§ 2. Применение термина «деструктивное религиозное объединение» к российскому законодательству второй половины XIX - начала XX вв.
Как следует из названия параграфа, основной задачей, которой следует решить в его рамках, является сопоставление термина «деструктивное религиозное объединение» с понятиями, использовавшимися в дореволюционном российском законодательстве соответствующего периода.
Следует учитывать тот факт, что и после издания Указа «Об укреплении начал веротерпимости» от 17 апреля 1905 г. в дореволюционной России, отсутствовала свобода совести . Как и прежде, в Основных законах Российской империи говорилось о том, что первенствующей и господствующей в империи являлась христианская православная кафолическая вера восточного исповедания. Также воспроизводились положения о том, что «все не принадлежащие к господствующей Церкви подданные Российского государства, природные и в подданство принятые, также иностранцы, состоящие в Российской службе или временно в России пребывающие, пользуются каждый повсеместно свободным отправлением их веры и богослужения по обрядам [72]
оной» . Но, как отмечал С.В. Познышев, данная «свобода веры» посредством других нормативно-правовых актов подвергалась большим или меньшим ограничениям. По мнению названного автора, современное ему законодательство «расценивает религии по достоинствам и соответственно этому одни охраняет, а другие запрещает, одни охраняет более интенсивно и в боль-
v. 74
шем числе случаев, другие - с меньшей энергией» .
На этой законодательной основе иные вероисповедания, существовавшие в Российской Империи помимо первенствующей и господствующей христианской православной кафолической веры восточного исповедания, подразделялись на терпимые и нетерпимые. Например, С.В. Познышев, в соответствии с данной классификацией относил к терпимым римскокатолическое, армяно-католическое, армяно-грегорианское, евангелическолютеранское, евангелическо-аугсбургское, еврейское, магометанское исповедания, исповедания караимов, ламаистов, язычников, а также старообрядчество и учения неизуверных сект.
К нетерпимым же причислялись различные изуверные учения, т.е. такие, принадлежность к которым соединена с посягательством на жизнь свою или других, или с оскоплением себя или других, или с явно безнравственными действиями .Можно встретить несколько иные классификации религиозных объединений и соответствующих вероисповеданий, существовавших в начале XX века в России. Например, О.В. Старков и Т.А. Бажан со ссылкой на ряд дореволюционных авторов выделяют пять категорий:
1) господствующая религия (представленная Русской Православной Церковью);
2) покровительствуемые, к которым относились определенные инославные христианские исповедания и такие иноверческие исповедания, как иудаизм, ислам, буддизм; [73] [74] [75] 3) дозволенные (признаваемые) религии, включавшие те исповедания, которые получили легальный статус не сразу и, как правило, не являлись традиционными (анабаптизм, менониты, генгутеры, большая часть направлений старообрядчества, «древние племенные» верования народов Севера, Сибири и Дальнего Востока); 4) терпимые (учения некоторых старообрядческих толков, «менее вредных» сект, выделившихся без дозволения государственной власти из протестантских объединений, из иудаизма); 5) нетерпимые вероисповедания. В данном случае к ним причисляются учения «особенно вредных сект», исповедующих принципы, которые признавались преступными (скопцы, иудействующие, молокане, беспоповцы, секты, не признающие брака и отказывающиеся молиться за царя)[76] [77]. Следует также отметить, что профессор М.И. Горчаков, на которого в том числе ссылаются вышеназванные авторы, характеризовал некоторые из этих категорий несколько иным образом: «признаваемые - раскольничьи секты на основании закона 1883 года: Анабаптисты (с 1876 года), Менониты, Генгутеры. Терпимые - раскольничьи секты, менее вредные, секты выделившиеся без дозволения государственной власти из протестантской и еврейской религий, языческая религия» (сохранена пунктуация оригинала - И. 77 уголовными законами» . Не вполне понятно, почему в рамках последней классификации нетерпимыми и запрещенными именуются «особенно вредные секты», не являющиеся изуверными (более подробно см. ниже). С нашей точки зрения подобные характеристики должны быть сопряжены с установлением ответственности за саму принадлежность к какому-либо религиозному объединению. Однако, если рассматривать в качестве примера статью 212 Уложения о наказаниях уголовных и исправительных 1845 г., такой ответственности подлежали лишь те из «раскольников, хотя и не изобличенные в совращении православных, которые принадлежат к ересям, соединенным с свирепым изуверством и фанатическим посягательством на жизнь свою или других, или же с противонравственными действиями» . В этой связи более удачной выглядит точка зрения С.