§ 1. Правовая государственность: проблемы интерпретации в контексте евразийской социокультуры

Согласно платоновской логике миром правят идеи (эйдосы), идеальные отражения вечно несовершенного материального мира, который последний всегда стремится воплотить, но полное достижение чего невозможно.

Со времен И. Канта на Западе в качестве таковой выступает идея правового государства. Для русских дореволюционных государствоведов в идее правового государства «была сильна социальная составляющая», они вплотную подошли к разработке концепции социального правового государства и при этом полагали, что для обоснования идеи правового государства недостаточно методологии юридического позитивизма, необходимо изучение метаюридических проблем^[532]. В интерпретации евразийцев «идея-правительница» - это благо евразийских народов, осуществление которого предполагается на путях «исправления» советского строя и осуществления выбора между «между иосифлянской монархией и идеалом правового государства в духе Нила Сорского». Согласно убеждениям Иосифа Волоцкого верховная власть имеет божественное происхождение, ей следует беспрекословно повиноваться, но при этом основная задача властителя - обеспечение блага подданных и соблюдение тех пределов, которые поставлены перед ним божественными заповедями и государственными законами («Царь в заповедях и правдах ходяше»). Взгляды Нила Сорского во многом схожи с идеями естественно-правовой теории, к примеру, утверждение о недопустимости насилия над свободной волей человека и преследования людей за их убеждения и образ мысли.

тленным, неважным, важно совершенствовать не внешние условия, а душу человека^[533]. Оба мыслителя считали правообязанным царя. Пытаясь синтезировать лучшее из российского идейного наследия и государственно-правовых практик, Н.Н. Алексеев утверждает, что будущее принадлежит евразийскому государству, которое сумеет сочетать твердую власть с народовластием и со служением социальной правде^[534].

В советский период идея-правительница заключалась в продвижении к коммунистическому социальному идеалу через переходный период социалистического государства (в котором главенствует «социалистическая законность»). В современной государственно-правовой науке идея правового государства, по сути, выступает как метаидея, поскольку в той или иной степени аккумулирует в себе множество ключевых положений юридической науки. Идеология правового государства имеет своим источником идею высшей социальной справедливости, представления о свободе и достоинстве человека, утверждающихся посредством установления господства права, в том числе и прежде всего над самим государством, частной и публичной автономии человека. «Правовое государство ... предполагает с учетом современного исторического опыта не только гарантированное пользование правами и свободами и установление системы обособленных и равновесных властей, но также устойчивый режим законности, определенные моральные ценности и уважение к справедливости»^[535]. Господство права выступает как такой принцип (способ) организации управления делами государства и общества, при котором гарантируются и обеспечиваются законность и правосудие, права и свободы личности, в том числе право влиять на содержание закона и формы их воплощения на практике. В докладе Генерального секретаря ООН «Господство права и правосудие переходного периода в конфликтных и постконфликтных обществах» отмечается, что при определении понятия верховенства права речь идет «о таком принципе управления, в соответствии с которым все лица, учреждения и структуры, государственные и частные, в том числе само государство, функционируют под действием законов, которые были публично приняты, в равной степени исполняются и независимо реализуются судебными органами и которые совместимы с международными нормами и стандартами в области прав человека.

решений, правовой определенности, недопущения произвола и процессуальной и правовой транспарентности»^[536].

Правовое государство имеет много ипостасей, его можно рассматривать, во-первых, как рационально сконструированную, абстрактную модель совершенного государства, функции которого реализуются в условиях признания и гарантирования прав и свобод личности, верховенства права, разделения властей и иных принципов доктрины правового государства, во-вторых, с позиций сложившихся, преимущественно иррационально, представлений в обществе об идеальном образе государства, в котором установлен должный правопорядок, и, наконец, в-третьих, как практическое движение к утверждению принципов и идей правового государства.

Общепризнанность концепции правового государства отнюдь не означает единообразия ее восприятия и тем более одинакового воплощения в практике государственного строительства современных государств. Говоря словами А.А. Матюхина, «вопрос о «правовом государстве» есть по существу вопрошание о качестве и содержательных институциональных идеях Права, в сфере которого происходит государственное строительство, осуществляемое в данной конкретной стране данным народом»^[537]. Идея правового государства в общественном сознании преломляется сквозь призму сложившихся в нем представлений и установок об «идеальном праве» и «идеальном государстве». С этих позиций, идея правового государства, безусловно, содержит в себе такие компоненты как универсальные, общепризнанные ценности и традиции, но при этом она не может рассматриваться вне исторического опыта и правосознания конкретного общества, вне фактора социокультуры.

