§ 3. Глобальные управленческие тенденции и их воздействие на государственное управление в Российской Федерации и Республике Казахстан

История возникновения и развития проблематики глобализации схожа с теорией модернизации в том, что обе изначально появляются в рамках западного либерализма и базируются на утверждении о неизбежности заимствования производственных технологий и «универсальных» экономических стандартов Запада, его социальных и политико-правовых ценностей остальным миром.

Возникновение новых реалий в мировой цивилизации было артикулировано еще В.И. Вернадским в 30-е годы прошлого века, указавшего на появление феномена «вселенскости» человечества, когда в результате мощного развития науки существенно ускоряются темпы передвижения людей, появляются возможности «мгновенной передачи мысли» и одновременного обсуждения ее в планетарных масштабах^[895].

Эпоха глобальной транснациональной инкорпорации как качественно новой стадии в мировом развитии начинает отсчет с 70-х годов XX в. В основе этого процесса находится сопряжение достижений научно-технического прогресса с неолиберальной идеологией (идеями о свободной торговле, открытых границах), появление новых политико-правовых, экономических и иных институтов и практик в сфере взаимодействия государств и народов. В юридической литературе глобализация определяется как системная, многоаспектная и разноуровневая интеграция различных существующих в мире государственно-правовых, экономико-финансовых и общественно-политических институтов, идей, принципов, связей, морально-политических, материальных и иных ценностей, разнообразных отношений^[896].

Глобализация в советской научной литературе связывалась, главным образом, с общечеловеческими угрозами и рисками: ядерной войной и экологической катастрофой. Марксистская идеология, является, по сути, глобалистской (тезис «пролетарии всех стран, соединяйтесь» и идея об универсальности перехода всех народов к коммунистической формации), но, тем не менее, в советском восприятии отрицалась идея планетарной интеграции как имплицитно подразумевающая навязывание миру буржуазных ценностей.

Все плюсы и минусы глобализации с особой силой стали ощутимы в постсоветский период, когда Россия и Казахстан, наряду с другими постсоциалистическими странами, «совершили прыжок» в капитализм, вступавшего в ту пору в стадию «торжествующего неолиберализма». «Распад СССР, - пишут современные западные ученые, - предоставил золотую возможность элитам глобальных капиталистических корпораций демонтировать

государство благосостояния, свернуть десятки административных и социальных реформ в сфере регулирования труда и экологии, умиротворить в своих странах рабочий и средний классы, переместить производство в места с дешевой рабочей силой, со «слабым» правовым регулированием или вовсе отсутствием его и эксплуатировать новые рынки в бывших социалистических странах»^[897].

На евразийском пространстве глобализация в форме заимствования зарубежных, преимущественно западных, принципов, институтов, ценностей, норм начинает активно проникать в общественные отношения. Вся институциональная структура, включая государство и правовую систему, подвергается существенному воздействию со стороны внешних социальных и политико-правовых институтов, сферы наднационального глобального управления. Государственно-правовое строительство в русле утверждения рыночных отношений и либеральной демократии происходит в неблагоприятных для евразийских народов условиях - активной экспансии глобального транснационального капитала и доминирования, подпитывающей эту экспансию неолиберальной идеологии.

Под влиянием глобализма - идеологии, обосновывающей процесс глобализации, - начинается интенсивный пересмотр понятийного и методологического багажа теории государства и права. При этом ориентация на заимствование принципов и норм западного права носит не всегда обдуманный, зачастую идеализированный характер. Примерно с середины «двухтысячных» в современном юридическом дискурсе о роли государства в эпоху глобализации происходит переоценка зарубежных политико-правовых моделей в русле глобализма, постепенный отказ от некритического заимствования неолиберального опыта и понимание важности учитывать собственную политико-правовую традицию.

Сегодня процесс глобализации носит все более ускоряющийся и усложняющийся характер, в разной степени и с разной скоростью трансформируя самые разные стороны жизнедеятельности общества. Воспрепятствовать развитию глобализации, справедливо указывается в юридической литературе, не в состоянии никакие силы, однако в целях использования позитивных возможностей глобализации и предотвращения ее негативных последствий, требуется существенно повысить уровень управляемости международной системой. По мнению И.И. Лукашука, именно проблема управления - ключевая глобальная проблема, от решения которой зависит урегулирование иных крупных проблем^[898]. Современному сообществу государств приходится решать проблемы такой сложности, которые объективно требуют совместных усилий, для чего «необходим более высокий уровень управления

социальными процессами как на национальном, так и на глобальном уровне»^[899]. При этом, вопрос глобализации управления мировыми процессами проблематизирует вопрос, кто должен быть носителем таких юридических полномочий в сфере наднационального управления - один субъект или множество субъектов, если последнее, то каков правовой механизм достижения между ними консенсуса.

Усиливающееся взаимодействие государств и правовых систем обусловливает растущую потребность и во внутренних, и в международных делах в вовлечении в принятие управленческих решений всех участников, кого они затрагивают.

В наши дни происходит формирование многоуровневой системы управления и, соответственно, изменение традиционной ситуации, когда государство обладало монополией на осуществление публичной власти. Вместе с тем, как показывают жизненные реалии, процесс этот отнюдь не всегда носит демократический, равноправный и одинаково отвечающий интересам всех государств характер. Несмотря на уже продолжительную эволюцию народов в условиях глобализации, современное сообщество государств нельзя назвать гармонично функционирующей интегрированной системой, и идея создания мирового правительства, которая некогда «терзала» умы мыслителей либерального толка, остается утопией.

