Обвинительная форма судебного процесса в конце XV - середине XVI вв.
Приступая к непосредственному анализу форм судебного процесса Московского государства, следует отметить, что в истории России данная эпоха является одной из наиболее значимых, и представляет интерес как для историков, так и для правоведов.
Не является исключением судоустройство и судопроизводство данного периода. Как отмечал К. Троцина, в истории судоустройства России стоит особо отметить «такие времена, в которых прежний порядок судоустройства уступает место новому, стремясь потом все более и более к усовершенствованию»1. Несомненно, к таким временам относится период централизации нашего государства, ознаменовавшийся изданием двух общегосударственных Судебников, а также реформированием административной и судебной власти, в ходе которого коренным изменениям подвергся судебный процесс. Стоит согласиться с позицией С.В. Бушуева и Г.Е. Миронова, которые полагают, что период с XV по XVI - самое определяющее время в истории формирования и развития российской государственно-правовой системы[105] [106]. Именно в это время максимально усиливается централизация государственной власти, создаются губные и земские учреждения, происходит официальная отмена кормлений, ограничивается местничество и происходят многие другие преобразования.Все это определяет появление в судопроизводстве процедур присущих розыскному типу судебного процесса, и а также новых учреждений, осуществляющих такие процедуры. Однако на протяжении всего рассматриваемого периода обвинительная форма процесса широко применялась на всей территории Московского государства, также как и во всех соседних государствах, и крайне медленно уступала внедряемым со стороны государства розыскным процедурам. В последние годы XV в. - начальная точка нашего исследования - форма «суда» является господствующей, а присущие ей поводы к началу разбирательства, доказательства и другие признаки используются при разрешении практически всех дел.
В исторических памятниках рассматриваемого периода - Судебниках - обвинительная форма судопроизводства именуется «суд». Значение данного слова значительно уже нынешнего понимания, поскольку «суд» в данном контексте предполагает явление, противопоставленное розыску - «сыску». Н. Ланге, рассуждая о сущности судопроизводства в Московской Руси, обращает внимание на то, что слово «суд» в это время имело общее и частное значение, и, если в общем смысле судом называлось всякое разбирательство, то в частном смысле под судом разумели особый порядок судопроизводства, отличный от сыска. Для обозначения всех форм судопроизводства термин «суд» был введен в России в преамбуле Закона «О форме суда» от 5 ноября 1723 г.1. До этого времени «судными» делами считались в основном гражданские и некоторые уголовные дела. Основными особенностями «суда» (в узком значении данного слова) автор называет отсутствие пыток, применение таких доказательств как свидетельские показания, поле и крестное целование[107] [108] В первом параграфе данного исследования в качестве факторов, способствующих формированию и консервации в государстве частно -искового или обвинительного судопроизводства, отмечались децентрализация государства и отсутствие единых органов публичной власти. Что касается Московского государства, то здесь в конце XV века можно наблюдать начало формирования централизованной системы государственной власти, которое постоянно сталкивалось с противостоянием отдельных территорий государства, стремившихся сохранить собственные традиции управления, и, в том числе, судопроизводства. Рассуждая о судебной системе Московского государства, термин «судебная» по отношению к данной системе можно употреблять с большой долей условности, вызванной подробно описанным в исторической правовой литературе единством административных и судебных органов1. Рассмотрим систему этих органов подробнее. В первой половине XVI в. существовали параллельно три судебные системы: государственная, вотчинная и церковная. Вотчинная система судов представляла собой совокупность учреждений, действовавших в пределах крупных боярских землевладений, и её существование определялось правом владельца вотчины вершить суд над своими крестьянами. По меткому замечанию Ф.М. Дмитриева «в частных владениях, где суд был предоставлен в полное распоряжение собственника или владельца, последний играл роль князя относительно своих подданных»[109] [110]. Существование церковной судебной системы, просуществовавшей вплоть до 1649 г. было возможно в связи с правом монастырей вершить суд над людьми, проживающими на церковных землях. Уже поверхностного взгляда на данную систему достаточно, чтобы предположить об отсутствии какого-либо унифицированного порядка судебного разбирательства в данных органах. Попытки центральной власти ввести единообразную судебную процедуру, приведшие к созданию первого общегосударственного Судебника 1497 г., нельзя признать полностью успешными в виду большого количества иных нормативных актов и обычаев, продолжавших применяться на территории государства. Так, вотчинная система судов сформировалась к началу XVI в., что было обусловлено наличием вотчинной системы землевладения. Данная система фактически позволяла любому землевладельцу стать судьей на том пространстве