§ 2. Правовое регулирование, осуществлявшееся в отношении деструктивных религиозных объединений в контексте реформ периода правления Николая II

Действовавшее в рассматриваемый период законодательство, касающееся так называемых религиозных преступлений в целом и деструктивных религиозных объединений в частности, характеризуется как масса различных законов, оставшихся «от разных времен и не всегда вполне гармонирующих друг с другом»^[405], главное место среди которых принадлежало главе второй Уголовного уложения, высочайше утвержденного 22 марта 1903 г.

1) Подчеркивалось, что стремление соответствующего лица к обращению в исповедуемую им веру иных лиц является естественным проявлением религиозных чувств. В этой связи отмечалась несправедливость установления строгого наказания за подобное совращение, не сопровождавшееся насилием, а также ставилась под сомнение целесообразность наказуемости данного деяния.

2) Указывалась неэффективность борьбы с распространением различных верований и учений посредством жестоких уголовных наказаний, так как она имела обратное влияние, содействуя развитию сект, создавая религиозное мученичество. При этом высказывалось мнение, что главным средством воздействия в этой сфере должно являться «орудие духовное», т.е. сила нравственного убеждения, соответствие внутреннего достоинства проповедников проповедуемым ими идеям, а не тюрьма или ссылка.

3) Отмечалось, что при непринудительном совращении доказывание того факта, что соответствующее лицо приняло какое-либо религиозное учение не по собственному внутреннему убеждению, а по настоянию другого,

~ 415

представляется в высшей степени затруднительным .

Ответственность за совращение в расколоучение или секту первоначально предусматривалась статьей 84 главы второй Уголовного уложения, именуемой «О нарушении ограждающих веру постановлений»^{[407] [408]}. Данная статья соединила в себе положения статей 196, 197, а также 200 Уложения о наказаниях уголовных и исправительных (нумерация статей приводится по изданию 1866 г. и более поздним). В ее рамках устанавливалась ответственность за следующие деяния:

1) совращение православного в существующие или во вновь пропове- дываемые расколоучение или секту посредством злоупотребления властью, принуждения, обольщения обещанием выгод или обмана (наказывалось ссылкой на поселение);

2) совращение православного в существующие или во вновь пропове- дываемые расколоучение или секту, «учиненное» посредством насилия над личностью или «наказуемой угрозы», (наказание в виде каторги на срок не свыше шести лет или ссылки на поселение)^[409];

3) совращение в такое расколоучение или секту, «принадлежность к коим соединена с изуверным посягательством на жизнь свою или других, или с оскоплением себя или других, или с явно безнравственными действиями» (виновный наказывался ссылкой на поселение в «особо предназначенные для сих осужденных местности»);

4) совращение в указанные в третьем пункте расколоучение или секту посредством насилия над личностью или наказуемой угрозы (в качестве наказания предусматривалась каторга на срок не свыше восьми лет).

При этом оговаривалось, что этим же наказаниям и на этих же основаниях подлежал последователь скопчества или иного изуверного учения, виновный в совращении в свое учение также лица «инославного Христианского

418

или нехристианского вероисповедания» .

Обращает на себя внимание факт использования в этой статье только термина «совращение» в отличие от соответствующих статей Уложения о наказаниях уголовных и исправительных, где наряду с совращением говорилось о распространении ересей и расколов (о разграничении этих понятий см.

Непосредственно за принадлежность к расколоучению или секте, «соединенным с изуверным посягательством на жизнь свою или других, или оскоплением себя или других, или с явно безнравственными действиями», наказание в виде ссылки на поселение в особо предназначенные для данных осужденных местности устанавливалось в статье 96, в целом воспроизводившей статью 203 Уложения о наказаниях уголовных и исправительных.

Что касается ответственности за оскопление других лиц, то согласно статье 85 Уголовного уложения виновный в оскоплении с согласия на то оскопляемого, принадлежавшего к скопческой ереси или «хотя к ней и не принадлежащего, но с целью совращения в оную», наказывался каторгой на срок не свыше шести лет. Если же оскопление было «учинено посредством насилия над личностью или наказуемой угрозы», то виновный наказывался каторгой уже на срок не свыше десяти лет.

