§ 3. Соотношение легализации, легитимации и законности ограничений прав и свобод

Ограничения прав и свобод человека и гражданина, являясь одним из элементов механизма правового регулирования, представляют собой средство упорядочения общественных отношений. Основной целью направленного воздействия ограничений является поддержание баланса взаимо коррелирующих прав и обязанностей различных субъектов права.

При этом ограничения прав и свобод человека и гражданина являются весьма специфичной правовой категорией. Особенность заключается в целевой направленности их действия. Она состоит в сужении меры возможного поведения лица в тех или иных правоотношениях. Исходя из этого, ограничения, воспринимаемые именно в качестве правовых, должны иметь определенные критерии, дабы не быть тождественными необоснованному ущемлению прав.

Одним из основополагающих критериев правомерности ограничений, о которой говорилось ранее, является их легализация. Сам термин легализация происходит от латинского «legalis», имеющего дословный перевод как «правовой, юридический», а также «соответствующий божественному закону, т.е. благочестивый»^[80]. В современной интерпретации легализация представляет собой действие, производное от глагола «легализовать» и означающее узаконение, придание законной силы, переход на легальное положение^[81].

Таким образом, категория юридической легализации, в наиболее общем виде, подразумевает под собой процесс придания юридической силы какому-либо документу, действию, подтверждает законный характер приобретения вещи и т.д. Само понятие легализации в различных отраслях права понимается по-разному.

Так в международном праве под легализацией понимается процедура, предусматривающая удостоверение подлинности подписи, полномочия лица, подписавшего документ, подлинности печати или штампа, которыми скреплен представленный на легализацию документ, и соответствия данного документа законодательству государства пребывания^[82].

Учитывая многогранность интерпретаций этого понятия, можно согласиться с одним из родоначальников современной концепции юридической легализации, А.Н. Коневым, отмечающим, что, несмотря на предоставленную этимологией самого термина возможность его сверхширокого толкования, юридическая наука и практика, напротив, рассматривают лишь узко направленные значения легализации, обусловленные областью его применения, либо заранее установленной целью конкретного исследования^[83].

Попытаемся внести некоторую ясность в общетеоретическое понимание рассматриваемой категории. Во-первых, легализацию необходимо представлять в качестве юридической процедуры, которая включена в тот или иной юридический процесс. Следует согласиться с восприятием Д.Г. Манько легализации как элемента механизма действия права, представляющего собой юридическую процедуру, содержащую определенные этапы, которые автор соотносит с этапами

применения права: установление фактической основы дела, установление юридической основы дела и принятие решения по делу^[84].

Процедуры легализации зачастую имеют четкую процессуальную регламентацию. Исходя из этого, легализация всегда должна соотноситься с принципами права, быть опосредована ими. Учитывая этот факт, деятельность правонарушителя по приданию видимости законного статуса своих доходов может быть представлена, как «условная легализация» или «псевдолегализация», так как правовая составляющая в подобном случае будет использоваться только лишь в качестве прикрытия незаконной деятельности, между которыми должна просматриваться причинно-следственная связь, являющаяся, в свою очередь, доказательством противоправности этого деяния.

Во-вторых, легализация может быть представлена в качестве одного из средств юридической техники. Безусловно, легализация, является, прежде всего, средством законодательной техники, выступая к тому же характеристикой правотворческого процесса. Хотя и в правореализационной деятельности она находит свое применение, к примеру, когда консул легализует международный документ. Таким образом, как мы уже отмечали выше, необходимо выделять два пути легализации ограничений прав и свобод: в правотворческом и правоприменительном процессе. Доминирующим среди них, безусловно, является правотворческий процесс, связанный с возведением в закон консолидированной воли общества. Государственно-волевой характер - одна из существенных характеристик норм права. По выражению М.И. Байтина, право выражает государственную волю общества, обусловленную материальными и духовными и иными условиями его жизни^[85]. Важно понимать, что воля должна быть именно консолидированной, а не выражать интересы отдельно взятых лиц. Государство здесь играет роль аккумулирующей волю отдельных классов, социальных групп и

слоев силы, учитывающей их интересы и, в то же время, не допускающей их конфронтации.