Система глобального управления, по сути, фиксирует систему властной ассиметрии в глобальных отношениях, которая формируется и развивается в условиях доминирования западных государств и корпораций как институтов реализации собственных политических и экономических интересов. При этом действия доминирующих субъектов на глобальной арене характеризует отсутствие должной степени подконтрольности и подотчетности со стороны мирового соообщества. Следует присоединиться к мнению О.В. Мартышина, что в глобализации есть элементы прогресса, но есть и элементы навязывания интересов Запада, его экспансии, и в этом ракурсе глобализацию можно интерпретировать как одну из форм современного империализма^[900].

Если классический либерализм, появившийся в эпоху развития национальных государств, по сути, отрицает необходимость промежуточных коллективностей между государством и индивидом, обосновывая их непосредственное взаимодействие, то современные глобальные международные структуры базируются на неолиберальном принципе установления прямых взаимоотношений с индивидом, минуя «барьер» в виде национального государства.

Однако при всем том, что глобализация - продукт либерализма, в нем отсутствует его главные составляющие - равная и справедливая конкуренция, право на автономность и равенство каждого участника правовых отношений. Глобализация в том формате, как она

происходит сейчас, имеет следствием усиление фактического неравенства внутри государств и между государствами, не устраняя иерархию, а углубляя глобальную стратификацию. Между тем, еще И. Кант, обосновывая необходимость создания единого надгосударственного центра управления мировыми процессами, при этом, определенно утверждал, что ни одно самостоятельное государство вне зависимости от размеров территории не должно быть приобретено другим государством ни по наследству, ни в результате обмена, купли или дарения; ни одно государство не должно насильственно вмешиваться в политическое устройство и управление другого государства^[901].

Очевидно, что торжество неолиберальной парадигмы межгосударственного взаимодействия влечет ситуацию, когда глобальные контуры мира формируются в соответствии с западными проектами и интересами. В современном мире глобальное управление ассоциируется, главным образом, с такими международными институтами, как МВФ, Всемирный банк и ВТО, на рекомендации которых в рамках неолиберальной политики ориентируются «буржуазно­демократические реформы» в постсоветских странах. Между тем, как пишет Дж. Стиглиц, доминирующая роль в этих институтах принадлежит не просто богатейшим промышленным странам, а их коммерческим и финансовым кругам, и политика этих институтов, соответственно, отражает интересы этих кругов^[902]. Не надо быть узким специалистом по проблематике глобального управления, чтобы не понимать, что такая ситуация вряд ли что-то сулит, кроме глобального неравенства, поскольку такие круги, а именно транснациональные корпорации, в силу самой их «естественной» капиталистической природы кровно заинтересованы в консервации зависимости других стран как источников дешевых ресурсов и рынков сбыта^[903]. И связанные с ними высшие политические силы с готовностью используют различные методы давления, включая права человека и демократические ценности, чтобы сохранить свои привилегированные позиции. В жизненных реалиях «риторика о соблюдении прав человека часто используется в сугубо

политических целях, а информация о якобы имеющих место нарушениях подается как основание для оправдания агрессии, несанкционированного вмешательства во внутренние дела и, что парадоксально, еще более масштабных нарушений прав человека»^[904]. За призывом делегирования властно-управленческих решений на уровень наднациональных институтов и международных корпораций, по сути, может явно или латентно присутствовать стремление обеспечить неравномерный контроль за использованием природных ресурсов.

Современный мир, отмечает В.Д. Зорькин, характеризуется появлением феномена сетевого управления в рамках транснациональных финансовых компаний.

Ю.А. Тихомиров пишет о совместном проекте американских и британских правоведов на тему «Глобальное управление и глобальное административное право в международном правовом порядке». Авторы проекта отмечают трансформацию структуры международного права в результате появления глобального управления и утверждают, что различие между внутригосударственным и международным правом становится менее обоснованным, суверенное равенство государств постепенно подрывается и резюмируют, что международное право устаревает, обоснован новый глобальный административный порядок, не основанный на суверенном равенстве государств. Иными словами, отмечает российский правовед, подводится теоретический фундамент под произвольные действия в международных отношениях в интересах супергосударства и ТНК^[906]. Подобное теоретическое обоснование социального смысла управления в эпоху глобализации базируется на западноцентристских представлениях об историческом прогрессе, когда под интеграцией современных государств понимается заимствование западной модели демократии и политико-правовых стандартов и ценностей.