При анализе вопросов ответственности членов скопческой секты указывалось на различие между ст. 96 Уголовного уложения 1903 г. и ст. 203 предшествующего уложения, которое заключалось в применении ранее не использовавшейся формулировки «расколоучение и секта, соединенные с оскоплением себя или других». В качестве аргументов в пользу этого новшества приводились соображения о том, что скопчество должно быть «несомненно отнесено к числу противонравственных учений», а также что в статье 203 Уложения о наказаниях уголовных и исправительных в издании 1885 г. скопцы прямо причислены к группе изуверных сект . С другой стороны, отмечалось, что с учетом положений Уложения о наказаниях уголовных и исправительных и кассационной практики скопцы преследовались за распространение своей ереси, за самооскопление и оскопление, но последователи скопческой ереси, не обвиняемые в указанных деяниях, не должны были, как уже говорилось, преследоваться за одну принадлежность к ней. Однако приведенная формулировка, включенная в ст. 96 нового Уложения, позволяла привлекать к ответственности скопцов, относимых к последней группе, за одну только принадлежность к этому учению^{[412] [413]}. Например, А.К. Вульферт, сопоставляя это установление с ч. 2 ст. 96, закреплявшей то же самое наказание (что и за принадлежность к изуверному учению) за самооскопление, высказывал опасение о негативном влиянии таких предписаний на тех духовных скопцов (т.е.

~ 422

принадлежность к скопческой ереси» .

По поводу иных изменений, произошедших в сравнении с текстом Уложения о наказаниях уголовных и исправительных и касающихся в определенной мере деструктивных религиозных объединений в целом^{[414] [415]}, целесообразно указать на исключение нормы, в силу которой последователь расколоучения или секты, вследствие обращения его в православие возвращенный из места ссылки, но вновь отпадший в прежнее учение, должен был подлежать ссылке на поселение. По всей вероятности, было признано, что отпадение от православия, при каких бы обстоятельствах оно ни произошло, уголовно наказуемым деянием «само по себе ни в каком случае почитаться не может»^[416].

Вместе с тем, в статье 92 было установлено новое правило о том, что виновный в публичном оказательстве раскола, законом воспрещенном, наказывался денежной пеней не свыше трехсот рублей. Данная статья, внесенная в уложение согласно указанию товарища обер-прокурора Синода В.К. Саб- лера, оценивалась как бланкетная, так как она не содержала перечня деяний раскольников, признававшихся оказательством, и было необходимо обращаться к соответствующей статье Устава о предупреждении и пресечении преступлений^[417]. В качестве возможного обоснования расширения сферы уголовно наказуемых религиозных посягательств в данном случае выдвигалось следующее обоснование: «Назначение за публичное оказательство раскола уголовной кары, сравнительно легкой...

Нарушения правил, относящих к раскольническим молитвенным зданиям, были предусмотрены в главе восемнадцатой Уложения «О нарушении постановлений о производстве строительных работ и о пользовании путями сообщения и средствами сношения». В соответствии со ст. 380 виновный: 1) в постройке нового раскольнического молитвенного дома или в обращении существующего строения в такой молитвенный дом; 2) в перестройке раскольнического молитвенного дома, с изменением общего его наружного вида; 3) в исправлении или возобновлении приходящего в ветхость раскольнического молитвенного дома, если эти деяния были совершены без надлежащего разрешения, наказывались арестом или денежной пеней не свыше пятисот рублей. Если виновным были устроены раскольнический скит или иное «сего рода обиталище», то он наказывался заключением в тюрьме. Но по ст. 381 сооруженный без надлежащего разрешения молитвенный дом мог быть сохранен по «воспоследовании надлежащего на то разрешения» (в ином случае, следовательно, он подлежал уничтожению).

В целом же статьи, касающиеся нарушений «ограждающих веру постановлений» вообще и деяний старообрядцев и сектантов (в том числе деструктивного характера) в частности, оценивались как весьма удачные (по сравнению с предыдущим Уложением). В постановления главы второй Уложения была внесена «большая точность и стройность», смягчены чрезмерно суровые, несоответствовавшие современным (на тот момент) воззрениям кары, а также исключен ряд постановлений Уложения о наказаниях уголовных и исправительных, «которым не место в уголовном кодексе» и в большей мере достигнуто «приближение к духу христианской терпимости»^[419]. Но наряду с этим говорилось о том, что, с одной стороны, нехристианские религии и непривилегированные христианские вероучения недостаточно были охранены Уложением 1903 г. и «от грубейших оскорблений», а с другой стороны, господствовавшее вероучение охранялось «с особой и излишней ревностью»^[420].