Об обязанности легализовать вводимые ограничения именно с помощью четких юридических норм говорят многие международные документы. В частности, п.2 ст. 29 Всеобщей Декларации прав человека гласит, что «человек должен подвергаться только таким ограничениям, какие установлены законом исключительно с целью обеспечения должного признания и уважения прав и свобод других и удовлетворения справедливых требований морали, общественного порядка и общего благосостояния в демократическом обществе»^[86]. Конвенция о защите прав человека и основных свобод, предусматривая возможность ограничения конкретных прав в ч.2 ст.9, ч.2 ст.10, ч.2 ст.11, ст.16 сообщает о необходимости законодательного закрепления подобных ограничений в национальном законодательстве договаривающихся стран^[87]. Подобные нормы содержат Пакты «О гражданских и политических правах»^[88] и «Об экономических, социальных и культурных правах»^[89].

Обязательность легализации положений, ограничивающих права и свободы человека с помощью правотворческого процесса обусловлена исторической традицией правовой системы России, входящей в романо-германскую правовую семью. В этом смысле достаточно объективным представляется суждение Ж.-Л.

Бержеля, утверждавшего, что «независимо от партикуляризма различных национальных правовых систем, действующих в каждой стране, независимо от различий, обусловленных эпохой и конкретным вопросом, все юридические системы народов романо-германской семьи отмечены преобладанием записанного закона, который, не будучи исключительным источником права, всегда играл и продолжает играть очень важную роль. Эта черта объясняется сложившейся у этих народов прочной традицией письменного права и влиянием романского права, то есть тенденцией, которая опирается также на принципы демократии и на идею, согласно которой закон является лучшим техническим средством для утверждения достаточно ясных, точных и понятных людям юридических правил»^[90].

Легализация в этом смысле, выполняет сразу несколько функций, являясь средством юридической формализации положений, затрагивающих права, свободы и законные интересы человека и гражданина; а также выполняя информирование субъектов права касательно относящихся к ним и действующих в настоящее время общеобязательных норм и правил, имеющих легальный статус. В этом смысле легализацию, проводимую в рамках правотворчесва можно признать первой стадией правового регулирования, связанной с созданием нормативной основы в целях дальнейшей реализации легализуемых положений.

Наряду с описанным выше правотворческим путем, легализовать ограничения прав и свобод возможно и с помощью издания правоприменительных актов.

правотворческой, так и правоприменительной техники. На каждом уровне

реализуется целая система технико-юридических средств, обеспечивающих рационализацию и эффективность юридической деятельности»^[91].

Необходимость легализации ограничений прав и свобод человека и гражданина в правоприменительном процессе продиктована объективно существующими препятствиями нормативного регулирования общественных отношений. Законодатель не способен объять нормами права все многообразие жизненных ситуаций и вариантов поведения субъектов правоотношений. В силу подобных обстоятельств, правоприменительный процесс становится едва ли не единственно эффективным способом преодоления законодательных пробелов. В этом свете, согласимся с суждением, высказанным С.С. Алексеевым, отметившим необычайную значимость правоприменительного процесса и назвавшим его вторым по значению, после правотворчества, а, при некоторых социальных условиях - не менее важным фактором, существенно влияющим на правовое регулирование^[92]. Правоприменение находится в зависимом состоянии от законодательства, в том смысле, что и процессуальный порядок его проведения и полномочия соответствующих органов должны быть четко регламентированы нормами закона. Именно поэтому обязанность государства по регламентации порядка проведения легализации ограничений прав и свобод ни сколько не противоречит возможности лимитировать меру возможного поведения, к примеру, судом.

Стоит лишь добавить, что именно правоприменительный процесс способен выполнить ряд тех задач, которые недостижимы для правотворчества. Правоприменение всегда более конкретно, нежели чем правотворчество.

Как уже было отмечено ранее, легализация, воспринимаемая в качестве юридической процедуры имеет завершающую стадию, выраженную в издании правового акта, обуславливающего придание легального статуса определенному объекту, как материального характера (легализация документа в международном праве), так и духовному объекту (легализация авторства на созданное произведение) или деянию (легализация поступка, совершенного при обстоятельствах, исключающих его противоправность). Результатом процесса легализации является юридическая или правовая легальность. В контексте ограничений прав и свобод, юридическая легализация предполагает характеристику процесса по установлению этих ограничений, а категория легальности является отражением того, что ограничения уже закреплены, то есть, легализованы юридической нормой. Таким образом, легализация позволяет перевести ограничения прав и свобод из сугубо социальной в правовую плоскость.