Однако все более масштабный охват стран и народов сетевым управлением международных частно-предпринимательских институтов и неправительственных организаций отнюдь не тождественен росту демократии в мире. В этом ракурсе трудно не согласиться с обоснованностью следующих рассуждений: «То, что сегодня называют глобализацией, более точно может быть определено как вестернизация. Сам этот термин не нов; обозначаемое им

явление характеризуется практически всеми теми признаками, которыми сегодня принято наделять глобализацию... Отличие заключено лишь в одном, но принципиальном моменте: у вестернизации есть субъект, и потому этот процесс не ведет к формированию «сетевого» общества, не утверждает равенство и братство, а создает мир, управляемый из единого центра на основе единых принципов. Говоря о вестернизации, не приходится доказывать необходимость ее «регулирования», так как изначально признается четкое различие между «ведущим» и «ведомым», центром и периферией»^[907]. Иными словами, глобализация не является основой демократического развития гражданского общества, поскольку, если на национальном уровне посредством правовых механизмов процесс управления делами государства еще можно контролировать, то на глобальном уровне в силу культурной разнородности и большей «удаленности» народов от глобальных центров, а также ввиду преимущественно неформальных стратегий действий субъектов глобального управления, подобный контроль еще более затруднен. Мнение о появлении мирового гражданского общества на основе базовых принципов либеральной демократии как противовеса системе глобального управления всего лишь иллюзия, не имеющая под собой реальной основы, - здесь отсутствует главный признак - организованность, самоуправляемость и автономность этого глобального сообщества, способного оказывать давление на наднациональном уровне и контролировать центры принятия решений. Является ли транснациональное гражданское общество существенной силой для демократизации мирового порядка, полагает Э. Макгрю, или просто другой ареной, через которую привилегированные и сильные поддерживают свою глобальную гегемонию, остается спорным вопросом^[908].

Немецкий исследователь У. Бек прямо указывает, что глобализация нацелена на ослабление национальной государственности, осуществление давней мечты анархического рынка - установление минимального государства. Новая власть транснациональных предприятий рождается из вторжения в жизнь современных национально-государственных образований, которое происходит без революции, без изменения законодательной базы и тем более конституции, а только в процессе нормального функционирования, так сказать, как business as usual,обычной деловой активности. Институты глобального управления, которые образовались в процессе глобализации во многих сферах, а не в одной только экономической, ослабляют национальное государство, что проявляется на всем, на чем держится национально­государственный авторитет: в проницаемости границ и размытости территориального пространства как фундаментального признака государства, в налоговой политике, высших

полномочиях полицейского аппарата, внешней политике, области военной безопасности. Развивая эти мысли, У. Бек приводит пример регулирования налоговой сферой, которое является главным принципом функционирования национального государства, но в рамках мирового общества подобная предпосылка становится все более фиктивной^[909]. Налицо ослабление потенциала национального государства осуществлять контроль за денежными потоками своих граждан и юридических лиц ввиду возможностей «ухода» налогов в сферы другой юрисдикции, их сокрытия в «офшорных зонах», тогда как именно они являются основой выполнения выполнения социальных и иных функций государством. Кроме того, в настоящее время усиливается конкуренция политико-правовых ценностей, и успешность экспансии культурных образцов той или иной цивилизации будет в значительной степени зависеть от субъектов, которым принадлежит решающая роль в создании современных технологий.

Сегодня западные государства в интересах своих корпораций стоят на позициях, с одной стороны, такого регулирования, которое обеспечивает принципы свободной торговли, однако, с другой стороны, управляя своими корпорациями, применяют внеправовые санкционные методы к неугодным им государствам. Как справедливо констатируется в литературе, «в ходе дебатов по вопросам мировой торговли Соединенные Штаты и Европейский Союз постоянно требуют от остальных государств открыть свои границы их товарам и услугам. Но сами они вовсе не собираются распахивать свои границы навстречу сельхозпродукции и текстилю из стран периферии, которые составят серьезную конкуренцию их собственной продукции»^[910].

В этом ракурсе сошлемся на следующую цитату: «Америка, считая себя историческим поборником демократии, подсознательно экспортирует демократические ценности по каналам глобализации. Но это порождает в мире ожидания, которые плохо согласуются с иерархическими требованиями гегемонистской державы». Данная констатация принадлежит Зб. Бжезинскому, согласно мнению которого именно в глобализации Америка находит свою социальную легитимность, необходимую для признания в мире ее миссии и достижения собственных целей и защиты своих интересов^[911]. «Во главе современной империи, - рассуждает в аналогичном ключе А. Этциони, - стоят США и их союзники... Это действительно форма мирового правительства - но вряд ли такая, какую согласно видеть большинство народов». Данный режим есть империя - форма управления, при которой группа наиболее мощных

4

держав навязывает свою волю всем остальным^[912].

Мы намеренно сделали отсылки на труды западных авторов, чтобы показать критическую составляющую в интерпретации реалий глобального управления и порождаемого

им неравенства, и в западном научном дискурсе. При этом, как верно замечает Е.А. Лукашева, «чем дальше продвигается развитие стран европейской цивилизации, тем более ощутимо их стремление навязать свои стандарты странам иной культуры и иного уровня развития^[913]». Между тем, в «Декларации тысячелетия», принятой резолюцией Генеральной Ассамблеи ООН, устанавливается: «Обязанность по управлению глобальным экономическим и социальным развитием, а также устранению угроз международному миру и безопасности должна разделяться между народами мира и осуществляться на многосторонней основе»^[914]. В этом ракурсе стоит отметить, что если в период противостояния Запада и СССР ООН была «неким связующим звеном между двумя «мирами», юридически и институционально связав две противостоящие цивилизации общими принципами - принципом неприменения силы, невмешательства во внутренние дела, равноправия государств», то с распадом СССР данная организация «превратилась, по сути, в еще одну организацию, обслуживающую интересы Запада. США с группой европейских стран либо игнорируют Устав ООН, либо прямо топчут его, либо «дополняют» своей практикой и интерпретациями»^[915].

