Имущественные преступления в крестьянской среде
Из всего многообразия правоотношений русской деревни, в которых проявлялись различия в содержании государственного закона и сути правового обычая, рассмотрим лишь сферу корыстных преступлений.
Положения официального закона и нормы обычного права существенно расходились в трактовке имущественных преступлений. Если закон стоял на страже прав собственника и преследовал любое покушение на чужую собственность, то по обычному праву некоторые кражи вообще не считались преступлением, а в оценке других наблюдался дифференцированный подход. Прощение, которое преступник испрашивал у потерпевшего и сельского схода, всегда выступало смягчающим обстоятельством.Реформы 1860-х гг. способствовали освобождению огромного количества людей от крепостничества и ослаблению государственного и корпоративного контроля над отдельным человеком. Они открывали более широкий простор частной инициативе и предприимчивости, расширяли рамки дозволенного и способствовали развитию отклоняющегося поведения, в том числе в его криминальной форме, прежде всего преступлений против собственности частных лиц.
В русской деревне значительно росло число правонарушений, в том числе и имущественного характера. Так, в Тамбовской губернии количество зарегистрированных преступлений увеличилось: случаев воровства - с 289 в 1860 г. до 829 в 1866 г., грабежа, со-
557 u
ответственно, - 7 и 76 . Приведенные цифры не в полной мере отражают истинные мас
штабы сельской преступности, т.к. в них учтены только приговоры общих судов.
Данная тенденция сохранилась и в последующий период. По материалам Екатеринбургского окружного суда, за 1874-1917 гг. было совершено 385 крестьянских преступлений против собственности частных лиц. Это составило 19,3% от всех крестьянских уголовных дел. Из них кражи составляют 217 дел, т.е. 11,0% от всей совокупности рассмот-
558 u ^ ^
ренных уголовных дел .
Официальной судебной статистикой отмечен рост числа крестьян, осужденных за кражу, грабеж, разбой. В этих преступлениях тамбовские крестьяне в 1881 г. составляли 77,0% от общего числа осужденных, а в 1901 - 82,4%[558] [559]. С введением в русской деревне института земских начальников (1889 г.), дела о кражах в их судебной деятельности встречались наиболее часто. Так, земскими начальниками Курской губернии в 1893 г. было рассмотрено 7489 уголовных дел, из которых 1815 - о кражах[560]. В соседней Орловской губернии за этот же год в производстве земских начальников находилось 6135 уголовных дел, из которых на кражи приходилось 1113 дел, а кроме этого 2006 дел было рассмотрено по лесным порубкам[561].Мелкие правонарушения составляли наибольшую часть противоправных действий в русской деревне. По мнению современного исследователя Б. Н. Миронова, мелких преступлений в селе совершалось в 3-4 раза больше, чем регистрировалось[562]. Дела о сельских кражах в большинстве своем находились в юрисдикции волостных судов. По данным за 1905 г., в 232 волостных судах Воронежской губернии в производстве было 35397 дел, из них 4888 дел о краже, мошенничестве и обмане[563] . Следует отметить, что более половины дел в волостных судах заканчивались примирением сторон, в том числе и по кражам, а следовательно, не фиксировались[564]. Как правило, мелкие кражи в селе не становились предметом судебного разбирательства. В случае обнаружения виновного и возвращения им похищенного дело заканчивалось миром. Потерпевшая сторона в суд не обращалась, а удовлетворялась магарычом, который выставлял уличенный вор.
Похищение чужого имущества в сельском быту было делом обыденным. Жительница деревни Талызиной Орловского уезда А. Михеева так описывала нравы своих односельчан: «Летом друг у друга воруют с поля намолоченный хлеб с тока, насыпают в голенища сапог, карманы. В рабочую пору воруют с поля снопы, верхние с конца или нижние, чтобы не было заметно»[565] [566]. Наблюдения информатора из Вологодской губернии аналогичны по своей сути.
«Воруют: хлеб из амбаров, с гумна, снопами с поля; одежду, обувь; из до-566
машней утвари - самовары, котлы; из сеновалов - сено» .
Чаще всего объектом посягательства становилось имущество богатых односельчан. Так, из Орловской губернии сообщали, что «у зажиточных крестьян бедные крадут без всякого смущения, и не считается грехом во время возки хлеба утащить с поля полкопны, но бедные у бедных крестьян редко воруют, разве в случае крайней нужды»[567]. Оценка крестьянами ущерба от кражи зависела, прежде всего, от имущественного положения потерпевшего. В правовых воззрениях крестьян, основанных на обычном праве, субъективный фактор («глядя по человеку») являлся преобладающим. К краже у бедняка в Ростовском уезде Ярославской губернии относились гораздо строже, чем у богатого крестьянина. Местные крестьяне рассуждали так: «Ежели у богача украдут, то это еще не беда, богач живо поправится, а бедняка обокрадут, так совсем его по миру пустят»[568]. Наибольшее осуждение в вологодских деревнях вызывала кража у бедных и сирот[569].