Легализация, являясь относительно универсальной категорией, представляет собой основное средство обеспечения действия ограничений прав и свобод. Относительность здесь выражается в том, что одной лишь легализации для эффективности осуществления ограничительной функции права не достаточно. Это происходит, к примеру, когда легализованные ограничения становятся отражением воли отдельно взятых лиц. Необходимо, чтобы ограничения прав и свобод были консолидированы обществом во избежание социальных конфликтов, а также законны, т.е. непротиворечивы другим нормам права. Представляется рациональным в дальнейшем соотносить категории легализации, легитимации и законности с точки зрения четырех основных критериев: единства, взаимосвязи, различия и противоречий.

Сам термин легитимация происходит от латинского «legitimus», т.е. согласный с законами; законный; правомерный юридический; правовой; надлежащий; должный; приличный; правильный; настоящий^[93]. В современной

лексикологии легитимацию рассматривают в качестве процедуры общественного признания какого-либо действия, действующего лица, события или факта; признание или подтверждение законности какого-либо права или полномочия^[94].

Легитимация является производным выражением от термина легитимность, обозначающего в научной терминологии общественное признание, одобрение обществом происходящих процессов в социальной системе и употребляющегося, как правило, в контексте политической власти. Легитимность - не одномоментное явление. Она формируется посредством осознания и психологической оценки легитимируемого явления (в частности, ограничений прав и свобод). В этом свете, нам представляется рациональным согласиться с мнением И.П. Ромашовой, которая разделяет термины «легитимность» и «легитимация», воспринимая первое в качестве последствия второго. Так легитимация, вполне справедливо и обоснованно воспринимается в качестве процесса формирования общественного мнения, в то время как легитимность выступает результатом такого процесса и выражается в восприятии и одобрении определенных «социальных и дискурсивных практик»^[95]. Схожей позиции придерживается В.В. Денисенко, характеризуя легитимацию в качестве «процесса», а легитимность как «свойство» и отождествляя последнее с «общественной значимостью»^[96], а также М.В. Шугуров, приводя следующее суждение: «Легитимность выступает результатом легитимации как особого процесса работы формальных и неформальных процедур подведения надлежащих основ (нормативных и смысловых) под существование тех или иных социально значимых феноменов, включая власть и право»^[97].

Отраженная выше этимология рассматриваемого понятия имеет некоторую неоднозначность. Легитимность отнюдь не ограничена законностью, в ее современном, формально-юридическом смысле. Легитимность выражена в консолидации общественного мнения и отражает не столько юридическую, сколько социологическую или фактическую сторону вопроса. В то же время, легальность и законность являются нейтральными по отношению к человеческому мнению и психологии категориями.

Легитимацию недопустимо воспринимать в качестве одномоментного феномена. Это изменчивое по своей природе явление, связанное с постоянным взаимодействием людей. Исследование ее сущности невозможно без представления о множестве социальных связей. Это, чаще, неформализованный процесс. А потому, во многом, относительный. Легитимность, как итог легитимации, также непостоянна. Метафизическое восприятие этой категории представляется возможным лишь в контекстуальном выражении: при оценке работы органов власти или конкретного политического деятеля, отношении к праву или отдельным его институтам, проводимым юридическим процедурам и т.п. Кроме того, в виду своей изменчивости, легитимность всегда связана с определенным промежутком времени, только в связи с которым, возможно ее исследование, как социального явления.

Классическая теория легитимности, разработанная Дж. Локком и М. Вебером, предполагает признание осуществляемой государством политической власти. Исходя из данной концепции, в зависимости от аргументации, М. Вебер выделяет три типа легитимации: традиционный, основанный на устоявшихся в обществе традициях; харизматический, основой которого служит харизма правителя и рациональный, основанный на принятых в государстве законах^[98]. Исходя из представленной классификации, легализацию следует рассматривать в качестве одного из оснований легитимации, но, отнюдь, не в качестве типа

последней, о чем пишет ряд авторов^[99]. Научный сотрудник Русского исследовательского центра Гарвардского университета США, Стив Солник связывает подобные коллизии с изначально неверным переводом трудов М. Вебера. «Законность» как синоним «легитимности» в ее западном варианте, - пишет он, обладает другой коннотацией для политологов, работающих в традиции Макса Вебера: «законность» может также означать то, что Вебер называл «рационально-правовой» формой обоснования»... «То, что Вебер описывает как «рационально-правовое» обоснование, переводится как «правовое обоснование», «правовое господство». Так, для советских теоретиков «легитимный», которое переводят как «законный», является синонимом слова «правовой»^[100].