Как известно, впервые феномен социокультуры получил теоретическую разработку в трудах П. Сорокина, для которого социокультурное взаимодействие представлено неразделимой триадой: 1) личностью как субъектом взаимодействия; 2) обществом как совокупностью взаимодействующих индивидов с его социокультурными отношениями и процессами и 3) культурой.

различных модальностях» и «всегда несет в себе оценки любого реального или возможного явления с точки зрения некоторого идеала»^[539].

Проблема государственно-правового идеала есть нечто больше, чем абстрактная конструкция. На этом настаивал, в частности, Е.Н. Трубецкой, указывая на контекстуальную обусловленность его (идеала) конкретными условиями исторической среды, культурного развития, места, времени и народного характера. Он справедливо полагал, что «требования правового идеала должны сообразоваться со всеми теми препятствиями, которые полагаются освобождающей миссии права теми или другими особенностями народного характера, большею или меньшею незрелостью и т.п.». Для мыслителя была очевидной «нелепость самой постановки вопроса о том, каково вообще наилучшее государственное устройство: такого государственного устройства, которое было бы для всех и всегда наилучшим вообще, не существует; можно, разумеется, ставить вопрос о наилучшем государственном устройстве для данной страны в данную эпоху, и, ставя этот вопрос для различных стран, мы, понятное дело, придем не к одному, а к множеству разнообразных решений. Все зависит от того, какое именно государственное устройство олицетворяет собою максимум внешней свободы, возможной и желательной в данное время и для данного народа». Оправдана только такая власть, которая «действительно служит общему благу и в данное время и при данных исторических условиях является наиболее пригодным орудием для осуществления правды в общественных отношениях»^[540].

Любые общественные идеалы имеют относительный характер, и не только потому, полагает С.Л. Франк, что обусловливаются эмпирическими условиями, но и потому, что «ни один из них не есть абсолютное осуществление абсолютной правды, а только относительное и

3

частичное ее осуществление»^[541].

Идеал государства, основанного на праве, правовом государстве, тесно сопряжен с закрепленным в общественном сознаниипредставлениями о должном государстве и должном праве как таковыми. Он (идеал правового государства) не может не соотноситься с аксиологическими ориентациями и нормативностью, свойственными для данного цивилизационного сообщества. В представлениях о должном, идеальном с неизбежностью отражаются конкретные социальные потребности, нужды и ожидания, формирующиеся под влиянием широкой совокупности условий и факторов. Правовое государство, как и любое иное государство, отмечает М.Н. Марченко, в теории и на практике проявляется как многомерное, многоликое явление, оно никогда не существовало и не может существовать само по себе, в

изоляции от других общественных явлений, институтов и учреждений^[542]. Социоисторические и иные особенности жизнедеятельности того или иного общества формируют архетипы, иерархию и структуру политико-правовых ценностей, которые и лежат в основе представлений о совершенной модели взаимодействия государства, права и общества, правах и свободах личности, их надлежащего соотношения. Нет морали, действующей «вне культуры», полагает М.Дж. Сэндэл, и вряд ли было бы справедливым вознесение ценностей одной культуры в степень универсального основания прав^[543].

Основываясь на таких силлогических посылках, полагаем обоснованно говорить об инвариантности идеалов правового государства, а не одном универсальном государственно­правовом идеале. Это не значит, что подобный идеал в различных культурах не имеет общецивилизационной составляющей. Идея о государстве, функционирующего на основе права и ограниченного правом, безусловно, основывается на ряде общепризнанных ценностей (признании естественных прав человека, равенства всех перед законом, права на безопасность, порядок, личную неприкосновенность и т.д.), что не исключает институционально обусловленных контекстов, в том числе правокультурных особенностей восприятия идеала правового государства.

В этом ракурсе имеет смысл вновь воспроизвести фокус артикуляции государственного идеала в общественном сознании евразийских народов, в интенциях которого должное государство - государство правды, «праведное государство». Для евразийской политико-правовой традиции свойственна синкретичность морально-этического и правового компонентов. При этом в подобной синкретической целостности объем собственно правовых явлений менее значительный (если сравнивать с либеральной традицией). В идеальной конструкции государства осуществление прав и свобод человека опосредуется нравственной ответственностью власти, ее осознанным самоограничением. Этический критерий установленного порядка весьма важен в вопросах легитимации государственной власти. Посему управление делами государства опирается на закон и ограничивается им, но законом неписаным, правдой, справедивостью. Для государственной деятельности не столь значимо основываться на формальном праве, сколь объективировать укорененную в народе идею социальной справедливости (toute justice ёшапе du roi).