Не воспринималось в русской деревне как преступление воровство плодов, овощей в крестьянских садах и огородах. «Репа да горох сеются для воров» - гласит народная по-
570
словица . На срывание плодов и хищение овощей сельской молодежью местные жители
1 571
смотрели как на «шалости», «баловство» . О краже яблок в садах орловские крестьяне говорили: «Кабы люди не крали яблок в чужих садах, может быть, и Бог не зарождал столько плодов»[570] [571] [572]. Не считалось предосудительным сорвать плоды в чужом саду для собственного потребления или в качестве гостинца детям. Однако, если огород, в котором росли овощи, был огорожен, то рвать там огурцы считалось кражей[573] [574]. В селах Ростовского уезда Ярославской губернии за кражу с огородов репы штрафовали: взрослых - рублем,
574
несовершеннолетних - полтинником .
Крестьяне не воспринимали как преступление кражу у помещика копны ржи или овса, порубку десятка дубков в господском лесу[575].
По понятиям крестьян, воровство у помещика грехом не являлось. В комментариях редактируемого им сборника юрист Ф. Л. Барыков отмечал: «Крестьянин крадет лес у соседнего помещика. Воровство чужого леса - вещь самая обыкновенная: местным обычным правом она признается если не вполне законной, то все-таки не заслуживающей наказания»[576]. И крестьяне воровали у барина при каждом удобном случае. Они были уверены в том, что соседи их не выдадут[577]. В с. Вол- конское Дмитровского уезда Орловской губернии крестьяне, не скрываясь от односельчан, производили в экономиях помещиков кражи дров, леса, корма[578]. Не считали преступлением нарубить в барском лесу дров и жители села Шелковка Обоянского уезда Курской губернии, утверждая, что «это не людское, а Божье»[579]. По подсчету Лесного департамента Министерства государственных имуществ только в казенных лесах за 1894-1900 гг. было похищено леса на 1848 тыс. руб., что лишь в ничтожной степени отражало общий ущерб от покушений крестьян на чужую собственность[580].В основе такого подхода лежали традиционный взгляд крестьян на природу собственности, восприятие труда как единственно справедливого ее источника. Исследователь дореволюционного периода И. Тютрюмов делился своими наблюдениями: «Мне лично приходилось встречать солидных крестьян, которые ни за что не согласятся «положить грех на душу» - взять что-нибудь чужое, а между тем спокойно едут в чужую лесную дачу и хозяйничают там самым бесцеремонным образом»[581]. Крестьянская логика в данном случае проста и понятна: не может быть собственностью то, к чему не приложен труд. «Лес
никто не растил, а он сам вырос, поэтому лесом может пользоваться всякий, кому забла-
582 u
горассудится»[582]. И такой принцип выступал для крестьян безошибочным критерием. Вот некоторые суждения орловских крестьян, записанные корреспондентом Этнографического бюро в начале 90-х гг. XIX века. О рыбе, пойманной в чужих реках, крестьяне рассуждали так: «он на нее овса и муки не истратил, поить не поил, ухаживать не ухаживал, а всеми делами управляет Бог, Его и рыба вся, знать, можно ловить каждому».
О потраве лугов говорили примерно то же: «Он не пахал, не сеял траву, стало быть, нет тут никакого греха, покормить лошадь»[583]. По утверждению В. Бондаренко, изучавшего обычаи и нравы крестьян Кирсановского уезда Тамбовской губернии в конце XIX в., сбор грибов и орехов в чужом лесу считается вполне дозволенным. «Они общие, Бог их зародил для всех» - говорят крестьяне. Взгляд этот до того крепко установился, что запрещения владельца, встречаемые с изумлением и ропотом, никогда не имеют значения»[584].Принцип «трудового начала», отмеченный еще дореволюционными исследователями обычного права58 , являлся для русских крестьян основополагающим в определении права собственности. По убеждению жителей села, человек, затративший или употребивший известные усилия, известный труд для овладения (фактического) «ничейной вещью», благодаря этому затраченному труду, становится ее полным собственником586. Так, в русской деревне не являлся преступлением покос травы на чужом лугу, но жатва хлеба на чужой полосе считалась кражей. Преступными также считались порубка дерева, вырывание плодового куста в чужом саду. Хищение готовых бревен, нарубленных или напиленных дров
587
в лесу, на взгляд крестьян, является непременно преступной и наказуемой кражей . В селах Тверской губернии «вытаскивание рыбы из чужих норотов, как и самовольное
588
пользование сеном на чужих лугах, всеми считается за воровство» .