В. Познышева, относившего к нетерпимым только те или иные изу- верные учения. По нашему мнению (с учетом приведенных формулировок) здесь также необходимо рассмотреть еще один немаловажный вопрос о соотношении терминов «ересь», «секта» и «раскол» в юридическом языке второй половины XIX- начала XX вв. Если обратиться к именному Высочайшему указу Николая II, данному Сенату, «Об укреплении начал веротерпимости» от 17 апреля 1905 г., то интерес вызывает следующее предписание: «Присвоить наименование старообрядцев, взамен ныне употребляемого названия раскольников, всем последователям толков и согласий, которые приемлют основные догматы Церкви Православной, но не признают некоторых принятых ею обрядов и отправляют свое богослужение по старопечатным книгам» . рядческие согласия; б) сектантство и в) последователи изуверных учений, 80 самая принадлежность к коим наказуема в уголовном порядке» . Исходя из этого, в ряде источников указывается, что до издания Указа «Об укреплении начал веротерпимости» 1905 г. всех впавших в «ереси и расколы» закон обычно именовал раскольниками, не различая отпавших в XVII веке по случаю исправления церковных книг (старообрядцев) и последователей рационалистических и мистических сект более позднего происхождения . В частности, субъектами религиозных преступлений, связанных с «ересями и расколами», по замечанию советского исследователя В.В. Клочкова выступали старообрядцы и сектанты, которые в равной мере именовались еретиками, раскольниками, а в некоторых законодательных актах - «раскольниками всех сект»[80] [81] [82]. Подобное объединение раскольников (в данном случае отождествляемых со старообрядцами) и сектантов «и в жизни, и в законодательстве» отмечал дореволюционный автор А.М. Бобрищев- Пушкин, который в своей работе вел речь о «расколо-сектантстве» и «раско- ло-сектантах» («раскольниках-сектантах»)[83]. Таким образом, если основываться только на тексте вышеупомянутых документов, можно было бы сделать вывод, что сектантство рассматривалось в Российской империи указанного периода в качестве разновидности раскола, но вряд ли это мнение будет безусловно правильным. Для более детального рассмотрения данного вопроса целесообразно коснуться определения понятия «ересь», по поводу которого также отсутствует однозначная точка зрения. Под ересью (от греческого hairesis - захват; выбор; учение, направление, школа) в прямом значении этого слова понимается отклонение от норм 84-г, господствующей религии, противоречащее церковным догматам . Как отмечает современный исследователь сектантства Р.М. Конь, в более поздний период данный термин стал употребляться вместе с понятием «секта». Например, в Определении Святейшего Синода от 31 мая 1735 г. о деятельности сект хлыстов, они именовались ересью. В ряде документов термины «секта» и «ересь» употреблялись одновременно: так, в «Предписании православному духовенству зараженных штундою местностей» приказывалось «вести пастырские собеседования с уклонившимися в ересь, а также совершать с подобающей торжественностью богослужения и требы», а епархиальным архиереям иметь «... надзор за точным исполнением со стороны духовенства означенных мер повсюду, где существует штунда или какие- либо рационалистические секты»[86] [87]. Такое использование данных терминов встречалось, в том числе и в императорских указах. Например, в указе Александра I от 25 января 1802 г. «О переселении обитающих в Новороссийской и Слободско-Украинской Губерниях Духоборцев на поля, лежащие в Мариупольском уезде, по течению речки Молочной» духоборы именуются ересью , в то время как в указе о веротерпимости от 17 апреля 1905 г. к подобным группам применяется термин «секта». А. Л. Дворкин отмечает, что вплоть до Нового времени слова «секта» и «ересь» употреблялись на латинском Западе как синонимы. После Реформации установилось разграничение значений терминов: слово «секта» стало употребляться для обозначения организации, а ересью стало именоваться неортодоксальное учение, разделяемое сектой или деноминацией. Схожие воззрения высказывал и дореволюционный автор Т.