Свободное развитие личности в общественном сознании трактуется главным образом в контексте защищенности, обеспечиваемой самим государством, а не защиты от

государства (принципы управления «utilitas publica» и «salus populi»). Суть такого понимания содержится в словах Л.А. Тихомирова: «Государство есть в известных отношениях высшее торжество человеческой свободы и главное средство обеспечения для личности ее свободы в обществе»^[544]. В этом смысле евразийскому восприятию близка перефраза цицероновского изречения «salus respublicae suprema lex» (благо государства да будет высшим законом).

Правовое сознание евразийских народов ориентировано больше на способность государства поддерживать порядок, чем на индивидуальные права и свободы. В общественном сознании гарантом законности и правопорядка выступает не столько судебная, сколько сильная и справедливая исполнительная власть. При этом, зачастую, то, что в обществах с либеральной политико-правовой традицией понимается как право, в евразийских обществах - как обязанность. Государство правды воплощает неразрывность надиндивидуального и индивидуального начал, неразделимость прав и обязанностей, оно обеспечивает в жизнедеятельности общества верховенство правообязанностей (формальное право не рефлексируется как средство от произвола и деспотизма, поскольку сама власть и есть его основной источник). Ответственность, в том числе самой власти, понимается трансцендентно, как заданные свыше. Власть принимает ответственность за социально­экономическое положение своих граждан^[545]. В иерархии и структуре прав и свобод личности доминируют не негативные (свобода «от»), а позитивные (свобода «к»), не личные и гражданские права, а социально-экономические права. При этом, говоря утрированно, если для носителя евразийской политико-правовой культуры свобода и справедливость - это, когда тебе помогают (коллектив, государство), то эти же категории для носителя западной культуры - это то, когда тебя не ограничивают. Иными словами, по сути, правовое государство в евразийском восприятии - социально ответственное государство, миссия которого спошествовать общественному благу, справедливости и социальному порядку.

Трактовка правового государства в рамках евразийского учения соответствовала пониманию, сложившемуся в целом в рамках русской юридической мысли. «В отличие от ученых Германии, которые обосновали теорию формального правового государства, - пишет о подобных воззрениях В.Н. Корнев, - русские юристы считали, что правовое государство - это понятие метаюридическое, которое представляет собой идеальный тип государства.

Эмпирическим же типом являлось конституционное государство, как необходимая предпосылка становления в будущем правового государства»^[546].

По мысли евразийцев, совершенное государство «не ведет в царство Божие, но дает человеку покойную возможность искать это вечное царство»^[547]. Н.Н. Алексеев в «Философии права», ряд идей из которой позднее было им привнесен в политико-правовую проблематику евразийства, предостерегает от отождествления понятий «правовой идеал», «политический идеал», «общественный идеал». Исторической причиной их смешения является идея правового государства, которая связывает искания «земного рая» с верой, что он может быть отыскан в праве и осуществлен через право. Однако «в истинно совершенном государстве, кроме права, должны господствовать также и чисто моральные силы - силы любви, дружбы, солидарности, жертвенности, служения и подвига». Политический идеал есть не только правовой, но и нравственный идеал. В поисках правового идеала следует не отыскивать формулы общественного совершенства, а реальные пути и средства, при помощи которых может быть улучшен правопорядок. Причем усовершенствование права должно начаться с усовершенствования субъекта права, а также

3

с познания ценностей, их иерархии^[548].

В интерпретации евразийцев «государство правды и правовое государство Запада - два разных миросозерцания: для первого характерен религиозный пафос, для второго - материальные устремления, в первом правят герои, во втором - серые, средние люди»^[549]. Н.Н. Алексеев полагает, что в своих исходных основаниях доктрина правового государства как целостное образование принадлежит только к западной политико-правовой традиции (культуре и менталитету) и формулирует максиму: «право является частью культуры народа, произведением народной жизни; невозможна правопреемственность у народов с различной правовой и политической культурой»^[550]. Представления о государстве, ставящего превыше всего непреходящие идеи и ценности, воплощаются в концепции правового государства как государства гарантийного. В ней утверждается тезис о закреплении обязанностей государства перед обществом на конституционном уровне. С евразийской точки зрения идея правового государства тесно сопряжена с осуществлением социальных программ, и в этом есть глубокий смысл: без реального равенства социально-правовых возможностей формально­юридическое равенство остается официальной декларацией. Либерально-демократические