В современных условиях суверенитет государства действительно подвергается изменениям^[916], однако это отнюдь не означает отсутствия его ценности и значимости. Главный аргумент сторонников отрицания значения государственного суверенитета состоит в утверждении недопустимости с точки зрения прав и свобод личности полновластия современного государства на своей территории в контексте суверенитета как основы этого. Действительно, с фактической точки зрения суверенитет означает всю полноту власти государства на своей территории, определяемую, в конечном счете, ее принудительной силой. Между тем, сказанное не означает невозможность ограничения юрисдикции государства на своей территории, например, правом или международными обязательствами, но это ограничение опять же следует рассматривать как добровольное принятие данных условий со стороны правящего слоя, мотивированное его ценностными представлениями или осознанием баланса политических сил. В этой связи любое иное восприятие суверенитета следует рассматривать как разрушение онтологии самого этого понятия. Следует также отметить, что помимо суверенитета государственная власть характеризуется своим публичным характером, при этом одним из свойств публичной власти является ее неизбежное организационное обособление от общества, что проявляет себя в наличие политической элиты и специального

социального слоя - бюрократии, которые являются носителями как общих, так и собственных интересов. Подобные обстоятельства зачастую также служат обоснованием нивелирования суверенитета государства как фактора ущемления современных стандартов демократии. Построение современного государства без обособления политической элиты действительно является невозможным. Вместе с тем, как известно, современная теория рассматривает сущность государства через диалектическое соотношение классовых и общесоциальных начал, констатируя принципиальную невозможность полного устранения классового начала. Иными словами, государство в силу уже своей природы содержит ряд «недемократических элементов», что и делает его суверенитет предметом нападок сторонников глобализации.

При этом критиковать доводы пропонентов разрушения государственного суверенитета с позиций же самой неолиберальной парадигмы не имеет смысла. Для них - чем меньше ограничений для капитала, тем лучше. Отсюда, хорошее государство - «маленькое» государство. Однако государство есть форма самоорганизации общества, предполагающая упорядочение общественных отношений, утверждение конструктивных идей и ценностей и реализацию их посредством управления. Управленческое воздействие на общественные отношения в рамках сложившейся социокультуры - функциональный предикат института государства, именно поэтому, евразийство и интерпретирует назначение государства с точки зрения его необходимости как базового инструмента обеспечения блага евразийских народов. Подобный подход позволяет более адекватно относиться к онтологическим недостаткам государства, воспринимая их как неизбежный компромисс между потребностью социума в управлении и недостатками такой формы управления как государство, учитывая, что иной, более приемлемой формы на данный момент цивилизация не создала.

Стремление ряда авторов^[917] нивелировать ценность суверенитета является беспочвенным. Трактовка в терминах неизбежности эрозии государственного суверенитета, кризисе, даже отмирании национального государства и появлении нового глобального мироустройства, полагаем, неоправданно редукционистская. Последнее утверждение, возможно, вызовет несогласие у сторонников радикальной глобализации, настаивающих на передаче целого ряда функций государственного управления надгосударственным образованиям, в частности, международным организациям. Подобный процесс имеет место в современной мировой практике^[918], но он содержит множество неоднозначных аспектов и отнюдь не является панацеей решения вопроса эффективности управления государственно-организованным обществом. Речь идет о передаче части государственных функций международным общественным организациям, что в дискурсивном пространстве порой трактуется как появление мировой

системы надгосударственного управления. Ю. Хабермас в этом аспекте выражает озабоченность тем, что «рост власти международных организаций фактически выхолащивает демократический процесс в национальных государствах по мере того, как национально­государственные функции переводятся на уровень транснационального управления»^[919]. Разделяя данное мнение, следует констатировать очевидные тенденции обособления управленческого аппарата международных организаций, осознание им своих собственных интересов, что с неизбежностью способствует становлению надгосударственного института, обладающего публично-властными полномочиями. Указанная тенденция, определяемая как бюрократизация международных институтов, имеет двоякое свое проявление, но в целом оценивается как негативная. Позитивный аспект указанного явления проявляет себя в возможности обеспечения формального равенства между государствами независимо от их фактической силы (военной, экономической и пр.); негативный - в утрате национальным государством своего фактического суверенитета, низведению его роли к юридической фикции. Последний аспект представляется более весомым. Современный мир не является в настоящее время столь глобальным и, главное, совершенным с демократической и правовой точки зрения, чтобы лишить национальное государство его политико-правовой самости. Национальные государства по-прежнему остаются основным звеном системы глобального управления. Именно они являются главными источниками безопасности на глобальной сцене, обеспечивают демократические процедуры, придают легальный характер обменным процессам, устраняют посредством правового регулирования негативные последствия функционирования рынка, вводят в юридические рамки глобализацию. Международное право есть, главным образом, право между национальными государствами, и оно будет тем эффективнее, чем эффективнее государственное управление и правовое регулирование на национальном уровне.

Исследование глобализации в юридической науке тесно связано с вопросом соотношения национального и международного права, который, как констатирует А.Х. Абашидзе, касается, прежде всего выяснения вопроса о степени взаимосвязанности этих двух образований: являются ли они частями единого правопорядка или же самостоятельными правовыми системами^[920]. В зависимости от ответа на него теоретические воззрения относят либо к монистическим, либо к дуалистическим концепциям.