Однако в своем первоначальном виде Уголовное уложение 1903 г. так и не вступило в силу, его положения были изменены высочайше утвержденным мнением Государственного совета от 14 марта 1906 г. о согласовании некоторых постановлений уголовного законодательства с указом 17 апреля 1905 г. об укреплении начал веротерпимости и о введении в действие второй главы нового Уголовного уложения (до этого момента продолжали действовать нормы старого Уложения)^[421].

Еще в именном высочайшем указе «О предначертаниях к усовершенствованию государственного порядка» от 12 декабря 1904 г. предлагалось «подвергнуть пересмотру узаконения о правах раскольников... и независимо от сего принять ныне же в административном порядке соответствующие меры к устранению в религиозном быте их всякого, прямо в законе не установленного стеснения.»^[422]. В свою очередь, Комитету министров предлагалось в кратчайший срок представить свои заключения по этим вопросам. Данный орган пришел к выводам, что «веротерпимость... применяемая к другим религиям, долгое время не распространялась на раскольников... раскол не был признаваем самостоятельным вероучением», что «продолжавшаяся в течение почти двух веков нетерпимость к раскольникам со стороны светских и духовных властей способствовала развитию в них фанатически враждебного отношения к православной церкви», что «дарованные законом 1883 г. для последователей раскола льготы не могли их удовлетворить, не обеспечивая в должной мере свободного отправления ими обрядов их веры», и разработал ряд мер по улучшению правового положения старообрядцев и сектантов^[423].

Как уже говорилось, согласно именному высочайшему указу Николая II, данному Сенату, «Об укреплении начал веротерпимости» от 17 апреля 1905 г. и одноименному положению Комитета министров, высочайше утвержденному 17 апреля 1905 г., следовало: «Установить в законе различие между вероучениями, объемлемыми ныне наименованием раскол, разделив их на три группы: а) старообрядческие согласия; б) сектантство и в) последователи изуверных учений, самая принадлежность к коим наказуема в уголовном по- рядке»^[424]. При этом разъяснялось, что право общественного богослужения и предусмотренные законами для «раскола» гражданские права распространялись на последователей как старообрядческих согласий, так и сектантских толков^[425]. Высочайше утвержденное 4 июля 1894 г. положение Комитета министров о воспрещении штундистам молитвенных собраний было отменено.

Религиозным обществам старообрядцев и сектантов присваивалось наименование «общины», и за ними признавалось право владеть движимым и недвижимым имуществом. Также с согласия министра внутренних дел им разрешалось устраивать скиты и другие подобные обители. Сооружение старообрядческих и сектантских молитвенных домов, также как разрешение их ремонта должно было производиться на тех же основаниях, что и установленные для храмов инославных исповеданий. Духовным лицам старообрядцев и сектантов присваивалось наименование «настоятели и наставники» и дозволялось «свободное отправление духовных треб, как в частных и молитвенных домах, так и в иных потребных случаях, с воспрещением лишь надевать священнослужительное облачение, когда сие будет возбранено законом». Иные основные положения указа от 17 апреля 1905 г. касались предоставления определенных льгот вышеуказанным духовным лицам, уравнивания старообрядцев и сектантов в правах с лицами инославных исповеданий в отношении заключения ими смешанных браков с православными и т. д.^[426]

В дальнейшем эти акты были дополнены именным высочайшим указом от 17 октября 1906 г. «О порядке образования и действия старообрядческих и сектантских общин и о правах и обязанностях входящих в состав общин последователей старообрядческих согласий и отделившихся от Православия сектантов»^[427]. Как следует из названия данного документа, он касался права организации подобных религиозных обществ и «чрезвычайно детально» регламентировал устройство старообрядческих и сектантских общин, порядок их образования и действий^[428].

В то же время практически сразу были созданы «лазейки для нейтрализации разрешительного действия закона». В качестве примера можно назвать циркуляр, направленный в мае 1905 г. в адрес губернаторов и содержащий разъяснения относительно применения Указа от 17 апреля 1905 г. В частности, он содержал следующее положение: «Если во вверенной Вашему превосходительству губернии были изданы какие-либо правила, ограничивающие старообрядцев и сектантов в правах на государственную службу и общественную, то в точное исполнение Высочайшего повеления правила эти должны прекратить свое действие, если только вы, милостивый государь, ввиду соображений особливой важности, не признаете необходимым сохранить их в силе и в будущее время (курсив автора - И.А.)»^[429].