права граждан важны, однако эмпирические реалии показывают, «что права эти висят в воздухе, если они не гарантированы обязанностями государственного целого». Основными правами граждан гарантийного государства являются «право на жизнь, на культурное развитие, на максимальное содействие в пользовании своей свободой, право на национальное и культурное самоопределение, на участие в государственном и социальном строительстве и т.п.»^[551]. Важным принципом гарантийного государства является принцип взаимной ответственности государства и личности, воплощенный в идее о правообязанностях. Евразийское государство «будет правовым в смысле гармоничного сочетания между «правомочиями» и обязанностями, между свободой и долгом»^[552]. Вместе с тем, «евразийство решительно отмежевывается от всех тех политических систем и теорий, которые строят организацию социального порядка только на одном наложении обязанностей, на безграничном общественном тягле, в пределах которого нет никакого места для развития свободных сил, для социального и личного самоопределения. Для подобных систем все отдельные части социального организма - социальные группы, национальности, профессии, союзы и общества, отдельные человеческие лица - являются простым пассивным материалом для внешней обработки, лишенным всякой самоценности, всяких собственных устоев бытия, всякой самостоятельной возможности развития, всякой собственной инициативы и воли... Евразийское государство не только устанавливает обязанности, оно гарантирует права, - права на самоопределение как отдельных социальных групп, национальностей, профессий, союзов и обществ, так и отдельных лиц. Оттого оно и является государством гарантийным, то есть строит обязанности и отдельной личности, и разнообразных объединений личностей в государстве на основе гарантированных им и им же охраняемых незыблемых прав»^[553]. Следует признать «в качестве политической аксиомы, что государство, как бы оно ни было сильно, не может считать человеческую личность простой своей принадлежностью, простой государственной функцией. Государство не «первее» человека, - и если оно вправе от человека требовать многого, даже при известных условиях его жизни, то только во имя самого человека, во имя его физической и духовной свободы»^[554]. Следовательно, неприемлемо стремление «навязать обязательное исповедание единой идеологии, что равносильно подавлению свободы человеческого духа и человеческой мысли». Авторитарные политические режимы рассматривают население только как объект го­

сударственного властвования, между тем главной целью государства должно быть устранение из властных отношений «элементов произвола и личной прихоти»^[555].

Евразийцы утверждали значимость частнособственнических начал для развития общества. Однако, если в западной модели правового государства частная собственность трактуется как основа независимости индивида, и, как следствие, возникновения атомизированного социума, то евразийцы категорически не принимали такой «мир не трогающих друг друга собственников». Особенности интерпретации природы правового государства в классическом евразийстве обусловливаются холистским и патерналистским восприятием государства (исключением дихотомии государство/гражданское общество) и права как правды, справедливости, отсюда понимание правового государства как, главным образом, государства социальной справедливости (собственность относительна, она обязывает). Следует согласиться с евразийцами, что попытки по универсалистским, вестернизированным образцам воплотить концепцию правового государства на практике, игнорируя собственную политико-правовую традицию, чревато негативными последствиями. Действительно, государство «не может быть правовым, если строится в рамках национально-отчужденной культурной традиции»^[556].

Всякий общественный идеал формируется в каком-то контексте, и в формировании представлений о нем и стремления к нему необходимы предпосылки того, о чем складывается суждение как о наилучшем, к чему имеет смысл стремиться. Подобное желаемое состояние государственно-правовой действительности объективно основывается на закрепленных в общественном сознании ценностях и установках. Общественный идеал, полагает Л.О. Мурашко, предопределяется уровнем правовой культуры общества, его национальными традициями^[557]. На Западе подобный идеал содержит рациональный и утилитарный компоненты, основывающийся на представлении о государстве как наименьшем зле, постоянно стремящемся расширить свое влияние не для, а за счет интересов личности, как некоем чудовище (недаром Гоббс именует его Левиафаном), которое следует усмирять и ограничивать функциональными рамками безопасности и правопорядка.

Вряд ли могли воспринимать государство в категориях зла и чудовища евразийские народы, если главным образом именно его мощь, дееспособность, а не право, в крайне неблагоприятной географической и климатической среде, в условиях конфессиональной и этнической чересполосице огромного евразийского пространства и отсутствия укорененности правопослушания, могла обеспечить социальную солидарность, упорядочить общественные отношения, противостоять анархическим началам, обеспечить правопорядок и и тем самым, в

конечном счете, как раз и содействовать осуществлению естественных прав, прежде всего, права на жизнь, безопасность. Кто мог бы здесь быть носителем идеала правового государства, в основе которого находится идея индивидуальных прав и свобод? Если на Западе подобным носителем выступал собственник, буржуа, то в Евразии таковые появлялись как раз при содействии главным образом самого государства.