И. Буткевич: «Для обозначения лиц, по той или другой причине отделившихся от единения и союза с Православной Кафолической Церковью, и их лжеучения в православной богословской науке существует три термина: ересь, раскол и секта. Ересью называется осужденное Церковью лжеучение, искажающее те 89 или иные христианские догматы» . Таким образом, применительно к интересующему нас периоду русской истории можно говорить о сектах как религиозных объединениях, с одной стороны, и о тех или иных вероучениях (которые данные объединения могут исповедовать), расцениваемых господствующей церковью в качестве ересей, - с другой. Возвращаясь к вопросу о соотношении понятий «раскол» и «секта», необходимо отметить, что помимо точки зрения на раскол как более общее по смыслу понятие, чем сектантство в дореволюционной литературе можно встретить и противоположное мнение. В частности, согласно «Полному православному богословскому энциклопедическому словарю» (изданному уже после 1905 г.) сектантство могло рассматриваться в двух смыслах. Сектантство в общем смысле рассматривалось как «следование религиозному учению, отличному от принятого церковью». С этой точки зрения сектантство может быть подведено под оба канонические понятия - раскол и ересь. Также отмечалось, что русское сектантство не имеет одного определенного характера: «Все наши секты можно разделить на три рода - старообрядческие, рационалистические и мистические, иначе именуемые тайными. Если секты старообрядческие называются расколом, то секты рационалистические и мистические должны быть названы преимущественно еретическими и они соб- 90 ственно называются сектами» . Подобная трактовка сектантства (в широком смысле) находила отражение и в деятельности органов власти Российской империи. Например, 9 декабря 1842 г. «генерал-адъютант граф Протасов в качестве обер-прокурора Св. Синода» в ответ на запрос Министерства внутренних дел указал, что «по соображениям Св. Синода надо различать три степени»: вреднейшие, вредные и менее вредные секты. К третьему разряду был отнесен «раскол поповщина... К сектам вредным были отнесены те из беспоповщины, которые принимают брак (новожены) и не отрекаются молиться за царя»[90] [91] [92]. Наконец, к вреднейшим сектам относились иудействующие, молокане, духоборцы (духоборы), хлысты, скопцы и те из «беспоповщинских сект, которые отвергают брак и молитву за царя, пишут и произносят хулы на Церковь и Таинства, 92 всякую власть почитают антихристовою» . Вместе с тем, некоторые источники проводили между рассматриваемыми терминами разграничения иного рода. Например, можно упомянуть утвержденные определением Святейшего Синода от 25 мая 1888 г. № 1116 «Правила об устройстве миссий и о способе действий миссионеров и пастырей церкви по отношению к раскольникам и сектантам»[93]. Т.е. собственно к сектам, как следует из текста «Полного православного богословского энциклопедического словаря», относились только так называемые «рационалистические и мистические секты»[94]. Раскол же рассматривался как «осужденное Церковью, самочинное отделение от нее не из-за догматов, а по каким-либо внешним побуждениям, вследствие, например, сознательного извращения церковных обрядов или упорного отрицания церковной дисциплины»[95]. В свою очередь, «раскольником» считался человек, «избегающий единения с православной церковью и держащийся особенных обрядов»[96] [97]. Выдающийся исследователь сектантства В.Д. Бонч-Бруевич высказывал по этому поводу следующую точку зрения: «Одним из главнейших и постоянных смешений, ведущих к большим заблуждениям и неправильным толкованиям, является нередко отождествление раскола, особенно «воинствующего», с сектантством, в то время как и происхождение, и значение того и другого явления в нашей исторической жизни существенно различны» . В данном контексте интерес представляет реализация на практике положений высочайше утвержденных Правил о метрической записи браков, рождения и смерти раскольников (от 19 апреля 1874 г.) и высочайше утвержденного мнения Государственного совета «О даровании раскольникам некоторых прав гражданских и по отправлению духовных треб» (от 3 мая 1883 г.). Как указывает В.