Монистическая теория представлена двумя основными подходами: первый признает верховенство национального права (в ее основе - идеи Т. Гоббса, Г.В.Ф. Гегеля)^[921], тогда как международному праву отводится «роль надстроечного организма» и оно объявляется вторичным и зависимым от внутригосударственного. Второй подход обосновывает примат международного права над национальным (к примеру, Г. Кельзен). Первая концепция монистической теории подвергалась критике за нигилистическое отношение к нормам международного права, что открывало «путь к международному произволу, государственному эгоизму, экспансии, агрессии и иным действиям, нарушающим права других государств в угоду своим собственным интересам». Вторая концепция монистической концепции также «имела много противоречий, слабых сторон», в результате «обе «ветви» монистической концепции не получили широкой поддержки в мировом сообществе и тем более не были взяты государствами (за некоторыми исключениями) в основу своих стратегий»^[922].

Дуалистическая, более распространенная, теория, обосновывается авторами с различных позиций. В целом, она исходит из базовой идеи относительной автономности международного и национального права, «что, по мнению сторонников этого направления, было обусловлено разными предметами регулирования рассматриваемых нормативных систем: международное право регулирует отношения между государствами, а национальное право - внутренние вопросы между гражданами или между государством и гражданами». Государствам принадлежит роль создателей и международно-правовых, и внутригосударственных норм. При этом, «и те и другие правовые нормы не образуют новой системы, а остаются частями своих систем права». Однако обе системы находятся в режиме взаимовлиянии, при этом первичным является влияние именно национального права на международное, поскольку последнее создают государства, но не наоборот. Данное обстоятельство связано с тем, что внутренняя политика, как правило, является определяющей по отношению к внешней^[923].

Одной из новых тенденций в развитии современного международного права стало то, что «на основании международных договоров страны Европейского Союза практически создали надконституционное право, именуемое коммунитарным, составляющее органичную часть национальной правовой системы. В конституциях и законах государств-членов ЕС содержится ссылка на прямое действие тех или иных международно-правовых документов, составляющих источники права Союза»^[924]. Вместе с тем, такая транснационализация порождает и определенные проблемы. Евросоюз, указывает Ю. Хабермас, в существенной степени руководим и монополизирован политическими элитами, что увеличивает опасность ассиметрии между демократическим участием народов в том, что делают их правительства на «отдаленной

брюссельской сцене» и равнодушием граждан Союза к решениям их парламента в Страсбурге^[925].

Принцип суверенитета актуализирует вопрос о надлежащем объеме и юридических полномочиях, которые должны быть переданы надгосударственным институтам без того, чтобы государства-члены не были лишены своей «традиционной власти». И в этом плане европейские институты в рамках ЕС пытаются не вытеснять внутренние управленческие модели, а трансформировать Европу в систему многоуровневого управления^[926].

Концепция многоуровнего управления(multi-level governance - MLG) была впервые разработана в начале 90-х годов прошлого века применительно к Европейскому союзу Л. Хугом (Liesbet Hooghe)и Г. Марксом (Gary Marks). MLG как система постоянного взаимодействия между управленческими структурами на нескольких уровнях - наднациональном, национальном, региональном и местном, в процессе которого появляются различные новые институты, а принятие управленческих решений перераспределяется по вертикали в результате того, что ряд функций национального государства делегируется на наднациональный уровень и ряд функций на местный/региональный уровень (уровень субнациональных юрисдикций), а также, по горизонтали, к государственным/частным сетям. Происходит своеобразная дисперсия государственной власти в трех направлениях. Согласно рассматриваемой теории отвергается монополия национального государства на власть, которая в новой интерпретации сдвигается «вверх-вниз» и «в стороны». В результате появляется несколько конкурирующих уровней

3

политического влияния^[927].

Вместе с тем, государства-члены ЕС, хотя и значительно ограничивают себя в пользу наднациональных властей, но и не отказываются от статуса суверенных государств. Хотя 29 октября 2004 года 25 стран-членов Европейского Союза подписали Договор о Конституции ЕС, однако последняя так и не была ратифицирована необходимым числом государств-членов ЕС в установленный срок (2009 г.). Руководители 27 государств-членов Евросоюза подписали Лиссабонский договор. Этот документ, изначально называвшийся Договором о реформах, заменил собой, по сути, Европейскую конституцию (после ее непринятия на референдумах во Франции и Нидерландах в 2005 г.). Тем не менее, в связи с фактом отсутствия Конституции ЕС, на сегодняшний день трудно говорить о примерах практического воплощения

4 монистической модели, основанной на примате международного права над национальным^[928].

В преамбуле действующей Конституции РФ содержатся декларации об осознании многонациональным народом Российской Федерации себя частью мирового сообщества,

уважении к общепризнанным принципам равноправия и самоопределения народов, о вере в добро и справедливость, утверждении прав и свобод человека. В ч.4 ст. 15 закреплена норма, согласно которой «общепризнанные принципы и нормы международного права и международные договоры Российской Федерации являются составной частью ее правовой системы. Если международным договором РФ установлены иные правила, чем предусмотренные законом, то применяются правила международного договора». Согласно п.3 и п.4 ст.4 Конституции РК международные договоры, ратифицированные Республикой, имеют приоритет перед ее законами и применяются непосредственно, кроме случаев, когда из международного договора следует, что для его применения требуется издание закона.