На современном евразийском пространстве представление об идеале государства, основанном на праве, сохраняет свои культурно обусловленные особенности. Так, в юридическом дискурсе обосновывается, что правовое государство есть только частный момент правовой идеи, в правосознании есть ценности более высокого уровня и порядка, которые должны быть детерминированы религиозным и моральным сознанием^[558]. Авторы критически трактуют ситуацию, при которой в современной западной правовой действительности закон «уже не просто регламентирует деятельность индивида, он ее оценивает, подменяя собой мораль», и, чтобы определить отношение к конкретным действиям человека, «уже не нужно обращаться к нравственному чувству и культурным традициям - все предопределяет закон». Однако положенные в основу общественно-правового бытия абсолютные нравственные начала формируют иную правовую культуру, чем ту, которая сложилась в современном западном обществе. Основа абсолютной справедливости заключена в формуле «содействовать благу ближнего своего даже в ущерб себе», и в подобной формуле задействуется не отрицательный по своей методологии кантовский императив «не делай того, чего не хочешь, чтобы совершали с тобой», а деятельное, позитивное нравственное начало. И в свете подобного восприятия приоритет «обязанностей» над «правами» - суть не что иное, как проявление верховенства метафизического (нравственности, справедливости, любви) над формально-юридическим^[559]. По мысли А.И. Экимова, абсолютизация роли права в жизни общества не менее опасна, чем его игнорирование, подлинная ценность права раскрывается

3

лишь при его взаимодействии с ценностями справедл^[560]ивости и гуманности.

Данные доводы и суждения отнюдь не умаляют значимости идеи правового государства, которая содержит неоценимый позитивный потенциал для государственно-правового развития современных обществ, независимо от того, каков их background,они лишь представлены в целях артикуляции многомерности и комплексности связанных с ней нюансов. Новая правовая реальность устанавливается во всяком конкретном государстве в своеобразном «сплаве» с политико-правовыми традициями. И государство, и право не существуют сами по себе в отрыве от общества, они есть феномены культуры и стало быть в качестве таковых на любом этапе

своего развития всегда будут отражать ее особенности. Государство в сфере права есть, прежде всего, государство в сфере правовой культуры общества. Правовое государство - это реальный процесс все более осмысленного и развернутого использования основополагающих правовых идей, ценностей и принципов в общественных отношениях, осознанной реализации прав и свобод личностью. При этом, говоря словами Б.С. Эбзеева, эффективность правового государства обусловливается прежде всего тем, насколько она сопрягается с правовым обществом и правовой личностью. Правовая личность отнюдь не является целью, оторванной от жизненных реалий: в ее основе находятся конституированные правом индивидуальные и социальные интересы, свобода и ответственность, идея социальной солидарности^[561].

В современном мире многие из государств выбрали ориентир на построение правовой государственности, но ни в одном из них не завершен этот процесс^[562], соответственно, вставшие раньше на этот путь, продвинулись существенно дальше, многие находятся еще в самом начале. При этом каждое из них с неизбежностью проходит свой собственный путь, со своими зигзагами, темпами, трудностями, преградами и достижениями.

Идея правового государства может приобретать реальное содержательное наполнение лишь по мере того, как устанавливается общий консенсус в отношении универсальности его ценности, и бытие гражданского общества становится немыслимым без действенности принципа господства права, вытекающих из него идейных и ценностных установок, прежде всего, гарантирования и непосредственного действия прав и свобод, ограниченности государства правом и законом, а также устранения сильного фактического неравенства. Иными словами, правовое государство есть главным образом результат социоисторического развития, в течение которого происходит изменение его субъекта - человека, его правового сознания в результате социально-экономических изменений. И в этом ракурсе приложимость чужого опыта в процессе продвижения к идеалу правового государства будет иметь свои «естественные» пределы - она будет успешной ровно до той «красной черты», когда устанавливается равновесное состояние политико-правовых традиций и новаций. Говоря словами И.Г. Фихте, в современном государстве «вопрос ставится не только о том, что сообразно с правом (Rechtens), как в государстве разума, но также и о том, сколько из того, что сообразно с правом, при данных условиях, выполнимо»^[563]. Игнорирование и недооценка этого

фактора могут вызвать отторжение, а то и повлечь ретрадиционализацию политико-правового сознания общества (Иран). Полагаем, на данном этапе цель повсеместного распространения общеприменимой и универсальной матрицы правового государства, которая имеет одну общую внутреннюю логику, носит не столько эмпирическую основу, сколько заведомо идеологический характер. Если признать одну универсальную модель правового государства, приемлемую «для всех народов и на все времена», соответственно, универсальное право, универсальную структуру и содержание прав и свобод человека, то следует с неизбежностью признать также и одну универсальную культурно-ментальную, правосознательную модель на всем глобальном пространстве. Следуя такой логике, оправдана и даже необходима для приближения к такому идеалу унификация ценностей, установок, практик, институтов, убеждений, что, с одной стороны, эмпирически нереально, и, с другой, означает, по сути, признание прогресса «культурного империализма» Запада, что само по себе противоречит естественной и необходимой для всего сущего тяги к разнообразию как естественной основы эволюции.

