Повседневность как сеть порядков (мораль, экономика, политика)
М. Вебер, стремившийся избавить науку от ценностей, признавал наличие в ней недоказуемых обычными методами установок и ориентаций: «Даже ответы на такие, казалось бы, Простые вопросы, как, например, в какой степени цель оправ-
дывает неизбежные для ее достижения средства, или до какого предела следует мириться с побочными результатами наших действий, возникающими независимо от нашего желания, или как устранить конфликты в преднамеренных или неизбежных целях, сталкивающихся при их конкретной реализации, — все это дело выбора или компромисса.
Нет никаких научных (рациональных или эмпирических) методов, которые могут дать нам решение проблем такого рода, и менее всего может претендовать на то, чтобы избавить человека от подобного выбора, наша строгая эмпирическая наука, и поэтому ей не следует создавать видимость того, будто это в ее власти» пі-Изучение повседневности сталкивается и с некоторыми предубеждениями. Теоретики считают ее слишком неопределенной и предпочитают выделять в ней символический, социальный, экономический, моральный, юридический, политический, идеологический и т. п. порядки. Мир повседневного взаимодействия, деформирующий идеальные модели, представляется скорее препятствием, чем основой для их реализации. Недаром политические революции, стремящиеся преобразовать общество на основе идеальных моделей, наталкиваются на сопротивление традиционного порядка. К миру повседневного взаимодействия все чаще обращаются этнографы, социологи, экономисты и даже философы. Если социальные науки стремятся к выявлению устойчивых структур повседневности, то интерес философии вызван трудностями обоснования знания, которое либо зависает в пустоте логического круга, либо упирается в такие очевидности, которые не вызывают сомнений и вместе с тем не могут быть доказаны принятыми в науке методами. Обращение к жизненному миру связано также с протестом против рациональности, репрессивность которой все сильнее осознается людьми.
Что такое повседневность? Это слово (Alltag, Alltaglich- keit) обозначает: само собой разумеющуюся реальность, фактичность; мир обыденной жизни, где люди рождаются и умирают, радуются и страдают; структуры анонимных практик, а также будничность в противоположность праздничности, экономию в противоположность трате, рутинность и традиционность в противоположность новаторству. Это нечто среднее между высоким и низким, между взлетами духа и падениями плоти. Классические философы определяли ее как сферу столкновения различных частных мнений и интересов, где невоз- ложно истинное знание. В современной философии она раскрывается как нечто упорядоченное, традиционное и рутинное, обезличивающее человека, препятствующее его свободе, йЛй, напротив, как нечто спонтанное, обеспечивающее свободу индивидуальности, которая подавляется в процессе образования. Феноменологическая социология, начиная с Шелера и Шютца, особенно эффективно раскрыла сложный душевный й символический порядки жизненного мира. «С самого начала, — писал А. Шютц, — повседневность предстает перед нами как смысловой универсум, совокупность значений, которые мы должны интерпретировать для того, чтобы обрести опору в этом мире, прийти к соглашению с ним» [2]. Он склоняется к пониманию повседневности как символического, переживаемого мира, а не только как институтов и учреждений. Важным моментом феноменологического подхода к повседневному сознанию является раскрытие его как общего горизонта, в котором «уравниваются», типизируются различные частные перспективы: «Общий тезис взаимных перспектив приводит к способности схватывать объекты и их аспекты, действительно знаемые мной и потенциально знаемые им как знание каждого» [3]. Следует признать эту способность обыденного сознания соединять природный, социальный и субъективный миры, образовывать общее поле понимания их различных смысловых интерпретаций. Реальность повседневной жизни, характеризующаяся ощущением фактичности, са- моданности и очевидности, выступает как признаваемый всеми порядок [4].