Принятие приведенных актов повлекло за собой, в том числе трансформацию и ряда статей Уголовного уложения 1903 г. В интересующем нас аспекте следует сказать об отмене ч. 1 и 2 статьи 84 (см. выше), которая теперь предполагала ответственность лица, виновного в том, что оно посредством злоупотребления властью, принуждения, обольщения обещанием выгод или обмана, совратило православного в изуверное учение, принадлежность к которому соединена с посягательством на жизнь свою или других, или с оскоплением себя или других, или с явно безнравственными действиями^[430]. В этом случае наказанием выступала, как и прежде, ссылка на поселение в особо предназначенные для этих осужденных местности. Опять же, если такое совращение было совершено посредством насилия над личностью или наказуемой угрозы, то виновный наказывался каторгой на срок не свыше восьми лет. Этим же наказаниям и на этих же основаниях подлежал последователь скопчества или иного изуверного учения, виновный в совращении в свое учение лица инославного христианского или нехристианского вероисповедания.

В отличие от предыдущей редакции Уложения, где говорилось о таком расколоучении или секте, «принадлежность к коим соединена с изуверным посягательством на жизнь свою или других, или с оскоплением себя или других, или с явно безнравственными действиями», в соответствии с текстом указа от 17 апреля 1905 г. в данной статье была использована формулировка «изуверное учение, принадлежность к коему соединена...». Эта же формулировка была применена в статье 96, где говорилось о наказании (в виде ссылки на поселение в особо предназначенные для этих осужденных местности) лица, виновного в принадлежности к изуверному учению, соединенному с посягательством на жизнь свою или других, или с оскоплением себя или других, или с явно безнравственными действиями. Этому же наказанию подлежал виновный в оскоплении себя по заблуждению фанатизма.

Также изменения претерпела статья 380, устанавливавшая денежную пеню не свыше трехсот рублей для виновного в устройстве без надлежащего разрешения «старообрядческого или сектантского скита или иного сего рода обиталища». По статье 381 сооруженные без надлежащего разрешения скит или иная такого рода обитель могли быть «сохранены по воспоследовании надлежащего на то разрешения». Однако в данном случае (в связи с тем, что статьи 380 и 381 не относились ко второй главе Уложения) продолжала применяться статья 206 Уложения о наказаниях уголовных и исправительных, которая содержала аналогичное ст. 380 Уголовного уложения предписание. Кроме этого, в ней разъяснялось, что все, открытое или устроенное без надлежащего разрешения, подлежало закрытию «впредь до получения сего раз- решения»^[431].

Были отменены статьи 91 (касалась совершения раскольником или сектантом духовной требы, «знаменующей принятие в раскол или секту, над лицом заведомо православным» и т. п.) и 92 (говорившая о публичном оказа- тельстве раскола, запрещенном законом). Однако хотя последняя статья утратила силу, ст. 59 Устава о предупреждении и пресечении преступлений и примечание к ней не были отменены. Эта статья гласила: «как покушение к вовлечению других в ереси, так и всякое публичное оказательство ереси и раскола со стороны их последователей, запрещаются». Согласно примечанию публичным оказательством раскола признавались: «1) крестные ходы и публичные процессии в церковных одеяниях; 2) публичное ношение икон, за исключением случая, предусмотренного ч. 1 ст. 49; 3) употребление вне домов, часовен и молитвенных зданий церковного облачения или монашеского и священнослужительного одеяний; 4) раскольничье пение на улицах и площадях». Высказывалось мнение, что на основании этой статьи и статьи 29 Устава о наказаниях, налагаемых мировыми судьями, карающей за неисполнение законных распоряжений и требований правительственных и полицейских властей, возможно уголовное преследование за обозначенные деяния^[432].

Впрочем, согласно высочайше утвержденному мнению Государственного совета от 14 марта 1906 г. «О согласовании некоторых постановлений Свода Законов с Высочайше утвержденными, 17 апреля 1905 года, положениями Комитета Министров об укреплении начал веротерпимости» часть статей Устава о предупреждении и пресечении преступлений (ст. 36 - 39, 56 и 57) и статьи 1003 - 1008 Устава уголовного судопроизводства, «зорко стоящие на страже дел веры», были отменены^[433].

