, действующим непосредственно»[175]. А все самое простое и удобное для обыденного понимания и следования содержится именно в ментальноархетипических установках, а не в сложных идеологических концепциях и доктринах. Теряя опору на национальный культурный код, общество тем самым теряет единый вектор ментальной жизни, что в итоге может привести к ценностной дезинтеграции и потере индивидами способности к полноценной самоидентификации.
На наш взгляд, исследования правового менталитета должны в большей мере носить социологический и культурологический характер. А с точки зрения социологов, менталитет любой культурно-этнической общности имеет свое устойчивое ценностно-нормативное ядро и изменчивый внешний слой. Причем между этими структурами нет непереходимой грани. Под ценностнонормативным ядром менталитета имеем в виду в первую очередь иерархию определенных абсолютных ценностей, которые сформируют ядро менталитета, иными словами, его внутренний, основной слой - базовые культурные архетипы и стереотипы конкретного этноса.
Внешний же слой этнокультурного менталитета образуют ассимилированные из чужих культур ценности. Обмен между элементами ядра и внешнего слоя, вызывающий процессы трансформации внутри менталитета, происходит под воздействием факторов социальной среды. Актуализировать энергию ценностей и норм, входящих в состав ядра менталитета, могут, по- видимому, только те ценности и нормы, которые им адекватны или, по крайней мере, не противоречат им[176].
Таким образом, предлагаем считать правовой менталитет дорефлексивным, предсознательным уровнем правовой культуры, состоящим из ядра - набора правовых архетипов конкретного этноса и формирующегося на их базе «коллективного бессознательного»; и внешнего
слоя, представленного заимствованными ценностями, но только в случае если они соответствуют сущностной ценностной составляющей ядра. В ином случае может случиться, что субъект, рефлексируя по поводу правового смысла этнической традиции права и соотнося его с привнесенными ценностями, не примет их, не поймет, но чтобы остаться хотя бы формально в лоне существующего юридизма, превратится лишь в условно законопослушную личность, а точнее сказать, конформистскую. То есть его правовое поведение будет не правокультурноактивным, инициативным, а конформистским (удобным). Безусловно, это вовсе не исключает правоактивного поведения с его стороны. Но оно уже не будет тем целостным, смыслоосознающим, а тем самым и правдивым (с нравственной точки зрения), как это было бы в случае духовного принятия правового смысла данной традиции права177.
Архетипы же, как основа правового менталитета, по сути и представляют собой ту самую этническую традицию права, национальный культурный код. Хотелось бы отметить важный момент: не существует деление архетипов на «правовые», или, допустим, «моральные», и т.д. Национальный код един и неделим. Просто какие-то его элементы имеют значение для правовой сферы, другие - нет.
Формируются архетипы на базе мифов, предрассудочных конструкций, лежавших на начальных этапах развития общества в основе всей социальной регуляции. Миф являлся средством социального регулирования на том этапе развития, когда человек еще не мог своими силами справиться с природой, он мог лишь подчиниться ей и следовать ее законам. Поэтому миф, сам того не желая, исполнил самую глобальную человеческую мечту - освободил человека от ответственности, мотивируя необходимость соответствующего поведения тем же, что и абсолютная ценность, - данностью, которая направлена нам свыше. Так надо. И все. Трудно не согласиться с В.П. Малаховым, который, исследуя понятие мифа, говорит о том, что «в мифе
всегда непреложен и неизбежен путь, по которому судьба ведет или тащит. Рок - праотец законов природы, и потому миф - своеобразный способ сбережения и ретрансляции знаний»178.
По итогам исследования, проведенного во второй главе, можно сделать следующие основные выводы:
1. Предопределяющее значение в формировании правовой культуры имеет духовный компонент, доминантой которого является коллективное бессознательное - набор архетипов, передающихся подсознанием от поколения к поколению. Архетип является системообразующим элементом правовой культуры общества.
2. Все правовые культуры на базе духовной архетипической составляющей делятся на западные и восточные - по типу базовых ценностей, лежащих в их основе. Под такими ценностями предлагается понимать отношение к праву с точки зрения свободы и справедливости и соотношение между правом и моралью.
3. Правовой менталитет является отдельной самостоятельной частью правовой системы общества, отражающей ее «дух» и этническую традицию права и содержащей совокупность культурных архетипов (установок, эволюционировавших из мифа в процессе культурной дифференциации) . Механизм работы правового менталитета как мотиватора поведения в правовой сфере, определяется прежде всего бессознательными установками субъекта. Автор настоящего исследования выступает категорически против включения в категорию правового менталитета оценивающего компонента.
Таким образом, предлагаем считать правовой менталитет дорефлексивным, предсознательным уровнем правовой культуры, состоящим из ядра - набора правовых архетипов конкретного этноса и формирующегося на их базе «коллективного бессознательного»; и внешнего слоя, представленного заимствованными ценностями, но только в случае если они соответствуют сущностной ценностной составляющей ядра.
4. Правосознание предлагаем считать комплексной категорией, включающей в себя как бессознательные, так и сознательные элементы. Данная категория, на наш взгляд, ответственна за правовую оценку возникающей ситуации. Именно правосознание проводит «сцепку» между бессознательным уровнем, психологическим компонентом сознания и идеологическим элементом, формируя в конечном итоге определенное правовое поведение.