земли, которое находилось в его собственности, и вершить суд по своему усмотрению. Это право подтверждалось выдаваемой ему великим князем жалованной грамотой. Именно стихийное издание жалованных грамот привело к формированию совершенно различных процессуальных порядков в различных административно-территориальных единицах государства. Н. Дювернуа указывает, что не все жалованные грамоты имеют значение закона, который может служить руководством для суда; однако некоторые из них по содержанию составляют настоящие «constifcutiones personales». Обширные судебные полномочия в первой половине XVI в. принадлежали церковным судам. Ст. 59 Судебника 1497 г. предписывает «а попа, и диакона, и чернеца, и черницу, истроя, ивдову, которые питаются от церкви божиа, то судить святитель или его судия» . Церковный суд рассматривал дела между духовными лицами и лицами, «причисленными к духовному ведомству»: увечными, получившими чудесное исцеление, сиротами, убогими и вдовами, получавшими пропитание от церковных учреждений1. Кроме того, церковный суд рассматривал различные семейные тяжбы, дела о наследовании, а также дела о «плотских» преступлениях. Помимо этого, церкви были подсудны дела крестьян и все прочих людей, проживавших на монастырских и церковных землях. Этот порядок, как отмечают исследователи, был выгоден как монастырям, так и лицам, попадавшим под их юрисдикцию[114] [115] [116] [117]. Система церковных судов определялась общей церковной иерархией. 4 трех епископов» . Вопросы компетенции церковных судов в XVI в. подробно регламентировались жалованными тарханно-несудимыми грамотами, которыми монастыри освобождались от налогов и других повинностей, а также получали право суда над людьми, проживающими на монастырских землях. Их выдача прекратились лишь в 1649 г. в связи с изданием Соборного Уложения, установившего «несудимых грамот в городы никому не давать»[118]. В качестве примера приведем Жалованную несудимую грамоту 1511 г., выданную князем Василием Ивановичем игумену Богоявленского монастыря Геннадию1. Она предоставляла игумену с братией право самостоятельного суда над крестьянами и иными зависимыми людьми во всех делах «опричь душегубства и разбоя с поличным». Позднее к данным делам прибавилась «татьба», совершенная церковными людьми»[119] [120]. Таким образом, практически по любым делам, кроме дел по тяжким преступлениям, право вершить суд принадлежало церкви. Важной вехой на пути к формированию централизованной судебной системы и формированию нового типа судопроизводства в этот период следует признать постепенное увеличение влияния государственных судов, в том числе центральных государственных судебных органов - великокняжеского (с 1547 г. Что касается вопроса подсудности дел великокняжескому суду, то он не имеет однозначного решения. Очевидно, что право подлежать суду великого князя считалось привилегией, доступной отдельным волостям или монастырям. Так, в Жалованной несудимой грамоте Чухломскому Покровскому монастырю отмечалось: «а кому будет чего искати на самом игумене, или на их приказщи- ке, ино сужу я Князь Великий или мой дворецкой»[121]. Кроме того, именно великий князь (а в последствии - царь) должен был рассматривать дела, однозначного решения которых не было в Судебниках: «а которые дела будут новые, в сем Судебнике не писаны, и как все дела с государева доклада и со всех бояр вершается приговору, и те дела в сем Судебнике приписывати»[122]. В некоторых сохранившихся делах того времени можно обнаружить, что окончательный приговор по наиболее значимым категориям дел утверждал именно государь[123]. Великокняжеский суд к началу века становится важной инстанцией для обжалования приговоров местных судов, доверие к которым постепенно снижается. Так, Л.В. Черепнин отмечает, что «крестьяне в соответствии с их общим монархическим мировоззрением, наивно верят, что подобные действия судебных органов возможны вследствие их бесконтрольности. Если донести о поведении судей до великого князя, то можно, якобы, найти управу и на судей»1. Судебник 1497 г. утверждает значение великого князя как высшей судебной инстанции: «А которого жалобника а непригоже управити, и то сказати великому князю.. .»[124] [125] [126]. Усиление влияния великокняжеского суда внесло новые коррективы в судную форму судебного процесса обвинительного типа. Это связано, прежде всего, с возможностью контроля над судебными решениями, вынесенными судьями низшего уровня - явлением, не свойственным обвинительному типу процесса в чистом виде. Пассивность и незаинтересованность судьи в исходе дела во многом определяется децентрализованным порядком управления, противоборством политических сил, в связи с чем судья при вынесении решения ищет опору в воле высших сил, указывающих на виновного. Тот факт, что великий князь московский превращается в своего рода высшую судебную инстанцию, превращает именно его волю в ограничивающий фактор для местных судебных органов, что не свойственно судебному процессу обвинительного типа в чистом виде. В то же время, говорить о появлении инстанционности на данном этапе развития судопроизводства было бы преждевременно, однако первые шаги в этом направлении были сделаны. Вторым по значению центральным судебным органом после великокняжеского или царского суда являлся