В контексте легализации ограничений прав и свобод человека и гражданина, стоит отметить, что общественное одобрение подобных процедур во многом играет решающую роль. Учитывая специфический характер ограничений в механизме правового регулирования, стоит отметить немаловажную роль легитимации ограничительных процессов. Так если в глазах общества установление лимитов меры возможного поведения будет восприниматься в качестве необоснованного сужения индивидуальной свободы - это может привести к серьезным социальным конфликтам, вплоть до открытого противоборства и революционных выступлений. Ограничения прав и свобод при их недостаточной легитимации теми субъектами, на которых они распространяются, могут стать камнем преткновения интересов различных групп и слоев общества.

В свете сказанного, необходимо отметить, что основной груз ответственности ложится на процесс придания вводимым ограничениям

консолидированного, общепризнанного статуса. Безусловно, во многом признание самоограничений зависит от высокого уровня правового сознания. Однако нельзя не отметить того факта, что формирование необходимого уровня правовой культуры населения во многом зависит и от проводимой государственной политики в части реализации гарантированных прав и свобод, обеспечения достойного уровня жизни и т.п. Люди должны понимать необходимость введения ограничений своих прав для обеспечения общественного блага. Стоит согласиться с высказыванием В.Г. Шустова: «Кризис легитимности чаще всего возникает тогда, когда статусу основных социальных институтов грозит опасность, когда прогрессивные требования основных социальных групп общества не воспринимаются политической властью»^[101].

Легальность и легитимность ограничений прав и свобод - две стороны, отражающие сущность одного явления. При этом между ними могут возникать существенные противоречия. Одним из первых на это обратил внимание К. Шмитт, указавший на возможную подмену легитимности легальностью в «законодательном государстве»: «Кто осуществляет власть и господство, тот действует «на основании закона» или «от имени закона».. .«Замкнутая система легальности обосновывает требование повиновения и оправдывает ликвидацию всякого права на сопротивление. Специфической формой проявления права здесь является закон, а специфическим обоснованием государственного принуждения - легальность»^[102]. Подобные «подмены» легитимности легальностью продиктованы существом самих процессов легализации и легитимации. Легализация представляет собой объективированный процесс, связанный с материализованным, и потому, объективно существующим результатом (издание юридической нормы, правоприменительного акта, содержащего конкретное решение по делу и т.п.). Легитимация, в свою очередь, чаще связывается с

внутренними переживаниями людей, их психологией, являясь интерпретационной категорией, как правило, не имеющей формального выражения, а потому, достаточно относительной.

Учитывая указанную специфику двух характеризуемых процессов, на сегодняшний день в социальной философии сложилось две доминирующих точки зрения относительно значимости легальности и легитимности. Представители первой из них говорят о безусловном доминировании легальности над легитимностью, так как легитимность по природе своей слишком абстрактна. В частности, Н. Луман на основе разработанной им же самим теории самоорганизации систем, отмечает, что отдельно взятый человек вынужден быть включен в общий процесс легитимации: «...через участие в процедуре человек вынужден участвовать в урегулировании, излагать свою точку зрения, признавать процедуру как таковую, хотя он еще совсем не знает, чем все это кончится. И когда процедура завершается, он уже в системе и уже заранее согласился с тем, что согласится с принятым решением»^[103].

Ярчайшим представителем иной позиции является Ю. Хабермас. Традиционно вступая в спор с Н. Луманом, выводит веру в легальность из обоснуемой веры в легитимность: «Безупречная процедура принятия нормы, т.е. соответствие форме права как таковое гарантирует лишь то, что предусмотренные в политической системе инстанции, наделенные полномочиями и признанные таковыми, несут ответственность за действующее право. Однако эти инстанции являются частью системы господства, которая должна быть легитимирована в целом, чтобы чистая легальность могла быть признаком легитимности»^[104].

Не пытаясь определить приоритет какой-либо из представленных категорий, вместе с тем, отметим синтезирующий характер легитимности. Ее

многоаспектность выражена в единстве идеальной и материальной составляющих. Где первая проявляется в оценках и внутренних убеждениях людей, а вторая - в поступках, фактической деятельности, основанной на этих убеждениях. Принцип демократического государства предполагает, что материальность легитимности должна быть достигнута за счет юридической легализации, а правомерность результатов деятельности власти, ложащаяся в основу ее легитимации, достигается посредством требований к соблюдению правовых норм, т.е. законности.