Правовую государственность интерпретируют как идеальный тип, сформированный умозрительно, «в тиши кабинетов». Однако правовую государственность следует рефлексировать, как и реальный процесс по совершенствованию государства на пути к утверждению правовых идей и принципов, который при этом характеризуется контекстуальной спецификой. Так, важным принципом правового государства является разделение властей, однако его следует увязывать с конкретно-историческими, политическими, идеологическими, культурными и другими особенностями страны, и, прежде всего, потому, что в «чистом», «классическом», «адекватном» наименованию виде он никогда не существовал и вряд ли может существовать»^[564]. Подобные особенности проявляются, в частности, в том, что в России и Казахстане функционируют органы государства, строго говоря, не вписывающиеся в закрепленный конституциями принцип разделения властей.

Важным принципом правового государства является признание высшей ценности прав и свобод человека и гражданина, и доктрина правового государства предполагает, что он должен быть положен в основу государственно-управленческой системы в любой стране. Вместе с тем, как верно указывает В.И. Крусс, необходимые конституционные ограничения и регулирующие режимы пользования ими не могут быть формально-единообразными без учета архетипов народной культурной традиции, тем более вопреки им^[565]. И хотя, казалось бы, права человека носят универсальный характер, получив признание и закрепление в международном праве и конституционном законодательстве многих стран, в реалиях иной социокультурной среды они подвергаются значительной трансформации, поскольку вне формировавшегося веками на

Западе цивилизационного контекста ценности имеют иные последствия^[566]. Термин «общечеловеческие ценности», пишет Ю.Н. Оборотов, возник на почве противостояния практике тоталитаризма, в их числе можно указать права человека, демократию, свободу, равенство, разделение властей, местное самоуправление, а также политический и идеологический плюрализм, конституционализм, справедливость, свободные выборы, но при этом их реальное осуществление довольно трудно вписывается в конкретную правовую жизнь в различных цивилизациях и государствах^[567].

Путь продвижения к идеалу правовой государственности пролегает через утверждение конституционализма, построение конституционного государства. Взаимообусловленность правового и конституционного государства достаточно рельефно выразил Н.И. Кареев: «Конституционное государство... есть государство народное, но мы можем сказать еще, что оно есть и государство правовое. Оно мыслится как существующее для народа и через народ, причем народ понимается в смысле бессословного гражданства, - и мыслится как подчиненное праву, которое в свою очередь понимается в смысле высшего регулятора жизни, ограждающего человеческую личность от покушений на нее хотя бы и со стороны самого государства»^[568]. Конституционализм основывается на конституционных нормах, установленных в конкретном государстве, исторически сложившихся идеалах конституционной демократии, конституционных традициях, представлениях о социальной справедливости и праве. Он предполагает общественное сознание, базирующееся на убежденности в необходимости и пользе институтов власти и законов, возможности достижения социальной справедливости и защиты обоснованных интересов посредством, основанных на нормах права, действий своих и властей^[569]. Иными словами, в основе конституционализма находится определенная форма правового сознания, отражающая специфику закрепленных ценностей, установок и норм.

Идея правового государства закрепляется в первых же статьях российской и казахстанской Конституций, что свидетельствует о ее фундаментальном значении для конституирования современной модели государственности. Согласно части 1 статьи 1 Конституции РФ, «Российская Федерация - Россия есть демократическое федеративное правовое государство с республиканской формой правления». В соответствии с пунктом 1 статьи 1 Конституции РК, «Республика Казахстан утверждает себя демократическим, светским, правовым и социальным государством, высшими ценностями которого являются человек, его

жизнь, права и свободы».

Сопоставление текстов указанных статей российской и казахстанской конституций показывает, что в российской Конституции, если строго следовать ее букве, декларируется не курс на построение правового государства, а фактическое наличие правовой государственности в текущий исторический момент. Правовая государственность как некая единая субстанция совершенного государства и совершенного права представляет идеальную модель, а также процесс движения к подобному идеалу, но не фактическое состояние любого государства в современном мире. Использование термина «утверждает» в указанной статье казахстанской Конституции позволяет толковать его в подобном же значении. Вместе с тем, в интерпретации казахстанских правоведов, использованием слова «утверждает», а не слова «является» в Конституции подчеркивается, что Республика Казахстан находится на этапе развития правового государства^[570].