Положения, сформулированные в указанных конституциях, на первый взгляд, свидетельствуют о признаках монистической модели построения отношений систем международного и национального права. Тем более, что подобная динамика характеризует соотношение международного права с конституционным во многих странах. «По мере конвергенции национальных правовых систем и стремления государств выработать общие подходы к регулированию публичных отношений и защите прав личности, - отмечает И.А. Конюхова, - международное право стало выходить за пределы вопросов межгосударственного характера. В свою очередь конституционное право определяет сегодня не только отношения внутри государства, но и принципы взаимодействия на международном уровне»^[929].

Вместе с тем, следует констатировать, в современном мире традиционные доктрины международного права, включая теории монизма и дуализма, не могут дать релевантные ответы на возникающие правовые коллизии, поскольку правовая материя уже не вписывается в кельзеновскую иерархическую модель. По мнению Е.М. Абайдельдинова, национальное законодательство имеет достаточно четко просматриваемую классификацию в виде иерархии, в то время как международное право представляет собой достаточно сложный, с трудом поддающийся классификации, материал^[930].

На практике все государства, являясь участниками международных организаций, устанавливают определенные правовые лимиты в отстаивании своей государственной идентичности, поскольку сложность правопорядков не позволяет разрешать коллизии строго по иерархической пирамиде Кельзена. В статье 4 Договора об Европейском Союзе устанавливается, что ЕС обязуется «уважать национальные идентичности государств-членов, включая их фундаментальные структуры, политические и конституционные». Отсюда следует, что национальная (государственная) идентичность включает конституционную идентичность, а это, в свою очередь, предполагает рассмотрение в качестве отправной точки то, что положение

о безоговорочном превосходстве права ЕС над конституционной идентичностью его государств-членов можно отклонять^[931].

В национальной системе права, справедливо полагает М.Т. Баймаханов, на первом месте должна стоять конституция, а не международные акты, ратифицированные данным государством^[932]. «Не могут применяться непосредственно и, соответственно, иметь приоритет перед нормативными правовыми актами Республики Казахстан решения международных организаций и их органов, ущемляющие конституционные права и свободы человека и гражданина», - устанавливает Нормативное постановление Конституционного совета РК от 5 ноября 2009 года №6^[933]. Из смысла статьи 4 Конституции РК вытекает, что международные договорные и иные обязательства должны соответствовать нормам Конституции, за которой признается высшая юридическая сила и прямое действие на всей территории Республики.

Природа власти государства и власти международной организации различаются, и потому на суверенитете как свойстве государства не отражается его вхождение в международную организацию. Государство, участвуя в международной организации, наделяет ее материальными полномочиями в строго ограниченных областях, в отношении которых компетенция международной организации имеет приоритет над соответствующей его компетенцией, но при этом государство сохраняет свой суверенный статус^[934].

Утверждать, что международная правовая система «срастается» с внутригосударственной правовой системой, можно лишь с определенной долей условности. Говоря словами О.Е.Кутафина «непосредственное действие норм международного права во внутригосударственной сфере, безусловно, есть опосредованное действие. Таким образом, государственный суверенитет был и остается тем щитом, который защищает государства от внешнего давления»^[935].

Думается, в наши дни ренессанс монистических теорий соотношения международного и внутригосударственного права вряд ли возможен, поскольку этим отрицается не только государственный суверенитет, но и одновременно вводится в заблуждение правоприменение, игнорируется сущность международного права, его согласительная природа. Приведенные выше положения объясняют, почему, несмотря на прямое указание в Конституции РФ и Конституции РК о включении определенной части международного права во

внутригосударственную правовую систему, на евразийском дискурсивном пространстве критически оценивается монистическая теория и отстаивается приверженность дуалистической доктрине соотношения международного и внутригосударственного (национального) права^[936]. Де- факто включение в текст Конституции РФ и Конституции РК норм, касающихся действия международных договоров во внутреннем правовом пространстве, означает переход к доктрине умеренного дуализма. Указанная доктрина оставляет весьма широкую свободу усмотрения, а вместе с тем и право принятия национальными органами окончательного решения. Такое понимание важно в свете того, что в современной международной практике есть факты, когда под видом защиты универсальных прав и свобод нарушаются другие основные права человека: право на жизнь, на свою культурную идентичность, право на мир и т.д.

Стремление некоторых авторов обосновать «подлинно гуманистическое соотношение равенства и свободы» вне государственного суверенитета, представляется неоправданным с точки зрения права народов на сохранение своей государственной идентичности, социокультурных и политико-правовых ценностей. К примеру, одним из них утверждается, что, «если под национальным государством понимать совершенно конкретную историческую модификацию государства, то разговоры о его возможном уходе с арены истории кажутся вполне обоснованными: речь ведь не идет об «отмирании» государства как такового, а лишь об одном из типов, предшествующих новой фазе развития государственности»^[937]. Вместе с тем, государственный суверенитет отнюдь не архаизм прошлых эпох, а актуальная юридическая категория нынешнего времени. Недопустимо игнорировать стремление народов жить по своим обычаям, законам, религиозным и иным нормам, выбирать близкое по духу государственное устройство, устанавливать соответствующий политический режим, иначе «неизбежно навязывание другим народам своего образа жизни, своих ценностей и восприятия мира»^[938].