Порой воровство воспринималось не как преступление, а как удаль, особенно, если оно совершалось где-то на стороне и не по отношению к своему брату-мужику. Крестьяне- отходники из Тамбовской губернии, служившие на пароходах, подрезали кладь и крали мануфактурный товар женам на наряды. А по возвращению домой рассказывали о своих «подвигах» односельчанам, при явном сочувствии с их стороны 589. Не считали крестьяне зазорным для себя покупать краденые вещи[585]. В данном случае их дешевизна являлась для них достаточно весомым аргументом, чтобы не быть столь щепетильными и выяснять происхождение продаваемого товара.
Из всех имущественных преступлений самым тяжким в селе считалось конокрадство. В русской деревне пореформенного периода этот вид преступления был достаточно распространен. В период 1864-66 гг. только официально ежегодно регистрировалось заявлений о краже лошадей от 139 в Тамбовской губернии до 381 в Курской губернии. По данным А. А. Левенстима, специально изучавшего эту проблему, за 1888-1893 гг. в общих и мировых судебных учреждениях губерний Центрального Черноземья (включая Пензенскую и Рязанскую) за конокрадство было осуждено 1976 человек[586]. Это очевидно малая часть данного вида преступления. Борьба правоохранительных органов с конокрадством в селе по существу не была организована. Розыск украденных лошадей становился личным делом пострадавших. В случае обнаружения конокрада в деревне, с ним расправлялись, как правило, посредством самосуда, о чем подробно будет изложено в следующей главе.
Официальное законодательство и нормы обычного права отличались не только в оценке имущественных правонарушений как преступных деяний, но и разнились в оценке меры ответственности виновных за совершенное преступление. Кража рассматривалась в русской деревне как личная обида и частное дело потерпевшего. Ключевым фактором при выборе наказания становилась сумма причиненного ущерба[587]. По нормам обычного права при возмещении потерпевшему убытка и заключении мирового соглашения виновный освобождался от наказания[588] [589]. Волостной суд, по наблюдению юриста К. Ф. Чепурного, смотрел на кражу как на дело частное, а поэтому наказывал за нее довольно легко: незна-
594
чительным арестом, иногда оставляя совсем без наказания, если стороны помирились . На основе анализа решений волостных судов исследователь обычного права, юрист А. Кистяковский пришел к выводу о том, что «арест и телесные наказания, которые по Уложению о наказаниях считаются более тяжкими наказаниями, чем штраф, назначаются за воровство гораздо реже, чем за другие преступления. За воровство очень часто волостные суды подвергают только штрафу с взысканием потерь, причиненных воровством»[590].
Анализ решений Нижеслободского волостного суда Кадниковского уезда Вологодской губернии за период с 1862 по 1895 гг. показывает, что значительно увеличилось число дел о кражах, рассмотренных судом: с 2 до 108. Розги, как форма наказания за воровство, чаще применяемая судом в первые два пореформенных десятилетия, в дальнейшем заменяется арестом. В книге решений волостного суда в 7 делах о кражах, рассмотренных в 1862-1882 гг., наказание розгами определено в 5 случаях, арест - в 2. Напротив, в 1882— 1895 гг. в 17 делах о кражах виновные приговаривались к наказанию арестом по 11 делам, штрафом — по 4, розгами — по 2[591] [592] [593]. Данная тенденция свидетельствовала, во-первых, о росте правовой культуры крестьянства, во-вторых, о том, что судьи при вынесении решений стали в большей мере руководствоваться требованиями действующего законодательства.
В основе обыденного правосознания жителей деревни лежали принципы уравнительности, примата общественного над личным, приоритетности хозяйственных интересов. Причину преступления крестьяне усматривали в греховной природе человека. Правонарушение рассматривалось как личная обида пострадавшего и оценивалось в категориях, далеких от норм классического права. Нравственный императив был преобладающим в обычно-правовых воззрениях русского крестьянства. Вполне закономерно, что обыденные понятия, которые выступали для сельских жителей критериями в оценке тех или иных деяний, отличались от их трактовки в формальном праве. Расхождение норм обычного права с официальным законом в оценке преступлений было обусловлено спецификой общественного уклада села.
3.3.