Если обратиться к трактовке конституционализма в классическом евразийстве, то здесь он предстает не столько в категориях ограничения государственной власти (государство не противопоставляется народу, народ рассматривается как предельная основа государственной власти), сколько как документ, устанавливающий «конститутивные», «структурные» моменты государственной жизни, словом, политико-правовой фиксатор государственного устройства. Сдерживать произвол государственной власти призван особый правящий слой (самообязывание государства), который заставляет ее действовать на общее благо и реализует закрепленные в конституционных положениях социально-экономические гарантии. Устранение из властных отношений «элементов произвола и личной прихоти» является главной целью государства, для этого необходимо законодательное установление норм, касающихся «точного» разделения функций властвующих и ограничивающих «чисто личные проявления их воли»^[571]. Идея разделения и независимости властей евразийцами не обосновывается: конституция должна закрепить «юридическую организацию твердой и реальной единоличной власти, олицетворяющей государственное единство и символизирующей постоянство государственной жизни», путем учреждения «постоянной президентской власти, которая являлась бы реальным, а не фиктивным выражением единоличного начала в государстве». Конституцией устанавливается «постоянная и твердая правительственная власть», которая, в то же время находится «под контролем народа и других государственных органов». Представительные органы организуются по подобию системы советов депутатов (но свободной от однопартийной диктатуры и являющейся «истинно демократической»), когда вводится представительство от территориальных и экономических единиц, от профессиональных групп и от различных

национальностей. При этом важной функцией конституции выступает установление «правильной и справедливой судебной защиты», свободной от административного произвола. Важным принципом евразийцы полагают правовой реализм, когда государственные органы выступают не «простыми декорациями», скрывающими «закулисное управление каких-то, в конституции не значащихся сил», а отражают «качество, в силу которого управляющие по конституционному закону должны быть фактическими управителями»^[572].

Касаясь вопроса о правовом реализме, разделим мнение, высказанное в современной юридической литературе, о наличии формальной конституции (конституции в юридическом смысле) и фактической конституции (конституции в материальном смысле). Фактическая конституция указывает на то, как в реальной жизни осуществляются формально-юридические, конституционные требования и каков экономический, социально-политический и иной результат их реализации^[573].

Практически ни одно традиционное общество, утверждает В.Г. Баев, на стадии модернизации не может избежать кризиса правовой системы, следствием чего может стать установление «номинального» конституционализма, где конституционная норма вообще не действует. При этом между номинальной и реальной формами конституционализма «находится подвижное пространство борьбы интересов и развития», которое вслед за М. Вебером можно определить как мнимый (псевдо) конституционализм. В одной из своих многочисленных форм мнимый конституционализм «является своего рода закономерной стадией политической трансформации всякого традиционалистского авторитарного режима»^[574][575]. В этом ракурсе стоит отметить, что термин «мнимый» подразумевает нечто, что не соответствует реальному прототипу, некое отклонение от подлинного образца. И здесь важно различать «мнимый конституционализм», действительно лишь имитирующий «реальный» конституционный строй, прикрывающийся «конституционными одеждами», от форм конституционализма, имеющими специфику ввиду нетождественности социокультурных контекстов. Иными словами, необходимо учитывать множественность форм конституционализма в современном мире.

Конституционализм имеет много разных форм, в том числе и те, которые допускают нелиберальные, коммунитарные или коллективистские подходы к проблемам прав человека^. Поэтому конституционализм, скажем, в Тайване будет отличаться от британской формы конституционализма, отнюдь не являясь при этом мнимым, нереальным. Конституционализм адаптируется к специфике государств, отличающихся по уровню социокультурного развития, характеру правовых культур, традиций и политических режимов, приобретая в них смешанный

национально-международный характер^[576].

Конституционализм в современной России и Казахстане носит формирующийся характер, вместе с тем, следует признать в целом его нелиберальную содержательную наполненность. В этом отношении М.Н. Марченко констатирует позитивистско-этатистский характер Конституции РФ 1993 года, и, усматривая в этом сходство с советскими конституциями, указывает на то, что действующая российская Конституция и построенная на ее основе правовая система «привязаны» к государству и к его обеспечивающей реализацию конституционных принципов и норм принудительному механизму. Хотя при этом в конституционных нормах прослеживается влияние западного конституционализма и либерализма (проявляющееся в закреплении принципов разделения властей, многопартийности, политического и идеологического многообразия, права частной собственности, др.), в российских реалиях они в значительной мере носят декларативный и идеологизированный характер. Так, настоящая власть находится отнюдь не в руках народа, собственность служит не интересам народа, а идея правового государства выступает как одна из конституционных

₂

идеологем^[577].