Противоречивость процесса глобализации не только не позволяет в наши дни отказаться от суверенной самостоятельности государства, но и обусловливает необходимость ее укрепления. В этом ракурсе, считаем, наряду с развитием глобальной, наднациональной, системы управления, оправданно говорить и о такой неотъемлемой составляющей процесса глобализации, как возрастание управленческого воздействия национального государства на общественные отношения, в чем проявляется «инстинкт самосохранения» в условиях увеличения в глобальную эпоху рисков для цивилизационной самоидентичности.

В юридической литературе по поводу конвергенции предметов регулирования международного и национального права, сближения национальных юридических систем,

расхождения в определении данными правовыми образованиями пределов субъективных прав, свобод и обязанностей верно указывается, что данный процесс имеет свои объективные пределы ввиду невозможности скорой модификации юридических предписаний, регулирующих правовой статус личности, и самобытностью национальных правовых систем. Права и свободы личности связаны со значительным влиянием, которые на них оказывают национальные факторы и которые должны обязательно учитываться при согласовании международной и национальной моделей правового регулирования статуса личности^[939]. Без понимания этого права человека могут стать для субъектов глобального управления средством манипуляции общественным мнением, фактором неоправданного вмешательства во внутренние дела суверенного государства. При этом в контексте подобного манипулирования игнорируется реальная практика в самих этих странах. Как пишет М.Н. Марченко, официальная отмена рабства в США произошла исторически недавно - примерно 140 лет назад, по истечении которых преждевременно еще всерьез констатировать радикальное изменение общественного сознания, культуры, менталитета правящих кругов и всего того, что наполняет права человека настоящим содержанием. Судя по нынешним реалиям, все еще нет оснований утверждать об отсутствии в указанной стране дискриминации и других социально-политических недугов, которыми сводится на нет декларируемый тезис о равноправии всех граждан этого государства и об отсутствии различного отношения правящих кругов страны к правам человека^[940].

Зачастую игнорируется то обстоятельство, что глобализация имеет культурное (идеологическое) измерение, и государство, некритично «импортируя» западные образцы, объективно теряет свою идентичность, в том числе социокультурную, и начинает функционировать в фарватере чужой идеологии. В этом аспекте происходившее в первое десятилетие на евразийском пространстве вполне соответствовало картине, описанной одним из западных авторов: «глобальная культурная диффузия политических моделей формирует определенные государственные образования», так называемые «импортированные государства». Их черты формируются под влиянием того, что «универсалистские и экспортно­ориентированные формы западного государства» делают их привлекательными для различных местных групп. Местные институты, включая государство, вовлекаются в глобальную политическую культуру, копируют международные модели и становятся удивительно изоморфными (похожими). Такой «государственный изоморфизм» усиливается самими национальными элитами, благодаря принятию ими «мировых идеологий»^[941].

Мы считаем принципиально невозможным сведение политико-правовых систем и

социокультурных норм к таким универсалистским образцам. Несмотря на глобализацию, мир не становится единообразным, а влияние культурных традиций никуда не исчезает^[942]. Обществу необходимо государство как главный институт, обеспечивающий защиту не только конституционной идентичности, но и того, что Ю. Хабермас называет «сохранением жизненных форм, образующих культуру» - форм, в которой граждане различают свою коллективную идентичность^[943]. Отстаиваемые наднациональными субъектами управления принципы и нормы не должны сужать пространство свободы выбора до такой степени, когда становится невозможным проявление социокультурных и политико-правовых особенностей.

Любая управленческая деятельность представляет собой решение задач ради достижения определенных поставленных целей, которые в свою очередь формулируются, исходя из господствующих ценностных представлений. Глобальная власть нуждается «в новом наборе всеобщих базовых ценностей и политических институтов, то есть, в конечном счете, - в подлинно глобальном сообществе»^[944]. Содержание ценностных представлений Запада и Востока имеет множество схожих сюжетов, но в целом различно, а зачастую и диаметрально противоположно. Сегодня нельзя отрицать объективную неизбежность изменения функций государства и оправданность переноса ряда управленческих функций на надгосударственный уровень управления, однако процесс этот должен происходить по мере осознания единства ценностных представлений, основываться на цивилизационной близости и общих интересах и не разрушать социокультурную традицию. В рамках данной работы развиваются представления об общности ценностей евразийского пространства, историческое развитие которого предопределило их качественное своеобразие и невозможность полного сведения к ценностям восточной или западной цивилизации. В этой связи государствам евразийского пространства следует отстаивать право на собственную идентичность. «Наша главная цель, чтобы казахстанцы ставили новые общенациональные ценности - верховенство права, государственные традиции, казахстанские ценности - выше своих этнических поведенческих моделей. Объединяющей для всех казахстанцев выступает евразийская идея, которая реально синтезирует в казахстанце лучшие качества и азиата, и европейца», - указано среди наиболее актуальных институциональных реформ, необходимых для Казахстана^[945].

В современных условиях евразийские государства вынуждены одновременно решать сложные взаимообусловленные задачи: с одной стороны, необходимо продолжать политико­правовые реформы по строительству основ современного государства, но с другой, - находясь в условиях новой иерархии управления и мощного воздействия институтов глобальной системы

(транснациональных корпораций и международных организаций) им приходится встраиваться в глобальные институты управления. При этом за глобальными институциональными структурами зачастую стоят западные политические и финансовые круги, поэтому евразийские государства вынуждены искать пути сохранения своей государственно-правовой идентичности, утверждать право на управленческую субъектность.