В. Клочков, проект названных Правил 1874 г. имел в виду «раскольников всех сект» (т.е. старообрядцев и сектантов), но в окончательной редакции данный документ «был сформулирован таким образом, что его положения распространялись только на старообрядцев». Также, несмотря на то, что согласно мнению Государственного совета 1883 г., «права по отправлению общественного богослужения и духовных треб» предоставлялись как старообрядцам, так и сектантам, «местные власти распространяли их только на старообрядцев и по-прежнему преследовали сектантов»[98] [99]. Таким образом, можно выделить несколько точек зрения на соотношение понятий «раскол» и «секта»: 1) раскол как более общее по смыслу понятие, чем сектантство («раскольники всех сект»), 2) раскол как разновидность сектантства в широком смысле слова («секты старообрядческие называются расколом»), 3) раскол (старообрядчество) и собственно сектантство как две самостоятельные разновидности. Эти концепции находили то или иное отражение в законодательстве и в процессе его реализации на практике органами власти Российской империи рассматриваемого периода. Поэтому в дальнейшем в рамках этой работы мы будем учитывать данные факты и в необходимых случаях делать специальные оговорки. Актуальность этих вопросов обусловлена также и «многоветвистостью родословного дерева» религиозных объединений, оппозиционных господствующей церкви в Российской империи. Уже упоминавшийся исследователь А.М. Бобрищев-Пушкин, опираясь на данные миссионерских съездов, описывал все многообразие данных объединений следующим образом: «На первом месте поставим раскол старообрядчества, в котором мы видим старо- и ново-спасовцев, представителей беспоповцев... далее идут странники, бегуны или красносмерты, Тираспольские изуверы, немоляки и духоборы, особняком стоят иудействующие, еговисты или Сионская весть, вообще суббот- 99 ники» . Отдельно этот автор говорит о так называемых «мнимодуховных сектах», которые подразделяются на рационалистические и мистические. К первым А.М. Бобрищев-Пушкин относит молокан (старых или уклеинских и новых или донских) и штундистов (плотская, Коссяковская, Чаплинская штун- да, штундо-баптизм, малеванщина). К штундизму примыкают пашковщина, менонитское братство, толстовство; отдельно стоит адвентизм. К мистиче- 100 ским сектам причисляются скопчество, хлыстовство и шалопутство . Если попытаться выделить из этого многообразия старообрядческих толков, согласий, религиозных сект те из них, деятельность которых сопряжена с опасностью для личности, общества и государства, то, используя приведенную в первом параграфе совокупность признаков, вполне можно отнести к деструктивным религиозным объединениям упоминавшиеся выше изу- верные секты, принадлежность к которым была «наказуема не потому, что она противоречит христианской религии, а потому, что деятельность их несовместима с нормами любой общественной морали и посягает на жизнь и здоровье частных лиц»[100] [101]. Так, по Уложению о наказаниях уголовных и исправительных 1845 г. к данной категории религиозных объединений относились те, которые, как уже говорилось, проповедовали: 1) посягательство на свою жизнь и жизнь других; 2) членовредительство; 3) явно безнравственные действия. Таким образом, к изуверным относились только секта скопцов и некоторые группы беспоповцев-раскольников[102] [103]. Схожие нормы содержались и в более позднем уголовном законодательстве Российской империи, которым предусматривалась ответственность за принадлежность к расколоучению или секте, соединенным «с изуверным посягательством на жизнь свою или других, или с оскоплением себя или других, или с явно безнравст- 103 венными действиями» . Куда более неоднозначным представляется вопрос о соотношении понятий «деструктивные религиозные объединения» и «вредные секты». Об «особенно вредных» учениях говорило высочайше утвержденное мнение Государственного совета от 20 октября 1830 г., именовавшееся «О духоборцах, иконоборцах, малаканах, иудействующих и других, признанных особенно вредными, ересях». А уже в 1842 