Повседневность не только поверхность, но и глубина. Ее высшие структуры включают разум, право, экономию или целерациональность. М. Шелер в «Ordo amoris» показал, что даже в считающейся низшей и спонтанной сфере чувств и переживаний люди действуют не как попало, а в соответствии с объективной иерархией ценностей. Фрейд открыл порядок в бессознательном, которое прежде рассматривалось как источник необузданных желаний и нецивилизованных влечений. Применив «экономический подход», он, подобно Марксу, открыл законы циркуляции либидо. Повседневность не сводима к сознанию, бессознательному, идеям, чувствам, морали или экономике. Повседневность — это поверхность, на границе которой сталкиваются и переплетаются идеи — жители высших сфер — и чувства, переживания, желания, идущие из глубины. Эти переплетения образуют события, которые,
подобно сингулярным точкам в математике, обозначают мо менты сгиба или перелома линий развития. Это прежде всего порядок, закрепленный институтами. Допущение центров монополии власти, удерживающей порядок посредством негативных санкций, как и указание дециссионистов на научную рациональность как основу власти, преодолевается в модели общественной жизни, в которой прочный центр и универсал*, ная структура уступают место гибкой и изменчивой повседневности, устанавливающейся сингулярно и регионально в процессе коммуникации. Отсюда ее изучение связано с использованием самых разнообразных техник феноменологии герменевтики, аналитической философии, психоанализа и деконструкции. В противоположность слишком абсолютизированной феноменологической программе изучения повседневности можно предложить своего рода «топико-экономиче- ский» подход, рассмотреть повседневный порядок, во-первых, как сложную ткань переплетения различных порядков, компенсирующую ослабление или разрушение их в одном месте за счет усиления в другом. (Например, вызывает изумление запас прочности в России, в которой, несмотря на многолетний хаос и разруху, сохраняется порядок.) Во-вторых, как сеть особым образом устроенных дисциплинарных пространств, в роли которых функционируют, например, храм и рынок, школа и фабрика.
Они формируют прежде всего нужный тип телесности, а также нормы и правила действия, которые могут показаться теоретику нестрогими, а моралисту беспринципными и которыми человек вынужден руководствоваться в жизни. Усвоение этих правил, как считал JI. Витгенштейн, похоже на дрессировку животных, т. е. происходит минуя обоснование. Повседневное поведение основывается не столько на критической рефлексии, сколько на следовании правилу. В жизни люди ведут себя иначе, чем в сфере науки, где все подвергается проверке и обоснованию, где высказывания воспринимаются как истинные или ложные. На уровне повседневного взаимодействия вопросы об истине занимают достаточно скромное место. Языковые выражения функционируют как обещания, клятвы, угрозы, приказы, вопросы и воспринимаются с учетом личности говорящего. «Следование правилу» выступает при этом в качестве окончательного арбитра любых рассуждений и обоснований [5].Правила, по которым действуют люди, не являются преД\' рассудками и заблуждениями, подлежащими критике я
устранению. Такое легкомысленное к ним отношение чревато опасными последствиями, ибо от них не так-то легко избавиться вообще и с помощью критики старой идеологии в частности. Конечно, нормы и ценности, правила и представления людей обсуждаются в открытых дискуссиях, но оказывают кратковременный эффект на матрицы повседневного по- ведения. В свете раскрывшихся затруднений представляется разумным и целесообразным обратиться к изучению повседневных практик, в которых разнородные дискурсы переплетаются и уживаются. Например, критерии морального и экономического действия различаются между собой, но это не означает, что экономика всегда неморальна, а мораль экономически нецелесообразна. Поэтому экономисты и философы не должны отождествлять дискурсы о человеке с исторической реальностью. Например, в философии ведутся разговоры о «русской идее», высоком предназначении и духовности. Наоборот, обращаясь к российской повседневности, наблюдатель фиксирует нечто совершенно противоположное: репрессивность и алчность, необязательность и безответственность, что дает основания сделать вывод, что реальный человек не сводим к моральным или экономическим составляющим.