суд Боярской Думы. Разумеется, нельзя считать Думу лишь центральным судебным учреждением, поскольку в данный период она остается лишь совещательным советом при государе, что выражается как в названии данного органа, так и в форме приговоров Боярской думы -э «великий государь указал, а бояре приговорили» . Интересен тот факт, что некоторые бояре одновременно возглавляли приказы, в территориальной юрисдикции которых находились отдельные города и местности, тем самым выполняя роль высшего судебного органа для этой местности. В рассматриваемый период начинается зарождение приказной системы управления. В начале XVI в. функции дворцовых ведомств постепенно расширяются, они становится органами общегосударственного управления. Впоследствии, в рамках дворцовых ведомств выделяются самостоятельные учреждения, которым «приказаны» особые категории дел, однако говорить об окончательном оформлении приказов как государственных учреждений в этот период нельзя. В Судебнике 1497 г. значение приказов как судебной инстанции лишь намечается, причем речь идет не о самостоятельном органе, а о боярине, которому «приказаны» дела, разрешить которые обычным порядком не представлялось возможным1. Основные различия между судебными учреждениями, осуществлявшими судебный процесс в обвинительном и розыскном порядке, проявлялись на уровне местных судов. Обвинительные формы судопроизводства присущи, главным образом, децентрализованному государству, поэтому для унификации судебной процедуры необходимо обеспечить контроль над судопроизводством на местах. Остановимся подробнее на вопросе о том, как справлялось с этой задачей Московское государство. В первой половине XVI в. судебная власть на местах осуществлялась через так называемых «кормленщиков». М.Ф. Владимирский-Буданов пишет по этому поводу, что «в новых условиях для непосредственного управления регионами, значение которых определялись их экономическим и демографическим потенциалом, а также военно-стратегическим положением, из числа бояр назначались «кормленщики» - наместники, получавшие определенный процент («кормление») от нормированного сбора налогов с вверенной им территории Л («уезда»)» . Корм мог взиматься как деньгами, так и натурой, причем особенности получения корма в каждой отдельной местности регулировались специ- [127] [128] альными Уставными грамотами, выдаваемыми великим князем. Конкретные наименования судейских должностей упоминает заголовок Судебника 1550 г. Это наместники, волостели, тиуны и другие судьи1. В других источниках мы находим указание на наличие должностей слободчиков, приказчиков и посель- ских. Последних можно отнести к категории судей лишь отчасти, поскольку подвластная им территория была значительно меньше и судейские полномочия они осуществляли лишь в исключительных случаях. Статус кормленщиков определялся тем фактом, что в первую очередь наместники и волостели являлись представителями местной администрации, и лишь потом лицами, осуществляющими правосудие. Кроме того, специфика их деятельности, проявлявшаяся в их содержании за счет населения подвластной им местности, позволяет сделать вывод о том, контроль за ними со стороны центральной власти был значительно ослаблен. В литературе отмечается, что появление наместников и волостелей представляло собой попытку централизовать управление, однако централизации, по сути дела, не произошло. Согласимся с Р. Туровским в том, что речь здесь может идти о локализации управления[129] [130]. Большое количество локальных очагов власти, свидетельствует о децентрализации управления и способствует консервации местных обычаев, в том числе, и в судопроизводстве. Это подтверждается тем, что условием возникновения розыскного процесса является преобладание публичных интересов над интересами частными, чего нельзя наблюдать в Московском государстве в период местного управления посредством учреждения кормлений. Местная власть, в том числе и в процессе отправления правосудия, преследовала лишь собственные интересы, оставаясь практически бесконтрольной со стороны Москвы. Лишь в конце XV в. мы можем наблюдать первые попытки усилить влияние центральной власти на местах: сроки кормления ограничиваются до одного - трех лет, наместникам и волостелям выдаются «доходные списки» - документы, устанавливающие конкретный размер кормления на подвластной территории1. Правовое регулирование деятельности кормленщиков осуществлялось посредством уставных грамот, среди которых отдельно стоит отметить Двинскую 1397 г., Белозерскую 1488 г., Переяславским рыболовам 1506 г., Важскую 1552 г.[131] [132] [133]. Среди общих вопросов местного управления данные документы регулировали вопросы судоустройства и судопроизводства. Единственной судебной инстанцией в уезде, в который направлялась уставная грамота, объявлялся наместник, которому местные жители должны были «давать корм со всех сох, с княжних, с боярских, с монастырских...» дважды в год - на Рождество Христово и в Петров день . Еще со времен Русской правды наместник и его тиуны являлись единственными представителями государственной судебной власти на территории подвластной им местности. Особых различий в судебных полномочиях между волостелями и наместниками не наблюдается. Т.