Конституционное государство есть юридическая форма объективации конституционной культуры конкретного общества, и для ее развития требуется целенаправленная и систематическая реализация широкого комплекса мер по правовому воспитанию. Правовое воспитание представляет собой «деятельность государства, его органов и их служащих, общественных объединений и трудовых коллективов по по формированию и повышению правового сознания и правовой культуры»^[578][579]. Правовоспитальными мерами необходимо пробуждать в народе устойчивое чувство права, прививать «вкус к закону». «Укрепление идеи личности и идеи права, - констатируют евразийцы ситуацию, сохраняющую свою актуальность и сегодня, - вот что составляет «желаемое и чаемое» для России и вот что у нее сейчас наиболее отсутствует»⁴. О правовоспитательном потенциале государства, его ресурсах по внесению перемен в культурные, включая культурно-правовые, установки общества достаточно убедительно показывает в своих работах П. Бурдье^[580]. Для правовой эмансипации граждан, укоренения в общественном сознании идеи дисциплины, порядка и законопослушания, требуется систематический и целенаправленный комплекс правовоспитательных мер. По мысли современных авторов, правовое воспитание не выступает как единственное средство борьбы с правовым нигилизмом, что предполагает широкий спектр необходимых для этого условий, но правовое воспитание является средством, от которого зависит исход подобной борьбы, без него «жизнь по праву» невозможна^[581].

При этом движение к конституционному и, соответственно, правовому государству невозможно без устойчивого и широкого запроса не только в обществе, но и государственной бюрократии на действенность и реальность принципа верховенства права и закона, обеспечение конституционных прав и свобод. Без прочной закрепленности в правовом сознании самих носителей власти установки на связанность и ограниченность своей деятельности законом, демонстрации властью в своей повседневной деятельности обязательности для нее самой действующего законодательства, конституционных норм, правовое государство будет обретать форму не реального процесса и перспективы, а останется такой же декларацией, иллюзией, какой в эмпирике обернулся идеал «общенародного государства». Власть государства должна быть сильнее всякой другой в обществе, обосновывает Г.Ф. Шершеневич, но когда она становится сильнее самого общества - это опасная гипертрофия, посему, установив нормы, она сама обязана их соблюдать, при этом относительной гарантией от произвола может служить общекультурный прогресс, «в ходе которого чувство законности все более глубоко проникает в психологию человека»^[582].

Стоит подчеркнуть, что по данным всероссийского опроса, проведенного ИС РАН в 2010 году, на первое место в проведении преобразований в стране, большинство граждан поставило обеспечение равенства всех граждан перед законом и соблюдение гарантированных Конституцией прав человека. На второе - жесткую борьбу с коррупцией и лишь на третье - социальную справедливость. При этом, примечательно, что на самом последнем, восьмом, месте было указано «демократическое обновление общества». Данные изменения носят характер тенденций, свидетельствующих, что большинство граждан «остаются в массе своей сторонниками «консенсусной» модели законопослушания, предполагающей, во-первых, что нормы закона обязательны для всех, и только в этом случае они их готовы соблюдать, а во- вторых, что эти нормы прошли моральную легитимацию, т.е. соответствуют их представлениям

о социальной справедливости^[583]. Иными словами, в конечном счете устранить правовой нигилизм можно только в случае искоренения его в самом государственном аппарате, демонстрации им высокого уровня правовой культуры, своей ответственности перед гражданами своего государства. В евразийских государствах наблюдается высокая степень присутствия государства во всех общественных сферах, поэтому указанный фактор носит исключительную значимость в вопросах стимулирования правомерного поведения граждан.

Подведем итоги. Правовое государство можно рассматривать, во-первых, как рационально сконструированную модель совершенного государства, во-вторых, с позиций сложившихся представлений в обществе об идеале государства, идеале права и их идеальной модели взаимодействия, и, в-третьих, как практическое движение к идеалу правового государства. В представлениях евразийских народов и евразийском учении идея правового государства тесно сопряжена с его социально-ориентированными характеристиками. Подобное понимание заключает в себе рациональное зерно: в основе формально-юридического находится равенство реальных социально-правовых возможностей. В настоящее время построение правовой государственности в наших странах находится в процессе, она не есть реальное состояние, как, впрочем, и любого из ныне существующих государств в мире. При этом с учетом особенностей евразийской политико-правовой культуры ее успешность во многом определяется правосознательными установками и правозначимым поведением правящей элиты, уровнем политико-правовой культуры государственного аппарата, что существенным образом отражается на соблюдении/несоблюдении правовых предписаний гражданами евразийских государств.