С учетом всего вышеизложенного целесообразно присоединиться к мнению, что, несмотря на предоставление существенного объема прав старообрядцам и сектантам (по сравнению с предыдущими историческими периодами), их учения продолжали считаться в какой-то мере неполноценными и опасными для православных, которых закон по-прежнему, хотя и не такими, как раньше, жестокими способами, продолжал ограждать от «раскольничьего соблазна»^[434]. Изменения в нормативно-правовых актах, регламентирующих положение «раскольников» были, в том числе связаны с признанием государственной властью того факта, что: «история борьбы православия с сектами с несомненностью доказывает, что в данном случае сила является орудием недействительным; подвергаемые преследованиям сектанты лишь получают в глазах своих единомышленников ореол мучеников, а с тем вместе исповедание их растет и крепнет»; «... какою бы строгостью ни были обставлены собрания для богомоления, таковые всегда будут существовать с тем только различием, что в случае запрета богомоления будут совершаться в обстановке, совершенно не допускающей надзора со стороны властей». Помимо этого учитывалось, что «такие лица всего легче могут явиться благодарною почвою для зарождения всякого рода смут и беззакония»^[435].

Здесь необходимо отметить, что на вопрос о вовлеченности тех или иных сект в революционную деятельность, направленную на свержение су- шествовавшего строя, опыт революции 1905 - 1907 гг. дал отрицательный ответ. В советской литературе констатировалось, что, хотя «революция отрезвила умы многих рядовых сектантов^[436], все сколько-нибудь значительные сектантские организации выступили в эти годы заодно с контрреволюционной буржуазией»^[437]. Так, уже в мае 1905 г. в Ростове-на-Дону руководителями Нового Израиля (религиозного течения, возникшего в рамках секты хри- стововеров или хлыстов) был созван общий съезд, принявший документ под названием «Катехизис». Помимо прочего, в него вошла декларация «Отношение к государственному строю», которая гласила: «Мы, верные сыны царя и отечества, отбываем все требы, установленные законом, а также воинскую повинность, уважаем начальство, нуждаемся в покровительстве закона от насилия и несправедливости; мы не принадлежим ни к какой мятежной партии; по нашему вероучению всякое возмущение против государственного строя и крамолы - противны господу...»^[438]. Съезд представителей баптистских общин, имевший место еще в июне 1903 г. в Царицыне, также коснулся вопроса об «опасном брожении умов», выражавшемся «в распространении брошюр противогосударственного направления» и вменил в обязанность руководителям общин «в случае пользования упомянутых вредных изданий среди на- тттих братьев всемерно противодействовать их обращению в братстве и ви-

447

новных в этом отношении подвергать немедленному исключению» .

С учетом характеристик, которые ряд авторов, связанных с господствовавшей церковью, к примеру, давал так называемой штунде («прибегая ко всевозможной лжи и инсинуациям»), органы полицейской власти «пытались разобраться» в направлении ее деятельности с точки зрения защиты государственных интересов. Яркой иллюстрацией служит выдержка из донесения начальника жандармского управления Одессы, охватывающего период с 1903 по 1913 г.: «Переходя к вопросу об освещении баптистов и других сект^{[439] [440]}, доношу, что, ведя более 10 лет розыскную работу в разных местах империи и обследуя революционные партии от центральных комитетов до их периферийных организаций включительно, мне ни разу не пришлось столкнуться с данными, указывающими на связь партий социалистов- революционеров, Российской социал-демократической рабочей и других с сектантами, как сообществами, стремящимися к революционным вожделениям (курсив автора - И.А.), а тем более как проявляющими какие-либо действия согласованные с революционной работой упомянутых партий»^[441].

Сказанное касается и тех сложностей, которые могут возникнуть при оценке деструктивности деятельности соответствующих религиозных объединений в период, начавшийся после реформ 1905 года (в частности, сопровождавшихся отменой положения Комитета министров от 4 июля 1894 г.). В качестве других примеров здесь выступают уже упоминавшееся дело Бейлиса 1913 г., которое касалось приписывавшихся евреям ритуальных убийств в целях получения крови христианина^[442], а также более поздние обвинения баптистов, евангельских христиан, адвентистов седьмого дня^[443] в антигосу-

дарственной деятельности (в ходе Первой мировой войны они представлялись реакционными деятелями как немецкие агенты, изменники и т.д. ).

Например, указанными общественными кругами была инспирирована попытка (оказавшаяся несостоятельной) организовать судебный процесс по обвинению в «противогосударственной деятельности» адвентистов из Уман- ского уезда Киевской губернии. В донесении начальника киевского охранного отделения губернатору говорилось: «Никто из ряда определенных свидетелей не мог указать на то, чтобы деятельность сектантов или их руководителей была направлена явно во вред интересам государства... Не установлено также, чтобы адвентисты вели среди населения агитацию за отказ идти на войну, поднимать оружие против врагов, называя их братьями. В отношении помощи населению и общественным учреждениям на нужды войны также не проявили обособленности и охотно давали при сборах и деньгами, и натурой. В деятельности членов этой секты, в частности, лиц, проходящих по настоящей приписке, нет ничего, чтобы угрожало государственному порядку и общественному спокойствию или нарушило бы требования закона и властей и влекло бы к вреду интересам армии.»^{[444] [445]}.