И. Пашкова отмечает, что волостелями, очевидно, были рядовые «дети боярские», которые занимали менее значимое положение при государевом дворе, в то время как наместниками назначали думных бояр[134]. С точки зрения судебной компетенции кормленщики дифференцировались в зависимости от того, могли ли они самостоятельно выносить окончательные приговоры, в этой связи выделялись кормленщики с правом «боярского суда», и, соответственно, без такого права. Решения наместников и волостелей с правом «боярского суда», независимо от категории дела, были окончательными, в то время как кормленщики «без боярского суда» обязаны были направлять свои приговоры для утверждения в Москву. Утверждение приговоров кормленщиков осуществлялось в Боярской думе, государевых тиунов — в суде великого князя, для тиунов боярских — соответствующий наместник с боярским судом1. Разумеется, речь идет не о любых делах, а лишь о делах о наиболее тяжких уголовных преступлениях, к которым впоследствии добавились делах о холопах. В грамотах конца XV в. кормленщики «с судом боярским» практически не упоминаются, а единичные случаи наделения кормленщиков таким правом свидетельствует об их особых заслугах, отмеченных великими князьями московскими[135] [136]. В обязанности «доклада» в Москву можно увидеть первое ограничение обширных полномочий наместников и даже зарождение процедуры инстанци- онности, однако, пока еще, весьма условное. Наместники и волостели, обладавшие правом «боярского суда» по-прежнему оставались единственной судебной инстанцией на территории подвластного им уезда. Такое положение дел сохранилось вплоть до принятия Судебника 1550 г., закрепившего обязанность всех без исключения наместников и волостелей рассматривать тяжкие уголовные дела «с докладом»1. Кроме того, еще Судебник 1497 г. в ст. 37 устанавливает новую форму правительственного контроля над кормленщиками в виде обязанности привлекать к участию в судебном разбирательстве пред- Л ставителей местного населения - «добрых» или «лучших» людей . Мы согласны с мнением, которое высказывают по этому поводу Л.В. Черепнин, в соответствии с которым целью введения данного института был не только ограничение злоупотреблений со стороны наместников, но и постепенное упразднение данного института[137]. Наместники располагали обширным судебным штатом, в который входили недельщики, приставы, ездоки и доводчики. Четко определить круг обязанностей лиц, занимающих ту или иную должность, не представляется возможным. В их обязанности входили как вызов сторон к суду, так и проведение обысков, пыток, ареста подозреваемых, а также, в случае необходимости, исполнение приговора. Т.Ю. Амплеева, проводя параллель с современностью, приходит к выводу, что «эти чиновники выполняли обязанности следователей, дознавателей, судебных исполнителей и палачей»4. Как указывает Ф.М. Дмитриев «наместнику, по правилу, были подчинены, кажется, все жители его округа ... По общему же правилу, изъяты были из ведомства наместника только княжеские слуги, которых судил приказчик»5. Изъятие тех или иных лиц из под судебной юрисдикции наместника оформлялось жалованной грамотой. Согласно К.А Неволину, жалованные грамоты имели: а) духовенство, белое и черное, и его земли; б) некоторые сельские общины; в) частные лица с их владениями. Крестьяне, населявшие эти льготные земли, были подсудны землевладельцам6. Привилегированных лиц в таком случае судили специально присланные из Москвы царские дьяки. Вообще, право не подлежать местному суду являлось льготой, предоставляемой наравне с другими финансовыми льготами, поскольку таким образом можно было избавиться от значительных судебных пошлин, взимаемых в наместничьем суде. Таким образом, наместник был фактически единственной судебной инстанцией для жителей соответствующего округа. При этом возможность осуществлять судебные функции была для наместников основным источником дохода, а также, как следует из историче- п ских источников, открывала широкие возможности для злоупотреблений . Летописи содержат множество примеров такого рода злоупотреблений. Так, в 1541 г. псковитяне жаловались на наместника Александра Михайловича Шуйского, который был «свирепи яко лвове», осуждал невинных людей и вынуж- [138] [139] [140] [141] [142] [143] [144] дал их платить огромные пошлины. Псковичи «разрыдошася от лихих наместников» бежали в соседний Новгород1. Отдельную статью доходов наместников представлял суд. В Уставных книгах подробно прописывались все пошлины, которые обязаны были выплачивать стороны: «а досудят наместники и тиуны о рубле до поля, а восхотят помиритись, и они дадут наместникам гривну, и тиунам и доводчикам, за все Л пошлины» . А.