Идея создания мирового центра управления, всемирной империи, вокруг которой объединяются и ультралиберальные глобалисты, и поборники халифата, справедливо полагает В.Д. Зорькин, может быть реализована только силовым путем, что неизбежно столкнется с силовым сопротивлением. Поэтому только через объединение, а не разрушение суверенитетов государств и только посредством утверждения верховенства права в глобальном смысле следует рассматривать приемлемую для всех модель глобализации^[946].

Взаимоотношениям субъектов международного права сегодня не достает правды, симбиоза права и морально-этической компоненты, ориентации на ценности нравственности, гармонии, базируясь на которых можно строить такую глобальную систему управления, которая обеспечивает многополярность и коллегиальность. В механизме глобального управления деятельность государств должна дополняться деятельностью других субъектов международного права, но не замещаться, не вытесняться. Следует отказаться от проведения глобализации в русле неолиберальной парадигмы и формировать новые глобальные центры управленческих решений, что соответствовало бы, в конечном счете, интересам всего сообщества государств.

Сохранить свои идеалы и составить достойную конкуренцию субъектам глобального управления возможно посредством совместных усилий различных региональных и межрегиональных коалиций суверенных государств. Объединяя свой потенциал, они смогут противостоять давлению других субъектов глобального управления, некритичному следованию неолиберальной политике МВФ, Всемирного банка, ВТО, ФРС США, реализовывать глобальные проекты, заимствуя лучшие западные и восточные образцы без утраты цивилизационной идентичности.

По сути, сама по себе глобализация ценностно нейтральна, она и не плоха, и не хороша. Глобализация не может гарантировать решение каких-то вопросов, процветание либо неотвратимо, фатально порождать нерешаемые проблемы. Многое зависит от того, способно ли конкретное государство трасформировать ее возможности в позитивное русло, максимизировать выгоды и нейтрализовать риски и угрозы, которые она с собой несет. Для этого управление делами государства и правовая система должны не просто меняться в унисон с теми же темпами, как и окружающий мир. Чтобы выстоять и нарастить потенциал в

глобальной конкуренции евразийским государствам необходимо не пассивно следовать в русле глобальных тенденций, а направлять усилия на управление глобализацией в той части, в какой это затрагивает их интересы. Иными словами, евразийским государствам не следует ограничиваться ролью объекта воздействия глобализационных процессов, необходимо стремиться быть субъектами системы мирового управления.

Глобализацией следует управлять через создание и эффективное функционирование

релевантных политико-правовых институтов в рамках реализации взаимовыгодных проектов в составе различных организационных объединений государств. В глобальном мире ориентация государства на безусловную автономность - непозволительная роскошь. Основным структурным компонентом современного международного политико-правового порядка являются не разрозненные национальные государства, а регионы, коалиции государств. Объединение потенций государств позволяет действовать как по схеме «глобальные вызовы - локальный ответ», так и по схеме «локальный импульс - благоприятный ответ внешней среды».

На евразийском пространстве следует стремиться к управляемой глобализации, ограничиваемой и направляемой на благо граждан. Глобализация имеет положительные стороны, она позволяет заимствовать лучшие зарубежные управленческие и правовые идеи и практики, что есть объективная необходимость для поступательного развития любого современного государства. Вызов глобализации состоит именно в том, чтобы отыскать такие правила и институты для более эффективного управления на местном, национальном, региональном и глобальном уровнях, какие бы, с одной стороны, сохраняли преимущества глобальных рынков, а с другой, создавали благоприятные условия не только для получения прибыли, но и для жизни людей^[947].

В этом ракурсе следует отметить, что в XXI веке перспектива будет у тех государств, государственно-управленческая система которых будет ориентироваться на создание пассионарного социального капитала, т.е. того, что связано с созидательными потенциями и эффективной отдачей гражданского общества и власти^[948]. Современные глобальные и внутренние вызовы и риски диктуют необходимость пассионарного государства.

Пассионарность - это не просто самосохранение, это развитие, «восходящий» процесс, в том числе активное участие в выработке международных правовых стандартов и норм, включенность в различные международные институты и участие в международных практиках. В этих процессах большая ответственность лежит на правящих элитах евразийских государств, потенциал которых и определяет пассионарный толчок, адекватный вызовам глобализации.

Обобщим изложенное. Глобализация имеет неолиберальное происхождение и связана с транснациональной стадией развития капитализма, который уже в силу своей природы стремится к созданию унифицированного экономического, политического и правового пространства. Под видом неизбежности глобализации проводится мысль о постепенном «отмирании» суверенитета национального государства и установлении единого центра государственного (надгосударственного) управления. Между тем, попытка с отсылками на глобализацию вывести «подлинно гуманистическое соотношение равенства и свободы» вне государственного суверенитета представляется иллюзорной. Исходя из того, что содержание современных международно-правовых отношений отнюдь не позволяет отказаться от суверенной самостоятельности государства и говорить о доминировании международного права над национальным де-факто не представляется возможным. Каждое государственно­организованное общество, безусловно, имеет право на цивилизационную субъектность и именно в таком статусе на участие в формировании глобальной картины мира.