Точно так же на уровне дискуссий между специалистами по этике и экономике трудно достичь компромисса: введение абсолютных моральных ценностей в дискурс экономики было бы подобно взрыву бомбы. О последствиях этого напоминает знаменитая «Басня о пчелах» Мандевиля. Ясно, что набор традиционных добродетелей сегодня изрядно устарел. Но кто возьмется его обновлять и исправлять? Моральные дискуссии вокруг пересадки органов, эвтаназии, абортов и т. п. в медицине являются хорошим примером того, что все осознают недостаточность традиционного морального кодекса врача, однако не в силах его изменить.Эмансипация хозяйства от давления моральных норм была важным шагом на пути к капитализму. Вместе с тем это привело к ряду негативных последствий, и сегодня, подобно вопросу об этике науки, встает вопрос об этике бизнеса. На него оказывается моральное давление, выражающее реакцию общественности на классовое расслоение, безработицу, истощение природных ресурсов и т. п. В связи с этим возникает вопрос о соотношении безнеса и морали. Попытка утвердить приоритет критериев морального действия над экономикой выглядит бесперспективной, что и заставляет искать какую-то мирную форму коммуникации разнородного и несоизмеримого. Необходимо поставить вопрос: при каких конкретных условиях моральное и хозяйственное действия могут быть взаимодополняющими.
С появлением и расширением городов, с образованием в них рыночного пространства происходят существенные изменения как в способах производства человека, так и в теориях обосновывающих его назначение. Если христианский храм культивировал единство, то рынок разъединял людей. Автономность, свобода, индивидуализм как условия предпринимательства были трансцендированы философией в ранг сущности человека. Вместе с тем было бы односторонним сводить порыв европейской цивилизации исключительно к конкуренции, стремлению к наживе и автономности. Эти тенденции действительно вызывали страх у властей и нередко приводили к попыткам ограничения рынка, который помимо страсти к наживе культивировал еще и чужеродные ценности и обычаи, привозимые вместе с товарами из других стран.
Выход виделся в восстановлении традиционных, и прежде всего христианских, ценностей. Этот конфликт хорошо представлен в «Венецианском купце» В. Шекспира: ростовщик-еврей по подписанному ранее договору требует за неуплату кредита фунт плоти у купца-христианина. Здесь ярко представлены обе стороны конфликта: традиционные ценности и новые экономические права и законы. Шекспир настаивал на христианской справедливости, но на самом деле побеждал рынок. В новое время становится популярной максима о том, что человек человеку — волк. Вместе с тем А. Смит успокаивал своих современников тем, что рынок не только разъединяет, но и объединяет людей. Философия отразила это обстоятельство в концепции разума, согласно которой свободные индивиды смогут заключить общественный договор, где найдут реализацию нормы, обеспечивающие как выживание, так и свободу.і
Диалог этики и политики также представляется разумным выходом из тех новых проблем, которые возникают сегодня в процессе распада одних и формирования других экономических и политических пространств. Например, признавая мультикультурность России, ее роль в сближении Европы и Азии, нельзя не замечать наличия собственных интересов У различных государств. Наверное, это самый деликатный, требующий нестандартного подхода вопрос, если учесть предска-
зания о разрастании этнических конфликтов. С одной стороны, концепция нравственной солидарности и мирного сосуществования кажется единственно приемлемой, однако на практике невозможно исключать самостоятельных усилий, направленных на самосохранение. Состояние разнородности, мультикультурности, многонациональности и многоукладно- сти достигло как внутри отдельных стран, так и в рамках мирового сообщества таких размеров, что уже не может идти речи о попытках установления гомогенного порядка в духе фундаментализма. Разнородные элементы настолько тесно связаны между собой, что ни один из них не может быть устранен без ущерба для целого. То, что по идеологическим или узконациональным критериям расценивается как чуждое или враждебное, оказывается необходимым, например, для экономического процветания. Новая модель общества строится с учетом признания гетерогенности его компонентов, и прежде всего общества, хозяйства, государства и необходимости их «уравнивания» и балансирования. Поэтому можно считать перспективным предположение, что «хозяйственная этика должна строиться как диалог хозяйства и этики» [6].