Л. Гогенко указывает, что основной причиной финансового произвола наместников следует считать «принцип самоокупаемости», заложенный в конструкцию института наместничества . Несмотря на то, что уставные грамоты, характеризовались дореволюционными правоведами как акты, «стремящиеся оградить жителей от произвола наместников путем точного определения количества их кормов и поборов и установления правил, которыми 4 они должны руководствоваться на своем суде» , эта цель, судя по всему, так и не была достигнута. Об этом свидетельствуют многочисленные жалобы местного населения на действия наместников. Господство обвинительных форм судопроизводства проявляется в широком распространении третейского разбирательства, в рамках которого решение принималось судьей, выбранным сторонами для разрешения конкретного дела. Относительно третейских судов в Московском государстве в рассматриваемый период в отечественной историко-правовой науке имеются определенные разногласия. В частности, во многих трудах посвященных истории третейского разбирательства можно найти указание на то, что появление первых третейских судов связано с судебной реформой Ивана IV, ознаменовавшей появление излюбленных судей[145] [146] [147] [148] [149]. Однако, на наш взгляд, ставить знак равенства между третейскими и излюбленными судьями нельзя. Во-первых, излюбленные (земские, выборные, мирские) судьи, хотя и избирались самостоятельно из крестьянской среды (о чем ниже будет сказано подробнее), не назначались для решения конкретного дела, а разрешали все дела, возникающие среди выбравшего их населения. Во-вторых, в первой половине XVI в. уже существовали третейские суды, избиравшиеся сторонами для разрешения частного спора. Хотя нормативное закрепление данного института состоялось значительно позже - в Соборном уложении 1649 г.1, тем не менее, источники позволяют сделать вывод о существовании подобной формы судебного разбирательства. Такими источниками служат так называемые «договорные грамоты» русских князей с великим князем, датируемые второй половиной XV в. Содержание этих грамот позволяет судить о том, что появление третейских судей можно датировать более ранним периодом. Так, договорная грамота Великого Князя Иоанна Васильевича с Можайским Князем Михаилом Андреевичем, датируемая 1465 г., содержит указание на то, что спор должен быть рассмотрен в третейском суде «...а судьям нашим третей волной»[150] [151] [152]. Однако в данном документе не конкретизируется, кто и в каком порядке должен быть назначен третейским судьей, в каком порядке должно происходить разбирательство и т.д. Это позволяет сделать вывод о том, что данная процедура применялась и ранее. Третейские судьи, действовавшие как до губной реформы, так и после нее, не имели никакого отношения к государственной судебной власти. Они выбирались сторонами совершенно свободно и, кроме того, судьей могло быть -э практически любое лицо (за исключением иностранцев и иноверцев) . При выборе третейских судей стороны заключали между собой третейские записи, образец которой приводит Н.И. Ланге. Так, в записи указывалось, что стороны «не ходя на суд и поговоря между собой полюбовно» решили выбрать для разрешения спора «третьего» (с указанием его имени). Так же стороны договаривались «во всем их (третьих) слушать, и приговор их и сказку любить»1. Таким образом, в рассматриваемый период продолжается процесс централизации Московского государства, проявляющийся в постепенном ограничении свободы усмотрения местных судей. Несмотря на утверждение Судебником 1497 г. единообразного порядка судопроизводства, фактически система судебных органов не отличалась единством. Это связано с особой системой местного управления, организованной посредством «кормлений». Этим обуславливается организация судебного процесса на местах, поскольку носителями судебной власти являются представители местной администрации - наместники и волостели, судебная функция для которых являлась одним из основных источников дохода. При таких обстоятельствах формирование розыскного типа судопроизводства практически невозможно, поскольку частные интересы местных управленцев преобладают над публичными. Форма судебного процесса, хотя и находится в непосредственной зависимости от органов, выполняющих судебные функции, в основном отражает именно технику осуществления правосудия: поводы к началу разбирательства, порядок предоставления доказательств, исполнения решения и т.д. Поводы к началу процесса являются одним из важных формальных признаков, позволяющих судить о принадлежности его к той или иной форме. В обвинительном процессе таким поводом всегда служит частная жалоба обвинителя. Поводом к началу «суда» была подача так называемой «челобитной» или Л «жалобницы», в связи с чем истец именовался «жалобником» . Нормативноправовые акты того времени не устанавливали для неё какой-либо определенной формы, однако обычай ввел определенные правила написания челобитной. Так, например, традиционно челобитная начиналась словами «Царю государю и великому князю всея Руси бьет челом холоп твой такой-то», и заканчивалась [153] [154] просьбой «царь государь, смилуйся, пощади или пожалуй»1. Все остальное содержание челобитной истец определял самостоятельно; при этом, как правило, использовались выражения, способные максимально воздействовать на судью, вызвать его жалость. Например, челобитчик просил защитить его, чтобы он «нищий от великого утеснения в конец не погиб»[155] [156] [157]. Закон на этот счет не закреплял никаких ограничений. Не было, в частности, никаких указаний на то, должна ли была челобитная подписываться истцом. Вплоть до принятия Соборного уложения существовали как «заручные», так и «незаручные» челобитные, то есть подписанные и неподписанные. Вызовом участников процесса в суд занимались специально уполномоченные лица - приставы. Приставы, направляемые наместниками, именовались доводчиками, направляемые излюбленными судьями - земскими приставами, а в