г. все секты были подразделены на три степени: вреднейшие, вредные и менее вредные. Как уже упоминалось, к «третьему разряду был отнесен раскол поповщина по тому основанию, что «более церковного сохраняет и более представляет надежды к обращению»... К сектам вредным были отнесены те из беспоповщины, которые принимают брак (новожены) и не отрекаются молиться за царя. Вредны они потому, что отвергают священство и Таинство Евхаристии и, подчиняясь влиянию беспоповщины, отличаются демократическим духом вообще»[104]. Наконец, к вреднейшим сектам относились иудействующие, молокане, духоборцы (духоборы), хлысты, скопцы и те из «беспоповщинских сект, которые отвергают брак и молитву за царя, пишут и произносят хулы на Церковь и Таинства, всякую власть почитают антихристовою»[105] [106]. В дальнейшем Особый временный комитет по делам о раскольниках (учрежден 6 февраля 1864 г.), отказавшись от перечисления отдельных сект, указал только общие признаки и на их основе выделил уже две категории: более и менее вредные секты. К первым были отнесены оппозиционные религиозные объединения, «не признающие пришествия в мир Сына Божия, Господа нашего Иисуса Христа, не признающие никаких таинств и никакой власти - Богопоставленною, допускающие, при наружном общении с церковью, человекообожание, посягающие на оскопления себя или других, отвергающие молитву за Царя и отвергающие брак; остальные же секты и толки 106 признавались менее вредными» . Однако в период обсуждения проекта закона от 3 мая 1883 г. (о даровании раскольникам права богомоления и др.) было признано целесообразным не вводить признаков такого деления сект в закон. Также было признано, что «Министр Внутренних Дел не преминет сообразовать делаемые им относительно раскола распоряжения с мнением Св. Синода о большей или меньшей вредности той или другой секты в отдельности»[107] [108]. В связи со сказанным интерес представляют воззрения, нашедшие отражение в работе А. М. Бобрищева-Пушкина «Суд и раскольники-сектанты», согласно которым, если оставить в стороне «признак о браках, постепенно узаконяемых с гражданской точки зрения, то из понятия вредности сектантской также совершенно исчезает вред общественный; политический же остается только в форме: 1) непризнания власти богопоставленною, т. е. в сущности, - остается как повреждение догмата, и 2) в виде следствия предыдущего, а именно в виде отказа молиться за царя; так как, очевидно, молитва подневольной быть не может, то и это указуется, как повреждение догмата, а не как политический вред» . Если рассматривать законодательство дореволюционной России, которое касалось ответственности за «отвлечение и отступление от христианской веры» (глава II раздела II «О преступлениях против веры и о нарушении ограждающих оную постановлений» Уложения о наказаниях уголовных и исправительных от 15 августа 1845 г.; глава вторая «О нарушении ограждающих веру постановлений» Уголовного уложения от 22 марта 1903 г. и т.д.), то можно обратить внимание на оценку прозелитической деятельности всех иных существовавших на тот момент религиозных объединений за исключением господствующей православной церкви. Как известно, только последнему религиозному объединению предоставлялось право неограниченной миссионерской деятельности. Согласно Уставу духовных дел иностранных исповеданий в «пределах государства одна господствующая Православная Церковь имеет право убеждать последователей иных Христианских исповеданий и иноверцев к принятию ее учения о вере. Духовные же и светские лица прочих Христианских исповеданий и иноверцы строжайше обязаны не прикасаться к убеждению совести не принадлежащих к их религии»[109]. Так, статья 190 Уложения о наказаниях уголовных и исправительных 1845 г. устанавливала ответственность за отвлечение («чрез подговоры, обольщения или иными средствами») «кого-либо от Христианской веры Православного или другого исповедания в веру Магометанскую, Еврейскую или иную не Христианскую»[110]. Также по статье 195 Уложения за «совращение из Православного в иное Христианское вероисповедание» виновный приговаривался «к лишению всех особенных лично и по состоянию присвоенных ему прав и преимуществ и к ссылке на житье в губернии Тобольскую или Томскую» и др. Отвлечением от веры или совращением «признавалось практически