На первый взгляд может показаться, что легитимация неоправданно утяжеляет все юридические категории, по сути, заставляя законодателя каждый раз обращаться к общественному мнению, единства которого добиться весьма затруднительно, учитывая разносторонность, а порой и противоречивость интересов различных социальных слоев. Согласно этой логике, в государстве неслучайно созданы институты представительной демократии, решение которых и должно браться за основу, а все принятые ими нормы являются априорно легитимированными. Подобный подход весьма опасен для государств, вставших на демократический путь развития. Разговоры о самоценности любого законодательно закрепленного решения, о всемогуществе государства, без учета общественного мнения, ведут к установлению авторитаризма и диктатуры, в конечном счете, сказываясь на уровне общественного самосознания и культуры.

Представляется, что, несмотря на допустимое появление противоречий легальности и легитимности, их противопоставление не совсем уместно. Говоря языком Д. Юма, в этих элементах целого (в нашем случае, ограничений прав и свобод), наблюдается дуализм сущего и должного. Важно лишь не воспринимать легализацию формально, т.е. в качестве принятия общеобязательного положения и не более того. В.Е. Чиркин справедливо называл это «ложной легализацией»^[105]. Легализация, как процедура должна быть сопряжена с учетом общественного мнения, а также быть согласованной с общечеловеческими ценностями.

Легализация придает материально-правовую форму легитимации, являясь, одновременно, ее юридической гарантией.

Резюмируя сказанное, следует отметить, что легализация ограничений прав и свобод человека и гражданина должна быть поддержана легитимацией, выраженной в формировании общественного сознания необходимости введения подобных ограничений. В то же время, легальность должна быть материализованным отражением консолидированного мнения общества, т.е. легитимности. Таким образом, следует констатировать их взаимообусловленность.

От легальности и легитимности следует также отличать понятие законности. Сразу же стоит отметить, что в отличие от легитимации и легализации, законность уже давно стала объектом пристального внимания отечественных ученых-юристов. Среди авторов, занимавшихся методологическим обоснованием этой теории можно назвать: Н.Г. Александрова, М.И. Байтина, Н.М. Витрука, А.Я. Вышинского, В.Н. Кудрявцева, Е.А. Лукашеву, М.С. Строговича и др.

Тем удивительнее, что до сих пор не было сформировано четкого понимания грани между понятиями легальности и законности. Не претендуя на масштабность обоснования сущности этих правовых категорий, попытаемся все же провести их методологическую дифференциацию. В свете проработки этого вопроса следует отдельно упомянуть позицию Ю.Е. Безкоровайной, отмечающей единую природу данных категорий и, в то же время говорящей о существенных различиях в сфере их реализации. Суть занятой автором позиции состоит в том, что законность и легальность предполагают необходимость подчинения социальным нормам всех субъектов права, при том, что легальность ограничена лишь отношениями политико-правового характера, свидетельствующем об особом субъектном составе: «легальность обеспечивается исполнением законов

со стороны институтов государственной (муниципальной) власти»^[106]. С данным утверждением трудно согласиться. При таком подходе легальность интерпретируется как составная часть законности, что ведет к терминологической путанице и противоречит утверждению о различии этих категорий. Сказанное подтверждается после анализа другой работы автора, где она употребляет термины «легальность» и «законность» как синонимы^[107]. Отметим, что законность, в определенном смысле, действительно, более широкая категория. Однако легальность не отражает соблюдения субъектами права нормы закона. Согласно поддержанной нами ранее и взятой за методологическую основу концепции современного нормативного понимания права, легальность - это формально-юридическая характеристика самого закона, отражение его правового характера, при том, что законность является требованием к его соблюдению.

В современном понимании, законность интерпретируется в качестве общеправового принципа поведения участников правоотношений, заключающегося в необходимости соблюдения правовых норм всеми, без исключения, субъектами права, принципа и метода формирования и деятельности всех ветвей государственной власти, а также может быть представлена в качестве характеристики политико-правового режима, действующего в государстве^[108]. Понимание законности в таком ракурсе позволяет интерпретировать ее взаимодействие с легитимацией и легализацией сразу в нескольких плоскостях.

Во-первых, легализуя норму права, документ, действие или какой-либо другой акт, управомоченный субъект должен соблюдать иные нормы права, не допускать их нарушения проводимыми процедурами легализации. С этой позиции сама легализация должна основываться на общеправовом принципе законности. В контексте ограничений это становится особенно актуальным, т.к. установление

лимитов меры возможного поведения человека допускается лишь в тех случаях и в том объеме, которые прямо поименованы в ч.3 ст. 55 и ст.56 Конституции Российской Федерации. Согласно этой позиции, вступление каких-либо актов, допускающих легализацию ограничений прав и свобод человека и гражданина в противоречие с конституционными положениями, недопустимо.