приказах эту функцию выполняли так называемые «недельщики». Доводчики, земские приставы и недельщики использовали для вызова в суд специальный документ - «приставную грамоту» или «память». Частно-исковой характер судопроизводства проявлялся в возможности для суда не посылать своего пристава, если ответчик жил в значительном отдалении от суда, а отдать пристав- -э ную грамоту истцу, который должен был лично доставить ее . Получив приставную грамоту, пристав отправлялся в ту местность, где проживали лица, подлежавшие вызову в суд, сообщал им дату разбирательства и требовал предоставить поручительство о том, что они явятся в суд к назначенному сроку[158]. После того, как поручителя находили, с него истребовалась «поручная запись». Важно отметить, что поручную запись предписано было брать как за ответчиков, так и за истцов. Однако, в случае, если не находились желающие поручиться за ответчика, ответчик подлежал приводу в суд с приставом, в то время как в случае неявки истца дело прекращалось и дальнейшее разбиратель- ство не проводилось. Принудительный привод истца законом не предусматривался. Судебное разбирательство носило устный характер, то есть представляло собой судоговорение. Все представленные сторонами доказательства необходимо было огласить вслух, при этом, дьяк, присутствующий на заседании, должен был фиксировать весь ход процесса. После того, как тяжущиеся прибывали на место суда, процесс начинался, и его первым актом было изложение перед судьями сути жалобы, которая ранее была заявлена истцом в челобитной. Судья, выслушав истца, предлагал обвиняемому изложить свою позицию словами: «Отвечайте». Если ответчик был согласен с предъявленным ему обвинением, то он говорил «грех мой ко мне пришел»1, в противном случае, он должен был доказать свою невиновность или же требовать «поля» - судебного поединка [159] [160] [161]. Затем суд снова предоставлял слово истцу, который, в свою очередь, должен был представить доказательства вины ответчика. Он мог сослаться на свидетелей или показания, полученные при повальном обыске, или же, в случае отсутствия таких доказательств, потребовать поединка. В таком случае он говорил: «дай нам с ним, господине, Божию правду, поцеловав крест, полезу с ним битись на поле», или же «уличаю такого-то, господине, в татьбе, целовав крест, Божьею правдой, да лезу с ним битись на поле и наймита против него 3 шлю» . Т.Ю. Амплеева отмечает, что как в состязательном, так и в розыскном процессе использовались одни и те же виды доказательств: собственное признание обвиняемого, свидетельские показания, обыски или дознание через окольных людей, поличное, судебный поединок, присяга и письменные акты[162]. В качестве различия она отмечает, что при «розыске» для выяснений обстоятельств дела использовалась пытка, в то время как суд, для достижения этой цели использовал присягу. Представляется сомнительным утверждение автора по поводу судебного поединка, поскольку по своей сущности данное доказательство противоречит сути розыскного процесса, будучи одним из так называемых «сакральных» доказательств, призванных показать судьям волю провидения. Остальные же доказательства, действительно, могли быть использованы при любой форме процесса, различался лишь процесс доказывания. В рамках «суда» в исследуемый период широко применялись формальные доказательства, открывающие для тяжущихся божественную волю, использование которых является важным признаком судебного процесса обвинительного типа. Такой способ выяснения истины в процессе как «поле» является древнейшей исторической традицией русского судопроизводства, известной со времен Русской правды. Именно применение в качестве доказательства «поля» - судебного поединка - является ярчайшим признаком обвинительного типа судебного процесса. Розыскной тип судопроизводства исключает применение ордалий в качестве доказательств. Между тем судебный поединок - это, по сути своей, та же ордалия. Разница, как отмечает Н. Г артунг, в том, что решение дела здесь зависит от естественного исхода поединка, а не от ожидаемого суда[163]. Судебный поединок в Московском государстве проводился по следующим правилам. Бойцы, выходившие на поле, выбирали любое оружие, за исключением луков и пищалей. Поединщики были одеты в доспехи, которые состояли из шлема, лат и панциря. За соблюдением правил поединка наблюдали дьяк и окольничий. После прибытия на место, где должен был состояться поединок, они, в первую очередь, выясняли у бойцов, кто из присутствующих является их «поручниками и стряпчими», поскольку всех остальным зрителям не дозволялось остаться вблизи места проведения «поля». «Стряпчие» и «пору- чие» должны были сдать оружие. Как писал английский путешественник Р.