любое воздействие виновного на лицо христианского вероисповедания[111] [112] [113], в результате которого оно перешло в другую веру и отступило тем самым от веры истинной» . Данные правовые нормы перекликаются с упомянутыми выше современными высказываниями о деструктивном характере прозелитической деятельности, направленной «на людей, крещёных в Православии или связанных с ним историческими корнями». Также они связаны с разделением всех вероисповеданий на истинные и ложные. Например, в отчетах обер-прокурора Святейшего Синода 90-х гг. XIX столетия главным врагом господствовавшей церкви в западных губерниях Российской империи прямо провозглашалось 113 католическое духовенство; говорилось о борьбе с магометанством и т.д. Как отмечал обер-прокурор Синода К.П. Победоносцев: «Государство признает одно вероисповедание из числа всех истинным вероучением и одну церковь исключительно поддерживает и покровительствует, к предосуждению всех остальных церквей и вероисповеданий»[114]. Использование подоб- ного рода представлений при принятии тех или иных нормативно-правовых актов довольно оригинально охарактеризовал Ю.В. Тихонравов, заметив следующее: «Законодатели «изначально отбрасывают мысль, что в наши дни может явиться Христос и, например, объявить все существующие церкви отступническими, нехристианскими»[115]. Хотя этот автор говорил о ФЗ «О свободе совести и религиозных объединениях» 1997 г., по нашему мнению приведенная характеристика вполне может быть распространена и на дореволюционное российское законодательство. Соответственно, как уже говорилось выше, подразделение религий на истинные и ложные не оправдано с точки зрения научного религиоведения и не дает ответа на вопрос: является ли какое-либо религиозное объединение действительно деструктивным? Конечно, в дореволюционной литературе можно встретить такие сведения, как например, обвинения, выдвигаемые против католической церкви в «реакционной и ультранационалистической печати», которые были связаны с делом ксендза Белякевича в 1898 г., касавшимся истязания нескольких женщин [116]. Однако такие факты, как справедливо отметил К.К. Арсеньев, не дают никакого повода для обобщений, «неблагоприятных для всей католической церкви в России» либо имеющих отношение к другим «покровительствуемым» (см. классификацию, приводимую Т.А. Бажан, О.В. Старковым) религиозным объединениям[117]. Таким образом, представляется целесообразным не рассматривать в целом обозначенные религиозные объединения в дальнейшем, а останавливаться на некоторых важных вопросах, подобных так называемому «делу Бейлиса» 1913 г., основанному на якобы существующих «изуверных обычаях» иудаизма[118]. Исходя из вышесказанного, с нашей точки зрения целесообразным является не просто формальный перенос современных терминов на законодательство предшествующих периодов. Необходимо сопоставление признаков рассматриваемых религиозных объединений с признаками, характеризующими используемые понятия. Можно очертить круг деструктивных религиозных объединений, ответственность за принадлежность к которым устанавливается не в силу противоречия того или иного религиозного учения основным догматам какого-либо традиционного вероисповедания (например, православного), а только на основании жизненного проявления религиозного объединения, совершения его последователями в силу исповедуемых ими учений действий, несовместимых с охраняемыми государственной властью важнейшими интересами частных лиц или основными требованиями общественной нравственности. Руководствуясь вышеизложенными соображениями, следует сделать следующие промежуточные выводы: Во-первых, вполне обоснованным представляется отнесение к деструктивным религиозным объединениям тех сект и толков, которые «соединены со свирепым изуверством и фанатическим посягательством на жизнь свою или других либо с противонравственными действиями» (изуверные секты); Во-вторых, представляется, что вопрос о том, является то или иное религиозное объединение, относимое к вреднейшим, особенно вредным и т.д. сектам (за исключением изуверных сект), деструктивным религиозным объединением, целесообразно решать применительно к каждому такому объединению в отдельности. При этом необходимо, кроме всего прочего, учитывать признаки, рассмотренные нами в первом параграфе.