В целом отмечается, что с начала Первой мировой войны по сентябрь 1916 г. из всей массы адвентистов, численность которых к тому времени составляла не менее 6000 человек, к ответственности за отказ от несения военной службы было привлечено только 50. Из общего числа баптистов и евангельских христиан (т. е. не менее 150 тыс. человек) за время с начала войны по 1 февраля 1917 г. за отказ воевать по религиозным убеждениям военными судами было осуждено лишь 343 (из них 103 баптиста и 240 евангельских христиан). Что касается последователей иных сект, то из 837 случаев осуждения лиц, отказавшихся от военное службы по религиозным мотивам (в период с начала войны по 1 апреля 1917 г.), например, на долю духоборов приходилось 16, причем в Кавказском военном округе не возникло ни одного дела по обвинению духоборов в отказе от службы в армии^[446]. В составленной в Министерстве внутренних дел записке «О военной службе молокан (1915 - 1917)» содержались следующие сведения: «Военное министерство получает с места наибольшего расселения молоканства наилучшие отзывы о служении молокан государственным интересам путем непосредственного отбывания воинской повинности, вследствие чего поднят даже вопрос о пересмотре существующего до последнего времени воспрещения приема молокан в офицерский корпус»^[447].

В заключение представляется уместным упомянуть о тех корректировках, которые в пореформенный период предлагалось внести в рассмотренные выше нормы, касающиеся деструктивных религиозных объединений. Часть из этих предложений, в определенной мере созвучная изложенным ранее идеям В. Кельсиева, была связана с вопросом о целесообразности наличия каких-либо особых постановлений относительно скопцов. Указывалось, что насильственное оскопление «есть весьма тяжкое телесное повреждение и должно рассматриваться как таковое. С ним может соединяться принуждение к принятию скопческого учения, но может и не соединяться; в первом случае будет идеальная совокупность двух преступлений. Что касается оскопления с согласия на то оскопляемого, то так же, как и самооскопление, оно вовсе не должно считаться преступлением, при условиях, разумеется, что потерпевший был совершеннолетним, находился в состоянии вменяемости, и согласие его не было мимолетным, случайным заявлением; иначе виновный должен отвечать как за оскопление без согласия»^[448]. Предлагалось также перестать расценивать как преступление любое ненасильственное совращение (в том числе, и в изуверное учение) при условии, что «совращаемый» способен к религиозному самоопределению (достиг определенного возраста и т. д.)^[449]. Наконец, открытым остался вопрос о том, что законодатель понимал под изуверством, изуверным учением, «признаки которого при отсутствии четкого определения можно найти практически в любой религии»^[450]. Помимо указаний на то, что такие учения соединены с посягательством на жизнь свою или других, или с оскоплением себя или других, говорилось об их сопряженности с явно безнравственными действиями. При обращении к более раннему законодательству привлекает внимание предшествующая подобная характеристика «противонравственные гнусные действия», особенности толкования которой применительно к сектам хлыстов и скопцов обсуждались в предыдущей главе. Таким образом, здесь можно провести некоторую аналогию с пониманием ряда современных терминов (например, «тоталитарная секта»), которые характеризуются существенной расплывчатостью.

Обобщая вышеизложенное, следует отметить роль Уголовного уложения 1903 г. и правовых актов 1905 г., которые были направлены на реформирование вероисповедного законодательства. Даже с учетом этих реформ учения старообрядцев и сектантов продолжали считаться в определенной мере неполноценными и опасными для последователей господствовавшего вероучения. Вместе с тем, по сравнению с ранее действовавшим Уложением отмечается большая точность и стройность статей, которые устанавливали ответственность за нарушение «ограждающих веру постановлений» вообще и деяний старообрядцев и сектантов (в том числе деструктивного характера) в частности. Были смягчены наказания за ряд деяний в данной области, продолжавших считаться противоправными, и исключены некоторые положения, содержавшиеся в Уложении о наказаниях уголовных и исправительных. При этом сохранялась ответственность за принадлежность к какому-либо изуверному учению и его распространение, самооскопление и оскопление других.