Ченслор, чаще всего поединщики отправляли вместо себя наймитов, за исключением дворян, которые сами стояли за свою честь и бились, в отличие от наймитов, без обмана1. В «Записках о Московии» австрийского дипломата Сигизмунда Гер- берштейна можно встретить описание поединка, при котором ему довелось присутствовать. Он отмечал, что доброжелатели и друзья поединщиков, вопреки запрету, нередко оставались на месте проведения «поля», оставляя при себе дубины, которыми они нередко пользовались. Если «стряпчие» и «поручники» одного из бойцов считали, что в отношении их поединщика нарушаются правила проведения боя, они подбегали к нему, чтобы отразить нанесенную обиду; «поручники» и «стряпчие» другой стороны делали тоже самое, в результате чего между ними нередко возникали потасовки[164] [165] [166]. Окольничим и дьякам, присутствовавшим у места проведения «поля», поручалось предпринимать меры для прекращения подобных беспорядков. Их основной задачей было гарантировать, -э чтобы «бой польщиков» был равный . В статье 13 Судебника 1550 г. особо отмечалась необходимость обеспечить равенство участников поединка, а в отношении «опричных» - посторонних людей, отказывающихся покинуть место проведения поединка, в Судебнике предусматривалось наказание в виде тюремного заключения. Ни ответчика, ни истца нельзя было принудить к «полю», оно могло быть назначено только по их взаимному согласию, в случае, если они высказали такое пожелание на суде. Стороны могли лично участвовать в поединке, а также могли назначить «наймита» для защиты своих интересов. По общему правилу предписывалось биться на «поле» «бойцу с бойцом, или небойцу с небойцом»; запрещалось биться «бойцу с небойцом», однако это допускалось в том случае, если «небоец» сам пожелает биться «с бойцом»[167]. «Небойцами» признавались «немощные и увечные», дети, женщины, старики и духовенство. При этом никакие другие, в том числе и социальные различия между сторонами во внимание не принимались. М.Ф. Владимирский-Буданов приводит следующий пример по этому поводу: «когда, при великом князе Василии Ивановиче, дети боярские не хотели биться с крестьянами, требуя, чтобы противники выставили детей же боярских, то суд принял это за отказ от поля и обвинил детей боярских»1. Выходить биться на «поле» могли как истец и ответчик, так и ответчик и свидетель, давший против него показания - «послух» истца. Помимо этого, в Л судебном поединке могли биться «послухи» истца и ответчика . В обоих случаях «поле» проводилось по тем же правилам, которые действовали для сторон. Поле, будучи одним из доказательств, считалось, в тоже время, Божьим судом. Бойцы, выходившие на судебный поединок, до его начала обязаны были принимать присягу «целовать крест», а в случае, если в поединке вместо истца и ответчика участвовали «наймиты», то к крестному целованию все равно призывались истец и ответчик. В случае поражения или смерти на поле проигравший считался виновным, а дело решалось в пользу победителя. В то же время, православная церковь выступала против поля. Так, митрополит Фотий в послании, направленном в 1410 г. в Новгород, грозил священнику, давшему причастие «польщику», лишением сана . Духовенство воспринимало поле как языческую традицию, что нашло отражение в Стоглаве, резко осудившем данный обычай[168] [169] [170] [171]. В числе сакральных доказательств, применявшихся при рассмотрении дела в форме «суда», также был жребий. По мнению Н.Гартунга жребий был вспомогательным средством для определения того, кого из тяжущихся следует допустить к присяге», и отмечает, что жребий в московском государстве совершался «посредством шариков»[172]. Английский путешественник Лен подробно описывает процедуру разрешения его тяжбы с русскими купцами в Москве. «При суде, - отмечает он, - присутствовало множество народа. После того, как истцы не согласились на предложенную ответчиком мировую сделку, судьи взяли два одинаковых восковых шарика, на которых были начертаны имена тяжущихся, и позвали высокорослого человека из толпы, которому было велено снять шапку и держать ее перед собой; в шапку они положили оба шарика и вызвали другого высокого человека из толпы, который засучил правый рукав и вынимал один шарик за другим из шапки, и передавал их судьям. Те же громко объявляли всем присутствовавшим, шарик с чьим именем был вынут первым, и эта сторона признавалась выигравшей дело»1. Важное значение среди формальных доказательств, как отмечалось выше, имела присяга, также именовавшаяся «рота». В случае, если цена иска не превышала определенной стоимости, или если договор был заключен без свидетелей, стороны, в подтверждение своей правоты, могли принять присягу, которая при решении такого рода дел, считалась основным доказательством. Сущность присяги заключалась в призвании Бога в свидетели истинности показаний сторон[173] [174] [175] [176]. Несмотря на устный характер судебного разбирательства, особые чиновники, присутствовавшие на суде - земские или наместничьи дьяки - записывали все происходящее на суде в судный список, в котором также фиксировался приговор . Приговоры, как правило, записывались кратко: «и поэтому судья такого-то обвинил, а такого-то оправдал». Иногда записывалась и мотивировочная часть приговора, например: «а ответчиков судья обвинил, потому что они, признав свой бой и грабеж, говорили, что их истцы били, да в том доводу 4 не учинили никакого» . Приговор оглашался сторонам устно и такое объявление именовалась «сказкой приговора». Оправданная сторона могла просить суд о выдаче ей копии приговора, которая называлась «правой грамотой». Исполнение приговора поручалось приставу. В Судебнике 1497 г. упоминается о должности «недель- щика», наряду с которым встречаются термины «пристав», «ездок», «подвойский» и др.. Согласимся с мнением Н. Калачова, отмечавшего, что термин «пристав» является родовым понятием, в остальные термины выступают в качестве видовых по отношению к нему1. В случае, если суд приговор суда предусматривал помимо основного наказания обязанность осужденного выплатить денежное взыскание, то пристав контролировал своевременность и полноту выплаты. Если осужденный выплачивал необходимую сумму, то дело заканчивалось; если же он был не в состоянии погасить долг, то к нему применялись различные меры принудительного взыскания. В.