Во-вторых, законность, воспринимаемая в качестве необходимости соблюдения законодательных норм, основывается на легитимности, признании ценности закона. При этом соблюдение норм, основанное, к примеру, на страхе не будет отражением принципа законности. Так, стоит согласиться с принципиальным утверждением И.С. Самощенко, о том, что законность означает не просто реализацию требований права, а выражается в господстве закона в общественной жизни^[109]. Дополнительно можно привести утверждение В.М. Шафирова: «Соблюдение прав и свобод человека и гражданина выделяется в числе важнейших обязанностей государства. Данная обязанность может быть реализована, если в стране прочно утвердилось понимание необходимости соблюдения и исполнения Конституции РФ, федеральных законов, т.е. реально действует и такой принцип правового государства, как принцип законности»^[110]. В этом смысле принцип законности имеет неразрывную диалектическую связь с процедурами легитимации и реализуется на их основе.

В-третьих, законность, воспринимаемая в качестве отражения, характеристики политико-правового режима государства, предполагает легитимацию государственной власти и вводимых ею ограничений прав и свобод человека и гражданина, а также законодательное закрепление, легализацию таких ограничений. В подобной интерпретации, учитывая необходимую сопряженность легализационных и легитимирующих процедур, о которых говорилось выше, стоит признать их основой, базисом для обеспечения законности государственного режима.

Кроме того, законность отражает требование к соблюдению уже легализованных положений всеми участниками правоотношений. Без такого требования легализация теряет смысл, превращаясь в номинальную юридическую процедуру, не имеющую практически направленного регулятивного воздействия. Уполномоченному в проведении легализации ограничений прав субъекту, необходимо с должной внимательностью относиться к содержанию формализуемых им лимитов меры поведения, избавляя подобные установления от декларативности. Немаловажным фактором является фактическая возможность, с одной стороны, граждан соблюдать или исполнять введенные ограничениями запреты или обязанности и, с другой стороны, уполномоченных на то органов власти осуществлять необходимый контроль за подобным соблюдениям запретов, либо исполнением обязанностей. Не имеет смысла легализация тех положений, которые не могут быть фактически осуществлены, либо когда нет действенных способов проверки и контроля подобного осуществления.

Подводя итог, следует отметить, что соотношение категорий легитимации, легализации и законности многогранно по своему содержанию и во многом зависит от контекстуального понимания этих категорий: социологического, психологического, правового и т.п.. В частности, восприятие в контексте ограничений прав и свобод человека и гражданина, предполагает, прежде всего, использование формально-юридической модели соотношения, поддерживаемой современным нормативным правопониманием. Таким образом, ограничения индивидуальной свободы человека и гражданина должны быть признанны (легитимированы) теми субъектами права, которых касаются, должны быть закреплены в законе (легализованы) и должны соблюдаться всеми без исключения как общеобязательные (т.е. соответствовать общеправовому принципу законности). При том, что и сама процедура легализации должна быть законной, т.е. проводиться согласно действующим в государстве правовым нормам.

Легализация, как правовая процедура призвана формализовать в обязательном для исполнения правовом акте те положения, которые в

последующем будут материализованы в рамках правовых отношений, путем воздействия на поведение их участников. Таким образом, легализация, с одной стороны, может являться основанием возникновения, изменения или прекращения конкретного правового отношения и, с другой стороны, сама протекает в рамках правоотношений и не мыслима без них. Если создание нормы действительно детерминировано конкретными жизненными потребностями и отвечает им, то эта норма не может быть не реализована. А легализовать ограничения, в свою очередь, возможно лишь в том случае, если это является действительно необходимым - что является отражением этой процедуры, как исключительной. В этом контексте, формализацию и материализацию лимитов меры возможного поведения следует признать взаимозависимыми.

Исходя из всего сказанного, хотелось бы отразить интерпретацию легализации ограничений в качестве связанной с консолидированным мнением общества и законной процедуры формализации лимитов меры возможного поведения субъекта в правоотношениях, которая может быть результатом, как правотворчества, так и правоприменения. Легализация является итогом юрисдикционной деятельности, завершающей стадией названных юридических процессов и связана с принятием определенного решения или совершения юридически значимого действия, вступающего в законную силу. Данная дефиниция станет методологической основой нашего дальнейшего исследовательского процесса.