В. Захаров отмечает, что «в XV-XVII вв. сохраняется большое значение личных мер взыскания: правежа, то есть битья палками до уплаты долга; «выдачи головой до искупа» долга - обращения доходов в пользу кредитора и постепенной уплаты долга при сохранении формальной свободы должника. Последняя мера применялась в случае отсутствия у должника денежных средств и поручительства. В судном списке, датируемом 1503 г., мы можем проследить, как наместник предпринимает все возможные меры для удовлетворения интересов должника, в частности, посылает недельщика, призванного удостовериться в отсутствии имущества и поручителей, и лишь убедившись в несостятельности должника, отдает его истцу «до искупа»[177] [178] [179]. Судебник 1550 г. знает отдачу несостоятельных должников в долговые тюрьмы. При отсутствии поручительства должник мог находиться в -э тюрьме бессрочно» . Автор отмечает, что в указанный период государство стремится ставить на первое место имущественные способы взысканий, однако на практике личная ответственность сохраняла прежнее положение1. Порядок исполнения приговора зависел от категории дела. Выше было отмечено существование в первой половине XVI в. двух категорий наместников и волостелей: обладавших «правом боярского суда» и не имеющих такого права. Приговоры вторых по делам о тяжких преступлениях и назначавшие смертную казнь, в обязательном порядке направлялись для утверждения в Москву. Данная процедура получила в отечественной историко-правовой науке название «ревизионно-разрешающий» порядок пересмотра судебных решений. Такой порядок пересмотра судебных решений впервые появился в российском праве именно с принятием первого Судебника и просуществовал вплоть до XX в. Решение направлялось в вышестоящий орган независимо от воли истца или ответчика, и именно в этом заключается главное отличие ревизионнорешающего порядка от ныне существующих апелляции, кассации и надзора. Еще одним отличием является то, что приговоры вступали в силу с момента утверждения их вышестоящим органом. Так, Судебник Ивана III в ст. 43 устанавливал, что все приговоры (и обвинительные, и оправдательные), вынесенные местными органами власти во главе с наместниками и волостелями в отношении лиц, обвинявшихся в совершении особо опасных преступлений, подлежали утверждению в Боярской думе. Данное утверждение осуществлялось путем направления в нее местными органами особого документа, именовавшегося «докладом»[180] [181]. Подводя итог исследованию, проведенному в данном параграфе, мы можем сделать следующие выводы: Политическое и социо-культурное положение Московского государства, еще не укрепившегося в качестве централизованного государства, способствовало консервации в судопроизводстве обвинительного или частно-искового порядка разрешения споров, выражавшегося в форме «суда», применявшейся по большинству гражданских и уголовных дел. В качестве факторов, препятствующих унификации и централизации судопроизводства, можно признать существование трех, практически независимых судебных систем: государственной, вотчинной и церковной. Государственная судебная система в начале XVI в. делилась на центральную (великокняжеский (с 1547 г. - царский) суд и Суд Боярской Думы). Судебную власть на местах осуществляли наместники и волостели или «кормленщики», «кормившиеся» за счет судебных пошлин и, в этой связи, заинтересованные лишь в получении собственного дохода. В подобных условиях судья выступает в качестве арбитра, его роль пассивна, в то время как от активности сторон - «истцов», зависело как возбуждение дела, так и его дальнейший ход. В период с 1497 - 1550 гг. законодательство практически не ограничивает применение сторонами сакральных доказательств, в качестве которых выступали «поле» - судебный поединок, жребий и присяга. При этом, правительство проявляет первые шаги по контрою за осуществлением судопроизводства, в частности, с принятием первого общегосударственного нормативного акта - Судебника, ход судебного процесса дополняется такой стадией, как «доклад» местных властей великому князю, без которого приговоры большей части наместников и волостелей не имели силы. Ключевыми особенностями «суда», как обвинительной формы судопроизводства в рассматриваемый период были следующие: 1) частная жалоба - «челобитная» или «жалобница», служившая поводом к началу разбирательства; 2) широкое использование института «поручной записи» как достаточной гарантии явки ответчика к суду, а также исполнения им приговора и дальнейшего правомерного поведения; 3) возможность прекращения судебного разбирательства в связи с неявкой сторон и истечением срока давности; 4) преимущественно устный характер судопроизводства; 5) широкое применение так называемых «сакральных» доказательств, среди которых судебный поединок - «поле», жребий и присяга - «крестное целование». 1.3.